Онлайн чтение книги Остров Тамбукту
ГЛАВА ВТОРАЯ. На пути к Кокосовым островам. Через Суэцкий канал и Красное море. Джидда и Аден. Индийский океан. На экваторе. Что говорит испанский географ об острове Тамбукту. Шторм. Кораблекрушение.

I

Мотор пульсировал, как живое сердце, на дне яхты, попутный ветер легко надувал паруса, и город с пятьюдесятью народностями медленно исчезал за ветвистыми пальмами берега.

Жил ты в некоем городе, спал под забором в порту, откапывая корки хлеба в мусорных ямах, чтобы утолить голод, и вот ты уезжаешь из злополучного для тебя города. Он тает в знойной тропической жаре вместе с грязными прибрежными закоулками, по которым ты столько раз проходил; нет уже тех людей, с которыми ты делил радости и скорби и которые, может быть, тебя огорчали; и чувствуешь, что от твоего сердца что-то отрывается. И тогда ты забываешь разочарования и муки, причиненные тебе городом, забываешь мелкие недостатки людей и помнишь только хорошее. Да, мы идеализируем людей, когда мы далеко от них; Луна светит потому, что далеко от земли — старая неоспоримая истина. Но верно также и то, что мы начинаем любить людей только после того, как познакомимся с ними ближе. Таким человеком был Мехмед-ага. Несмотря на то, что он был содержателем трактира, в который стекаются пороки со всего света, я всегда буду вспоминать о нем с хорошим чувством потому, что он был единственным человеком в Александрии, который тепло, по-отечески отнесся ко мне и помог.

А что я могу сказать о городе? В нем мне пришлось пережить столько огорчений! И все же, когда он удалялся от меня, когда тонул в зелени пальм, я поднял руку и помахал платком на прощание. Ведь там остался близкий человек, который помог мне в самые трудные минуты моей жизни. Самый город мне был чужд, как чужды мне были и пятьдесят языков, на которых говорят его жители. И в самом деле странно. Что может понять египтянин на языке торговца-китайца и что ему говорит его улыбка, никогда не исчезающая с лица? Что означает для мудрого персиянина поток слов, которыми старый еврей расхваливает свой товар, стоя на пороге маленькой лавчонки? (Или сверкнувший взгляд японца с восковым лицом — для мрачного араба? И все же люди, собравшиеся в Александрии со всех концов света, понимают друг друга достаточно хорошо. Китаец всегда найдет необходимые слова, чтобы продать бумажный фонарик для украшения или пестрый веер жене какого-нибудь паши, старый еврей запутает в сети слов какого-нибудь француза и всучит ему аляповатую табакерку с замысловатыми инкрустациями, а японец смягчит каменное сердце мрачного араба гонкими фаянсовыми чайными чашками, испещренными нежными фигурками миниатюрных японок в цветистых кимоно. И ты начинаешь понимать, что Александрия не Вавилон. Можно не понимать языка египтян и все же чувствовать себя среди них как дома, если есть деньги. Богатым все двери открыты. Особенно для богатого англичанина, который в то время был подлинным повелителем Египта. Когда англичанин входит в дом египтянина, он чувствует себя как в собственном доме, но если египтянин попадет в дом англичанина, он будет себя чувствовать как иностранец. А что уж говорить об американцах? Как и повсюду на свете они приезжают сюда с «добрыми» намерениями, рассматривают, изучают, предлагают свою «бескорыстную помощь», строят тайные и явные планы союзов и если проваливаются, не отчаиваются и начинают все сызнова. Янки неутомимы.

Я простился с полноводным Нилом, древними пирамидами и таинственным сфинксом, со всем тем, чем гордится эта знойная страна — простился молчаливо, без слез и проклятий: только один вздох — вот и все.

Натянутые паруса яхты подрагивали, Ветер дул с суши, но как только мы вступили в Суэцкий канал, он улегся. Порт-Саид, Суэц — низкие голые берега, желтые пески под палящим солнцем и кое-где одинокие пальмы... Где они, девственные джунгли и леопарды, слоны и крокодилы, трепетные газели и полосатые зебры, жирафы с длинными шеями и свирепые львы, где обезьяны, которые встречаются на каждой странице экзотических романов об Африке? Чтобы увидеть хотя бы одного из этих зверей, нужно пропутешествовать сотни километров внутрь страны, а некоторых из них никогда не увидишь, потому что человек давно их перебил. Много страшного читал я мою фантазию, прежде чем я ее увидел. Но после того как познакомился лишь с маленьким ее кусочком, я разочаровался не в Африке, а в авторах экзотических романов, которые пишут о ней, не зная ее. Тут бедность и богатство природы чередуются: после огнедышащей пустыни, идут прохладные оазисы, скалистые горы сменяются непроходимыми джунглями, жаркие дни сменяются холодными ночами[1]Сахара — самая большая и самая знойная пустыня земного шара. Средняя температура зимой (в январе) -10°С, а летом (в июле) — 40°С. Но иногда летом в Ин-салах, к югу от плато Тадемаит, жара достигает до 56,3°С — самая высокая температура отмеченная на земном шаре, а в горной области Тибести холод достигают до -18°С, как у нас в холодные зимние месяцы., а желтые однообразные дюны переходят в тенистые плодородные долины. Страна огромных богатств и бескрайней бедности, земля контрастов — такова Африка.

