Онлайн чтение книги Медные монеты на алтарь предков Copper Coins
Глава 44 - Уезд, охваченный поветрием (2)

Носивший родовое имя Сюэ был рождён вершить великие дела. Даже если он устраивал побег, то этот побег должен был сотрясать Небеса и содрогать землю, сопровождаться раскатами грома и громадой туч, словно если только размах окажется чуть меньше, это будет ниже его достоинства. Но нижняя часть его тела была не очень удобной, и невозможно было как следует сладить с хвостом.

— На всём пути я мог более-менее контролировать направление, лишь подталкивая или удерживая бурю, которую вызвал, — промокший насквозь с головы до пят, Сюэ Сянь сидел, прислонившись к дереву. Он хлопнул себя по ноге и продолжил лениво: — Рассматривай это так же, как ходьбу ногами, знаешь ведь, они могут быть до некоторой степени слегка неустойчивыми. Не очевидно ли?

На самом деле это было вовсе не «слегка» неустойчиво, а крайне неустойчиво, можно сказать, предельно опасно…

Каменный Чжан весь путь — от начала и до конца — молился как умалишённый, чтобы лапа этого Старейшего сомкнулась чуть крепче; ему только и оставалось сожалеть, что у него не восемь ног и он не может намертво обвить драконью лапу, словно каракатица. Каждый раз, когда Сюэ Сянь делал кувырок среди облаков или уносился ещё выше, он неизменно был безудержно взволнован ощущением, что вознёсся на Небеса, и одновременно так напуган, что с безумными криками рыдал подобно духу покойника и выл волком. Казалось, от потрясения даже душа покинула тело.

Пока их перебрасывало, будто волной, по Небесам, Цзян Шинин отчасти радовался, чувствуя, что он, к своему счастью, умён: тогда на подворье он вернулся к бумажной форме и скользнул Лу Няньци в потайной карман за пазухой. Бумажная оболочка была лёгкой, а потайной карман прятался внутри полы, так что он не опасался упасть и не мог очутиться в столь же смущающем положении, что и Каменный Чжан, опустившись до поведения, недостойного культурного человека.

Откуда же ему было знать, что эта радость не продлится долго. Поскольку скорость Сюэ Сяня была слишком высокой, когда опускался, он уже не мог остановиться за счёт одного лишь ветра. Хвост слушался плохо, и в то мгновение он не придумал способа лучше, так что выискал достаточно глубокое и широкое озеро поблизости от города и сделал его временной остановкой.

Если бы столь огромный чёрный дракон прямо вот так устремился вниз, то мог бы расплескать половину воды в озере и разбить вдребезги целый участок городской стены.

Но до чего умён был этот Старейший! Видя, что не может остановить повозку, он сбросил всех на полпути и вернулся к человеческому облику, притом не забыл в то же мгновение выхватить одежду из рук Сюаньминя.

После этого послышалась череда громких всплесков — все один за другим провалились под воду.

Едва Сюэ Сянь окунулся, как его тут же вытащил Сюаньминь, перехватив поперёк талии.

Было сказано, что двое плыли к берегу, но в действительности Сюэ Сянь, будучи наполовину парализованным, лишь символически двигал руками — на самом деле на берег его тащил Сюаньминь.

Каменный Чжан и Лу Няньци всего-навсего сильно ударились о воду, Цзян Шинин же едва не порвался, размокнув. В конце концов, он был ничтожным листком бумаги, а не меди, и пострадал уже не в первый раз.

Когда Сюаньминь достал его и вывесил просушиться на пожухлом тростнике, он в значительной мере чувствовал себя уцелевшим после великого бедствия и всё же, однако, не осмеливался хоть чуточку пошевелить руками или ногами, опасаясь, что они могут разорваться из-за легчайшего движения.

Цзян Шинин не оправился от испуга:

— О чём ты думал, Старейший? — «Просто взял и бросил людей с такой высоты?»

Сюэ Сянь опёрся о камень сбоку и ответил без раздумья:

— Меня осенило.

Цзян Шинин беззвучно вырвал кровью.

Этот Старейший прислонялся к дереву за спиной, чёрные одежды на нём были наброшены и завязаны наспех, кое-как; наполовину надеты, наполовину — нет, что отдавало крайней распущенностью.

