Онлайн чтение книги Барчестерские башни
ГЛАВА X. Прием у миссис Прауди. Начало

В первый свой приезд епископ и его жена провели в Барчестере лишь четыре дня. Его преосвященство, как мы видели, воссел на троне, но благолепная величавость, которую он надеялся придать себе в этот час, претерпела Значительный ущерб из-за дерзкой проповеди его капеллана. Он боялся взглянуть в лицо клиру и строгой миной подтвердить свое согласие с тем, что его фактотум говорил от его имени; не осмеливался он и предать мистера Слоупа, показав собравшимся в соборе, что он не имеет к проповеди никакого отношения и даже возмущен ею.

Поэтому он торопливо благословил прихожан и, недовольный собой, удалился во дворец, еще не зная, что сказать капеллану. Однако он недолго пребывал в сомнении. Едва он снял мантию, как в кабинет вошла подруга всех его трудов и воскликнула, не успев еще сесть:

— Епископ, ты когда-нибудь слышал более возвышенную, вдохновенную и уместную проповедь?

— Эм, душенька, гм... э — отозвался епископ.

— Неужели, милорд, она вам не понравилась?

Выражение лица энергичной дамы не допускало подобной мысли. Епископ чувствовал, что выразить свое неодобрение он должен теперь или никогда, но о теперь не могло быть и речи. У него не хватало духа объявить своей половине, что проповедь мистера Слоупа была дерзкой, несвоевременной и опасной.

— Нет, нет,— ответил он.— Не то чтобы не понравилась... весьма умная проповедь, исполненная лучших намерений и, наверное, принесет большую пользу,— поспешил добавить епископ, заметив, что миссис Прауди не удовлетворена началом фразы.

— Надеюсь! — изрекла она.— И поделом им! Епископ, ты слышал что-нибудь более светское, чем литания, как ее поет Мистер Хардинг? Я настою, чтобы мистер Слоуп произносил такие проповеди, пока все это не изменится. В нашем соборе утренняя служба будет приличной, благочестивой и скромной. Без оперных арий.— И она позвонила, чтобы подали Завтрак.

Епископ знал о соборах, настоятелях, регентах и церковных службах гораздо больше своей жены, а также и о пределах епископской власти. Но тем не менее он счел за благо промолчать.

— Душенька,— сказал он только.— Во вторник нам следует вернуться в Лондон. Мое пребывание здесь помешает миссии, возложенной на меня правительством.

Епископ знал, что его жена не станет возражать против этого, и рассчитывал, что за время его отсутствия бой поутихнет.

— Но мистер Слоуп, конечно, останется здесь?

— О, конечно,— ответил епископ.

Так, не пробыв во дворце и недели, епископ сбежал из Барчестера и вернулся туда лишь через два месяца, когда кончился лондонский сезон. Все это время мистер Слоуп не сидел сложа руки, хотя в соборе больше не проповедовал. В ответ на настойчивые письма миссис Прауди, рекомендовавшей ему целый ряд тем для новых проповедей, он объяснял, что ждет ее возвращения.

Сам он пока укреплял партию Прауди — Слоупа, а вернее Слоупа — Прауди, и усилия его не были тщетны. В дела собора он не вмешивался и только досаждал настоятелю и пребендариям, объявляя о тех или иных пожеланиях епископа так, чтобы подразнить их, но не дать им повода для открытого возмущения. Раза два он проповедовал в церквах на окраине города, но о службе в соборе в своих проповедях не упоминал. Он приступил к созданию двух “Епископских школ дня господня в Барчестере”, возвестил об учреждении “Епископского лекционного зала для молодых людей по вечерам дня господня в Барчестере” и написал несколько писем управляющему барчестерской железнодорожной веткой, сообщая, что епископ считает совершенно необходимой отмену всех воскресных поездов.

Через два месяца епископ с супругой наконец возвратились в Барчестер и ознаменовали это радостное событие обещанием дать званый вечер. Пригласительные билеты прибыли из Лондона по мерзкой, не блюдущей дня господнего железной дороге в огромном пакете на имя мистера Слоупа. Были приглашены все, кто в Барчестере и на две мили вокруг считал себя джентльменом (или леди). Билеты получили все духовные лица епархии, а также многие другие, на чье отсутствие епископ и, во всяком случае, его жена твердо рассчитывали. Впрочем, и присутствующих приглашенных ожидалось немало и велись приготовления к приему нескольких сотен гостей.