Яхта медленно плыла по Красному морю. Ни малейшего дуновения ветра. Море замерло. Оно не красное, как Черное — не черное. Оно столь же красное, как Белое море — белое и Мраморное море — мраморное, И все же эти названия не являются плодом капризное фантазии старых географов, а довольно точно определяют характер и особенности этих морей. В Черном море на глубине более двухсот метров нет жизни. Осенью и зимой оно очень бурно. Теперь пароходы плавают по нему во все времена года, но некогда, когда еще не была изобретена паровая машина и корабли двигались под парусами Черное море было опасно для судоходства во время шторма. Много, бесконечно много кораблей поглотила его пучина и поэтому древние мореходы назвали его «черным». Да и воды его весьма темные, значительно темнее вод Эгейского моря, которое прозрачно, светло и тихо, и потому болгары назвали его «белым». А Красное море действительно красное по мелководным местам у берегов, особенно в заливе Тор. Он покрыт микроскопическими водорослями, которые выделяют липкое ярко-пурпурное вещество. Это вещество окрашивает воду, и она выглядит кроваво красной.

Было очень жарко и тихо.

Яхта мистера Смита плыла по морской шири, как белая чайка с распростертыми крыльями. Пестрый английский флаг развевался на корме. Поблескивающие медью перила, белый капитанский мостик, окрашенные в желтый цвет мачты, элегантно меблированные каюты собственника и кают-компания свидетельствовали о богатстве и роскоши. Яхта представляла собой маленький плавучий дворец. Мистер Смит был очень богатым человеком, пожелавшим иметь красивую, изящную яхту, и у него был собственный плавучий дворец.

В кают-компании имелась библиотека в пятьсот красиво переплетенных книг. Байрон и Вудсворт находились рядом: два непримиримых врага как будто примирялись друг с другом в книжном шкафу мистера Смита, а Мильтон и Шелли скромно ютились под книгой о развратной леди Четерлей, сверху лежал роман Томаса Моора, в котором проповедовалась идея безупречного нравственного общества. Но мистера Смита не смущали эти мелкие противоречия. Для него важнее были паркет на яхте, покрытый дорогими коврами, и мебель красного дерева, обшитая дорогой кожей. И все же кухня была его слабостью — все в ней сверкало чистотой.

Да, мистер Смит создал для себя баснословный комфорт. За свои деньги он мог иметь все, что пожелает. Ему не доставало только бессмертия, потому что бессмертие нельзя купить за деньги. Представляю себе, как бы он себя почувствовал, если бы кто-нибудь ему сказал, что случится с ним и с его яхтой только через несколько дней. Он бы подскочил от испуга и крикнул бы капитану: «Назад, в Суэц!» Но он ничего не подозревал и поэтому спокойно сидел на мягком диване с сигарой в зубах или вытянувшись в шезлонге под шелковым зонтом на палубе задумчиво смотрел на синие воды моря.

Только трое человек имели право входить в покои нашего работодателя: капитан яхты, который три раза в день докладывал ему о пройденных милях, кок, который три раза в день подавал ему пишу, и я — в качестве домашнего врача. И наемные рабы, которыми был набит трюм, как бочки — сельдями, имели право три раза в день выходить на палубу подышать чистым воздухом. В остальное время они лежали на спине внизу в темноте и изнывали от жары. Легкий ветерок, иногда появлявшийся и обдувавший нас, до них не доходил. Они были рабочим скотом плантатора и должны были все терпеть молчаливо и безропотно. Когда подходило время им выйти на палубу, плантатор быстро уходил в свою каюту с кислой гримасой на сухощавом лице...

После выхода из Суэца, мы держались вначале африканского берега, котором возвышались цепи гор с отдельными вершинами до трех тысяч метров, С редкими, но приветливыми арабскими деревушками, прилепившимися к склонам, как белые бабочки. Издалека они выглядели очень красиво — и теперь я вспоминаю о них, как о чудном сне. После мы отдалились от африканского берега и пошли вдоль Саудовской Аравии. Тут берега низкие и песчаные, нигде не видно ни одного деревца, ни одного стебелька травы. Вдали, километрах в семидесяти от берега, синеют высокие горы, но это почти голые скалы, едва покрытые зеленью. Вообще Аравия пустынная и жаркая страна, и потому редко населена. Можно проехать сотни километров, не встретив населенного места. У берегов Красного моря встречается много коралловых рифов, представляющих опасность для судоходства ввиду того, что во время приливов их заливает вода, и суда легко могут наткнуться на них.

Джидда была первым городом в Аравии, в который мистер Смит пожелал зайти. Среди сорока тысяч местных жителей встречается много иностранцев со всех концов мира, главным образом мусульман, которые из Джидды отправляются на поклонение в Мекку — священный город магометан. Эти люди в белых, красных и зеленых чалмах, одетые в длинные полосатые халаты, похожие на купальные, обыкновенно тихие и кроткие, тут становятся нервными и возбужденными ввиду близости Мекки — города пророка. Иногда они даже опасны для европейцев. Да ведь сам Магомет им завещал непримиримую ненависть к гяурам-христианам, а для них гяур и христианин — любой европеец или американец, раз он не исповедует мусульманской религии. Именно поэтому англичане и американцы не чувствуют себя как дома в Джидде.

