Онлайн чтение книги Книга птиц Восточной Африки A Guide То The Birds Of East Africa
23. Белый пеликан

И почему европейские исследователи, попадая в Африку, первым делом стремятся все переименовать? Что это: невинный каприз или обычная глупость? Слава богу, люди в этой части земного шара обретаются минимум три — плюс-минус копейки — миллиона лет. Странно думать, что за такой срок они не заметили у себя под носом ну, например, водоем — к тому же преогромный. Насколько? Да больше озера Мичиган, Тасмании, Коннектикута, Массачусетса, Вермонта и Род-Айленда вместе взятых! Водоем так велик, что люди, расселившиеся по берегам, даже называют его по-разному. Но доктор Ливингстон наплевал на это с высокой вышки. Ему и в голову не пришло выяснить у местных жителей, как именуется гигантское озеро в верховьях Нила, он просто взял и окрестил его в честь старейшины племени белых обитателей маленького острова на другом краю света. В результате для нас озеро называется Виктория. Ну и как по-вашему, это наивно или глупо? Я, право же, не могу решить.

Вечером, в «Хилтоне», Гарри — с семьюдесятью пятью «скальпами» острова Ламу на поясе — сидел вместе с Дэвидом и Джорджем и разрабатывал новый маршрут.

— Надо двигать на запад. — Джордж, не отрывая глаз от разложенной на столе карты, медленно отпил глоток «Джонни Уокера».

— На запад, говоришь? — задумчиво повторил Гарри. — И далеко ли?

— До упора. На озеро Виктория. Уж чего-чего, а птичек там завались.

— Фламинго, например, — сказал Дэвид, листая путеводитель.

— Большие и малые.

— И наверняка пеликаны?

— Белые, а если повезет, то и розово-спинные.

— А еще?..

— Аисты, цапли, журавли, пастушковые, утки, гуси…

— Виктория, девочка моя! — провозгласил Гарри. — Я по тебе уже скучаю.

Итак, на третий вечер соревнования Гарри Хан вернулся с огромного африканского озера, колыбели реки Нил и великой загадки для человечества, со списком птиц длиною (по осторожным прикидкам мистера Пателя) не меньше чем в сорок восемь новых видов. В клубе ликовали — и слегка тревожились: без четверти восемь, а от мистера Малика ни звука. Конечно, он теперь без машины, но все же опаздывать совсем не в его привычках. Где же он?

А он не вставал рано и не спешил на самолет в Кисуму, город у великого озера в сердце Африки. Не нанимал машины с шофером, не подъезжал к месту, где река Нзиоа изливает свои воды в упомянутое озеро, и не видел фламинго (больших и малых), пеликанов (белых и пестрых), аистов (черных, белых, седлоклювых, лодкоклювых, желтоклювых, разинь). Равно не видел мистер Малик желтоклювой утки, черной утки и уток древесных, бурой и белощекой, как и хохлатой чернети, белоспинной савки и тридцати других видов птиц, еще не отмеченных в его списке. С точки зрения наблюдений за кенийскими птицами день мистера Малика, в общем и целом, пропал зря.

Не знаю, как в случае угона автомобиля поступили бы вы, но я, учитывая, что на кон поставлена возможность обвить рукой талию женщины моей мечты, пошел бы и арендовал другой. В Кении это дорого, но тем не менее доступно, — в конце концов, ведь разъезжает же Гарри Хан в арендованном красном кабриолете. Однако мистер Малик лишился не только автомобиля, но и бумажника, а вместе с ним — водительских прав.

Я уже вскользь упоминал, какая это волынка — заявить в Найроби о преступлении. Но на получение водительского удостоверения уходит поистине вечность. У меня у самого кенийские права. От заполнения соответствующих документов до извещения о том, что они готовы, прошло ни много ни мало пятнадцать с половиной месяцев; как говорят знающие люди, «всего лишь». Замена прав считается делом третьестепенным, но без них, увы, не дают машину напрокат… Хотя, разумеется, мистер Малик всегда мог обратиться за помощью к Богу.

Я с детства воспитывался в стенах англиканской церкви, но Бога узнал лишь в Кении. С ним меня познакомил мой друг Кеннеди. В моем найробийском доме не было телефона, а я с ужасом узнал, что некоторые из знакомых, тоже недавно приехавшие, ждут установки вот уже десять месяцев — и пока безуспешно.

— Если хочешь, переговори с Богом, — предложил Кеннеди. — Вот номер.

Этот номер я набрал с его аппарата. С седьмого раза нас соединили (помню, я тогда изумился теософической коннотации числа семь, но потом узнал, что именно столько попыток в среднем необходимо, чтобы куда-то дозвониться в Найроби).