Среди грантлитян возникло замешательство — принимать или не принимать епископское приглашение? В первую минуту каждый из них был склонен сухо отклонить его и от собственного имени, и от имени жены и дочерей. Но потом благоразумие возобладало над гневом. Архидьякон понял, что сделает ложный шаг, если даст епископу справедливый повод рассердиться на соборное духовенство. Конклав вновь собрался и постановил принять приглашение. Они покажут, что уважают сан, хотя носящий его человек им и не нравится. Они пойдут! Старик настоятель приковыляет туда хотя бы на полчаса. Канцлер, казначей, архидьякон, пребендарии и младшие каноники — все пойдут и возьмут с собой жен. Мистер Хардинг уступил настоятельным просьбам, но решил держаться от миссис Прауди как можно дальше. И миссис Болд сказала, что тоже пойдет, хотя отец и заверил ее, что ей вовсе не обязательно приносить такую жертву. Но ни Элинор, ни Мери Болд не понимали, почему им не следует быть там, где будет весь Барчестер. Разве каждая не получила отдельного приглашения и по отдельной почтительнейшей записке капеллана, приложенной к огромной епископской карточке?

И Стэнхоупы решили быть там — все до единого. Даже летаргичная мать семейства согласилась сделать над собой усилие ради подобного случая. Они только что приехали в Барчестер, но приглашение уже ждало их. Это будет прекрасный случай показаться сразу всему барчестерскому свету. Кое-кто из старинных друзей — например, архидьякон с женой — успел сделать им визит, но гостей принимал только сам преподобный Стэнхоуп и его старшая дочь. Elite[13]Избранная часть (франц.). семьи еще никто не видел.

Доктор Стэнхоуп с удовольствием помешал бы синьоре принять приглашение епископа, но она была твердо намерена поехать. Если отец стыдился, что его дочь внесут в епископский дворец на руках, то ее это нисколько не смущало.

— Нет, я поеду! — отрезала она, когда сестра мягко попыталась отговорить ее, заметив, что все общество там будет состоять только из сельских попов и их жен.— Сельские попы — тоже мужчины, если снять с них черные сюртуки, а их жены мне не помешают. Скажи папе, что я поеду непременно!

Папе это было сказано, и он почувствовал, что ему остается только подчиниться. Он почувствовал также, что ему уже поздно стыдиться своих детей. Какими бы они ни были, они стали такими под его надзором: что посеешь, то и пожнешь, как аукнется, так и откликнется. Собственно, он не утешал себя пословицами, но ход его мыслей был именно таков. Он не хотел видеть Маделину среди гостей епископа не потому, что она была калекой, а потому, что хорошо знал, как она будет кокетничать и какое неблагоприятное впечатление произведет на благовоспитанных английских дам. В Италии это его раздражало, но не шокировало. Там его дети никого не шокировали. Но ему было стыдно показать их здесь, в Барчестере, своим духовным собратьям. Однако он отогнал эти мысли. Ну и пусть его духовные собратья будут шокированы! Они не смогут отобрать у него приходы за то, что у его замужней дочери вольные манеры!

Но ла синьора Нерони не опасалась, что может кого-то шокировать. Она была намерена произвести фурор и увидеть всех этих попов у своих ног, раз уж в Барчестере нет других мужчин — пусть их супруги вернутся домой, позеленев от ревности. Она не пощадит ни старость, ни тем более юность, ни святость сана, ни житейскую мудрость. Она была готова поймать в свои сети хоть самого епископа и облить презрением его жену. В успехе она не сомневалась, ибо никогда не терпела поражений, но одно было абсолютно необходимо: она должна получить в свое распоряжение целую кушетку.

Приглашение доктору и миссис Стэнхоуп с семейством прибыло в конверте с фамилией мистера Слоупа. Синьора скоро узнала, что миссис Прауди отсутствует и во дворце всем правит капеллан. Это было для нее гораздо удобнее, и она написала ему изящное письмецо. В пяти строчках она объяснила все, сослалась на естественнейшее желание познакомиться с такими особами, как епископ Барчестерский и его супруга, а также мистер Слоуп, описала свое горестное положение и в заключение выразила надежду, что миссис Прауди снизойдет к ее беде и позволит ей лежать в гостиной на кушетке. В конверт она вложила одну из своих великолепных визитных карточек. Мистер Слоуп ответил ей столь же любезно: в зале у самой площадки парадной лестницы ее будет ждать кушетка, предназначенная только для нее.

И вот настал знаменательный день. Епископ с женой прибыли из Лондона лишь за несколько часов до начала приема, как и подобает столь высоким особам, но мистер Слоуп трудился дни и ночи напролет, чтобы все было сделано как надо. Забот у него хватало. Последний раз гостей во дворце принимали бог знает когда. Потребовалась новая мебель, новые кастрюли и сковородки, новые чашки и блюдца, тарелки и блюда. Миссис Прауди заявила было, что не снизойдет до такой вульгарности, как угощение, однако мистер Слоуп отговорил, а вернее, отписал ее от столь экономного намерения. Епископы да будут гостеприимцами, а какое же гостеприимство без угощения? В конце концов она изъявила согласие на ужин, но с условием, чтобы гости ели стоя.