Солнце пекло немилосердно, и мы поспешили укрыться в узких уличках городка, но скоро попали на другой его конец. Перед нами открылись желтые пески окрестностей и стена из голых скал на горизонте. За ними была Мекка. Мы вернулись в городок, проходя между пятиэтажными зданиями из кораллового известняка. Узкие и высокие окна без стекол были украшены деревянными решетками, на которых резчики-арабы показали чудеса своего искусства. За одной из таких решеток я открыл лицо красивой смуглой девушки. Едва наши взгляды встретились, в ее черных глазах выразился испуг, и она исчезла. Здесь женщинам запрещается показывать свое лицо посторонним мужчинам. На тяжелых двухстворчатых дверях из кедрового дерева висели начищенные бронзовые кольца и молотки, а гипсовые фигуры или каменные подпоры с изваянными на них человеческими головами украшали фасады. Мимо нас важно проходили смуглые арабы с белыми капюшонами на головах. В маленьких лавчонках, покрытых прогнившими досками и старыми мешками, продавалось верблюжье и баранье мясо. В воздухе жужжали мириады мух и разносили заразу среди людей и животных. Мистер Смит велел коку купить свежего мяса, но увидев, что оно засижено мухами и червивое, отказался его есть. Зато пятьдесят рабочих устроили себе богатое угощение в трюме.

Мы вышли из Джидды к вечеру, когда солнце заходило, и его лучи жгли уже не так сильно. Белый город отражался в широком заливе и как бы трепетал в дымке. Скоро он исчез из глаз, как красивая арабская девушка в темной тени за решетчатым окном.

Остались позади и другие городки по побережью Аравийского полуострова: Ходейда, Моха, Аден. Аден был последний порт, в который мы зашли, чтобы снабдиться продовольствием и горючим для долгого перехода по Индийскому океану. Это древний арабский город, основанный около шестисот лет до нашей эры на живописных, но голых скалах, по которым кое-где растут колючие кустарники. В скалистой равнине вблизи города до сих пор видны древние водохранилища, снабжавшие некогда жителей питьевой водой. Город находится в самой южной части Аравийского полуострова вблизи Баб-эль-Мандебского пролива, отделяющего Аравию от Африки и еще в древние времена называвшегося воротами в Индию. Эти ворота открываются и закрываются Англией. Уже более ста двадцати лет владеет Англия городом, но арабское население не примирилось с этим. Англичане живут в Адене как в крепости... Они с гордостью называют Аден — «Англия в Азии», но никто из них не решается выйти за крепостные стены.

Из Адена яхта направилась к мысу Гвардафуй — наиболее выступающей части Сомали, берега которой тут делают острый поворот на юго-запад. Мы повернули на юго-восток и удалились от Африки, как перед этим расстались с Аравией. Но синие горные вершины еще долго вырисовывались вдали на горизонте, пока наконец не исчез и последний признак земли.

Куда ни посмотришь — бескрайняя водная ширь, слегка покоробленная ветром. Яхта не спеша движется по безбрежной водной пустыне и оставляет за собой дорожку белоснежной пены.

II

Капитан был словоохотливый моряк и часами рассказывал мне о своих приключениях во всех частях света Но старый морской волк уже значительно полинял. В сравнении с большими торговыми пароходами, которыми он командовал раньше, яхта мистера Смита ему казалась жалкой скорлупой. Но теперь она была для него единственным убежищем и при том довольно удобным. У старого моряка не было ни угла, ни семьи. Он не любил суши и никогда не засиживался на одном месте более нескольких дней.

— Настоящий моряк любит только море, — говаривал он, держа в зубах свою голландскую пенковую трубочку. — Суша приятна на день-два, а море никогда не надоедает. Вам, людям с суши, оно кажется однообразным и серым, как скука. О, несчастные! Неужели вы не видите, что волны каждый миг меняют свою окраску? Послушайте их песню — она меняется всякий час, она всегда нова, непонятна и всегда различна.

Так говорил капитан Стерн. Но если бы он знал, что его ожидало несколько дней спустя, он, наверно, переменил бы мнение о суше, а песня волн, которой он так восхищался, зазвучала бы как похоронный марш. Капитан был интересным собеседником, и я с удовольствием его слушал. Его живые рассказы скрашивали жаркие дни, а прохладными ночами легче дышалось. Но дням и ночам не было конца, как не было конца и водной пустыне.

Однажды капитан неожиданно приказал матросам спустить паруса и лечь в дрейф, потом позвал кока, который шлялся по палубе с руками в карманах, и велел ему открыть помещение для рабочих.

— Подходим к экватору, обернулся он ко мне. — Существует старый обычай: тот, кто впервые пересекает экватор, должен выкупаться. У моря есть свои законы, сэр...

Рабочие один за другим вылезли из своей тюрьмы и бросились в воду. Услышав топот и веселые голоса, мистер Смит вышел на палубу и строго спросил:

— Что это за базар, Стерн? Что означает этот шум?

— Пересекаем экватор, сэр, — ответил капитан. — Не изволите ли выкупаться? Эй, Джони! — крикнул он молодому юнге. — Напусти морской воды в ванну мистера Смита. Скажи коку, чтобы он пришел купаться, а то я сам пойду за ним и брошу в океан эту бочку с салом.

Мистер Смит поморщился, но ничего не сказал и ушел в свою каюту. Стерн усмехнулся с видом победителя.

Ветер снова надувает паруса. Слегка кренясь на левый борт, яхта легко скользит по воде. Кругом — насколько хватает глаз — вода, небо и накаленное солнце в зените.

