Онлайн чтение книги Медные монеты на алтарь предков Copper Coins
Глава 48 - Великий благодетель (3)

Это была картина, предшествующая тому, как в первый месяц лета на морском берегу в уезде Хуамэн из него вытащили мускулы и кости. Бесчисленные золотые нити куполом спускались откуда-то из небесной выси и либо насквозь проходили через его тело, пригвождая к земле, либо опутывали чешую; он оказался крепко связан, будто попал в громадную клетку.

Золотые нити были тончайшими — словно волос, и хотя они пронизывали тело, какое-то время кровь не проливалась, ведь раны были слишком маленькими. Однако то, что не лилась кровь, не означало, что не было больно. Каждая из этих золотых нитей, взявшихся неизвестно откуда, обжигала: они жгли мускулы и кости внутри, жгли чешую снаружи — при малейшем движении жгли всё тело целиком, и ничто не оставалось незатронутым. Ощущение это было в сотни десятков тысяч раз хуже, чем если бы десять тысяч муравьёв пожирали его сердце.

Но каков характер Сюэ Сяня? Если он хотел двигаться, то пусть бы даже десять тысяч стрел пронзили его сердце и пригвоздили к земле, он, невзирая на острую боль, выдернул бы их — одну за другой, а после свернул бы противнику голову.

В конце концов, телесная боль никогда не была чем-то, что способно остановить его.

Причина, по которой тогда он не высвободился силой, заключалась в том, что как раз на тот день приходилась кара, случавшаяся раз в столетие.

Кары бывали большими или малыми, но в основном это всё же были Небесные кары молниями.

Казалось бы, для Сюэ Сяня кары молниями были наименее страшны. Если истинный дракон выходил в море, когда бы его не сопровождали грозовые облака? По меньшей мере в том, что касалось размаха, он давно уже ничему не удивлялся; сколь бы ужасные молнии ни ударяли прямо перед ним, он мог наблюдать за ними в полнейшем спокойствии и разу не моргнув.

Обычные грозовые облака не могли поразить его, как-никак, гром и молнии постоянно призывал он сам, и даже если они всё-таки и ударяли по нему, он не чувствовал даже зуда, не то что боли. Однако молнии во время кары были несколько иными: они не только не избегали его, напротив, стремились поразить, одна за другой пронзали тело насквозь — и после каждой проступала кровь. Чрезвычайно легко лопалась кожа и обнажалось мясо, и если истинный дух оказывался повреждён, мучения были такими, что жизнь становилась хуже смерти. Если совершенствования было недостаточно, истинный дух, поражённый молнией, мог рассеяться, и тогда всё тело на том же месте обращалось пылью.

Чтобы сохранить жизнь, обычные люди, которым предстояла кара, в большинстве своём во что бы то ни стало изыскивали любые способы обеспечить себе дополнительную защиту; каждый демонстрировал свои способности, словно восемь бессмертных, пересекающих море. Однако Сюэ Сянь не мог так сделать, поскольку каждое его движение отражалось на бескрайних просторах рек, озёр и морей в человеческом мире: если прыгал и переворачивался в воздухе он, значит, не знали покоя и реки, озёра и моря. В обычные дни это иногда оборачивалось местным наводнением, в такое же время он словно зависал на острие иглы: допусти он небрежность — и весь город поглотило бы необъятное море.

Поэтому, когда должен был подвергнуться каре, Сюэ Сянь обычно возвращался к драконьему облику, поскольку тело дракона было огромным и на нём доставало места, чтобы лопалась кожа, обнажая мясо. Будь он в облике человека, то после ударов молниями на нём не осталось бы и кусочка живой плоти; было бы ли ещё возможно смотреть на него тогда?

Когда он сталкивался с малыми карами, ему не хотелось много двигаться. Он находил необитаемый остров, какой понравится, и просто-напросто укладывался на нём, позволяя небесным молниям поражать как и куда угодно. Когда удары заканчивались, он пользовался случаем и отсыпался там же, дожидаясь, когда исцелятся кожа с плотью и остановится непрерывное кровотечение, а тогда соскальзывал на морское дно, подлечивал истинный дух и снова отправлялся безобразничать.

Однако когда наступало время большой кары, он не мог вести себя столь непринуждённо. Как-никак, небесные молнии большой кары — вовсе не то, что могут выдержать обычные места: если они поразят необитаемый остров, то не понадобится много ударов, чтобы весь остров целиком раскололся на куски и затонул в море. А если молнии поразят место, где есть люди, это тем более станет серьёзным бедствием.