Сюаньминь, не вынеся ощущения, что он весь промок насквозь, начертил на руке заклинание, и всё его монашеское одеяние высохло в один миг, став безупречно белым. Он прошёл несколько шагов лугом и, склонившись, пальцем с не высохшей капелькой крови произвольно провёл по линии на лбах Каменного Чжана и Лу Няньци, затем коснулся трепещущей бумажной оболочки Цзян Шинина.

От бледного кровавого пятнышка очень скоро не осталось и следа.

— Я чувствую… как меня сушит пламя, — сказал Цзян Шинин осторожно.

— Заклинание чистых одежд, — объяснил Сюаньминь безразлично. Причина, по которой он провёл на них только по линии, а не вычертил заклинание целиком, заключалась именно в том, что в момент, когда начинало действовать, оно могло жечь, и он опасался, что для них это будет нестерпимо.

Цзян Шинин — тонкий листок — едва ли не в мгновение ока высох почти полностью. Он тут же расслабился и окончательно бесчувственно повис на листьях сухого тростника.

Сюэ Сянь оттянул ворот. Насквозь пропитавшаяся водой одежда плотно липла к коже, была тяжёлой и неприятной.

Он только собирался выпустить к коже сдерживаемый внутри жар, чтобы высушить мокрое платье, как увидел, что Сюаньминь, устроивший остальных, шагнул к нему.

Хотя белые монашеские одежды в глазах обычных людей были несколько зловещими, однако они в самом деле выглядели красиво: словно белый туман поздней ночью, подол легко скользил по сухой траве с камнями и тем не менее не собирал ни крупицы грязи.

Подойдя, Сюаньминь опустил взгляд, и Сюэ Сянь, сидя всё так же лениво, поднял лицо, равнодушно глядя на него.

Прежде, когда ждал на подворье, что он заговорит, Сюэ Сянь и сам едва не задохнулся, и если бы теперь ему снова пришлось ждать чего-то в таком не вполне ясном душевном состоянии, то его мозг стал бы пригоден только для разведения рыбок[1].

[1] Проще говоря, он свихнулся бы. Могу предположить, что выражение пошло от другого — «вода в голове/мозгах».  

— Не стой прямо перед чужим лицом, — сказал Сюэ Сянь без каких-либо эмоций.

Сюаньминь стоял, а он сидел, и если он не задирал голову и смотрел лишь просто перед собой, то только и видел, что руку Сюаньминя, висевшую вдоль тела.

Как раз когда он отвёл взгляд, больше не глядя на Сюаньминя, висевшая у него перед глазами рука вдруг пошевелилась.

Сюаньминь не склонился, лишь, глядя вниз, мягко приподнял согнутыми пальцами изящный подбородок Сюэ Сяня, заставляя его полуоткинуть голову, и палец в свежей крови опустился Сюэ Сяню на лоб.

Сюэ Сянь остолбенел от прикосновения и непроизвольно взглянул на руку Сюаньминя. Он не знал, не было ли это обманчивым ощущением, но почувствовал, что Сюаньминев большой палец с капелькой крови на миг замирал у его лица.

На мгновение ему показалось, что Сюаньминь вот-вот коснётся его щеки, но подушечка остановилась лишь едва-едва и поднялась выше, не легко и не сильно провела линию по середине его лба. Сюэ Сянь поднял взгляд. Сюаньминь со всё тем же безучастным видом, что напоминал о нетающих снегах, опускал спокойный взор на середину его лба, словно делал что-то как нельзя более обычное.

Сюэ Сянь не видел, как выглядит кровавый след у него на лбу, однако ощутил, что промокшее до нитки липкое платье стремительно высыхает.

— Наклониться разок стоило бы тебе жизни? — заговорил он лениво, поправив одежду.

Сюаньминь опустил руку и наконец посмотрел ему в глаза:

— Не поворачиваешься затылком к другим?

Сюэ Сянь растерял слова.

Ему прямо-таки хотелось впечатать булыжник, на который он облокотился, в лицо этому Святоше:

— Я бы с радостью, ты меня остановишь? Катись отсюда!