Последние очертания Мальдивских островов давно растаяли за синей лентой горизонта. Надоедает ехать по морю много дней и ночей, не видя суши. Но капитан Стерн не скучал, часами расхаживал по капитанскому мостику и задумчиво всматривался в водную стихию. А вечерами, когда жара спадала и прохладный ветерок обдувал наши потные тела, он ходил с опущенной головой по палубе и сосредоточенно курил. О чем он думал в такие минуты? Может быть, о жизни, которая незаметно отлетает, как лист, оторванный ветром?.. Где-то там далеко на востоке — Сингапур, а на другом конце земного шара — Лондон. Много колесил он по морям и океанам между этими двумя городами, но всякому овощу свое время... Теперь ему уже за пятьдесят, а в этом возрасте только семейный очаг может быть подходящей утехой. Но у капитана Стерна не было семьи. Он скитался по свету как перекати-поле, полный воспоминаний и скорби о пропущенном счастье. В такие вечерние часы мечтаний и грусти я избегал его, чтобы не мешать ему в одиночестве предаваться своим тяжелым мыслям, зная, что тоска по прошлому слаще горечи нынешней его жизни.

Прислонившись к мачте, я встречал наступающую тропическую ночь, желал капитану «спокойной ночи» и уходил спать.

Мы пересекли экватор на семьдесят третьем градусе восточной долготы. До Кокосовых островов оставалось еще две тысячи пятьсот километров — и ни одного острова не отмечено на карте на нашем пути! Острова Чагос оставались далеко к югу, и мы не могли их видеть. Однообразная картина океана начала меня тяготить, но я утешал себя мыслью, что мы скоро достигнем Кокосовых островов с их буйной тропической растительностью, и тогда — конец однообразию и скуке.

Раз я спросил капитана, что представляют собой Кокосовые острова.

— Ничего особенного, — ответил он. — Пять небольших островов, образованных кораллами. Но в отличие от многих других безлюдных атоллов, Кокосовые острова покрыты кокосовыми пальмами. Поэтому и называются Кокосовыми. Благодаря человеческому труду они стали обитаемыми, появились селения. Без человека они и до сих пор оставались бы голой громадой серых бесплодных скал.

— А кто этот человек, который посадил кокосовые пальмы? — спросил я.

— Англичанин, — не без гордости сказал капитан. — Александр Гер. В 1823 году он доставил на своем корабле из Батавии человек десять малайцев и целый гарем женщин и засадил плантацию кокосовыми пальмами. Года через три, другой англичанин — капитан Росс — поселился, на втором из пяти островов. Так как Гер обращался с малайцами очень плохо, они бежали от него и перешли к Россу. Гер, оставшись без рабочих, был принужден уехать. Позже и Росс восстановил против себя малайцев, и они хотели его убить, но его жена, которая была малайкой, его спасла. Впрочем, это длинная история — есть ли смысл ее вам рассказывать? Важно то, что один из островов теперь является собственностью мистера Смита. Каждый год он проводит па нем несколько месяцев. Как только в Англии выпадет снег, Смит садится на яхту и отправляется на свой остров провести холодные месяцы в тепле. Он бережет свое здоровье, чтобы подольше радоваться божьему свету, который предоставил ему все земные блага...

Капитан замолчал и засмотрелся вдаль.

— Острова, наверно, очень живописны, — сказал я.

— Почему вы думаете?

— Раз мистер Смит проводит там по нескольку месяцев в году...

— Наоборот, совсем не живописные, — ответил капитан. — Низкие, без каких бы то ни было возвышенностей, с бедной растительностью. Единственно кокосовые пальмы делают пейзаж тропическим. Только острова вулканического происхождения красивы своими горами, реками, роскошной растительностью. А Кокосовые острова — из коралла.

— А звери там водятся? — спросил я. — Насколько я понял, мистер Смит — страстный охотник.

— Да, он часто ходит на охоту в Англии, однако не на своем острове.

— Почему?

— А потому, что там водятся только несколько видов птиц, но их так мало, что если мистер Смит решит охотиться, он их истребит за несколько дней. Есть и несколько видов насекомых и мыши, завезенные из Англии пароходами, заходящими иногда в лагуну, чтобы спастись от шторма в океане. Ничего другого не водится.

Картина, нарисованная капитаном, никак меня не восхитила. Я ожидал встретить на Кокосовых островах буйную тропическую растительность, настоящие джунгли, а оказывается, что кокосовые пальмы едва ли не единственные деревья. А леса или сады только из одного вида деревьев, как бы ни были красивы, утомляют глаз и перестают радовать. Я утешался мыслью, что проведу на Кокосовых островах только один год...

III

На третий день, после того как мы пересекли экватор, поднялся встречный ветер и затруднил движение яхты.

— За сколько времени мы достигнем Кокосовых островов, если будем все так же медленно двигаться? — спросил я капитана.

— За две недели, а, может быть, и больше. Но если подует попутный ветер, придем значительно скорее, — ответил старый моряк.

— А почему вы не пустите мотор?

— А нервы мистера Смита? У него время — деньги, а их у него много, а нервы — жизнь, считанные годы. — И, посмотрев на небо, он озабоченно продолжил: — Что-то заваривается на горизонте, боюсь, чтобы не налетел какой-нибудь ураган. В Индийском океане ураганы страшны и очень опасны.

