Онлайн чтение книги Остров Тамбукту
ГЛАВА ВТОРАЯ. Любопытство Гахара. Призрачное примирение с главным жрецом. Крокодил в бухте. Тревоги Боамбо. Арики снова на сцене. Крокодилу нужна жертва. Советы Смита. Шайка главного жреца. Тревоги Зинги. Как можно убить крокодила только при помощи н

I

После смерти жены, Гахар еще сильнее привязался к двум своим внукам и только вечером расставался с ними, уходя спать в свою хижину. Он часто водил их к бухте, там дети купались и играли, а он наблюдал за ними, задумчивый и печальный. Так как бухта была и моим любимым местом отдыха, мы часто встречались там со стариком и подолгу беседовали о жизни и смерти.

Однажды утром он застал меня как раз, когда я уже выкупался и собирался уходить, прежде чем солнце накалит все вокруг.

— Иди сюда, иди сюда! — сказал Гахар и сел в тени векового дерева.

Наступило время прилива, вода заливала часть песчаного берега и плескалась у наших ног. Гахар заговорил о большом землетрясении, которое много лет назад разрушило все хижины на острове. Гора заволоклась дымом, который изрыгал вулкан, нахлынул огромный вал, высотой с дерево, под которым мы сидели, и залил берег. Много народу погибло — одни утонули, другие были найдены мертвыми в разрушенных хижинах. Тогда Гахару было лет десять. Он помнит сильный гул, черный дым и багровые языки пламени, вырывавшиеся из жерла вулкана. Горы сотрясались до основания, земля подпрыгивала и подбрасывала людей как пушинки, они падали искалеченные и умирали, придавленные поваленными деревьями, а земля продолжала трястись... И мне стало ясно, почему люди так боятся землетрясения и почему Арики так часто спрашивал меня, могу ли я вызвать арамру.

Двое внуков старого Гахара играли в теплой воде. Старший мальчик, Акгахар, влез по пояс в воду и искал рыбу, чтобы наколоть на свое тонкое копье, а его младший братишка, лежа на спине на берегу, хлопал ногами в воде.

Солнце только что показалось над горизонтом. От океана веяло приятной прохладой и свежестью. На чистом синем небе не было ни одного облачка. В воздухе летали маленькие и большие птицы. Высокая вершина горы вырисовывалась на далеком горизонте, как огромная пирамида. Кругом было тихо и спокойно: угасший вулкан не изрыгал дыма и пламени, как много лет тому назад. Ярко-зеленые листья прибрежных пальм, свисавших тяжело и неподвижно, не шевелились. Тропический лес тонул в тишине и спокойствии.

Вдруг маленький Акгахар стал кричать от радости. Мы обернулись и увидели, что он держал в руках довольно большую рыбу, которая извивалась, напрасно стараясь вырваться — мальчик крепко вцепился в нее и не выпускал. Блестящая чешуя рыбы переливалась на солнце, как серебро. Мальчик сунул рыбу в мешочек, висевший у него на плече, и продолжал рыбную ловлю. Он всматривался в воду, немного наклонившись вперед и, когда замечал какую-нибудь рыбу, метал в нее свое острое копье с назубренным, как у пилы, наконечником. Попавшая на копье рыба уже не могла сорваться с наконечника. Но чтобы проколоть рыбу таким копьем, нужна большая ловкость и хороший глазомер, потому что рыба плавает очень быстро и зигзагами. Туземцы с малых лет учатся ловить рыбу таким способом и только после долголетней выучки становятся хорошими рыболовами.

Над нами пролетала небольшая стая попугаев. Гахар проследил за ними взглядом и, когда птицы скрылись за верхушками высоких деревьев, спросил меня:

— Скажи, Андо, ты можешь летать, как эти птицы?

— Нет, не могу, — ответил я, немного раздосадованный этим вопросом, который уже много раз слышал.

— А как вы попали сюда с луны? — спросил меня старик.

По блеску его глаз и по напряжению, с которым он ждал моего ответа, было видно, что этот вопрос особенно его интересует. Какой смысл ему врать? Я уже не раз ему говорил, что мы явились не с луны, но Гахар мне не верил. Он считал, что только на «белой» луне могут рождаться белые люди. Так думали все туземцы, хотя я им настойчиво объяснял, что страна пакеги не на луне, а на земле.

— А далеко страна пакеги? — спросил меня Гахар.

— Да, довольно далеко, — усмехнулся я. — Она находится за большой водой. Там большая земля, больше вашего острова. Там моя страна.

— А что есть в твоей стране?

— Белые люди, вроде меня.

— А реки есть?

— Есть больше Коломоны.

— А горы есть?

— И горы есть выше ваших.

— А деревья?

— И деревья, и травы, и цветы, и птицы — все есть.

— Значит, и твоя страна хороша?

— Очень хороша, Гахар.

— А почему ты попал к нам?

Это был вопрос, на который мне было очень трудно ответить. Трудно, потому что Гахар вряд ли меня бы понял. Все-таки я ему объяснил, почему бежал из моей страны и как попал на их остров. Он пристально смотрел мне в глаза и кивал головой. А когда я умолк, сказал:

— Понял, все понял. Ты нарушил обычаи твоего племени, и оно тебя прогнало. И у нас есть такие обычаи. Когда кто-нибудь тяжко провинится, племя его прогоняет и никто не дает ему приюта. Виновник скитается одиноко по лесам, питается дикими плодами; и если где-нибудь построит себе хижину, люди ее разрушают, как только найдут.

Я объяснил ему, что не я, а другие люди нарушили обычаи нашего племени, но они оказались сильнее нас, и потому я изгнанник, а не они. Гахар не мог этого понять, я же не имел никакой возможности растолковать ему, за что борется народ на моей родине, потому что в языке племени нет понятий «фашизм» и «классовая борьба». Тогда Гахар сказал:

— А тощий пакеги с белыми волосами говорит, что вы явились с луны...

Я и раньше замечал, что туземцы не могут правильно выговорить фамилии Смита и Стерна. Вместо Смит они говорили то Шамид, то Симит, а чаще всего «тощий пакеги с белыми волосами», а вместо Стерн — «толстый пакеги с белыми волосами». Только мое имя они выговаривали легко — после того как из Антонова я превратился в Андо, имя похожее на их собственные.

— Кто из вас говорит неправду? — снова спросил меня Гахар. — Тощий пакеги с белыми волосами или ты?