Чтобы небесные молнии во время большой кары не ударяли в землю из-за него, он, когда должен был пройти через кару, попросту поднимался ввысь и сам погружался в гущу тяжёлых чёрных туч. Чудесные молнии громадной мощи одна за другой низвергались с Девятых Небес — и останавливались среди грозовых облаков, поражая лишь его одного. Пусть звуки, достигавшие мира людей, были страшными, навредить они, однако, ничем не могли — только напугать, не более.

Тогда, в первом месяце лета нынешнего года, Сюэ Сянь столкнулся как раз с большой карой.

И именно эта большая кара оказалась нестерпимей предыдущих, настолько, что, после того как он завершил принимать кару, его истинный дух серьёзно пострадал, он не смог и дальше держаться среди облаков и упал прямо на побережье.

Если истинный дух был ранен, это вызывало бред и помутнение рассудка. Поэтому когда бесчисленные золотые нити прочно опутали его, пригвоздив к земле, ему и просто открыть глаза стоило огромного труда, что уж говорить о том, чтобы ясно рассмотреть противника или вырваться на свободу. Даже спустя очень долгое время он так и не мог вспомнить тех картин, удержав в памяти лишь разрозненные фрагменты, подобные кошмарным снам.

Однако сейчас разум его перенёс потрясение. Возможно, то было удачное стечение обстоятельств, а может, нечто ещё, но забытая сцена промелькнула вдруг перед мысленным взором, надолго ужаснув Сюэ Сяня: на другом конце тончайших золотых нитей был смутный силуэт человека, казалось, он носил белые одежды, но слишком многое скрывало его и нельзя было ясно рассмотреть внешность, лишь общие очертания.

Единственно по силуэту Сюэ Сянь разглядел, что человек этот был худым и высоким, полы его одежд то опадали, то взлетали, подхваченные ветром, по бокам от лица так же трепетали на ветру тонкие тени — должно быть, расплетённые порывами ветра волосы.

Только…

Всё ещё была неописуемая странность.

Гул в голове постепенно затих, и Сюэ Сянь наконец высвободился из этой сцены.

— Что с тобой? Очнись, очнись…

Едва восстановив пять чувств, он сразу услышал, как в уши полился женский голос — взволнованный и полный беспокойства.

— Девица Синцзы, прекрати трясти, потрясёшь ещё, и голова отвалится… — помяв пальцами между бровей, Сюэ Сянь ещё не раскрыл глаза, а уже принялся нести чушь.

— Очнулся?! — вскрикнула Синцзы радостно и удивлённо ­— и только тогда осознала, что, растерявшись от тревоги, вдруг схватила Сюэ Сяня прямо за плечо. Она резко отдёрнула руку, словно коснулась горящего фитиля, смущённо отпрянула в сторону и объяснила: — Ты только что внезапно потерял сознание, даже дыхания было не найти, мы перепугались, я волновалась и просто… просто…

Сюэ Сянь поднял брови и наконец лениво открыл глаза. Он полуприщурился и тронул губной желобок:

— Просто ущипнула меня?

Синцзы опиралась на стенку экипажа и, разбивая сосуд, раз уж он уже треснут, смотрела на навес, в значительной мере производя впечатление, будто на неё возвели напраслину, которую не смыть, даже прыгнув в реку Хуанхэ[1]:

[1] Жёлтая река. Вторая по длине река в Китае — после Янцзы. Её называют матерью-рекой, как и Янцзы, а ещё — колыбелью цивилизации Китая, ведь традиционно считается, что китайская цивилизация зародилась именно в её бассейне. Кроме того, в древности считали, что Хуанхэ вытекает из небес как продолжение Млечного Пути.  

— Ну, ущипнула за губной желобок.

— Признателен, благодарю за услугу, — Сюэ Сянь улыбнулся, наклонив к ней голову, а затем с сосредоточенным лицом посмотрел в сторону покинутой деревни.

— Э? — нежданно отблагодарённая, Синцзы вся покраснела и замахала рукой: — Пустяки, пустяки, очнулся — и хорошо.

Само собой, Сюэ Сянь совершенно не слышал, что говорилось после. Он не сводил глаз с некоего места в заброшенном селении, размышляя, почему всё ещё не показалась и тень Сюаньминя.

