Онлайн чтение книги Барчестерские башни
ГЛАВА XXXVIII. Епископ садится завтракать, а настоятель умирает

Епископ Барчестерской епархии благословил уставленные яствами столы в зале Уллаторн-Корта, а настоятель Барчестерского собора испустил в эту минуту последний вздох в своей спальне. Когда епископ Барчестерской епархии поднес к губам первый бокал шампанского, в распоряжение премьер-министра поступила завидная вакансия — место настоятеля Барчестерского собора. Еще до того, как епископ Барчестерской епархии встал из-за стола, премьер-министр уже узнал о случившемся в своем гемпширском имении и перебрал в памяти фамилии весьма почтенных претендентов на этот бенефиций. Пока достаточно сказать, что мистера Слоупа среди них не было.

“Пропировать всю ночь мы рады, пусть весело трясутся брады” — да, клерикальные брады весело тряслись на пиру в Уллаторне в этот день. Только когда хлопнула последняя пробка, когда был произнесен последний спич, когда затрещал последний орех, скорбная весть дошла и сюда, шепотом передаваясь из уст в уста: бедный настоятель скончался. Это небольшое запоздание пришлось как нельзя более кстати клерикальным брадам — иначе благопристойность вовсе не позволила бы им трястись.

Но и до этого тут был один печальный человек. Брада мистера Эйрбина не тряслась так, как следовало бы. Он приехал, надеясь на самое лучшее, стараясь думать самое лучшее о встрече с Элинор; он перебирал в памяти все, что она говорила о мистере Слоупе, и пытался вывести из этих немногих слов заключение, неблагоприятное для его соперника. Он, правда, не рассчитывал точно узнать в этот день намерения вдовы, но думал хотя бы вернуть себе ее былую дружбу, а это в его нынешнем настроении неминуемо кончилось бы признанием в любви.

Накануне он провел первый вечер в уединении своего нового дома. И ему было грустно и одиноко. Миссис Грантли не ошиблась, утверждая, что приходу Св. Юолда понадобится священница. Он долго сидел за стаканом вина, а потом за чашкой чая и думал об Элинор Болд. Как всегда бывает в таких случаях, он без конца мысленно упрекал ее — за то, что ей нравится мистер Слоуп, и за то, что ей не нравится он; за то, что она была с ним ласкова, и за то, что она была с ним неласкова; за то, что она упряма, безрассудна и вспыльчива. Но чем больше он о ней думал, тем сильнее влюблялся. О, если бы вдруг оказалось... если вдруг могло оказаться, что она защищала мистера Слоупа не из любви, а из принципа, все было бы хорошо. Сам по себе этот принцип похвален, очарователен, исполнен женственности. Он чувствовал, что такую степень расположения к мистеру Слоупу он мог бы допустить. Но если... тут мистер Эйрбин без всякой надобности стал тыкать кочергой в огонь, сделал сердитое замечание своей новой служанке, которая пришла убирать со стола, и, откинувшись на спинку кресла, решил уснуть. Почему она заупрямилась и не захотела ответить на простой вопрос? Не могла же она не понять, кем она стала для него. Почему же она не ответила на простой вопрос и не рассеяла его тревоги? И вместо того, чтобы спокойно задремать в кресле, мистер Эйрбин начал как одержимый мерить комнату шагами.

На следующее утро он явился к мисс Торн в еще довольно смятенном состоянии духа. Сначала ему пришлось беседовать с миссис Клентентрем, и этой даме не удалось выбить из него даже искру сочувствия к судьбе ее рокелора.

Мисс Торн спросила его, приедет ли миссис Болд вместе с Грантли, и, услышав эти имена, он чуть не подпрыгнул на стуле.