— А ты как думаешь, Гахар? — в свою очередь спросил я его. — Посмотри мне в глаза и скажи.

Он посмотрел на меня и сказал:

— Шамит лжет. Шамит — нехороший человек. Шамит дает Арики малоу. Арики пьет малоу и засыпает. Каждый день, каждый вечер...

Малоу — так называл Гахар коньяк Смита.

И капитан однажды мне сказал, что Смит часто угощает главного жреца коньяком. Сам Смит выпивал по одной-две рюмки, а главный жрец не знал меры, много пил, пел песни и плясал, после чего валился без чувств и храпел целую ночь как убитый.

Я не был против пьянства главного жреца. Я ничего не терял от этого. Алкоголь лишит его воли, разрушит его старческий организм, а может быть, и совсем сведет его в могилу. Тем лучше! Племя отделается от этого опасного человека. Но Смит преследовал другую цель. Он просто хотел снискать расположение главного жреца и не скупился на коньяк. Я даже подозревал, что Смит кроит какие-то планы и хочет их осуществить через главного жреца. Но ограничится ли он только им? Не начнет ли он угощать и других туземцев, чтобы привлечь их на свою сторону? «Нет, этого не случится, — подумал я. — У Смита не хватит коньяку устраивать оргии. Да и не настолько он глуп, чтобы не понимать, что дружба Арики стоит больше дружбы десятка других туземцев».

Я спросил Гахара, что говорит обо мне Арики.

— О тебе? Ничего. Ни хорошего, ни плохого.

Это было верно. С тех пор как Смит и Стерн зажили вблизи главного жреца, Арики перестал мною интересоваться. Разумеется, и я избегал встречаться с ним и старался как можно реже попадаться ему на глаза. Никогда его не искал, и он тоже не искал меня. Это походило на негласное перемирие между двумя противниками, которые померились силами и больше не желают встречаться.

Я думал, что, после неоднократных безуспешных попыток мне навредить, главный жрец сознал свое бессилие. Первым делом он попытался настроить против меня все племя, но никто не попался на его удочку. После этого последовала интрига с Амбо и Канеамеей. Главный жрец хотел использовать любовь молодого человека к его дочери и заставить его убить меня, но сама Канеамея восстала против коварного отца, и вражда Амбо ко мне рассеялась как дым. Наша дружба с сыном вождя стала еще сердечнее. Арики проиграл и это сражение. Что еще мог он придумать? Велеть туземцам бросить меня в океан с привязанным к ногам камнем? Он не мог этого сделать, потому что туземцы не послушались бы его. Ему оставалось только примириться и делать вид, что он не замечает моего существования. Все же я хорошо знал главного жреца и считал, что негласное перемирие между нами долго не продолжится. Рано или поздно, затаенная ненависть Арики прорвется с новой силой, как только я сделаю что-нибудь не по его вкусу. Именно поэтому я считал, что его пьянство мне на руку: чем чаще он напивается, тем реже он вспоминает обо мне.

Так я думал, но скоро убедился, что жестоко заблуждался...

II

Маленький Акгахар, ловивший рыбу в бухте, вдруг громко закричал и бросился к берегу. Мы с Гахаром побежали к нему узнать, что случилось. Мальчик уже вышел из воды и весь дрожал.

— Что случилось? Чего ты кричишь? — спросил его встревоженный дедушка.

— Абадан! Абадан! — крикнул запыхавшийся мальчуган.

Глаза у него были широко открыты, лицо потемнело от страха (Я и раньше замечал, что в минуты страха лица туземцев темнеют, вместо того чтобы бледнеть).

— Где? — насторожился старик.

— Вон он! — показал на тихие воды бухты мальчик. — Сюда приближается! Калиман абадан! (Огромный крокодил!)

Только тут я заметил длинную морду крокодила, который плыл к меньшому внуку Гахара. А ребенок, увлеченный игрой, не замечая опасности, спокойно плескался в теплой воде.

Крокодил быстро приближался к нему. Метрах в десяти от берега было мелко, и ноги крокодила коснулись песчаного дна, а жирная спина показалась из воды и тяжело заколыхалась. Он был не очень далеко от нас, и я видел, как зловеще поблескивали его бесцветные глаза, а длинные здоровенные челюсти с острыми зубами широко раскрылись. Он торопился схватить свою жертву. Мы оба с Гахаром со всех ног бросились к ребенку, схватили его за руки и потащили к лесу, когда страшный хищник был уже в нескольких шагах от него.

Крокодил испустил злобный рев, который походил не то на волчий вой, не то на собачий лай, сильно ударил своим длинным хвостом по воде и защелкал зубами, как пулемет. Он прозевал добычу, и его ярость была безгранична. Испустив еще раз дикий вой, крокодил неуклюже повернулся и быстро поплыл обратно в глубокие воды бухты. Его широкая спина, покрытая твердыми роговыми пластинками, в последний раз блеснула на солнце и скрылась под водой.

Туземцы мне рассказывали, что в заливе водится много крокодилов, но в бухте эти хищники никогда до сих пор не появлялись, так как не могли проплыть через мелкий пролив. Как пробрался через него крокодил? Существовало только одно объяснение: он попал в бухту во время прилива. Тогда вода поднимается на два-три метра выше обыкновенного уровня, и пролив делается глубже и шире.

Молва о крокодиле быстро облетела селение и встревожила народ. Бухта была любимым местом туземцев. На его ровном песчаном берегу они держали свои пироги, сюда каждый вечер приходило много молодежи и детей купаться, и их веселые голоса допоздна оглашали тропический лес. А теперь бухта вдруг сразу опустела. Никто не решался купаться в ней. Люди не выходили на своих пирогах в открытый океан, боясь плыть через бухту. Рыболовы лишились любимого занятия. Селение осталось без рыбы. Это было подлинным несчастьем. Туземцы питались только плодами, ямсом, таро и сладкими бататами, но они скоро им надоели. Свиней, собак и маленьких, полудиких кур было мало, и они редко появлялись на их столе.

Тогда снова появился на сцене Арики. Напрасно я воображал, что коньяк Смита сделает его безвредным — он был неутомим в своей злобе. Очевидно, он только ждал первого удобного случая, чтобы опять начать плести свои интриги. Когда молва о крокодиле разнеслась по селению, главный жрец начал нашептывать всем и каждому, что Дао послал в бухту этого опасного хищника в наказание тем, кто не чтит главного жреца и не вслушивается в его советы. Разумеется, я был самым большим грешником и главным виновником бедствия — так сказал главный жрец Боамбо.