К полудню ветер неожиданно утих, и паруса неподвижно повисли. Появившиеся маленькие белые облачка начали быстро набухать. Капитан тревожно всматривался в горизонт. Лицо его стало суровым.

— Идем к мистеру Смиту, — сказал он и заторопился к каюте хозяина.

Мистер Смит курил, развалившись на кушетке. При нашем появлении он даже не шелохнулся.

— Приближается сильный ураган, сэр, — заговорил озабоченно капитан. — Если он налетит на нас, то уничтожит, и ни черта не останется от нашей скорлупы. Нужно пустить мотор и взять курс на юг. Тогда ураган нас заденет только стороной. Кроме того, я предполагаю, что к югу должен быть остров, у которого мы могли бы укрыться в какой-нибудь бухте, если придется спасать яхту и собственную шкуру.

— Что вы болтаете, Стерн? — сердито отозвался мистер Смит, и во рту у него сверкнул золотой зуб. — Вы перебарщиваете! То вы останавливаете яхту при попутном ветре, чтобы выкупать тех там в трюме, то хотите бежать от какого-то воображаемого урагана. Яхта прочна — выдержит.

Но капитан не сдавался.

— Если бы вы знали, что значит ураган в Индийском океане, вы бы так не говорили, сэр. Впрочем, вы можете говорить все, что вам угодно, а я должен исполнять мой долг. Эй, Джони! Скажи, чтобы пустили мотор! Передай Питеру приказ изменить курс — прямо на юг! — Отдав распоряжения, он спокойно обернулся к мистеру Смиту: — Сэр, вы мой хозяин, но я капитан и отвечаю за жизнь людей. Тридцать пять лет я плавал на больших океанских пароходах, много ураганов встречал на пути и лучше вас знаю, что значит ураган в Индийском океане! Я не из трусливых, но не нахожу смысла лезть в пасть смерти. Если размах урагана миль пятьдесят, то мы спасемся. Но если до ста — не ручаюсь. В таком случае только какой-нибудь залив может нас спасти, и то если мы успеем в нем скрыться.

Мистер Смит насупился.

— Вы бредите, Стерн! О каком заливе вы говорите? В этих местах нет никакого острова. Пойдем посмотрим на карту!

Пошли в кают-компанию. Капитан вынул из шкафа какую-то толстую книгу, а мистер Смит развернул карту и ткнул пальцем в то место, где находилась яхта.

— Ну вот, посмотрите, — сказал он, выпуская густые клубы табачного дыма. — Сейчас мы находимся на 85° восточной долготы и на 6° южной широты, правда? А кругом нет никакого острова. Самая близкая от нас группа островов Чагос — миль четыреста на запад, а Суматра — приблизительно в тысяче двухстах милях к востоку.

— Знаю, сэр, — возразил капитан, положив на стол толстую книгу в кожаном переплете. — Остров, который я имею в виду, не отмечен на карте, но зато подробно описан в этой старой, забытой книге. Вот, читайте здесь: «Остров Тамбукту находится в Индийском океане приблизительно на 84° восточной долготы и 7° южной широты. Населен мирными жителями из племени занго, весьма недоверчивыми к белым, но гостеприимными, если белым удается снискать их доверие. Сподвижники Магеллана, по пути с Молуккских островов в Испанию, бросили якорь в единственном заливе острова, усеянном рифами и надводными скалами, и провели там две недели. Моряки настолько были восхищены красотой и плодородием острова, что человек десять пожелали остаться на нем навсегда. Их судьба неизвестна. По рассказам спутников Магеллана, вернувшихся в Испанию, жители острова Тамбукту были первобытными и наивными дикарями. Они хорошо отнеслись к пришельцам, позволили им запастись водой и продуктами, вообще были очень гостеприимны, но боялись моряков и считали их опасными людьми, пришедшими с луны. Среди дикарей имелись довольно красивые, высокого роста и хорошо сложенные, с темно-шоколадной кожей и черными волосами. Мужчины и женщины ходили голые. Только вокруг бедер они носили несколько листьев, нанизанных на узкий пояс из лыка, — ничего другого...» — Дойдя до этого места, капитан закашлялся и умолк.

— Романтика! — промолвил мистер Смит смягчившимся голосом.

— Книга строго научная, сэр, — возразил Стерн. — Ее автор современник Магеллана. Описание острова Тамбукту сделано по рассказам моряков Магеллана и потому достоверно. Более того — остров Тамбукту был известен и Байрону. Байрон сказал, что предпочитает прогулку до Тамбукту двум победам при Ватерлоо. Прочтите «Дон-Жуана», чтобы убедиться.

— Ну, ну, не шутите! — усмехнулся мистер Смит. Он сдался.

— Даже если такой остров и не существует, — продолжал капитан, мы будем в выигрыше, если успеем убежать от урагана.

— Делайте, что хотите, — махнул рукой плантатор. Мы вышли на палубу. Яхта держала курс прямо на юг. Небольшие облака на горизонте угрожающе быстро росли и меняли окраску: из белых они стали фиолетовыми, потом свинцово-синими... Подул слабый ветерок и замер, как тяжелый вздох. Паруса на один миг натянулись и опять повисли, как крылья раненой птицы. В воздухе стало невыносимо душно.

— Пойдет дождь, — сказал я капитану, который всматривался в свинцовые тучи.