На втором этаже располагались четыре смежные комнаты, которые теперь стали гостиными, залой и будуаром миссис Прауди. В былые дни одна из них служила епископу Грантли спальней, а вторая — гостиной и кабинетом. Новый епископ, однако, был выдворен в малую гостиную на первом этаже с разрешением принимать своих подначальных в столовой, если они вдруг явятся в таком количестве, что не смогут поместиться в небольшой комнате. Он попытался возражать, но после короткого спора согласился.

Сердце миссис Прауди гордо билось, когда она обозревала свои апартаменты. Они и правда были великолепны — во всяком случае, при свечах,— хотя и отделаны с похвальной бережливостью. Большие комнаты, полные людей и света, всегда выглядят импозантно, потому что они большие, а также полны людей и света. Дорогие украшения и мебель нужны для маленьких комнат. Миссис Прауди знала это, и по ее приказанию в каждой комнате повесили по огромной газовой люстре с дюжиной рожков.

Гостей ожидали к десяти, ужин должен был продлиться с двенадцати до часа, а к половине второго всем предстояло разойтись. Кареты подъезжают со стороны городских ворот, а уезжают через наружные. Разъезд начнется без четверти час. Все устроено превосходно, а мистер Слоуп — бесценный человек!

В половине десятого епископ, его супруга и три дочери торжественно вступили в залу. Мистер Слоуп отдавал внизу последние распоряжения касательно вина. Он прекрасно понимал, что деревенским священникам и прочей мелкой сошке необязательно подавать то же, что соборной аристократии. В подобных вещах существует полезная градация, и на крайние столы можно поставить марсалу по двадцать шиллингов дюжина.

— Епископ! — сказала супруга, когда его преосвященство сел.— Не садись на эту кушетку, она приготовлена для одной дамы!

Епископ вскочил и опустился на плетеный стул.

— Для одной дамы? — осведомился он кротко.— Ты имеешь в виду какую-то определенную даму, душенька?

— Да, епископ, одну определенную даму,— ответила супруга, не снисходя до объяснений.

— У нее нет ног, папа,— хихикнув, сказала младшая дочь.

— Нет ног! — воскликнул епископ, вытаращив глаза.

— Вздор, Нетта! Не говори глупостей,— вмешалась Оливия.— Ноги у нее есть, но они отнялись. Она всегда лежит, а когда выезжает, ее носят четыре лакея.

— Как странно! — заметила Огеста.— Мне бы не понравилось, если бы меня всегда носили четыре лакея! Мама, у меня сзади все в порядке? По-моему, шнуровка распустилась.— И она повернулась спиной к обеспокоенной родительнице.

— Еще бы!— сказала та.— И завязки нижней юбки выбились на целый ярд. Не понимаю, зачем я столько плачу миссис Ричардс, если она не желает хотя бы посмотреть, пристойный ли у вас вид! — И миссис Прауди подтянула шнуровку, оправила оборку, дернула дочь, встряхнула ее и объявила, что все в порядке.

— Но все-таки,— сказал епископ, умиравший от желания узнать что-нибудь про таинственную даму и ее ноги,— для кого эта кушетка? Как ее зовут, Нетта?

Громовой стук в парадную дверь прервал его. Миссис Прауди встала, слегка встряхнулась и, глядя в зеркало, подергала чепец. Девицы, поднявшись на цыпочки, поправили банты на груди, а мистер Слоуп кинулся наверх, перепрыгивая через три ступеньки.

— Но кто же это, Нетта? — шепнул епископ младшей дочери.

— Ла синьора Маделина Визи Нерони,— шепнула та в ответ.— И не позволяй никому другому садиться на эту кушетку.

— Ла синьора Маделина Висинирони! — пробормотал ошеломленный прелат. Если бы ему сказали, что кушетка предназначена для бегумы Ауда или королевы Западных островов Помарэ, он удивился бы меньше. Ла синьора Маделина Висинирони, которая за неимением ног предупредила, чтобы ей приготовили кушетку в его гостиной! Да кто же она? Но он не успел ничего узнать, ибо тут доложили о докторе и миссис Стэнхоуп. Их отправили из дома загодя, чтобы синьора могла спокойно и не торопясь погрузиться в карету.

Епископ любезно улыбался супруге пребендария, а супруга епископа любезно улыбалась пребендарию. Им представили мистера Слоупа, который был в восторге познакомиться с человеком, о котором столько слышал. Доктор Стэнхоуп учтиво поклонился, но с некоторым недоумением, ибо о мистере Слоупе ничего не слышал. Впрочем, несмотря на свое долгое пребывание за границей, он еще был способен сразу узнать английского джентльмена.