Однажды Боамбо пришел ко мне в хижину, сел на нары и закурил папиросу, которой я его угостил. По всему было видно, что он хочет что-то мне сказать, но не знает, как начать. Всякий раз, когда он хотел мне сообщить нечто важное, он долго молчал, прежде чем заговорить, но в данный момент у меня не было терпения, и я спросил, что слышно о крокодиле.

— Очень плохо! — ответил Боамбо, не глядя на меня.

Он сидел скрестив ноги, с опущенной головой, задумчивый и мрачный. Папироса дымилась в его руке, но он забыл затянуться ее едким дымом, хотя был страстным курильщиком.

— Очень плохо! — повторил он и тяжело вздохнул. — Нет рыбы. Люди пустились ловить ящериц по обвалам. Собирают червей по трухлявым деревьям и разных насекомых. Едят только таро, ямс и уму... Дети хотят рыбы, но никто не решается приблизиться к пирогам в бухте. Народ боится крокодила.

— А почему вы его не убьете? — спросил я.

— Не можем.

— А вы пробовали?

— Да, вчера. Мы ждали долго в лесу. Наконец крокодил вылез на берег погреться на солнышке. Когда он заснул, мы неслышно вышли из леса и метнули в него копья. Они попали ему в спину и отскочили, не причинив вреда. Наконечники обломались о его твердую кожу. Тогда Арики заявил, что крокодил священный и запретил его убивать[24]Известно, что первобытные племена считали некоторых животных священными, а ацтеки, ирокезы, могикане и другие индийские племена, населявшие Северную и Южную Америку, до открытия этого континента Колумбом, считали, что они происходят от какого-нибудь из животных. Ввиду этого их роды носили названия животных и эти животные считались священными. Даже и сейчас некоторые религиозные люди в Индии считают гавиала на Ганге, обезьян и коров священными и кормят их, не извлекая для себя никакой пользы. В Индии и сейчас существуют «храмы», в которых живут обезьяны, а в некоторых городах можно увидеть корову, лежащую по середине улицы и спокойно пережевывающую жвачку, уверенную в том, что никто ее не тронет. Экипажи, велосипедисты и пешеходы — все движутся стороной, чтобы не обеспокоить «священное» животное..

— Ну ладно, тогда я его убью.

— Как?

— Из ружья.

— Оставь! Оставь! — замахал руками Боамбо. — Если ты его убьешь, будет еще большая беда.

— Какая беда может случиться?

— Да ведь я тебе говорю, что крокодил священный. Так говорит Арики.

— И ты ему веришь, да?

— Все ему верят. И все говорят: «Если убьем крокодила, случится еще большая беда».

Как я ни старался выпытать у вождя, какая же беда может случиться, ничего не узнал. Очевидно, он и сам ничего не знал.

Как всегда, и в этом случае главный жрец действовал хитро. Он не сказал, какая беда может случиться, если кто-нибудь убьет крокодила. А беда всегда и с любым может случиться. Тебя застигла гроза в лесу, и ты укрылся под деревом. Ударяет молния и убивает тебя... Идешь по тропинке и случайно наступаешь на спящую ядовитую змею... Или случайно падаешь с пальмы и ломаешь себе ногу... При любом несчастье Арики скажет: «Ведь я ж вам говорил, что случится большая беда...» Это была прозрачная, но лукавая хитрость...

Да, главный жрец был опасным человеком. Он знал, что я могу убить крокодила из ружья и поспешил объявить его священным. Зачем? Что он опять надумал?

А крокодил со дня на день делался все более нахальным и опасным. Он не мог найти для себя достаточно пищи в маленькой бухте, и голод все чаще и чаще принуждал его вылезать на берег, а пение птиц и крики обезьян привлекали его в лес. Однажды туземцы видели, как он подкарауливал жертву в кустах, в другой раз встретили на тропинке, идущей от бухты в селение. Как раз на этой тропинке крокодил сожрал одну свинью. Тогда народ еще больше испугался. В селении наступила паника. Все заперли детей по хижинам и не пускали их наружу.

В это время Арики распустил слух, что крокодилу нужна жертва. И не какая-нибудь, а человеческая жертва. Сожравши ее, хищник сам вернется в большие воды, откуда пришел.

Так говорили Арики «белые листы». Те самые «белые листы», которые мы с капитаном выкрали из хижины главного жреца и вместо них положили вахтенный журнал яхты — так вот, эти «белые листы» ему сказали, что крокодилу нужна жертва! Не то плакать, не то смеяться на такую глупость?

Так или иначе слух о том, что крокодилу нужна человеческая жертва быстро распространился по селению. Подтвердил его и Амбо, сын вождя. Однажды он пришел ко мне встревоженный и взволнованно сказал:

— Уин-уин, Андо! Арики опять взбесился. Только что я слышал, как он говорил людям, что крокодил желает жертву. Люди его спросили, кому же быть жертвой, а Арики ответил: «Андо! Андо, пакеги гена, пусть будет жертвой. Так говорят «белые листы!..»

«Белые листы» сообщили еще, что я против Дао и не слушаю советов главного жреца. Арики много раз жаловался на меня Боамбо, но вождь защищал меня, потому что хотел сделать сыном племени и женить на своей дочери. Люди слушались Боамбо и не обращали внимания на слова Арики, а тот долго терпел и ждал повеления Дао. И вот теперь идол разгневался и решил наказать людей. Он наслал на них крокодила. Если они хотят отделаться от него, то должны крепко меня связать веревкой и положить на берегу. Крокодил сожрет меня и вернется в океан...

Я содрогнулся в ужасе от подлости Арики и спросил моего друга:

— А что говорят люди?

— Люди молчат, — ответил Амбо.

— А ты как думаешь — они согласятся подбросить меня крокодилу?

— Не знаю, — задумчиво ответил Амбо. — Все напуганы. Не решаются выйти на пирогах в океан за рыбой. Все голодают...

Черт побери! Опять я виноват в несчастье, которое постигло туземцев. Что бы ни случилось, все я виноват! Этот лукавый главный жрец умело использовал невежество других. Теперь я понял каким образом в Средние века духовенство могло безнаказанно сжигать на кострах живых, ни в чем неповинных людей...

