Онлайн чтение книги Игра в кошки-мышки Death Turns the Tables
Глава 8

В гостиной судьи Айртона мистер Герман Эплби созерцал эффект от своего сообщения, который можно было сравнить с последствиями взрыва ручной гранаты.

— Но конечно же, — добавил он, — вы были в курсе дела? Так сказать, вы знали, что мистер Морелл — богатый человек, насколько в наши дни можно считать человека богатым?

Эплби посмотрел на судью, который склонил голову.

— Я знал, — согласился судья Айртон.

Инспектор Грэхем испустил громогласный выдох облегчения.

— Чтобы быть предельно точным, — спокойным холодным голосом уточнил судья, — в той мере, в какой мне об этом сообщил мистер Морелл. Он явился сюда прошлым вечером и, к моему удовлетворению, сообщил об этом, а также продемонстрировал предполагаемый свадебный подарок — три тысячи фунтов. Э-э-э… я забыл, инспектор, я уже рассказывал вам о нем?

Грэхем кивнул.

— Вы говорили, сэр! — заверил он присутствующих. — Конечно же говорили. Сейчас я вспомнил.

— Ага. Вы должны были записать, если сомневались. Благодарю вас. Мистер Барлоу!

— Сэр?

— Моей дочери, похоже, не по себе. Я вынужден настаивать, чтобы она не принимала участия в этой тяжелой ситуации дольше, чем необходимо. Вы согласны, инспектор? Мистер Барлоу, будьте любезны препроводить ее в другую комнату; когда она оправится, отвезите ее домой.

Фред Барлоу протянул Констанс руку. Помедлив, она взяла ее.

Он был рад, что оказался спиной ко всем остальным, ибо им сейчас предстояло пройти одну из самых опасных своей эмоциональностью стадий. Источником потенциальной опасности являлась Констанс. Если она позволит себе открыть рот, то что бы ни было, даже самоуверенная надменность судьи не позволит лжи одержать верх.

Констанс, с запавшими воспаленными глазами, с размазанной по хорошенькому личику косметикой, что заставляло ее походить на клоуна, попыталась что-то сказать. Барлоу предостерегающе посмотрел на нее. Искра бикфордова шнура мелькнула — и потухла. Ухватившись за его протянутую руку, она с трудом поднялась с дивана. Барлоу обнял ее за плечи, и они молча покинули комнату. Но все услышали, как она в холле разразилась истерическими рыданиями. Судья Айртон несколько раз быстро сморгнул.

— Вы должны простить меня, джентльмены, — сказал он. — Все это весьма болезненные переживания.

Инспектор Грэхем кашлянул, а Эплби отвесил сдержанный поклон.

— И тем не менее! Займемся тем, чего не избежать, — продолжил судья. — Из того, что я говорил, думаю, могу сделать вывод, что джентльмены готовы согласиться со мной. Вот вы, сэр. Мистер…

— Эплби.

— Ах да, Эплби. Могу ли я спросить у вас, что говорил мистер Морелл, когда сегодня навестил вас?

Эплби задумался. Под своей профессиональной маской инспектор Грэхем (который был далеко не дурак) таил убеждение, что адвокат посмеивается. Грэхем не знал, с чего это он взял. Ничего в облике адвоката, от его скромной, но аккуратной прически до столь же скромных и столь же аккуратных моральных устоев, не могло быть более убедительным, чем его поведение.

— Что сказал? Дайте-ка припомнить. Он сказал, что завел игру с судьей Айртоном…

— Игру? — резко вмешался инспектор Грэхем.

— …смысл которой он объяснит позже. Не могу сказать, что он имел в виду. Я имел удовольствие много раз встречаться с вами в зале суда, сэр.

Судья вскинул брови, но лишь склонил голову в знак согласия.

— Еще одно! — вспомнил Эплби. — Он отпустил реплику, достаточно странную, что, мол, вы сами определили стоимость свадебного подарка для мисс Айртон. Он сказал, что пытался убедить вас повысить эту сумму, но вы отказались.

— В самом деле. А что в этом странного?

— Ну…

— Почему мои слова показались вам столь странными, мистер Эплби? Разве три тысячи фунтов — не более чем достаточная сумма?

— Я этого не утверждаю. Я только… пусть так, пусть так! — Адвокат взмахнул рукой в перчатке, словно сбрасывая щепотки песка с плаща.

— Больше он ничего не говорил?

— Ничего. А теперь могу ли я в интересах моего покойного клиента задать вопрос? Есть ли у вас какое-то представление, кто убил его? Что, в конце концов, тут произошло? Предполагаю, что имею право это знать.

Инспектор Грэхем смерил его взглядом.

— Что ж, сэр, надеемся, что вы сможете нам помочь в этом.

— Я? Каким образом?