— Этот Святоша… — едва произнеся несколько слов, он ощутил, что не подобает называть Сюаньминя так перед посторонними, и, кашлянув, сменил тон на надлежащий: — Как надолго я сомкнул глаза только что? Что было слышно после того, как монах вошёл в посёлок?

— Слышно? — Синцзы качнула головой, и в лице её проступило беспокойство. — Прошло время для чашечки чая, и не было слышно никаких звуков, нам… нам следует отправиться поискать?

Вероятно, всё дело было в его умении восходить на Небеса и спускаться под землю, заставившем троих смертных в экипаже трепетать, так что теперь в том, что касалось плана действий, эти трое беспрекословно слушались Сюэ Сяня и, даже если их жгло беспокойство, не смели давать непрошенные советы, суясь не в свои дела. Просто всё-таки уже прошло время для чашечки чая, и кто только знает, какие опасности могли возникнуть за этот промежуток.

Услышав сказанное, Сюэ Сянь нахмурился и хлопнул по поясу:

— Книжный червь, ты почему молчишь так долго?

Эти смертные уже поднимались на Небеса, с чего им всё ещё пугаться призрака? Поэтому он ничуть не опасался звать Цзян Шинина.

Однако странно, что Цзян Шинин, вопреки ожиданиям, даже головы не высунул, когда его родную старшую сестру и её мужа похитили и увели в заброшенную деревню, густо окутанную мрачной атмосферой. В самом деле не похоже на него.

— Книжный червь?

Молчание.

— Цзян Шинин?

Нет ответа.

Едва прозвучало имя, томящиеся тревогой в повозке дядя Чэнь и тётушка Чэнь, а вместе с ними и Синцзы — все внезапно посмотрели на него.

— Младший господин Цзян… Вы только что звали младшего господина Цзян? — дрожащим голосом спросила тётушка Чэнь.

Сюэ Сянь, не раздумывая, утвердительно хмыкнул и в замешательстве раскрыл поясной карман, заглядывая мельком.

Великолепно, пуст.

Цзян Шинина уже давно и след простыл.

Сюэ Сянь с каменным лицом поднял взгляд на покинутый посёлок: Цзян Шинин, этот дурень, скорее всего, не удержался и, пользуясь суматохой, сбежал за Сюаньминем.

Небо мало-помалу посветлело. Ранним утром стояла тяжёлая влажность, холодная и сырая, посёлок целиком был окутан безбрежным белым туманом, и рассмотреть можно было только очертания пустых домов — хмурых, полных смутных теней.

— Где Лу Няньци? — спросил Сюэ Сянь, не оглядываясь.

Лу Няньци спокойно отозвался из повозки:

— Здесь, говори, в чём дело.

Тон его звучал довольно безысходно — исключительно потому, что теперь он был зажат между двумя большими перепёлками: по левую руку дрожал дядя Чэнь, по правую не прекращала квохтать тётушка Чэнь. Супруги, по-видимому, сочли его необыкновенным человеком с удивительными способностями, так что, не осмеливаясь задеть Сюэ Сяня, жались к нему, чувствуя, что так будет спокойнее.

— Ты можешь выяснить, что этот Свя… Сюаньминь сейчас делает? — спросил Сюэ Сянь, не спуская глаз с тумана.

— Я могу попытаться, — Лу Няньци приостановился и заговорил снова: — Только надо найти что-нибудь, чего монах касался недавно.

Только Сюэ Сянь хотел открыть рот, как Лу Няньци добавил:

— Экипаж слишком большой, не подойдёт.

Услышав это, Сюэ Сянь молча задумался на мгновение, обернулся и протянул лапу внутрь повозки:

— А моя рука подойдёт?

Лу Няньци растерял слова.

Как и Синцзы.

Как ни посмотри, что-то было неправильно… А может, неправильно было всё.

— Живые существа не годятся, можно искать только по неодушевлённым вещам, — Лу Няньци в любом случае никогда не боялся ни Сюэ Сяня, ни оказаться избитым, так что продолжил совершенно непоколебимо: — Может, пожертвуешь собой? Я и погадаю.

Сюэ Сянь усмехнулся и снова отвернулся, проигнорировав его.

В это время в одном поместье среди давно опустевшей деревни Вэнь раздались звуки ссоры.