Амбо мрачно глядел перед собой. Потом он поднял голову и неожиданно меня спросил:

— Что ты скажешь о Шамите?

— Что тебе сказать?

— Хороший он человек? Любит он тебя?

— Не особенно...

— А послушает тебя, если ты его о чем-то попросишь?

— Как сказать...

Амбо немного помолчал, потом проговорил:

— Шамит дает Арики малоу. Каждый день, каждый вечер... Арики пьет малоу, голова у него затуманивается, и он замертво падает на землю. Скажи Шамиту, пусть он всыпет в питье несколько капель яда из дерева смерти. Тогда Арики заснет и никогда уже не проснется.

Амбо снова пришел к мысли ликвидировать главного жреца при помощи яда. Не так давно он хотел подбросить в его хижину очковую змею, но она укусила его отца. Сейчас он придумал более верное и безопасное средство — яд анчара...

— Нет! — возразил я. — Не стоит! Ты уже раз хотел отравить главного жреца кадитами, но я был против — помнишь? И сейчас я против.

— Арики должен умереть! — повысил голос Амбо, и глаза у него засверкали. — Он хочет принести тебя в жертву крокодилу! Ты подумай!

— Мне нечего думать. Арики — подлец: это я неоднократно утверждал. Но нам не следует уподобляться ему.

— Нет и нет! — закричал Амбо и вскочил разъяренный. — Раз ты не хочешь, тогда я сам расправлюсь с ним!

Он быстро зашагал вселение. Нужно было его остановить, потому что в минуту сильного гнева он и в самом деле мог сделать какую-нибудь глупость. Я догнал его и сказал:

— Послушай меня, Амбо! Оставь Арики в покое. Если ты его убьешь, все племя ополчится против тебя. Ты не понимаешь, что это очень опасно?

— Да ведь он велит людям связать тебя и бросить крокодилу!

— Не допускаю, что кто-нибудь его послушается, — сказал я, сам этому не веря. — Даже если его и послушаются, я сумею выйти из положения. Я от тебя только одного хочу: обещай мне, что ничего не сделаешь Арики.

Я положил руку на плечо моему другу и пристально посмотрел ему в глаза. Это его успокоило, и он тихо промолвил:

— Ладно, послушаю тебя. Но если Арики попытается тебе навредить, он наткнется на острие моего копья. Анге бу!

Я пожал его руку в знак благодарности и он, успокоенный, ушел. Но я не был спокоен. Я серьезно задумался над тем, что мне делать? Если убью крокодила, я буду ответствен за все беды и несчастья, которые могут случиться в будущем с кем бы то ни было. А если я его не убью, он будет продолжать сеять ужас и страх среди людей и, кто знает, может быть, в один прекрасный день, они послушаются главного жреца и согласятся принести меня в жертву хищнику. Как мне выйти из этого трудного и опасного положения?

III

Я решил посоветоваться со Смитом и Стерном и пошел их искать на плантации. Нашел там только Смита. Он вымерял высоту побегов и аккуратно заносил данные в свою записную книжечку. Я рассказал ему об интригах главного жреца. Вместо того, чтобы растревожиться, он небрежно махнул рукой:

— Не обращайте внимания на этого выжившего из ума старикашку, он ничего не может вам сделать.

— Почему вы так думаете?

— Потому что знаю, что дикари вас любят и считают чуть ли не божеством. А его никто не любит.

Он произнес это с такой уверенностью, что она даже мне не понравилась.

— Вы преувеличиваете. Туземцы меня любят, это правда. Но не следует забывать, что я чужеземец, а Арики — их главный жрец.

Смит рассмеялся. Главный жрец — большое дело! До тех пор, пока вождь на моей стороне, мне не угрожает никакой опасности. Без согласия вождя главный жрец не посмеет ничего предпринять против меня.

Так думал Смит, но он упустил из виду некоторые обстоятельства, которые я хорошо помнил. В решительные минуты Арики не считается с волей Боамбо и все делает по-своему. При том никто не мог сказать, как далеко простирается его власть. Вождь был тихий, добрый и разумный человек, никому не навязывавший своей воли, а главный жрец был упрям, строптив, властолюбив и мнителен. Когда ему приходило в голову кому-нибудь причинить зло, он ни перед чем не останавливался. Ведь именно по его настоянию туземцы бросили нас в океан, когда мы впервые появились на острове, а позже он утащил ящики и мешки Смита, вопреки воле вождя. Правда, Смит оказался хитрее его, и ему удалось возвратить свое имущество, но это еще не значило, что Арики безвреден.

— Теперь уж вы преувеличиваете, — сказал, внимательно выслушав меня, Смит. — Я не вижу ничего страшного в дурацкой болтовне главного жреца. Но раз уж вы придаете такое значение его словам, давайте подумаем, что нам предпринять.

Мы пошли к ручью, протекавшему вблизи, и сели в тени вековых деревьев. Тут было прохладно и тихо. Дикие пчелы летали вокруг с легким жужжанием, садились на цветы, собирали пыльцу и сок, и летели к своим гнездам. На стволах и ветках деревьев висели огромные пурпурные орхидеи и эпифитные бромелии — самые крупные и красивые цветы тропиков, которые отвратительно пахли. Смит поморщился, пересел подальше от них и, развалившись на мягкой траве, закурил сигару.

— Вы позволите откровенно сказать, что я о вас думаю? — неожиданно обратился он ко мне.

— Разумеется, — ответил я, несколько удивленный. Его вопрос был неуместен. Так, по крайней мере, мне показалось.

— Вы не обидитесь? — снова спросил меня плантатор.

— Нет.

— Хорошо, тогда слушайте. Вы неспокойный человек. Непоправимый идеалист, романтик и фантазер, — это я вам уже не раз говорил. Вот где кроется причина всех ваших бед. Ведь я вам говорил, что дикари опасны, — вы мне не поверили. Я вам советовал использовать расположение к вам вождя — вы меня не послушали. Арики хотел сделать вас своим зятем и наследником и протягивал вам руку — вы ее оттолкнули. Почему?

— Я никогда не приму руку такого преступника...

— Преступника? Это сильно сказано.

— Наоборот, все слова бледнеют перед его коварством.

— Вы так думаете? Но дикари другого мнения...

— И они не любят главного жреца — вы сами это только что сказали.