— Какой там дождь! Через час-два налетит ураган и забушует, как бешеный, небеса разверзнутся, и дождь пойдет как из ведра. Но дождь не страшен. Ураган, сэр! Он поднимет такие волны, каких вы никогда в жизни не видели. Тяжело тогда придется и яхте, и нам...

И действительно, не прошло и часа, солнце скрылось за тучами, которые заволокли все небо. Все кругом потемнело. Вода стала черной. Молния прорезала мрак и осветила на миг океан, но грома не последовало. Воцарилась гробовая тишина. Это было затишье перед бурей. До меня начал долетать ее отдаленный рев, как будто где-то впереди боролись страшные стихии. Еще одно дуновение, как вздох, вырвавшийся из груди океана, надуло паруса и освежило мой вспотевший лоб. Яхту закачало сначала легко, потом все сильнее и сильнее...

— Первый предвестник, — заметил капитан и, обернувшись к Джони — маленькому юнге, приказал влезть на мачту и посмотреть: не являются ли темные клубы на горизонте дымом от парохода.

Только теперь я заметил впереди темную клубящуюся массу, похожую на дым. «Хорошо, если пароход», — пронеслось у меня в голове. Но голос Джони рассеял сомнения.

— Туча! — крикнул он.

Я задрал голову и вздрогнул: Джони стоял на рее, держась за мачту, и раскачивался на ней взад и вперед, как маятник с десятиметровой амплитудой. Заходили огромные волны, и яхта то поднималась на их гребень, то ныряла в бездну, открывавшуюся перед ней. Джони летал, как птица в воздухе, описывая широкую дугу, а глубоко под ним пенились и бушевали волны, готовые его поглотить.

— Слезай! — крикнул ему капитан.

Джони быстро слез с мачты и подошел к нам. Он был бледен как мертвец.

— Ты еще новичок, но привыкнешь, — обратился к нему капитан и похлопал его по плечу.

Глаза Джони засветились: он был горд похвалой за свой смелый и рискованный поступок.

IV

Внезапный порыв ветра толкнул меня со страшной силой, и я полетел на палубу, раскинув руки. Яхта высоко поднялась, заскрипела и стремительно полетела вниз, как бы потонула в бездне. Через миг послышался оглушительный треск — нос зарылся в воду и скрылся под гребнем волны, которая угрожающе ревела и пенилась перед нами. Но не прошло и минуты, как яхта снова показалась на волне, рассекла ее и разбросала в стороны.

— Начинается! — крикнул капитан и приказал матросам спустить паруса.

Он командовал отрывисто, но ясно: «Штормовой триссель!», «Кливера!», «Грот!». Матросы быстро спускали паруса один за другим и прочно их вязали.

Ураган налетел на нас со страшной силой. Небо потемнело, мрак сгустился, огромные волны обрушивались на яхту. Один из парусов, вероятно недостаточно прочно привязанный, вдруг надулся, захлопал и в ту же секунду был разорван ветром в клочки. Капитан бросился проверять другие паруса, но вскоре вернулся успокоенный: они были хорошо скатаны, как солдатские шинели, и прочно зарифлены.

Океан ощетинился, волны пенились, налетали на яхту с оглушительным шумом и швыряли ее из стороны в сторону как игрушку. Вода под нами бурлила и кипела, как в огромном котле, словно на дне морской бездны был разведен адский костер. Судорожно вцепившись в грот-мачту, я напряженно наблюдал беснующуюся стихию, которая силилась свалить меня с ног. Вокруг царили смерть и разрушение. Волны обрушивались одна за другой, свирепо подбрасывали яхту, но она все еще выдерживала их бешеный напор и слушалась руля в жилистых руках Питера. Мне нужно было где-нибудь укрыться, так как ураган каждый миг мог меня смести в пучину. Выждав, когда одна из волн сбегала с палубы и прежде чем налетела другая, я в несколько прыжков очутился перед дверью, ведущей в жилые помещения, но она была заперта. Тогда я вспомнил о рубке на капитанском мостике и бросился к ней. За спиной слышался страшный шум преследовавшей меня волны. Если она меня нагонит, мелькнуло у меня в голове, непременно снесет — и тогда конец... Волна действительно меня настигла, но уже тогда, когда я схватился за ручку двери в рубку, толкнула и залила по грудь, но не смогла свалить с ног. Когда она откатилась, я вскочил в рубку и закрыл дверь.

Я спасся от волн, но на палубе остались другие — капитан, Джони, матросы. Что с ними будет? Посмотрев в окошко, я оцепенел. Капитан стоял на коленях, крепко держась за перила, а волны одна за другой обрушивались на него, толкали и заливали, но не могли двинуть с места.

Весь корпус яхты скрипел и трясся. Ветер продолжал завывать, огромные массы воды заливали палубу, словно все водопады мира слились тут, чтобы нас уничтожить. Тучи спустились совсем низко и заволокли яхту. Я снова посмотрел в окошко — капитана уже не было! Неужели опытный моряк сдался волнам? Неужели слепая стихия победила разумное существо — человека, который веками считал себя властелином морей и океанов? Нет, капитан еще не был побежден. Я увидел его стоящим на палубе, наклонив голову как бык, в ожидании нападения очередной волны. Вот волна его залила и скрыла от моих глаз. Страшная минута! А когда волна ушла, я увидел капитана лежащим на старом месте у перил. Он боролся как лев за свою жизнь. Вот старый морской волк встает, трогается вперед, к мостику, против волн, но они опять его валят и отбрасывают назад.