— Вы знали его… и все такое. Догадываюсь, что вы весьма неплохо знали его.

— Да, определенным образом.

— Он не был ограблен, — обратил его внимание инспектор Грэхем. — Это очевидно, разве что тут имелся какой-то другой мотив. Например, были ли у него враги?

Эплби помолчал.

— Да, были. Я не могу рассказывать вам все подробности его личной жизни. В деловых отношениях у него была пара врагов. — Как ни странно, Эплби воспринял этот вопрос с куда большей серьезностью, чем остальные. Извинившись, он положил свой чемоданчик и котелок на шахматный сто лик и запустил руку в карман плаща. — Я говорил вам, что бедняга был достаточно странной личностью, — продолжил он. — Морелл мог быть очень щедрым. Взять, например, эти деньги. Но если он приходил к выводу, что кто-то нанес ему хоть малейший урон, он пускался во все тяжкие, тщательно разрабатывая хитроумные макиавеллевские планы, чтобы взять реванш. — Эплби посмотрел на судью. — Вы, конечно, это понимаете, сэр.

— Почему я должен это понимать?

Эплби рассмеялся:

— Не вводите себя в заблуждение. Я не имею в виду лично вас. Тем более трудно предположить, что такой подарок мисс Айртон мог бы нанести вам оскорбление. — Он выразительно посмотрел на судью. — Нет. Я хочу сказать, что, учитывая огромный опыт, обретенный вами в судейском кресле, вы-то можете понять, как мыслит такой человек.

— Может быть.

— Так же он вел себя и во всех прочих делах. Лет пять тому назад он пережил несчастную любовь…

— Вы имеете в виду, — прервал его Грэхем, — историю, когда он пытался шантажировать юную леди, а она выстрелила в него?

Эплби, похоже, смутился. Но голос у него остался таким же спокойным и мягким.

— Вы же понимаете, что имеются доводы и в защиту молодого человека.

— Никогда их не слышал, — фыркнул Грэхем. — Вам не кажется, что эта юная леди до сих пор имеет к нему претензии?

— Об этой истории мне почти ничего не известно. Это ваша епархия, инспектор.

— Но что вы можете сказать о врагах мистера Морелла в области бизнеса?

— Вы должны простить меня, если я воздержусь от передачи сплетен, — решительно отрезал Эплби. — Когда вы заглянете в его деловые документы, что вы, скорее всего, и сделаете, то обнаружите там имена и предположения, которые можете истолковывать, как вам заблагорассудится. Это максимум того, что я могу вам сказать.

С каждым его словом в Грэхеме росло и крепло беспокойство, словно вокруг множилось стадо грязных скользких свиней, с которыми он никак не мог справиться.

— Вы-то, сэр, знали, что он сегодня вечером будет здесь. Говорил ли он о своих намерениях кому-нибудь еще?

— Не берусь утверждать. Может, и говорил. Он был не из тех, кто держит язык за зубами, разве что приберегал какие-то козыри.

— А если подумать? Не сообщите ли мне что-нибудь еще, что может помочь?

Эплби задумался.

— Сомневаюсь. Когда он покидал мой кабинет, я сказал: «Если вечером мы оба там окажемся, почему бы нам не поехать вместе? Мы можем воспользоваться моей машиной». — «Нет, — сказал он. — Я хочу повидаться с мистером Айртоном до вашего появления. Поеду на поезде в четыре ноль пять, который доставит меня в Тауниш ровно к восьми. Может быть, я его встречу еще в поезде». И еще сказал, что сегодня днем будет в городе. Это вам чем-то поможет?

Грэхем повернулся к судье:

— Вот как? Вы сегодня были в Лондоне, сэр?

— Да.

— Могу ли я спросить, что вы там делали?

Тень усталости и раздражения легла морщинами на высоком гладком лбу судьи.

— По субботам я обычно езжу в Лондон, инспектор.

— Да, сэр, но…

— Да будь оно проклято! Я сделал несколько покупок и заглянул в свой клуб. Но не имел удовольствия встретить в поезде мистера Морелла. У меня был ранний ленч с моим старым другом сэром Чарльзом Хоули, после чего я сел на поезд в два пятнадцать до Тауниша и от вокзала на такси добрался до дома.

Переведя дыхание, Грэхем повернулся к адвокату:

— Еще одно, мистер Эплби. Тот револьвер, что лежит на столике рядом с вашим портфелем: вам доводилось видеть его раньше? Да, если хотите, можете взять его в руки!

Эплби обдумал ответ на вопрос со свойственной ему тщательной методичностью. Рукой в перчатке он взял револьвер, подошел под свет люстры и стал рассматривать оружие со всех сторон.

— Нет, не могу этого утверждать. Все эти предметы очень похожи друг на друга. — Он поднял глаза. — Я заметил, что номер у него спилен. По всей видимости, давно.