Затем гость пошел косяками: мистер и миссис Куиверфул и их три старшие дочери; мистер и миссис Чэдуик и их три дочери; дородный канцлер, его жена и сын — оксфордский богослов. Щуплый пребендарий без какой-либо обузы; мистер Хардинг с Элинор и мисс Болд; настоятель, опирающийся на руку костлявой старой девы, единственного своего дитяти и весьма ученого знатока камней, папоротников, садовых растений и паразитов, автора книги о лепестках. Мисс Трефойл была по-своему замечательной женщиной. Затем явился с женой мистер Финни, стряпчий, к большому смущению тех, кто не привык видеть его в гостиных. Явились все пять барчестерских врачей и старик Скалпен, удалившийся от дел аптекарь и зубодер, которого карточка епископа впервые навела на мысль, что и он принадлежит к высшему сословию. Затем вошел архидьякон с женой и старшей дочерью Гризельдой, тоненькой бледной девушкой лет семнадцати, которая застенчиво жалась к матери и смотрела на мир спокойными внимательными глазами — со временем она обещала стать настоящей красавицей.

Комнаты заполнились, образовались группки, а новые гости все здоровались с епископом и тут же отходили, дабы не отнимать времени у великого человека. Архидьякон сердечно пожал руку доктору Стэнхоупу, а миссис Грантли села рядом с его женой. Миссис Прауди величественно расхаживала по зале, оказывая внимание каждому гостю в соответствии с его качеством — как это делал мистер Слоуп с вином. Но кушетка по-прежнему пустовала, и бдительный капеллан уже спас ее от двадцати пяти дам и пяти джентльменов.

— Почему она не едет? — думал епископ. Его мысли были так заняты синьорой, что он забывал держаться а la епископ.

Наконец к подъезду подкатила карета — так лихо еще никто не подъезжал,— и поднялась суматоха. Доктор Стэнхоуп отошел в дальний угол гостиной, чтобы не видеть появления дочери. Миссис Прауди вся встрепенулась в предчувствии чего-то значительного, епископ инстинктивно понял, что это прибыла ла синьора Висинирони, а мистер Слоуп поспешил в переднюю, дабы оказать необходимое содействие.

Однако его чуть было не опрокинула и не растоптала процессия, с которой он столкнулся на ступеньках крыльца. Кое-как устояв на ногах, он последовал за ней вверх по лестнице. Синьору несли головой вперед; голову ее опекали брат и слуга-итальянец, специально этому обученный, а ноги находились под опекой горничной и пажа. Шествие замыкала Шарлотта Стэнхоуп, следившая за тем, чтобы все было изящно и благопристойно. Таким порядком они без труда добрались до гостиной; все расступились, и синьора была водворена на кушетку. Она заблаговременно прислала лакея узнать, справа будет стоять кушетка или слева: от этого зависело, как ей следует одеться, а главное — на какую руку нанизать браслеты.

И платье было ей весьма к лицу: белое бархатное, отделанное на груди и рукавах белым кружевом и жемчугом. Ее лоб охватывала алая бархотка с чудесным мозаичным купидоном посредине — его крылья были ослепительно лазурными, а щечки нежно розовыми. На руке, которая благодаря ее позе была открыта, сверкали три браслета с разными камнями. На сиденье кушетки, подушки и спинку была брошена алая шаль, которая скрывала ноги возлежавшей на ней синьоры. Ее красота, неподвижность, белизна платья, оттенявшаяся багряным фоном, эта прелестная головка, эти большие, дерзкие, сверкающие глаза приковали бы взор всякого мужчины и всякой женщины.

И в течение минуты взоры всех мужчин и всех женщин в гостиной были прикованы к ней.

Ее носильщики также заслуживали взгляда. Итальянские слуги, у себя на родине, возможно, ничем не примечательные, казались весьма примечательными во дворце барчестерского епископа. Особенно лакей — многие даже не сразу поняли, слуга ли это или друг дома. Подобные же сомнения вызвал и Этельберт. На лакее был черный сюртук свободного покроя. На его толстой самодовольной физиономии не было ни усов, ни бороды, а шею обвивал черный шелковый шарф. Епископ ему было поклонился, но прекрасно вымуштрованный лакей, словно не заметив этого, вышел из гостиной вместе с горничной и пажом.

Этельберт Стэнхоуп был с ног до головы одет в голубое. На нем был голубой сюртук, свободнейшего покроя и очень короткий, с лазурно-голубой шелковой отделкой. Жилет из голубого атласа, пышный голубой галстук, скрепленный у горла коралловым кольцом, и чрезвычайно широкие голубые панталоны, почти достигавшие пола, довершали его наряд. Его мягкая пышная борода была мягче и пышнее, чем когда-либо.

Епископ, раз промахнувшись, счел его слугой и посторонился, давая ему дорогу. Но Этельберт скоро вывел его из заблуждения.