Я должен ему помочь, но как? Осмотревшись в рубке, я увидел под кушеткой веревку. Держа ее за один конец, я бросил другой Стерну. Он поймал и обвязался веревкой вокруг поясницы. В то же мгновение волна обрушилась на палубу, ворвалась в открытую дверь рубки и залила меня. У меня зашумело в ушах, все исчезло в непроглядном мраке, словно вдруг оборвалась нить, связывавшая меня с окружающим миром. Но как только волна сошла, я быстро пришел в себя и что было силы потянул за веревку. Капитан приподнялся и пополз ко мне. Очередная волна настигла его в трех шагах от рубки, но не могла отбросить назад — он лег на палубу, вцепившись руками в стойки перил, и волна перекатилась, не пошевельнув его. Наконец, после долгих усилий, он ввалился в рубку и закрыл за собой дверь.

— Почему вы не пошли вниз в каюты? — спросил меня, тяжело дыша, Стерн.

— Дверь была заперта.

— Заперта? Не может быть!

— Да, дверь заперта, — повторил я.

— Смит! Только он способен на такое преступление! — мрачно промолвил капитан.

Ураган завывал, как бешеный, вода под нами клокотала, яхта сотрясалась и трещала по всем швам. Волны бросали ее как щепку из стороны в сторону.

— Крепкая, — сказал капитан. — Но если ураган затянется — все может случиться. Главное, чтобы не заклинило руль. Как только мы потеряем возможность маневрировать, волны разобьют наше суденышко. Вы дорожите жизнью? — неожиданно спросил он меня.

— Кто ею не дорожит? — вздохнул я.

— Никто не желает умирать, и все же все умрем. Вы умеете плавать?

— Да, и притом очень хорошо.

— Даже очень хорошо? — иронически усмехнулся капитан. — Чудесно! В случае крушения, попытайтесь удержаться па волнах как можно дольше. Каждый выигранный час будет лучше смерти.

Мысль была правильная, но я уловил иронию в ней и подивился капитану. Мы находились перед лицом смертельной опасности, а он шутил.

— Близко ли остров Тамбукту? — спросил я с риском быть принятым за труса.

— Не знаю, — последовал ответ. — Волны играют нами, как хотят, неизвестно куда они нас отнесут.

Капитан замолчал и опустился на кушетку. Я спросил его о матросах. Неужели они остались на палубе? Нет, они спустились в трюм к рабочим. Значит, им удалось спастись.

— А как себя чувствует мистер Смит?

— Не знаю, — мрачно сказал капитан. — Наверно, читает описание острова Тамбукту, а может быть, и «Дон-Жуана», но не думаю. — После, ударив кулаком в стенку рубки, он гневно воскликнул: — Подлец! Как он мог запереть дверь! Это не человек, сэр! Нет, нет, такую мерзость только он мог сделать!

— Но зачем он ее запер? — спросил я.

— Как зачем? Чтобы не проникла вода, если кто-нибудь ее откроет. Чтобы не подмочило его ковров! — Волна ударила в рубку, и она затряслась. Капитан выглянул в окно и снова забился в угол. — Эх, очевидно, гак уж нам писано, тут провести ночь. Один черт... Может быть, мы никогда и не проснемся...

— Вы уверены, что яхта не выдержит? — встрепенулся я.

— Ни в чем я не уверен. Все-таки яхта прочная, корпус железный. Мистер Смит любит жизнь и не пожалел денег для нее.

Наступила ночь. Окна потемнели, как будто кто-то их замазал тушью. Ураган свирепствовал с еще большей силой. Волны, как разъяренные звери, набрасывались на яхту. Капитан прислонился к стене и закрыл глаза.

Я сел на пол и оперся о деревянную переборку. Под нами содрогалась палуба. Заснуть я не мог, но чувствовал, что мое усталое тело отдыхает. «Тревога ничему не поможет, — рассуждал я. — Уж если капитан ничего не может поделать, чем же я могу помочь?» Я жалел, что не могу попасть в кают-компанию. Я бы почувствовал себя значительно лучше на собственной койке или на диване в кают-компании. Мистер Смит теперь, наверно, пьет виски и курит — это во всяком случае приятнее, чем глотать соленую морскую воду. А может быть, он думает о жене и детях? Если он погибнет, они унаследуют его богатство, над которым он дрожал всю жизнь. Его смерть их огорчит, но, как только они повернут ключ в несгораемом шкафу, их скорбь быстро растает. Звон золота — такая музыка, которая рассеивает тоску богатых людей.

Капитану не удалось заснуть. И в самом деле, как заснуть, когда под тобой кромешный ад? Он спросил, верю ли я в загробную жизнь. Ко всем чертям! Мне сейчас не до шуток!

— Что такое смерть? — рассуждал он вслух. — И что остается от человека после смерти? Память о его делах? Хорошо, каковы мои дела? Ни хорошие, ни плохие. Как вы думаете — существует загробная жизнь?

— Бросьте! — сердито крикнул я. — Похоже на то, что смерть лишает рассудка некоторых людей, прежде чем отнять у них жизнь.

Капитан не обиделся.