— Да, сэр, — сухо согласился Грэхем. — Мы это тоже заметили. Принадлежал ли он мистеру Мореллу?

Эплби удивился:

— Странная мысль! Понятия не имею, но не думаю, что это так. Он терпеть не мог огнестрельное оружие. Он…

— Остановитесь, сэр! — резко прервал его Грэхем.

Адвокат, в овальных стеклах очков которого поблескивали четыре лампочки люстры, вздрогнул и невольно поднял одно плечо выше другого. На лице его отразилось удивление, под которым крылись и другие эмоции.

Но в тоне Грэхема не было угрозы. Когда «Ив-Грант» 32-го калибра оказался на свету, инспектор увидел то, что раньше не бросилось ему в глаза. Он взял оружие из рук Эплби и внимательно рассмотрел его. На боковой поверхности, как раз рядом с барабаном, кто-то выцарапал на металле небольшой значок, напоминающий крест: короткая горизонтальная черточка и длинная вертикальная.

— Смахивает на религиозный символ, — сказал он. — Может пригодиться.

— Или нет, — спокойно сказал судья Айртон.

Никто из них не заметил, как повернулась дверная ручка, и не услышал щелканья замка. Фред Барлоу, который слушал разговоры, стоя в коридоре, бесшумно прошел в спальню.

Свет в коридоре не горел. Парадная дверь стояла распахнутая настежь. В подрагивающем свете звезд, высыпавших на чистое небо, Барлоу видел, как констебль Уимс расхаживает по мощенной кирпичом дорожке у ворот.

Спальня судьи была тоже погружена в темноту, потому что Констанс выключила свет. От тяжелых массивных предметов обстановки — они принадлежали предыдущему владельцу бунгало, мистеру Джонсону из Оттавы, — на которые из открытых окон падал звездный свет, тянулись густые тени. Барлоу видел смутное белое пятно там, где у среднего окна, съежившись в кресле-качалке, сидела Констанс. Она плакала, точнее, всхлипывала и капризно потребовала, чтобы он оставил ее в покое.

— Нет, не уходи, — передумала она, раскачиваясь в кресле так, что оно издавало отчетливый скрип. — Иди сюда. Мне так плохо, что я готова умереть!

В темноте он положил ей руку на плечо:

— Знаю. Мне очень жаль.

— И вовсе тебе не жаль, — стряхнула его руку Констанс. — Ты ненавидел Энтони.

— Я всего лишь раз видел его.

— Ты ненавидел его! И ты это знаешь!

Где-то внутри Барлоу ощутил болезненную спазму, которую оценил как разочарование. Менее всего он ожидал прихода этого чувства. Констанс испытывала двойственное страдание, которое кидало ее то в одну, то в другую сторону.

Так оно и было. Он снова испытал чувство, которое мучило и терзало его вот уже несколько лет: пустота, ощущение какого-то провала, убеждение, что в жизни чего-то не хватает. Хотя Фредерик Барлоу не испытывал склонности к самокопанию. Если не считать черного пятна в памяти, недавнего происшествия, о котором он не считал нужным думать, он воспринимал мир таким, каким тот и был. И тем не менее…

— Хорошо, — согласился он. — Я его ненавидел. И считал, что тебе лучше держаться от него подальше, Конни.

— Он стоил двух таких, как ты!

— Может, так оно и было. Признаю. И все же считаю, что без него тебе будет куда лучше.

Настроение у Констанс изменилось.

— Он был тупым глупым дурачком, — с силой сказала она. Кресло издавало отчаянный скрип. — Почему он не сказал, что у него столько денег? Почему он не пришел к папе и не рассказал? Почему он заставил папу (и меня!) думать, что он… Фред?

— Да?

— Ты считаешь, что папа убил его?

— Тс-с-с!

На трех высоких французских окнах, таких же, как в гостиной, красовались лишь легкие белые шторы, которые трудно было назвать портьерами; они практически не мешали пробиваться в комнату свету звездного неба.

Уткнувшись в штору, Барлоу видел, что констебль Уимс по-прежнему расхаживает по дорожке, и слышал слабый скрип гравия.

— Нас же не могут подслушать? — испуганным шепотом спросила Констанс.

— Нет, если ты не будешь орать.

— Так как? Ты думаешь, что это сделал папа?

— Послушай, Конни. Ты мне доверяешь?

В полумраке было видно, как она вытаращила глаза.

— Естественно.

— Тогда ты должна понять… — он говорил тихо, но отчетливо, — единственное, что спасает твоего отца от немедленного ареста, — это сила его личности, его непререкаемая уверенность, что все его слова воспринимаются как божественное откровение. Это ты понимаешь?