Сам Сюаньминь привык редко испытывать переживания, и, прожив так много лет, он никогда не вникал и в чувства других тоже. Сюэ Сянь же менял настрой ещё быстрее, чем перелистывал страницы в книге: в одно мгновение он был прилипчив, в следующее — прогонял. Для Сюаньминя это было всё равно, что для человека, который никогда не ходил дорогой, занести ногу и обнаружить, что он должен пройти по воде; разрыв был действительно слегка огромным.

Сюэ Сянь похлопал по камню, поторапливая с уходом, и увидел, как этот Святоша посмотрел на него мгновение, а затем и правда прислушался к доброму совету и покатился прочь. Внезапно он ощутил лишь, как сердцем хлынула древняя кровь, точно стоит ему открыть рот, и он заблюёт ею всё лицо этому Святоше.

Просушившись полностью, Цзян Шинин соскользнул с пожухлого тростника и вновь принял человеческий облик. Едва обернувшись, он увидел почерневшее лицо Сюэ Сяня.

— Что с твоим выражением? — Цзян Шинин призадумался и сказал: — Потратил силы и снова голоден?

Сюэ Сянь согласно хмыкнул и произнёс тихо:

— Даже зубы чешутся, так хочу есть людей.

Цзян Шинин весьма обеспокоенно взглянул на Каменного Чжана и Лу Няньци.

Сюаньминь, однако, вовсе не ушёл на самом деле далеко. Он лишь небрежно собрал засохшие ветки с опавшей листвой в кучку между Каменным Чжаном и Лу Няньци, просушил её и, чиркнув спичкой, развёл огонь, чтобы старый и молодой, двое слабых телом, не замёрзли насмерть, пока высыхает их одежда.

Когда костёр хорошо разгорелся, Сюаньминь вернулся, снова встав возле Сюэ Сяня.

— Что на этот раз? — посмотрел исподлобья тот.

Сюаньминь снял связку медных монет с пояса, провёл по ним пальцем и обратился к Сюэ Сяню:

— Протяни руку.

Сюэ Сянь с недоверием раскрыл ладонь, и Сюаньминь вложил в неё связку монет:

— Некоторые магические инструменты, что за долгое время достаточно закалили духовное начало, способны передавать свою силу для других нужд.

Говоря это, Сюаньминь взглянул на лишённые чувствительности ноги Сюэ Сяня.

Сюэ Сянь, разумеется, слышал такое утверждение, но вещи, называемые «магическими инструментами», всегда были проводниками, что использовали обычные люди, и ему были ни к чему, так что, конечно, он никогда о них особенно и не думал. Упомянутые ранее «медные монеты с сияющим покровом» таковы именно из-за закалённого духовного начала. Подобный одухотворённый магический инструмент недурно помогает — начиная от пророчеств и искусства каньюй и заканчивая преобразованием пяти стихий Неба и Земли[2]; нужно только уметь с ним обращаться, и ты сможешь всё.

[2] Небо и Земля выступают Вселенной. Пять стихий, или первоэлементов: земля, дерево, металл, огонь, вода. Их также переводят как «пять превращений», поскольку они изменяются и порождают друг друга.  

Что угодно возможно, а значит… не исключено, что они помогут вырастить кости и исцелить сухожилия.

Сюэ Сянь вспомнил взгляд, которым Сюаньминь только что смерил его ноги, и понял его значение. Только…

Для большинства такого рода магический инструмент был всё равно что второй жизнью, посторонним прикасаться к нему строго запрещалось — это было подобно тому, чтобы положить начало вражде. Что уж говорить о том, чтобы вложить его прямо в руки другому человеку.

Сюэ Сянь со смешанным выражением лица смотрел на медные монеты в руке и мгновение не знал, что должен сказать.

Долгое время спустя он наконец-таки не удержался от вопроса:

— Ты съел крысиного яду?

Сюаньминь молчал.

Всё ещё не в силах поверить, этот Старейший качнул медными монетами у Сюаньминя перед глазами раз, качнул снова… чтобы дать Сюаньминю шанс раскаяться.

В итоге к третьему покачиванию Сюаньминь, не находя слов, подвинул его лапу обратно и сказал:

— На этих медных монетах есть не снятая печать, но в той или иной мере их можно применять. Я всё равно временно не использую их, возьми пока ты.