— Алло, — сказал Бог, и это стало для меня откровением. Ибо его голос был ровно такой, как должно, — божественный. Я рос с европейским образом Бога — почтенный белокожий старец с бородой — и никогда не задумывался о его голосе. Какой он? Как у раввина, Папы Римского, Орсона Уэллса?

Я радостно узнал, что у Бога глубокий баритон и речь выпускника Оксбриджа. Он говорил совершенно так, как подобает Богу англиканской церкви, что, надо сказать, сразу меня успокоило. Позже мы встретились в его большой, с чудесной мебелью, квартире в паре шагов от Саут-парад. «В загородном доме у меня, конечно, просторней», — не преминул заметить Бог. Ему оказалось слегка за тридцать, он был обаятелен, чернокож и к тому же гей. И за определенную мзду (пожертвование? подношение?) он умел сделать так, чтобы телефон мне поставили через неделю.

— Естественно, а как же, — сказал Кеннеди, услышав об этом. — Чудны дела его, неисповедимы пути.

Сей скромный дискурс в историю телефонных и личных божественных откровений призван объяснить следующее: мистер Малик, если б захотел, мог попросить о помощи моего либо иных богов и ускорить процесс получения новых водительских прав. Он мог бы, если б захотел, объяснить ситуацию в прокатной фирме — и узнал бы, что за весьма умеренную дополнительную плату там готовы закрыть глаза на отсутствие необходимых документов. Но мистер Малик не стал так поступать потому, что он — как мы уже знаем — человек честный.

Ложь способна завести человека очень далеко, но быть честным тоже, мягко говоря, непросто. Когда знакомый показывает вам фотографию новорожденного внука, восклицая: «Нет, скажите, правда, он прелесть?» — а вы про себя думаете: «Ну, если недавно освежеванная макака — прелесть, тогда конечно», достанет ли у вас храбрости произнести это вслух? Когда близкий и дорогой мне человек в очевидном восторге крутится передо мной в новом платье, за которое, без сомнения, выложено состояние, и при этом спрашивает: «У меня в нем очень большая попа?» — смогу ли я ответить: «Да»? Нет. Так же и мистер Малик. Конечно, он не бывал в столь затруднительных положениях, как я, — покойная миссис Малик, подобно многим женщинам в Африке, не разделяла странных современных взглядов на пропорции женского тела — однако младенческих фотографий за долгую жизнь навидался немало и лгать все же умел. Тем не менее, невзирая на редкие уступки малодушию, он считал, что стопроцентная честность — лучшая политика, и в делах слово его было — закон. Если он говорил: куплю или продам по такой-то цене», то по ней покупал или продавал. Обещал поставить товар в определенной спецификации — и поставлял, причем иногда даже в лучшей; говорил: «сделаю» — и делал.

Мистер Малик прекрасно знал, как устроен мир. Табачную компанию «Весельчак», как и любую другую, нужно было каждый год перерегистрировать, получать разрешение на экспорт в министерстве торговли и на растаможивание — в министерстве финансов. Следовало также опасаться иммиграционной службы, которая, как известно всякому кенийскому предпринимателю, запросто может прикрыть любой бизнес, осуществив выборочную проверку на предмет использования нелегальной рабочей силы, — и теми же полномочиями, кстати, обладает департамент национальной безопасности. Фабрику мистера Малика могло закрыть и министерство здравоохранения, всего лишь заподозрив у кого-то из сотрудников инфекционное заболевание из официального перечня. По закону, фабрику ежегодно должны были проверять отдел охраны труда найробийского городского совета и санэпиднадзор, а полиции при желании вообще ничего не стоило задушить мистера Малика придирками. Он старался неукоснительно соблюдать правила, однако хорошо понимал, что закон — не дышло, что любые собранные бумажки легко «потерять» и что телефонная городская сеть и прочие сколько-нибудь властные структуры работают по двум каналам — официальному, принимающему документы, и неофициальному, дающему документам ход. И человек, который хочет, чтобы его дело не затерялось под сукном и законы были истолкованы в его пользу, всюду должен платить. Мистеру Малику это страшно не нравилось — потому, собственно, и родилась колонка «Птицы одного полета». Мистер Малик хотел разорвать порочный круг коррупции, душившей свободу и справедливость в Кении. Но таков, увы, был порядок вещей. Впрочем, одно дело — бизнес, и совсем другое — обычная жизнь. Мистер Малик не желал давать взятку за новые права или незаконно арендовать машину с переплатой. Что он, святее Папы Римского? Слишком принципиален? Неисправимо упрям? Просто не от мира сего? Думайте как хотите.

Но так ли, иначе ли, в понедельник утром мистер Малик все еще был без колес.