— Я…

— Он буквально загипнотизировал того констебля. Частично под воздействием его личности находится и Грэхем. В данный момент, слава богу, удача на его стороне. Я имею в виду сообщение о богатстве Морелла, о котором никто не подозревал. Ты была свидетельницей, как он мгновенно оценил ситуацию и выжал из нее все, что только можно. Я не могу не восхищаться тем, как он, не моргнув глазом, идет по тонкому льду. Он может сказать Грэхему: «Я небогатый человек, и порой мне приходится жить не по доходам. И неужели вы можете предположить, что я способен застрелить преданного поклонника дочери, готового предоставить ей всю роскошь, которую она пожелает?»

Глаза Констанс снова наполнились слезами, и она с истерической настойчивостью стала раскачиваться в кресле.

— Мне очень жаль. Прости! Но ты должна все это осознать, чтобы у тебя хватило сил помочь ему. Подтвердить все, что он говорит.

— Значит, ты все же думаешь, что это дело рук отца!

— Я думаю, его могут арестовать. То есть я сказал — могут. Когда начнут разбираться в его истории, как он стоял на кухне, открывая банку с аспарагусами в то время, как в гостиной застрелили Морелла, могут возникнуть сложности. Неужели ты не видишь всех накладок? — Голос у него был мрачным. — Нет, скорее всего, тебе это не под силу.

— Я не т-так умна, как некоторые.

— Давай не будем ссориться, Конни.

— Убирайся! Ты и его ненавидишь!

— Я далек от этого, — сказал Барлоу с такой страстностью, которую не хотел бы демонстрировать. Он придержал коленом кресло, и оно перестало раскачиваться. Взявшись за подлокотники, Фред склонился над Констанс. Стоя под равнодушным светом звезд, он понял, что должен все объяснить ей до мельчайших подробностей. — Послушай меня. Мы с твоим отцом всегда придерживались противоположных взглядов на истолкование законов. Он великий человек. Он дал мне гораздо больше того, на что я рассчитывал. Но он не мог научить меня презирать несчастных, изуродованных и забитых людей, которые не могут сопротивляться, ибо они необразованны и не могут найти слов, чтобы объяснить свои действия. Как Липиатт. Ты помнишь его лицо, когда был вынесен приговор?

Он чувствовал, как Констанс напряглась, и слышал тиканье часиков на ее запястье.

— Конни, я ненавижу эту самодовольную ограниченность. Я ненавижу их равнодушные глаза. Я ненавижу их изречения, которые гласят: «Мотивы поступков данного человека не имеют значения. То ли он украл потому, что был голоден, то ли убил потому, что был доведен до отчаяния, но тем не менее он должен быть осужден». Я хочу выигрывать дело в честной борьбе и иметь право сказать: «Мотивы поступков данного человека имеют значение. Он украл потому, что был голоден, или убил потому, что был доведен до отчаяния, но тем не менее, видит Бог, он может претендовать на свободу».

— Фред Барлоу, — сказала Констанс, — ради всех святых, о чем ты ведешь речь?

Он убрал колено с кромки кресла и выпрямился. Неизменное чувство здравого смысла подействовало на него как ушат холодной воды и, как всегда, заставило устыдиться самого себя. Как правило, он умел держать себя в руках. Но этим вечером он оказался в дурацком положении.

— Прости, — сказал он обычным голосом и засмеялся. — Эта ситуация оказала на нас некоторое эмоциональное воз действие. Пожалуй, мне пора браться за дело, вот и все.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что собираюсь помочь твоему отцу. Боюсь лишь, что он ни от кого не примет помощи, а это, поверь мне, Конни, очень плохо.

— Почему?

— Он считает, что не может допустить ошибку.

На дороге блеснул свет фар, и по другую сторону ворот бунгало появилась машина. Но фоне неба возникли силуэты приехавших, и Барлоу прикинул, что это, скорее всего, фотограф и дактилоскопист из Эксетера. Он глянул на светящийся циферблат часиков Констанс и отметил, что сейчас двадцать пять минут десятого.

— И вот что ты должна делать, моя дорогая — я ясно выражаюсь? — крепко держать нервы в узде и подтверждать его рассказ, что вы знали о финансовом состоянии Морелла. В этом заключаются твои обязанности, и старайся как можно лучше исполнять их — иначе тебе не быть дочерью своего отца. А теперь слушай — я расскажу тебе, что еще ты должна сказать.

Пока он четко внушал ей указания и проверял, хорошо ли она их усвоила, кресло, поскрипывая, качалось взад и вперед.

Но когда Констанс сама заговорила, у нее был тихий, преисполненный боли голос.

— Ты не ответил на мой вопрос, Фред. Ты считаешь, что это сделал папа?

— Откровенно говоря, я не думал на эту тему.

Снова скрипнуло кресло.

— Фред!

— Да?

— Я знаю, что это сделал он.