И вот, пока в его сердце боролись растерянность, надежда и смущение, мистер Эйрбин увидел, как мистер Слоуп с самой своей полированной улыбкой помогает Элинор выйти из кареты. И он утратил способность рассуждать. Он не задумался над тем, чья это карета — ее, мистера Слоупа или кого-то третьего, чьей любезностью они воспользовались независимо друг от друга. Этого зрелища в его нынешнем настроении было достаточно, чтобы он уверовал в самое худшее. Все было ясно, как божий день. Если бы мистер Слоуп подсаживал Элинор в белой фате в карету у дверей церкви, истина и то была бы менее явной. Мистер Эйрбин вернулся в дом и, как мы уже видели, вскоре удалился в сад с мистером Хардингом. Затем к ним подошла Элинор, и он вынужден был отойти и либо прогуливаться в одиночестве, либо подыскать себе нового спутника. В эту минуту его увидел архидьякон.

— Неужели правда,— сказал доктор Грантли,— что мистер Слоуп и миссис Болд приехали сюда вместе? Сьюзен уверяет, что видела их в одной карете, когда шла по двору.

Мистеру Эйрбину оставалось только подтвердить, что глаза не обманули миссис Грантли.

— Какой стыд! — воскликнул архидьякон.— А вернее, какое бесстыдство! Ее пригласили сюда, как мою гостью, и если уж она решила себя опозорить, то все-таки могла бы постесняться моих друзей. Но как он-то тут очутился? Неужели она дошла до того, что сама его сюда привезла?

На это мистеру Эйрбину ответить было нечего, да он и не хотел отвечать. Как ни бранил он Элинор про себя, он не собирался бранить ее вслух и не хотел слушать, как ее бранят другие. Но доктор Грантли был рассержен и не щадил свояченицы. Поэтому мистер Эйрбин, воспользовавшись первой же возможностью, отошел от него и вернулся в дом.

Вскоре прибыла синьора. Некоторое время мистер Эйрбин боролся с искушением и поглядывал на нее издали, но едва мистер Торн оставил ее, как он сдался василиску.

Неизвестно откуда, но синьора инстинктивно знала, что мистер Эйрбин влюблен в миссис Болд. Люди, охотясь на лисиц с гончими, знают, что возможно это благодаря острому чутью собак. Чутье, с помощью которого женщины распознают, как относятся мужчины к другим женщинам и другие женщины — к мужчинам, столь же остро и столь же непостижимо. Достаточно одного взгляда, слова, движения. И, пустив в ход это женское чутье, синьора узнала, что мистер Эйрбин любит Элинор Болд, а потому, вполне естественно, она пустила в ход и другие женские способности, чтобы запутать мистера Эйрбина в своих сетях.

Дело было наполовину сделано еще до их встречи в Уллаторне, и это ли был не случай довести его до успешного конца? Мистером Слоупом она уже почти пресытилась, хотя ей еще нравилось разжигать в благочестивом ханже отчаянную и губительную страсть. Мистер Торн оказался слишком уж легкой добычей. Он был богат, а потому покорить его было полезно, но как поклонник он немногого стоил. Она, можно сказать, оценивала его, как любитель охоты оценивает фазана — эту птицу так легко подстрелить, что в нее никто не стал бы стрелять, не будь она столь внушительным украшением кладовой. Синьора не стала бы тратить много времени на мистера Торна, но все же его не мешало отправить в ягдташ для хозяйственных нужд.

Но мистер Эйрбин был дичью иного рода. Синьора сама была достаточно умна, чтобы понять, что мистер Эйрбин обладает редким умом. Она знала также, что он священник совсем иного толка, чем мистер Слоуп, и джентльмен гораздо более образованный, чем мистер Торн. Она не стала бы и пытаться обрекать мистера Эйрбина на смешные мучения, как мистера Слоупа, и понимала, что не справится с ним за десять минут, как справилась с мистером Торном. Вот что думала синьора о мистере Эйрбине.

Он же, пожалуй, вовсе о ней не думал. Он знал, что она красива, и чувствовал, что она может его пленить. А его тоска была так велика, что ему хотелось быть плененным, и потому он приблизился к изголовью ее кушетки. Синьора все это прекрасно понимала. Таковы были ее особые способности. Чутье подсказывало ей, что он хочет быть пленен, а пленять было ее призванием. Как восточный ленивец дурманит себя опиумом, как лондонский пьяница дурманит себя джином, так мистер Эйрбин из тех же побуждений и по тем же причинам готов был одурманиться чарами синьоры Нерони.