Это был небольшой двухэтажный дом, чьи переднее и заднее здания соединяли крытые галереи, что формировали квадратный двор. Неизвестно, что было посажено во дворе изначально, но сейчас там остались лишь буйно разросшийся бурьян высотой в половину человеческого роста и засохшее старое дерево. Каждое окно каждой комнаты ужасно прогнило, бумага давно порвалась, и сквозняк стенал и всхлипывал без остановки так, что у услышавшего немела кожа на голове.

Звуки ссоры доносились из восточной комнаты на первом этаже переднего здания — единственной, куда не задувал ветер.

— Разве ты не говорил, что если послушаем тебя, всё непременно будет как надо? И вот, теперь даже не выйти отсюда! — прозвучал охрипший мужской голос, полный упрёка.

— А что ещё оставалось? Если бы продолжили всё так же, были бы дядюшка Лю, Ножницы и Камешек ещё живы?! — ответил другой голос. — Как бы то ни было, здесь хотя бы есть комната, способная укрыть от дождя. Почему ты не жаловался, когда утром нашёл грибы?!

Сейчас в восточной комнате пряталось несколько человек, одетых как нищие. Каждый был нечёсан и неумыт, в неизвестно когда надетой одежде, что, вероятно, никогда не знала стирки и источала прокисший запах. Однако в комнате ощущался не только он — с кислой вонью смешивался насыщенный запах крови.

Руки мужчины с хриплым голосом оканчивались запястьями: ладоней не было, а кожа на запястьях оказалась натёрта до гладкости — очевидно, руки отрезали ещё несколько — а может, и более десятка — лет назад.

Перед безруким был костёр, а над костром поверх веток стоял дырявый горшок на ножках, внутри которого что-то непрестанно клокотало. Пробормотав под нос несколько слов, безрукий взял запястьями листья съедобных диких растений с кучи сбоку и бросил в котелок.

— И что с того, что у нас есть еда? Непонятно, будем ли мы ещё живы, когда съедим это…

— Так или иначе, если не будем есть, не выживем наверняка. Вари свой суп! — ответил ему всё тот же человек, что и всегда. Лицо его сплошь покрывали страшные шрамы, и лишь в одной из глазных впадин был глаз, в другой — только слипшиеся веки, под которыми не виднелось выпуклости — вероятно, глазного яблока не было.

Вокруг двоих бранившихся ютились ещё нищие: у них либо недоставало руки от плеча, либо была оторвана нога, а четверо-пятеро со здоровыми и целыми конечностями всё время безмолвно жестикулировали, должно быть, если не глухие, то немые.

Прямо за ними стояла деревянная кровать, а на ней лежали три человека: один старый и двое молодых — названные одноглазым дядюшка Лю, Ножницы и Камешек. Они были укрыты давно уже дырявым одеялом, что слегка отдавало плесенью, но по крайней мере это всё же было одеяло.

Трое лежавших дышали тяжело и, похоже, все горели в лихорадке. На измученных лицах проступала ненормальная краснота, губы от жара покрылись волдырями, многие из которых лопнули, а на шеях, что показывались из-под одеяла, почти не было здоровой кожи — её покрывали огромные гнойные язвы.

Густой запах крови исходил именно от этих троих.

В углу комнаты также сидели, согнувшись, мужчина и женщина — молодые, с мягкими и утончёнными чертами лица и соответствующими характерами. Хотя их верхние полухалаты и длинные платья были простыми и скромными, однако на них не было ни дыр, ни плесени, и пусть их волосы находились в беспорядке, они тем не менее выглядели совершенно чужими среди группы нищих.

Эти мужчина и женщина как раз и были старшей сестрой Цзян Шинина — Цзян Шицзин — и её мужем — Фан Чэном.

— А-Ин… — Фан Чэн наклонил голову и спросил жену шёпотом: — Ты нигде не поранилась?

Они знали друг друга с малых лет, и Фан Чэн всегда любил называть жену детским именем.

Цзян Шицзин качнула головой:

— А ты?

— Я в порядке. Не бойся, не похоже, что они хотят отнять наши жизни или ограбить нас, — заговорил Фан Чэн шёпотом. — Напротив, скорее…

Оба опустили взгляды на кровать, где лежали люди.

После того как нищие похитили их и доставили сюда, они убрали связывавшие их пеньковые верёвки, оставив только те, что на запястьях, и один из них сказал грубо:

— У нас не было выхода.