— Но боятся его, а это не без значения, не так ли? Он их главный жрец. По своей первобытности они его чтут, как божество. Преклонение — я так бы назвал их отношение к Арики. А вы ополчились против него. Зачем? Из-за ваших глупых принципов — извините за выражение...

— Мои принципы у меня в крови, и я никогда не откажусь от них.

— Да, в вашей крови, верно. Это еще раз подтверждает старую истину, сказанную Сенекой: «Корень зла не в обстоятельствах, а в душе человека».

— Оставьте устаревшую философию Сенеки — она давно погребена под развалинами Римской империи и никогда уже не воскреснет.

— Наоборот, она жива, это видно из вашего случая. Вина ваша, а вы ищете ее в Арики. Главный жрец строптивый чурбан — ничего более. Откажитесь от ваших принципов, оставьте его в покое, и он словечка не промолвит против вас, ручаюсь.

— Ведь я вас не заставляю отказаться от ваших принципов и убеждений? Почему вы хотите, чтобы я отказался от своих?

— Потому, что не я пришел к вам за советом, а вы ко мне. И еще потому, что мои принципы приносят мне пользу, а ваши убеждения причиняют вам же зло. Вы хотите пробить головой стену. Вы хотите стрелять горохом в крепость. Это смешно, сэр... Ищете истину и справедливость...

— Именно истину и справедливость, — прервал я его.

— И не считаетесь с условиями, в которых живете. Вы напоминаете рыцаря печального образа, боровшегося с ветряными мельницами. Чем больше вы будете баловать дикарей, тем меньше будут они вас уважать. Они нас считают сверхъестественными существами, которые все знают и все могут, а вы им внушаете, что мы такие же люди, как они. Зачем? Разве это в наших интересах? Ну да, вы за правду... Но что такое правда? Правда имеет две стороны и два конца. Она подобна сабле — с клинком и рукояткой. Всякий разумный человек возьмется за рукоятку, а вы хватаетесь за клинок. Справедливость?.. Ну что ж! Давайте поговорим о справедливости. Что такое справедливость? Пустое слово, выдуманное для наивных легковерных людей! Найдите мне хотя бы одного справедливого человека, и я вам укажу тысячи его грехов. Только аллах без греха, — иронически усмехнулся плантатор, — только ему известна истина, но он никому ее не сообщает. Аллах все видит и все знает, но ничего не говорит, — поэтому люди кланяются ему в землю. Пусть только одно словечко вымолвит, и они его охают. И вы молчите. Делайте вид, что ничего не видите и ничего не слышите. Оставьте главного жреца в покое, и он вас оставит. Не вмешивайтесь в его дела. Если вы мне это обещаете, я поговорю с ним, и сегодня же вечером он снова вам протянет руку. Согласны?

— Нет, не согласен и ничего не могу вам обещать. Я никогда не откажусь от истины и справедливости, — чего бы это мне ни стоило. Для вас это пустые слова, а для меня они имеют глубокий смысл. Мы с вами люди двух миров, сэр. То, что, по-вашему, истина, по-моему, ложь, то, что, по-вашему, справедливость, по-моему, вопиющая неправда.

— Тогда зачем вы ко мне пришли? Чем я могу быть вам полезен? — резко спросил плантатор.

— Чем? Скажите Арики, чтобы он прекратил свои интриги.

— И это все? — холодно взглянул на меня Смит. Од был обижен, судя по его лицу, слегка побледневшему, и по нахмуренным бровям.

— Да, все.

— Хорошо, я ему скажу.

— Я ничего не имею против, если вы ваши слова подкрепите бутылкой коньяку, — добавил я.

— Ладно, — кивнул головой плантатор. — И это сделаю.

IV

На другой день в мою хижину пришла заплаканная Зинга, села на нары и закрыла лицо руками.

— Что случилось? — встревоженно спросил я. — В чем дело?

— Уин-уин! — Очень плохо!

— Что случилось? Говори!

— О, Андо! — всхлипывая, воскликнула она.

— Да не умер ли кто-нибудь?

— Нет, Андо! Еще хуже!

— Да не сожрал ли кого-нибудь крокодил?

— Нет, Андо! Еще хуже!

— Что же случилось тогда? Говори же!

Она схватила меня за руку и проговорила сквозь слезы:

— Беги, Андо! Беги подальше отсюда!

— Почему?

— Арики хочет связать тебя и бросить на съедение крокодилу! Беги, Андо! Сейчас сюда придут...

— Кто придет? — вскочил я, насторожившись.

— Арики и его люди. Они сейчас у нас. Арики говорит: «Крокодилу нужна жертва. Свяжем Андо и отдадим крокодилу. Тогда он сам уйдет в большую воду». А набу сказал: «Нет! Андо — хороший человек, я не согласен». А другие раскричались: «Андо — плохой человек! Бросим его крокодилу!» Беги, Андо! Беги, пока они не пришли!

— Много ли их? — спросил я ее. — Сколько человек послушались Арики? Пять? Десять?

— Может быть, пять, а, может быть, и десять, — неопределенно ответила Зинга. — Много. О, Андо! Беги, Андо!..

Она снова схватила мою руку и потянула меня к двери, но я не тронулся с места.

Значит, на этот раз Арики не один. Ему удалось уговорить человек десять туземцев, и теперь он их ведет против меня. Что делать?

Бежать — было само легкое. Взять ружье и сумку с лекарствами, уйти в Калио и остаться там, пока не пройдет гроза. Вождь Калио был моим другом, он меня устроит и в другие селения — в Зарум, в Хойду или Балду, — и там жители приняли бы меня как желанного гостя. Они знают, что я лечу людей от различных болезней, и с радостью меня приютят. Но я совсем не был уверен, что длинные руки Арики не достанут меня и там, В этих селениях были тауты — жрецы, подчиненные главному жрецу. Если он им велит схватить меня и вернуть в Букту, они едва ли посмеют его ослушаться. Что же тогда делать? Бежать в племя бома? Но и к нему я не мог уйти. Оно давно меня считает своим врагом, потому что я его бросил и остался жить с племенем занго. Оставалось одно: бежать в джунгли и скрываться там, как некогда, когда мы впервые ступили на остров. Сделать небольшой шалаш в укромном месте и жить самому, пока Арики не умрет, а после вернуться в Букту, и никто ничего мне не скажет. Но я отбросил и эту мысль. Бежать — значит, признать себя виноватым. Тогда Арики мог бы сказать туземцам: «Я хотел отдать Андо крокодилу на съедение, но вы меня не послушались. Вот он сбежал, а крокодил требует жертву. Идите искать Андо и доставьте его живым или мертвым!» И я совсем не удивлюсь, если все племя поднимется как один человек и пустится по лесам на поиски. Тогда снова придется скрываться от людей, как затравленному дикому зверю...