— Почему вы не стреляете из лука, мистер Эйрбин? — спросила она, когда они остались в гостиной почти вдвоем.— Не беседуете с юными девицами в тенистых беседках? И не ищете другого применения своим талантам? Ведь зачем же сюда приглашали холостяков вроде вас? Разве вы не намерены отработать свою долю холодного цыпленка и шампанского? На вашем месте я устыдилась бы такой нерадивости.

Мистер Эйрбин ответил что-то неопределенное. Он хотел, чтобы его пленили, но еще не был готов к игривым разговорам.

— Какая грусть томит вас, мистер Эйрбин? Вы ведь у себя в приходе, и мисс Торн сказала мне, что праздник устроен в вашу честь, и все же только вы тут печальны. Ваш друг мистер Слоуп подходил ко мне несколько минут назади весьма оживленный и веселый. Что вам мешает успешно с ним соперничать?

Маделина Нерони была весьма наблюдательна и сразу увидела, что попала по самой шляпке гвоздя. Мистер Эйрбин вздрогнул, и она поняла, что он ревнует к мистеру Слоупу.

— Впрочем, в моих глазах вы с мистером Слоупом — полнейшие антиподы,— сказала она.— Вы противоположны друг другу во всем, кроме профессии, но и в ней между вами настолько нет ничего общего, что и это исключение лишь подтверждает правило. Он любит общество, вы нелюдим. Он деятелен, вы пассивны. Он трудится, вы размышляете. Ему нравятся женщины, вы их презираете. Он ценит высокое положение и власть. Вы тоже, но по иным причинам. Он любит похвалы себе, вам же, как это ни глупо, они неприятны. Он получит желанную награду — серенькую хозяйственную жену, приличное состояние и репутацию строгого благочестия. А вы получите свою.

— И какую же? — сказал мистер Эйрбин, понимая, что ему льстят, но мирясь с этим.— Какую же награду получу я?

— Сердце женщины, но аскетизм помешает вам признаться себе, что вы ее любите; и уважение немногих друзей, но гордость помешает вам признаться, что оно вам дорого.

— Чудесные награды! Но такое отношение обесценивает их.

— О, вам не сужден успех, ожидающий мистера Слоупа. Он рожден преуспевать. Он ставит перед собой цель и жадно ее добивается, ни на что не обращая внимания. Ему не грозят ни угрызения совести, ни страх, ни сомнения. Он хочет стать епископом и семьянином — сначала он обзаведется женой, потом митрой. Вы увидите это, и тогда...

— Ну, и что же тогда?

— Тогда вы пожалеете, что не добились того же.

Мистер Эйрбин рассеянно поглядел в окно, оперся локтем о спинку кушетки и потер ладонью подбородок. Он всегда потирал подбородок, когда задумывался, а слова синьоры заставили его задуматься. Разве все это — не правда? Разве в будущем он не оглянется если не на мистера Слоупа, то на других людей, быть может, менее способных, чем он сам, но поднявшихся куда выше по лестнице успеха, и не позавидует им?

— Не такова ли судьба всех талантливых, но склонных к созерцанию людей? — продолжала она.— Ведь все они, вот как вы сейчас, режут тончайшим лезвием воображаемые шелковые шнуры, а тем временем люди более грубой закалки рубят гордиевы узлы житейской борьбы и обретают богатство и славу. Сталь слишком полированная, лезвия слишком острые не годятся для будничных трудов, мистер Эйрбин.

Кто была эта женщина, читавшая в глубинах его души и облекавшая в слова его тайные тягостные раздумья? Когда она умолкла, он взглянул ей прямо в лицо и спросил:

— Значит, я — одно из этих бесполезных лезвий, слишком острых и слишком тонких для полезного житейского труда?

— А почему вы позволяете всяким Слоупам обгонять вас? Разве кровь в ваших жилах не так же горяча, как у него, и ваше сердце бьется медленнее? Разве бог не создал вас мужчиной для мужских трудов и ради — да-да! — ради награды, положенной мужчинам?