Как раз когда они собирались объяснить подробно, в комнате внезапно возникли… крайне странные звуки.

Походило на то, будто кто-то медленно спускается по лестнице, ступая неловко и тяжело, на слух казалось, что человек этот не вполне здоров или же в летах.

Нищие тогда сразу остолбенели и следом обменялись растерянными взглядами, а один даже поднял руку и пересчитал всех:

— Пять, шесть… семь, плюс дядюшка Лю и двое с ним — как раз десятеро, все здесь.

Едва эти слова прозвучали, все нищие разом изменились в лице, тут же испугавшись: если все в комнате, тогда кто медленно идёт по лестнице?!

Один нищий похрабрее выплюнул: «Что за игры в духов» и вышел из комнаты, намереваясь проверить, кто же, в конце концов, спускается по лестнице, но в итоге сам исчез без следа, даже звуки его шагов сошли на нет и так и не появились снова.

Двое других нищих вместе ходили искать его. Они сказали, что прошли лестницу снизу доверху и обратно и обыскали везде в переднем здании, но пропавшего не увидели, зато в деревне поднялся туман, настолько густой, что даже соседних комнат не разглядеть и не найти на ощупь.

Такое странное зрелище заставило нищих вспомнить слухи о том, что в деревне Вэнь водится нечисть, они вмиг жутко задрожали и сразу сели кругом у костра; больше никто не осмеливался выйти за порог.

— Лекари, не хотите съесть немного супа с грибами и дикими съедобными растениями? Вы не сможете вернуться домой сразу, — сказал одноглазый, повернувшись к Фан Чэну и Цзян Шицзин. — Съешьте немного супа и согрейте руки, пусть это будет извинением за ваши страдания от нас с братьями. Вы люди высоких моральных качеств, не держите зла на нас, ничтожных, проверьте пульс дядюшки Лю и остальных — их тела покрылись язвами, если так и продолжится, они умрут. Мы действительно ничего не могли поделать, только поэтому пришли к такой дурной мысли.

— Хотя мы и не живём по-человечески, но тоже боимся смерти, — продолжил за ним безрукий. — Однако мы не можем собрать достаточно медяков, нам никак не уговорить врача на визит и не достать лекарств, только и остаётся, что пойти на разбой…

В самом деле — всё именно так, как они предполагали.

Фан Чэн покачал головой и сказал:

— В последние пару лет случалось немало бедствий, несколько раз свирепствовал голод, и жизнь неизбежно стала тяжелее. Не можете заплатить деньгами — не платите. Вы действительно думаете, что если бы обратились за помощью, мы оставили бы вас умирать? Даже если бы я был жаден до каждого гроша и не соглашался бы дать ни капли лекарств, моя супруга непременно первой не допустила бы такого. Только…

Он посмотрел на одноглазого и продолжил:

— Наобум похитить людей на улице, покрыв им головы, — и впрямь слишком. Если у вас есть силы схватить человека, на какую работу их не хватит?

— Мы тоже стремились обеспечивать себе жизнь, добывать пропитание, только никто не захотел нас, — безрукий поднял запястья и продолжил: — Мы — вот такие. Не говоря уже о прочем, взявшись за работу, мы неизбежно уступаем тем, у кого всё в порядке с руками и ногами, и если кто-то и согласится нанять нас, то сделает это главным образом из чистого милосердия. Но в эти бедственные годы все и сами живут в недостатке, откуда у кого-то возьмётся излишек сил на добрые дела?

— Никто не захотел? — пришёл в раздражение Фан Чэн. — Вы разве спросили, хочу ли я, прежде чем схватили меня? Как только ты мог знать, что если бы ты попросил: «Я не могу заплатить серебром, можно ли взамен отработать?», то я бы не согласился?

Безрукий хотел заговорить ещё, но в итоге едва он раскрыл рот, как вновь раздался звук шагов медленно спускающегося по лестнице.

Все в комнате испугались, в тот же миг растеряв смелось двигаться.

— Щенок, ты ближе всех к двери, скорее закрой комнату! — сказал одноглазый, понизив голос.

Юноша с отрезанным предплечьем подскочил и, метнувшись, словно уже пуганная луком птица, заслышавшая звук спущенной тетивы, закрыл комнату, а затем стремительно вернулся к огню и уставился на запертую дверь со страхом и недоверием.