Зинга опять потянула меня за руку:

— О, Андо! Беги скорее, Андо!

В ту же минуту снаружи послышался гомон множества голосов, и в дверь просунулось несколько лохматых голов.

— Здесь он! — крикнул кто-то.

— Пусть выйдет! Пусть выйдет! — закричали несколько голосов одновременно.

Человек десять туземцев столпилось перед дверью в мою хижину. У всех в руках были копья, которыми они угрожающе размахивали. На солнце сверкнуло острие топора. Это был Арики, потому что он, единственный из туземцев, имел топор. Я сам ему его дал в свое время за его согласие разрешить Смиту свободно жить на острове.

— Выходи! Выходи! — снова загалдели дикари. — Мы тебя свяжем и бросим крокодилу! Выходи!

Их лица были искажены злобой, глаза — страшные и злые. В косматых волосах торчали птичьи перья, зубы сверкали.

— Назад! — крикнул я и, сорвав со степы ружье, стал в середине хижины. — Не сметь переходить через порог моей хижины! Слышите!

Дикари заорали еще громче, размахивая длинными копьями, а главный жрец начал рубить нары перед хижиной. Зинга забилась в угол и крикнула мне:

— Берегись, Андо! Они убьют тебя, Андо!

Ружье было заряжено. В нем было восемь патронов — менее чем за одну минуту я мог убить восемь человек. Но я не хотел проливать кровь. Я все еще надеялся, что в последнюю минуту дикари опомнятся. Но они продолжали размахивать копьями и кричать:

— Выходи, трус! Выходи!

Изрубив в куски нары перед хижиной, Арики начал рубить столб, поддерживавший крышу. Кругом полетели щепки.

— Дайте головни! — услышал я его голос. — Подожгите хижину! Пусть сгорит живьем!

И в самом деле, я видел через приоткрытую дверь, как кто-то тронулся к хижине с горящей головней. Достаточно коснуться ею крыши из сухих пальмовых листьев, и она вспыхнет. Зинга неистово закричала. Я должен был защищать не только себя, но и ее. Если подожгут хижину, и она сгорит вместе со мною...

Я поднял ружье и выстрелил в воздух. В тот же миг голоса смолкли, удары в стену хижины прекратились, и я услышал топот босых ног дикарей, которые улепетывали в селение. Я выглянул из двери — никого не было. Нары из бамбука перед хижиной были изрублены в щепы. У дверей валялось длинное копье со сломанным наконечником. Подпорный столб был подрублен почти наполовину и едва держался. Рядом дымилась догорающая головня.

— Идем! — сказал я Зинге и вышел из хижины.

Мы пошли в селение. Придя на площадку, я увидел перед хижиной вождя тех же дикарей, которые нападали на меня. Они едва держались на ногах, покачивались и дико орали, словно перекрикивая друг друга. По всему было видно, что они пьяны. Кто их напоил? И зачем? Чтобы они меня убили? При моем появлении с ружьем, дикари бросились врассыпную и скрылись в лесу.

В хижине я застал вождя и главного жреца. Они сидели на нарах и о чем-то оживленно спорили, а в стороне молчаливо прислушивался к их разговору Гахар. При моем появлении, они замолчали. Я думал, что Арики испугается, по крайней мере, ружья, но он не двинулся с места и не удостоил меня взглядом. От него несло коньяком. Лицо у него было сморщенное и холодное. Что-то отталкивающее было во всей его щуплой фигуре, покрытой черной сморщенной кожей, и в его остром, злом взгляде, который пронизывал и заставлял содрогаться.

— Ты почему хотел меня убить? — закричал я на него. — Почему хотел живым меня сжечь?

— Потому что ты виновен в беде, постигшей наше племя, — мрачно пробормотал главный жрец. — Крокодил требует жертву...

— А ты знаешь язык крокодилов? — спросил я его. Арики злобно глянул на меня.

— Нет!

— Тогда ты откуда знаешь, что крокодил требует жертву?

— Белые листы мне сказали.

— Вздор! И у меня есть белые листы. Они мне сказали, что Арики лжет.

— У тебя нет белых листов! — крикнул разъяренный Арики. — Ты лжешь!

— Ну хорошо! Подожди меня здесь и увидишь, что я не лгу.

Я быстро вышел, сбегал в мою хижину, взял одну из книг, принесенных с яхты, и снова вернулся в хижину вождя.

— Вот! — обратился я к главному жрецу и показал ему книгу. — Видишь? И у меня есть белые листы.

Это произвело очень сильное впечатление и на Арики, и на Боамбо, и на Гахара. Главный жрец молчал, словно онемел. Он просто не знал, что сказать. Я перелистывал перед его носом страницы книги, и он ни на минуту не сомневался, что это такие же «белые листы», как его собственные.

Главный жрец растерялся, но быстро пришел в себя и сказал:

— Твои листы сделаны пакеги и не говорят правды.

— И твои сделаны пакеги, — возразил я.

— Нет! — ответил Арики. — Мои листы от Дао и поэтому говорят правду. Они были у меня до того, как пакеги появились на нашем острове.

«Этот человек, как кошка, никогда не падает на спину», — подумал я. Даже и сейчас, когда мне удалось посеять сомнение в его душе, он не сдается и настаивает на своем: «Андо, пакеги гена, нужно отдать крокодилу...»

Видя, что так мне с ним не справиться, я решился на рискованный шаг.

— Хорошо, я согласен, — сказал я.

— Что? — встрепенулся Боамбо. — На что ты согласен?

— Я согласен быть принесенным в жертву крокодилу. Ведь ты этого хочешь? — обернулся я к Арики.

— Да!

— Хорошо, я сам пойду к крокодилу. Главный жрец живо спросил:

— А ружье возьмешь с собой?

— Нет, не возьму, успокойся. Но буду защищаться, говорю тебе прямо. Или крокодил меня сожрет, или я его убью.

— Голыми руками? — спросил встревоженный Боамбо.

— Нет, ножом. Ты что скажешь? — снова обратился я к главному жрецу.