Мистер Эйрбин задумчиво потирал лицо, старался понять, почему все это ему говорят, и молчал. Синьора тем временем продолжала:

— Человек делает величайшую ошибку, воображая, будто простые житейские блага недостойны того, чтобы к ним стремиться. И такое убеждение противоречит вашей же религии. Почему бог дозволяет своим епископам получать по пять и по десять тысяч в год, если такое богатство дурно и недостойно? Зачем нам даны красивые вещи, роскошь, приятные развлечения, как не для того, чтобы мы ими пользовались? Они ведь для кого-то предназначены, а то, что хорошо для мирянина, не может быть плохо для клирика. Вы пытаетесь презирать эти блага, но вам это не удается.

— Разве? — задумчиво и рассеянно спросил мистер Эйрбин.

— Я спрашиваю вас — удается ли вам это?

Мистер Эйрбин бросил на нее жалобный взгляд. Ему казалось, будто его допрашивает какой-то внутренний голос, которому он обязан отвечать и не смеет лгать.

— Признайтесь же, мистер Эйрбин! Удается вам это? Так ли уж презренны деньги? Так ли уж ничтожна власть? А женская красота — разве она пустяк, недостойный внимания мудреца?

— Женская красота! — повторил он, глядя ей в лицо так, словно оно было средоточием всей женской красоты мира.— Почему вы говорите, будто я считаю ее недостойной внимания?

— Если вы будете глядеть на меня так, мистер Эйрбин, я переменю мнение... вернее, переменила бы, не знай я, что не обладаю красотой, достойной чьего-либо внимания.

Он жгуче покраснел, но она не покраснела вовсе. Румянец на ее щеках лишь заиграл чуть живее, придавая ей новую прелесть. Она ждала от него комплимента, но когда он ничего не сказал, была скорее обрадована. Господа Слоупы и Торны, Брауны, Джонсы и Робинсоны — все осыпали ее комплиментами. От мистера же Эйрбина она хотела добиться упреков.

— Впрочем, ваш взгляд полон удивления, а не восторга,— сказала она.— Вас удивляет дерзость моих вопросов.

— Да, пожалуй,— ответил он.

— И все же я жду ответа, мистер Эйрбин. Зачем женщины созданы прекрасными, если мужчины не должны на них смотреть?

— Но ведь мужчины смотрят на них! — возразил он.

— А почему нельзя смотреть вам?

— Вы напрашиваетесь на ответ, госпожа Нерони!

— Я не стала бы напрашиваться, мистер Эйрбин, если бы вы этого не хотели. И я прошу — ответьте! Разве, как правило, вы не считаете, что женщины недостойны вашего общества? Прибегнем к примеру. Вот сейчас на вас смотрит из-за стола вдова Болд. Как показалась бы она вам в качестве спутницы жизни?

Мистер Эйрбин встал, перегнулся через кушетку и посмотрел в дверь на Элинор, сидевшую между Берти Стэнхоупом и мистером Слоупом. Она тотчас увидела, что он смотрит на нее, и отвела взгляд. Ее положение было очень трудным. Мистер Слоуп всячески пробовал заговорить с ней, а она, чтобы не отвечать, пыталась поддерживать оживленную беседу с мистером Стэнхоупом, хотя ее мысли были заняты мистером Эйрбином и синьорой. Берти Стэнхоуп, хотя и не преминул воспользоваться таким преимуществом перед соперником, в свою очередь думал больше о том, как именно он позже бросится к ее ногам, чем о том, как поддержать разговор сейчас.

— Ну вот! — сказала синьора.— Она вытягивала свою красивую шею, чтобы поглядеть на вас, а теперь вы ее спугнули. Нет, пожалуй, я ошиблась, пожалуй, вы и правда считаете миссис Болд очаровательной женщиной. Об этом говорит ваш взгляд, а ее взгляды говорят, что она вас ревнует ко мне. Доверьтесь мне, мистер Эйрбин, и если я не ошиблась, то сделаю все, что в моих силах, чтобы устроить ваш брак.

Незачем говорить, что предложение синьоры было не совсем искренним. В подобных случаях она никогда не бывала искренней. И не требовала от собеседника ни искренности, ни веры в ее искренность. Все это было для нее игрой: ее бильярдом, ее охотой, ее вальсами и польками, ее пикниками и летними прогулками. Других развлечений у нее не было, а потому она развлекалась игрой в любовь. Теперь она играла в эту игру с мистером Эйрбином и не ждала от него ни серьезности, ни правды.