— Вам легко, — продолжал он из своего угла. — Вы не верующий и поэтому не желаете думать, существует или не существует загробная жизнь. А я другое дело. Я сомневаюсь. Сомневаюсь и в том, что верю, и в том, что не верю. Но хуже всего то, что у меня нет табаку. Без табаку я делаюсь философом. Как подумаю только, что мистер Смит сейчас курит сигару и пьет виски, — просто с ума схожу. Мерзавец! Если бы я мог выйти на палубу, я сломал бы дверь в коридор. — Он кипел от возмущения. Потом, немного успокоившись, продолжал: — До каких же пор будет тянуться это мучение? Буря усиливается, может пробушевать всю ночь. И ни грамма табаку. Представляете себе, что это значит для курильщика. Мука, страшная мука! Чего вы молчите?

В этот момент раздался страшный треск. Сильный удар растряс яхту, она подскочила и упала на что-то твердое. Дверь капитанской рубки с шумом распахнулась, а сама рубка отделилась от палубы и увлекла нас с собой в пучину... Все произошло так неожиданно и быстро, что пока дошло до моего сознания, я уже глубоко погрузился в воду. Тишина и покой, царившие здесь, испугали меня больше самого кораблекрушения. До меня не достигал ни вой бури, ни треск яхты, словно они были погребены в волнах вместе со мной. «Это смерть», — было первой мыслью, промелькнувшей как молния в моем сознании. Но я был жив. Даже когда думал о смерти, желание жить пробудилось во мне с невероятной силой и в следующий миг я уже делал отчаянные усилия выскочить на поверхность. Мои руки и ноги были свободны. Я поплыл изо всех сил, но волны меня заливали. Я начал задыхаться. Если бы не присутствие духа и инстинкт самосохранения, я бы поддался искушению открыть рот, чтобы вдохнуть воздух — и тогда всему был бы конец. Но я удвоил усилия и ловил моменты, когда голова была над водой. Когда волны меня покрывали, у меня уже было достаточно воздуха, чтобы продержаться под водой.

Это была упорная, отчаянная борьба со смертью, которая подстерегала меня со всех сторон. Она таилась в каждой волне, бесновалась надо мной и подо мной в разверзшейся пучине, но воля к борьбе ни на секунду меня не покидала. Нет ничего сильнее человека, борющегося за свою жизнь. Он может неделями голодать, терпеть холод и зной, страшные физические страдания и все же победить. Воля к жизни — великая сила!

После полуночи буря утихла, проливной дождь прошел, небо прояснилось. Появились первые проблески зари. Я осмотрелся кругом. Мне показалось, что вдали синеет какое-то возвышение. Земля! Земля! Не хотел верить своим глазам, потому что мне были известны миражи в пустыне. Когда путешественник умирает от жажды среди песков, в воспаленном воображении он видит оазисы с группами пальм и источниками с прозрачной водой. Ничего мудреного в том, что я видел землю. Я снова всмотрелся в синеватый мираж: он не только не исчез, но как будто приблизился ко мне. Мне даже показалось, что я слышу человеческие голоса и лай собак. Но что это? Скала! В каких-нибудь пятидесяти метрах от меня! А вот и вторая! И третья! Дневной свет постепенно угасил звезды и в предрассветном сумраке я ясно увидел высокий берег покрытый густой растительностью. «Спасен!» — мелькнуло у меня в голове, и из последних сил я поплыл к ближайшей скале.

Первые солнечные лучи брызнули над океаном. Берег вырисовывался совсем близко, покрытый лесом и перерезанный балками, он как будто сам плыл мне навстречу. Я добрался до скалы. Там меня ждала новая неожиданность. От капитанской рубки, сорвавшейся с яхты, уцелела стенка, и теперь она покачивалась на волнах, а капитан Стерн, схватившись за нее, махал мне рукой.

— Вы один? — были первые его слова. — Жалко, только мы двое спаслись. Если бы не моя рубка, защитница от ветров, я бы до сих пор сто раз пошел ко дну. Да, стар я для такой борьбы... Ну, хватайтесь за эту скобу и отдохните.

Деревянная стенка капитанской рубки держалась на воде, как плот. Я схватился за нее и вдруг почувствовал смертельную усталость. Несколько досок, оторванных от яхты, плавало вокруг нас, но от самой яхты не было и следа. Она потонула со всеми рабочими мистера Смита, а заодно с ними погиб и сам плантатор. Перед водной стихией все равны.

Солнце припекло, в воздухе заструилась тропическая жара. Ветер прогнал тучи, небо прояснилось, волны улеглись. Сейчас океан не был страшен и походил на огромное синее стекло, на котором мерцали сверкающие изумруды. Отдохнув, я оставил капитана и поплыл к скале. Хотелось мне поскорее ступить на твердую землю. Капитан, не любивший суши, последовал за мной. И на этой небольшой скале нас ждала еще одна неожиданность: Вильям Грей, кок мистера Смита, был тут! Лежа на спине, он спал как убитый. Стерн разбудил его. Увидев нас, он горько заплакал, но вскоре снова заснул.

Я вскарабкался на теплую скалу, улегся, положил руку под голову и тоже заснул. Когда я проснулся от сильно припекавшего солнца, Грей еще спал, а капитан, сидя на сером граните, задумчиво разглядывал близкий берег.

— Ужасно хочется курить, — промолвил он слабым голосом.

— Предпочитаю несколько бананов, сэр, — откликнулся Грей, повернулся на другой бок и снова захрапел.

Остров был покрыт густой растительностью. Вдали вырисовывались синие горы, бесчисленные водопады сверкали на солнце, как серебряные реки.

Капитан первым бросился в воду и поплыл к берегу...