— Нана — пусть будет так! — кивнул он головой. Я спросил его, кто дал малоу людям, которые хотели меня убить.

— Шамит, — ответил главный жрец.

V

В тот же день, перед заходом солнца, я зашел в хижину вождя. Я застал всю семью в сборе. Зинга и ее мать приготовляли ужин в большом горшке, который весело клокотал на огне, а Боамбо починял небольшую сеть для ловли рыбы. Только Амбо отсутствовал. Я держал в руках большой острый нож и прочную веревку, сплетенную из лыка пальмовой коры. Увидев меня, Боамбо спросил:

— Идешь?

— Иду.

— И этим ножом убьешь крокодила?

— Да.

— Не ходи, Андо! — тревожно сказала Зинга. — Ты не сможешь убить крокодила ножом. Он тебя сожрет!

— Не сожрет! — уверенно возразил я.

Но мои слова не успокоили ее. Ее глаза наполнились слезами.

— А зачем тебе веревка? — спросил меня Боамбо. — Ты, может быть, хочешь его связать, прежде чем убить?

— Нет, конечно, — усмехнулся я. — Я хочу связать ею маленького поросенка.

— Поросенка? — удивился Боамбо. — Ты хочешь накормить крокодила поросенком?

— Да, я пожертвую ему маленького поросенка, но он будет последней его добычей. Потом я его убью.

Зинга неожиданно встала, быстро подошла ко мне и, взяв меня за обе руки, умоляюще сказала:

— Не ходи, Андо! О, не ходи на бухту! Крокодил сожрет тебя! Я тебя не пущу, Андо! Ты никуда не пойдешь!

Она просила, обливаясь слезами, но я не мог отказаться от того, что надумал. Мать Зинги, до сих пор молчаливо слушавшая, присела к огню и строго заметила дочери:

— Оставь его, он убьет крокодила. Андо знает что делает.

Вошел Амбо с большим мешком на плече, полным кенгаровых орехов, свалил его на нары, сел к огню и размешал головни. Ноги у него были мокрые. Пока он их сушил, Зинга сообщила ему, что я надумал ножом убить крокодила.

— Ножом? — он с удивлением посмотрел на меня. — Это правда?

— Правда, — подтвердил я.

Он немного помолчал, а потом решительно сказал: Хорошо, и я пойду с тобой. Помогу тебе...

— Не нужно, — возразил я. — Я сам убью крокодила. Тогда уж Арики замолчит, не так ли?

— Да, тогда он замолчит, — подтвердил Боамбо. — А народ возненавидит его еще больше. Все скажут: «Андо не виноват. Если бы он был виноват, крокодил сожрал бы его». И они поймут, что Арики лгун.

Боамбо был прав. Если мне удастся убить крокодила, туземцы вздохнут с облегчением и будут мне благодарны, а басни Арики о том, что я в чем-то повинен, рассеются как дым. Это обстоятельство еще больше толкало меня осуществить мое намерение, несмотря па всю его опасность. Вождь снова меня предупредил:

— Смотри, Андо! Никто до сих пор не убивал крокодила, потому что у него толстая и твердая кожа, а спина и хвост покрыты такими прочными пластинками, что никакое копье не может их пробить.

— Я знаю. Но на животе кожа тонкая, правда? Ты дашь мне маленького поросенка?

Боамбо кивнул головой и вышел. Немного спустя, он вернулся с маленьким черным поросенком, который вырывался из его рук и пронзительно визжал.

— Вот тебе поросенок, — сказал он, подавая мне его. — Но знай, что ты сам лезешь в пасть смерти.

Улыбаясь, я взял поросенка. Мне хотелось выглядеть спокойным и уверенным в успехе, но мой вид не успокоил Зингу. Я видел страх в ее глазах, а ее умоляющий взгляд будто говорил: «Не ходи в бухту, крокодил сожрет тебя».

— Не ходи, — горестно сказала она в последний раз. — Если с тобой что-нибудь случится, знай, мы все будем плакать по тебе. Больше всех будет плакать Зинга... Слышишь, Андо? И только один человек будет радоваться — Арики...

Пришлось снова ее успокаивать. О, я не погибну! Не доставлю этого удовольствия Арики, нет! Я убью крокодила и сегодня же вечером вернусь цел и невредим.

— Набу, иди с ним, — обратилась Зинга к отцу. — Иди и ты, Амбо.

Оба мужчины и в самом деле взялись за копья и готовились идти, но я их остановил.

— Оставайтесь тут и ждите меня, — сказал я и добавил, усмехаясь: — Увидев много народу, крокодил испугается и не вылезет из воды.

Я сказал правду: успех моего предприятия зависел от того, вылезет крокодил на берег, соблазненный поросенком, или нет. У него хорошо развит слух и сильное зрение. Если он почувствует, что на берегу люди, он может испугаться и остаться в воде. Тогда мой план провалится. Кроме того, вождь со своим сыном ничем не могли мне помочь, а только помешать.

Засунув нож за пояс, я взял поросенка и веревку и зашагал через лес к заливу. Солнце склонилось к вершине далекой горы, и в лесу было прохладно. Птицы разноголосо перекликались — тропический лес был полон жизни. Высокие деревья с толстыми стволами стояли непоколебимо и твердо, как гиганты на крепких ногах. Некоторые из них насчитывали тысячу, другие — две, три и четыре тысячи лет. Когда Гомер писал «Илиаду» и «Одиссею», им было больше тысячи лет. Как коротка человеческая жизнь по сравнению с жизнью этих деревьев-гигантов. Глупая морская черепаха живет триста лет, орел живет лет пятьсот, а человеку не суждено жить даже сто лет!..

Придя на берег, я привязал поросенка к дереву на опушке леса. Он сейчас же начал рваться, пронзительно визжать и бросаться во все стороны, но веревка была короткая; когда она натягивалась, поросенок падал на песок и еще сильнее визжал. Крокодил, наверно, должен был его услышать. Даже и тогда, когда он глубоко под водой, он слышит малейший звук. Мне не оставалось ничего другого, как ждать, скрывшись за деревьями.

Нож, который я держал в руке, вместе с рукояткой, был сантиметров пятидесяти длиной и очень острый. Голубоватая сталь переливалась холодным блеском. Я прихватил и копье, но оно едва ли могло быть мне полезно. Если крокодил нападет на меня, я мог спастись только бегством. Но я не собирался бежать.