— Тут, мне кажется, вы бессильны,— ответил он.— Миссис Болд, по-моему, уже помолвлена с другим.

— Следовательно, остального вы не отрицаете?

— Вы допрашиваете меня не слишком честно,— заметил он.— И не знаю, почему я вам отвечаю. Миссис Болд очень красива и так же умна. Знать ее и не восхищаться ею невозможно.

— Следовательно, вы считаете нашу вдовушку очень красивой?

— Да, разумеется.

— И по вашему мнению, она украсила бы дом священника в приходе Святого Юолда?

— Такая женщина украсила бы дом любого человека.

— И у вас хватает дерзости сказать мне это! — воскликнула она.— Хотя я, как вам прекрасно известно, сама считаюсь красавицей и сейчас принимаю так близко к сердцу ваши дела, у вас хватает дерзости сказать мне, что миссис Болд, по вашему мнению,— самая красивая женщина в мире?

— Я этого не говорил,— возразил он.— Вы красивее...

— Ну, вот это уже лучше! Не могли же вы и в самом деле быть столь бесчувственным.

— Вы красивее и, возможно, умнее.

— Благодарю вас, благодарю вас, мистер Эйрбин! Я знала, что мы будем друзьями.

— Но...

— Ни слова больше. Я ничего больше не хочу слышать. Говори вы хоть до полуночи, ничего лучше вы не скажете.

— Но, госпожа Нерони, миссис Болд...

— Довольно о миссис Болд. Ужасная мысль о стрихнине уже приходила мне в голову, но второе место я уступаю ей охотно.

— Ее место...

— Я не хочу ничего слышать ни о ней, ни о ее месте. Я удовлетворена, и этого достаточно. Однако, мистер Эйрбин, я умираю от голода. Хоть я и красива и умна, но, как вам известно, сама к пище я пойти не могу, а вы мне ее не несете!

Это, во всяком случае, было верно, и мистеру Эйрбину пришлось отправиться в залу и позаботиться о синьоре.

— А вы? — спросила она.

— Я не голоден. Я никогда не ем в это время дня.

— Ах, мистер Эйрбин, не позволяйте любви лишать вас аппетита. Со мной этого никогда не бывает. Налейте мне еще полбокала шампанского и идите к столу. Миссис Болд выцарапает мне глаза, если вы останетесь со мной дольше.

Мистер Эйрбин подчинился. Он забрал ее тарелку и бокал, ушел в залу, взял со стола бутерброд и принялся жевать его в уголке. Вслед за ним в залу вошла мисс Торн, не присевшая в этот день ни на минуту, и, увидев его, очень расстроилась.

— Ах, милый мистер Эйрбин! — сказала она.— Неужели вы еще не сели? Я так огорчена! И не кто-нибудь, а вы! Мистер Эйрбин заверил ее, что он только что вошел.

— Тем больше причин не терять времени. Я сейчас найду вам место. Спасибо, милочка,— добавила мисс Торн, заметив, что миссис Болд хочет встать,— но не надо, не надо, не то все дамы сочтут себя обязанными последовать вашему примеру. Может быть, мистер Стэнхоуп, если он кончил... На одну минуту, мистер Стэнхоуп, пока я не найду еще стул.II Берти был вынужден уступить место своему сопернику. Он сделал это, как делал все, с добродушной шутливостью, так что мистер Эйрбин не мог отказаться.

— “Достоинство его да приимет другой!”— заявил Берти (цитата эта, безусловно, не слишком подходила ни к случаю, ни к тому, к кому она была обращена).— Я вкусил и сыт. Мистер Эйрбин, прошу, займите мой стул. Жаль только, что это все-таки не епископский трон.

Мистер Эйрбин сел, а миссис Болд тотчас поднялась, точно намереваясь удалиться со своим соседом.