— Я слышал, всего лишь слышал… — одноногий нищий рядом со Щенком, упираясь ладонью в пол, подвинулся немного вбок и продолжил шёпотом: — В этой деревне Вэнь из года в год пакостит нечисть. Говорят, каждый год в конце одиннадцатого месяца в заброшенном селенье внезапно раздаётся музыкальная драма, звуки гонгов, барабанов и барабанчиков в ночи разносятся далеко-далеко, а ещё слышно жуткое оперное пение… Айю, пугающе — не то слово.

— Да-да-да, а ещё, ещё говорят, что порой, если войдёшь в деревню в туманный день, пути назад уже не найдёшь.

— И можно услышать, как кашляют, хлопают в ладоши или смеются…

Рассказывали наперебой нищие, сами себя запугивая до смерти, собравшись вместе и раз за разом вздрагивая, но их прервал одноглазый с потемневшим лицом, жестом показывая, чтобы все замолчали.

Те медленные шаги звучали так, словно кто-то неспешно вышел из одной из комнат наверху, снова спустился по лестнице, неторопливо прошёл несколько шагов по главному залу и как будто бы сел на стул. А вскоре, похоже, встал и снова медлительно и неловко пошёл.

Шаги зазвучали ближе к восточной комнате, становясь всё более и более отчётливыми, и наконец остановились за дверью.

Люди внутри пришли в ужас, молча, как цикады зимой, они не сводили глаз с двери. Та уже давно изветшала и, пусть даже была заперта, вероятно, повалилась бы всего от пары толчков, так что на самом деле никакой роли сыграть не могла.

Как раз когда от страха у них в лице не осталось ни кровинки, за дверью вдруг раздался кашель. Кашель этот звучал очень слабо, словно был вызван серьёзной болезнью, и когда он затих, послышалось несколько тяжёлых частых вздохов, а вслед за тем некто, еле переставляя ноги, ушёл к комнате напротив.

Фух…

Все в комнате тихонько вздохнули.

Однако из соседнего помещения донёсся скрип, и оно снова закрылось, а звук шагов медленно вернулся к восточной комнате.

Пока нищие, напуганные звуком шагов, бледнели и обливались холодным потом, люди в повозке рядом с камнем-указателем деревни Вэнь в то же самое время облегчённо выдохнули: они увидели, как в плотной туманной пелене возник силуэт, чьи белые монашеские одежды почти сливались воедино с белым же туманом, то взмывая, то опадая на зимнем ветру.

— Учитель! Учитель вышел! — закричала Синцзы, и дядя Чэнь и тётушка Чэнь тут же отстранились от Лу Няньци и подобрались к двери, вытягивая шеи взглянуть:

— А молодой господин и молодая госпожа? Тоже вернулись?

Они пристально всмотрелись в тающую среди тумана фигуру Сюаньминя, но с разочарованием обнаружили, что за Сюаньминем никто не следует.

Сюэ Сянь, впрочем, чуть нахмурился, глядя на очертания Сюаньминевого силуэта.

Сюаньминь быстро пересёк густой туман и подошёл к экипажу.

— Учитель, ты не нашёл наших молодого господина и молодую госпожу? — взволнованно спросила тётушка Чэнь, упав духом, как и остальные.

— Я нашёл место, только не смог приблизиться.

— Не смог приблизиться?

— Мгм, — подтвердил Сюаньминь, — но…

Он ещё не договорил, а тётушка Чэнь и остальные плюхнулись, бессильно осев, глаза их покраснели и налились слезами…

Сюэ Сянь, однако, молча смерил Сюаньминя взглядом, прищурившись, и нежданно-негаданно спросил:

— Когда ты выбрил голову, став монахом?

Сюаньминь перевёл на него взгляд, явно не понимая, отчего вдруг такой вопрос:

— В детстве, а что?

— Ты уверен? — в тоне Сюэ Сяня не слышалось ни тепла, ни холода, не проступало никаких эмоций. — Разве ты не забыл прошлое?

Почему он внезапно задал такой вопрос?

Лишь потому, что в миг, когда Сюаньминь только что вышел из тумана, его очертания не на шутку походили на силуэт с другого конца золотых нитей: такое же порхающее платье, такая же худощавая высокая фигура, такие же необыкновенные способности…

Тени волос по бокам от лица на том конце золотых нитей, вероятно, и были единственным различием.