День клонился к вечеру. Дул легкий ветерок, Листья на деревьях едва слышно шелестели. Поросенок продолжал рваться и визжать, а я не сводил глаз с бухты и терпеливо ждал.

Наконец крокодил высунул голову из воды, огляделся и опять скрылся. Заметил ли он поросенка? Наверно. Потому что вскоре он опять показался и быстро поплыл к берегу. Доплыв до отмели, он ступил на свои короткие передние лапы, вытянул длинную морду и опять осмотрел пустынный берег. Меня не было видно за деревьями. Никакая опасность ему не угрожала. А добыча была так близко! Несчастный поросенок! Он тоже заметил опасного хищника и еще сильнее завизжал и задергался, но напрасно: он был прочно привязан за ногу к дереву. Почему-то его визг мне напомнил детский плач...

Крокодил быстро пополз к привязанной добыче. Его лоснящееся желтоватое брюхо волочилось по песку и оставляло широкий след, напоминавший широкую дорожку. Крокодил был действительно огромных размеров, от восьми до десяти метров в длину. Его мощный длинный хвост па конце был сплющен, как руль корабля, а широкая спина покрыта прямоугольными роговыми пластинками, как будто он был в броне, которая поблескивала на солнце, отливая темно-синим блеском. Короткие, сильные передние лапы оканчивались пятью пальцами с острыми когтями, а на задних лапах у него было по четыре пальца, соединенных перепонками. Он полз неуклюже, низко опустив голову, время от времени разевая свою страшную пасть, и тогда его острые клыки сверкали на солнце. Его глаза, бесцветные и злые, зловеще горели.

Поросенок бросился к лесу, но веревка натянулась, и он перекувырнулся в песке. Когда крокодил приблизился к нему с открытой пастью, готовый его схватить, поросенок бросился в обратную сторону, но веревка снова его дернула, и он покатился по песку. Крокодил тяжело полз к нему с разинутой пастью, из которой капала желтая пена. Он был разъярен сопротивлением.

Эта дикая охота продолжалась минуты три. В это время я подбежал к тому месту, где крокодил вылез из воды, и воткнул нож, рукояткой вниз и острием вверх, как раз посередине дорожки, оставленной крокодилом на песке. Из песка всего сантиметров на пять торчало острие ножа. После этого я снова скрылся за толстым деревом в ожидании.

Тонкий, пронзительный визг поросенка приводил меня в содрогание. Он оказался очень увертливым — каждый раз, когда хищник приближался к нему с раскрытой пастью, он вскакивал на ноги, ловко ускользал и бросался бежать. Видя, что ему его не поймать, разъяренный крокодил взмахнул своим длинным хвостом и одним ударом наповал убил несчастного поросенка. После этого взял в пасть, как пилой, разрезал пополам и жадно проглотил обе половины, не жуя. Я был довольно близко от него и видел, как из глаз крокодила капали крупные слезы. Можно подумать, что он оплакивал свою жертву. Ничего подобного! Это были слезы бессердечного, злого и опасного хищника, слезы гнева и обжорства. Крокодиловы слезы...

Проглотив поросенка, огромное пресмыкающееся поползло к бухте... «Поползет ли он по той же дороге, по которой вылез из воды?» — думал я, наблюдая за ним с трепетом и волнением. Я где-то читал, что, по верхнему течению Нила, местные жители убивают крокодилов таким же образом. Привязывают к дереву у берега реки маленького козленка, прикладывают к соскам пиявок, и когда пиявки принимаются сосать кровь, козленок начинает громко блеять от боли. А в это время люди ждут, спрятавшись за деревьями. Если крокодил находится невдалеке, он выходит из воды и направляется к жертве. Тогда люди втыкают нож в то место, откуда крокодил вышел из воды, после чего криками гонят его, и он спасается к реке но по тому же пути, по которому пришел. И, разумеется, распарывает себе брюхо...

«Так пишут в книгах, но верно ли это?» — задавал я себе вопрос, глядя на крокодила, быстро удалявшегося к бухте. Да, он возвращался по тому же пути, по которому только что прополз. Дорожка, которую он оставил, была ясно видна на песке, и он полз по ней. Но не свернет ли он в последний момент, заметив нож?

Нет, он не свернул. Он прополз как раз через нож и скрылся в воде.

Я быстро подбежал к тому месту. Острие ножа было окровавлено. Следы крови остались и на песке. Даже вода у берега была окрашена. Крокодил распорол себе брюхо...

Я вскочил в пирогу и выехал на середину бухты. От крокодила не было и следа. «Если рана смертельна, — думал я, — самое большее через полчаса хищник сдохнет и выплывет на поверхность».

Так и случилось. Через полчаса толстая спина хищника показалась из воды, и легкие волны прилива закачали его. Я осторожно приблизился к нему на моей пироге — он действительно был мертв.

Семья вождя с нетерпением ждала меня. Боамбо нервно курил трубку. Старая Дугао сидела молча рядом, а Зинга и Амбо, расположившись у огня, говорили о чем-то с тревогой вполголоса. Увидев меня, все радостно повскакали со своих мест.

— Я же вам говорила, что Андо вернется цел и невредим! — воскликнула старая Дугао, с торжеством взглянув на мужа и детей. — Я же знала, что крокодил не вылезет из воды. О, крокодилы хитрые, очень хитрые! Они издалека чувствуют опасность!

— Крокодил мертв! — сказал я и показал моим друзьям окровавленный нож. — Вот, смотрите. Это его кровь.

— Ты его убил? — спросил Боамбо, смотря на меня широко открытыми глазами.

— Смотри, — повторил я и протянул ему нож.

— Ты убил его этим ножом?

— Да, этим самым ножом.

— Не может быть!

— Ты не веришь? Тогда идем. Надо вытащить крокодила на берег. Он очень большой и тяжелый, пусть придет больше народу.

Мы привязали крокодила за его длинную морду и вытащили на берег. Все брюхо у него было распорото, и кишки волочились по песку.

К вечеру громко забил бурум. Все собрались на площадке, зажгли огромный костер и началось веселье. В больших горшках варили мясо крокодила. После того, как я убил опасного хищника, туземцы поняли, что он не священный и решили его съесть. Только Арики не участвовал в трапезе. Он напился (на этот раз с досады) и лежал у себя в хижине мертвецки пьян...