— Прошу вас, не вставайте! — сказала мисс Торн, заставляя Элинор снова сесть.— Мистер Стэнхоуп вас не покинет, он останется стоять позади вашего стула, как истинный рыцарь. Да, кстати, мистер Эйрбин, позвольте представить вам мистера Слоупа. Мистер Слоуп — мистер Эйрбин.— И названные джентльмены сухо поклонились друг другу через Даму, на которой оба намеревались жениться, а третий джентльмен, питавший то же намерение, стоял позади ее стула и смотрел на них.

Мистер Эйрбин и мистер Слоуп встретились друг с другом впервые, но минута эта мало подходила для сердечной беседы, даже если бы такая беседа и могла между ними завязаться. Теперь же у всех четверых словно отнялись языки. Мистер Слоуп, выжидавший благоприятного случая, пока бездействовал. Он рассчитывал перехватить Элинор, когда она встанет из-за стола, и хотел бы, чтобы это случилось поскорее. Совсем иные чувства владели Берти. Злосчастный час надвигался неумолимо — зачем же ускорять его приближение? Он решил жениться на Элинор Болд и собирался еще до вечера провести предварительную разведку. Но времени у него было достаточно. Не делать же предложение за столом! И, любезно уступив мистеру Эйрбину место, он готов был позволить ему разговаривать с будущей миссис Стэнхоуп все время, пока они будут сохранять эту позицию.

Мистер Эйрбин, поклонившись мистеру Слоупу, начал молча есть. Ел он машинально, так как глубоко задумался. Но больше всех заслуживала жалости бедняжка Элинор! Единственный друг, на которого, как ей казалось, она могла положиться,— Берти Стэнхоуп,— по-видимому, намерен был ее покинуть. Мистер Эйрбин хранил молчание. Она коротко ответила на какое-то замечание мистера Слоупа, а потом, не выдержав, все-таки встала и поспешила вон из залы. Мистер Слоуп кинулся за ней, опередив Берти, Маделина Нерони, оставшись одна, невольно задумалась над необычным разговором, который она вела с этим необычным человеком. То, что она ему говорила, она говорила вовсе не для того, чтобы он считал ее слова правдой, но он отвечал ей с полной искренностью. И она это поняла. Она выведала у него его тайну, а он как будто не умел пользоваться обычной человеческой привилегией — не умел лгать и простодушно обнажил перед ней свое сердце. Он любил Элинор Болд, но ее считал красивей Элинор. Он хотел бы назвать Элинор своей женой, но признавал, что она более умна. Да, он просто не был способен маскировать свои мысли и malgre lui отвечал только правду, хотя эта правда была ему очень тяжела.

Этот учитель человеков, этот оксфордский мудрец, эта квинтэссенция квинтэссенции университетского совершенства, этот автор богословских трактатов, этот церковный оратор был перед ней ребенком; она вывернула его наизнанку и прочла его заветные тайны, точно он был молоденькой девушкой. Такая беззащитность не могла не внушить ей презрения, и все-таки он ей нравился. Подобная черта в характере мужчины была ей внове. К тому же она чувствовала, что ей никогда не удастся заставить его делать глупости, как она заставляла Слоупов и Торнов. Она чувствовала, что никогда не вырвет у мистера Эйрбина неискренних клятв и не принудит его слушать многозначительную чепуху.

Было ясно, что мистер Эйрбин без памяти влюблен в миссис Болд, и синьора с весьма непривычной доброжелательностью задумалась над тем, как ему помочь. Разумеется, первый шанс следует предоставить Берти. Ее семья решила, что он должен жениться на вдове Болд, если ему это удастся. Маделина прекрасно знала, как ему нужны деньги, помнила, чем она обязана сестре, и не собиралась мешать осуществлению этого превосходного плана, если бы он оказался выполнимым. Однако она сильно подозревала, что он невыполним. Она считала, что миссис Болд вряд ли примет предложение такого человека, как Берти, и говорила об этом Шарлотте. Ей казалось, что у мистера Слоупа больше шансов на успех, а лишить мистера Слоупа жены было бы для нее не в труд, а в радость.

Посему синьора решила в случае, если Берти потерпит неудачу, раз в жизни сделать доброе дело и уступить мистера Эйрбина женщине, которую он любит.