— Печать? — Сюэ Сянь остолбенел, а следом и понял кое-что: неудивительно, что монеты казались запылёнными и лишёнными даже капли одухотворённости — всё дело в этом. Но… — Кто наложил её? Ты сам?

— Не помню, — Сюаньминь покачал головой. — У каждой из пяти монет своя печать. Сейчас две из них немного ослабли, возможно, вскоре рассыплются.

Услышав его, Сюэ Сянь прикусил кончик языка и поразмыслил мгновение — и всё же взял медные монеты. Прежде, когда он был ещё в бумажной оболочке и в золотой жемчужине, он ещё мог, используя преимущества тела, которое занимал, тереться о поясничные кости Сюаньминя, чтобы восстанавливаться, с тех же пор, как вернулся в собственное тело, неважно, был ли он в облике дракона или человека, льнуть к ним было совсем неудобно.

Эта картина… только представишь, уже глазам больно, а о том, чтобы воплотить её в жизнь, и говорить нечего. В результате в эти дни восстановление позвоночника Сюэ Сяня резко замедлилось, он чувствовал изменения, но по сравнению с тем, как было прежде, они протекали всё же медленнее. Он не хотел постоянно тащить за собой искалеченные ноги и то и дело оказываться на руках.

Это просто подчистую сметало величие.

Сюэ Сянь обдумал всё с каменным лицом и, больше не колеблясь, разместил монеты в центре ладони, закрыл глаза и сосредоточился на излечении позвоночника.

Заклинание чистых одежд в виде кровавой черты всё же уступало полному талисману, и потребовалось некоторое время, чтобы одежда Каменного Чжана и Лу Няньци высохла. Какое-то время ушло и на то, чтобы они пришли в себя от испуга и недоумения.

— Отчего ты ничуть не торопишься? — Лу Няньци не слишком привык быть обузой, удерживающей других за ногу, и, оправившись, неловко задал Цзян Шинину вопрос.

Цзян Шинин сел у камня и спокойно и безмятежно посмотрел вдаль, на городские ворота, освещённые фонарями:

— Так или иначе, нужно подождать до пятой стражи[3]. К чему спешить? Мы уже у ворот.

[3] Длилась с трёх до пяти утра.  

Ночью городские ворота были заперты, внутри городских стен действовал комендантский час, и без важного дела не позволялось входить и выходить. Если бы даже они вошли, нехорошо было бы глубокой ночью грубо и бездумно стучаться в дверь чужого дома. Но долгая ночь вот-вот уже перевалит за половину, и до пятой стражи осталось недолго.

— Последний раз я видел старшую сестру ещё три года назад, она получила известие и вернулась в Нинъян, — пробормотал Цзян Шинин. — Я всегда помнил посмертные события не очень ясно, стало получше только с этим бумажным телом, но я помню, что тогда она долго-долго рыдала и всхлипывала, даже вспоминая об этом сейчас я будто всё ещё слышу отголоски…

Когда зазвучат колокола и барабаны пятой стражи, городские ворота распахнутся, люди в городе вслед за звуком один за другим начнут трудиться поутру, и он сможет увидеть старшую сестру, сможет посмотреть, хорошо ли она живёт нынче, сможет освободить души отца и матери, что были заперты так долго.

Он прожил столько лет, но очень мало покидал дом и никогда прежде не понимал, что имеют в виду, когда говорят: «Вблизи в тоске по дому прорастает страх[4]».

[4] В оригинальном выражении всего четыре иероглифа: 近乡情怯. Говорится о ситуации, когда человек, не получавший весточки от семьи, спустя годы возвращается в родные края и по мере приближения приходит в беспокойство, боится, не случилось ли дома несчастья.  

Но сейчас, когда он сидел на берегу незнакомого дикого озера, глядел на ворота чужого ему уездного города, стоило лишь подумать, что нужно подождать ещё немного — и все его стремления свершатся, не останется впредь забот и привязанностей, в душе неожиданно родилось беспокойство…

Спустя очень долгое время колокольный звон пятой стражи наконец разлился — отзвук за отзвуком — за пределы городских стен.

Все привели себя в порядок на скорую руку и встали у городских ворот. Послышался скрип — старые ворота раскрыла изнутри стража, и перед собравшимися предстала картина города, а ветер обдал их странным запахом.