Онлайн чтение книги Годы в огне
ГЛАВА 6. ПЕРЕД ПРЫЖКОМ

Кончался июнь 1919 года, впереди был, как ждали, самый жаркий месяц года, и все в 5-й армии понимали: речь не только и не столько о погоде, сколько о пекле схваток.

В дивизиях и полках знали указание Ленина, посланное членам Реввоенсовета Восточного фронта месяц назад: «Если мы до зимы не завоюем Урала, то я считаю гибель революции неизбежной. Напрягите все силы». Значит, армии предстояло штурмовать Уральский хребет, взять Златоуст и Челябинск, и тогда уже, выйдя на Сибирскую равнину, добивать Колчака.

Дело осложнялось тем, что весь июнь с фронта убывали на юг, запад и под Питер, где обозначилось ухудшение обстановки, дивизии, кавалерийские и стрелковые бригады.

Левый фланг 5-й армии еще продолжал, оставив Бирск за спиной, пробиваться на северо-восток в надежде смять войска генерала Гайды, когда в штадив-26 неожиданно, не предупредив ни начальника дивизии, ни комиссара, приехали на автомобилях Тухачевский и член РВС-5 Иван Никитович Смирнов.

Командарм и начдив были ровесники, каждому из них исполнилось двадцать шесть лет, оба прошли кровавую школу мировой войны, оба без сожаления расстались с погонами офицеров и перешли на сторону революции.

Увидев командующего, вслед за которым из автомобиля вышел член Реввоенсовета Смирнов, Эйхе и комиссар дивизии Гончаров поспешили навстречу нечаянному начальству.

Две бригады соединения уже более недели стояли на западных берегах Уфы, в районе Бирского тракта. Полки отдохнули и ждали с нетерпением, чем кончатся бои на стыке 5-й и 2-й армий. Даже частичная победа там позволила бы Эйхе немедля двинуться на восток. Начдив не раз сообщал штарму, что «войска охотно стремятся переменить крыши», то есть рвутся в бой. Несложно было предположить, что внезапный визит связан с наступлением, но ведь приказ об этом можно было передать по связи. Или здесь что-то иное?

Командарм был задумчив больше обычного. На его красивом лице, в глубине огромных серо-голубых глаз лежала тень усталости и сильного душевного напряжения.

— Здравствуйте, товарищ Эйхе… Здравствуйте, товарищ Гончаров… — сказал Тухачевский, пожимая краскомам руки и проходя вслед за ними в штабной дом.

Отказавшись от обеда, предложенного комиссаром, командарм расстелил на столе карту, вынутую из планшета, и попросил вызвать начальника штаба Белицкого. Когда тот пришел, Михаил Николаевич очертил участок карты в центре, сказал:

— Наше предстоящее наступление не секрет ни для красных, ни для белых. Потому окиньте мысленным взором гигантскую панораму Урала, и пусть возникнут в своей физической ощутимости горы, и реки, и тайга, и тропы ее зверей.

Исполнив совет, вы увидите впереди исполинское ожерелье, в коем бусы заменены сопками, «шишками» и «буграми». Две нитки ожерелья могуче легли на грудь края, обняв с юга и юго-востока плоскую Уфимскую возвышенность.

На севере дыбится кряж Каратау, а параллельно ему и чуть ниже глухо звенят цепи Воробьиных гор. Еще южнее горбятся Аджигардак, Симские и Березовые «бугры».

Восточнее долины Сима горы медленно поворачивают гранитную грудь на северо-восток.

Ближайшая наша цель — прыжок через Уфу. А после реки? Как идти дальше? Как одолеть кряжи?

Тухачевский внимательно, одного за другим, оглядел краскомов, сказал:

— Подумаем, как обеспечить прорыв? Я говорю «подумаем», ибо очевидно: очищать Урал от Колчака придется главным образом 5-й армии. Мы впереди и в центре фронта, перед нами Аша, Златоуст, Челябинск, а далее — Омск, Красноярск, Иркутск, океан.

Я отмечаю: у нас меньше сил, чем у генерала Ханжина. Совсем недавно, как вы знаете, мы отправили на юг и в Питер три дивизии и шесть бригад. Не исключено, что придется отдавать еще.

— А что же обещают нам? — огорченно спросил Белицкий.

— Нам?.. Маршевые пополнения весьма скудны, и полагать, что мы значительно приумножим число штыков и сабель, — не следует.

— В подобных обстоятельствах, — вступил в разговор Смирнов, — обычным способом много не навоюешь. Надо обмануть, перехитрить врага, оставить его в дураках. Впрочем, во все времена такие задачи были одной из главных целей полководцев и войск, о чем не хуже красных знают и белые.

Тухачевский согласно кивнул головой и продолжал:

— Итак, перед нами проблема главного удара. Ее решение прежде всего зависит от дорог.

Взгляните еще раз на карту. После прыжка через реку Уфу мы должны протаранить мощь белой обороны, вросшей в скалы и тайгу Уральского хребта. Или отыскать обходной путь.

О чем же говорят нам топографы и местные жители? Все источники свидетельствуют: приближаясь к хребту, грунтовки обрываются, и через горы переваливают всего четыре дороги: тракт через Верхнеуральск, железная и трактовая дороги через Сулею — Златоуст, грунтовка через Каслинский завод на тот же Златоуст и, наконец, — скверный путь от Нязепетровска и станции Ункурда на Нижний и Верхний Уфалей.

Отбросим сразу Верхнеуральский тракт. Он на крайнем правом фланге, его исходный участок не совпадает с расположением армии, а проходы к северу от железной дороги почти непреодолимы. По ряду причин не годится и путь от Нязепетровска и Ункурды. Касли пока далеки от нас.

Итак, остаются дорога вдоль «чугунки» в центре фронта и Бирский тракт на его левом крыле. Рассмотрим каждый путь.

Тот, кто в мирное время добирался от Уфы до Златоуста поездами, знает: они то с трудом взбираются на кряжи, то стремительно сбегают со скал. Таков рельеф гор. Но ведь мы не собираемся штурмовать хребет в вагонах! И тот, кто решится наступать здесь, обязан тащиться вверх, оплачивая кровью каждый свой шаг. Увы — мы не можем пренебречь и этим направлением! Но здесь, в этом прокрустовом ложе теснин, могут оперировать лишь очень ограниченные силы, отвлекая и сковывая неприятеля.

Казалось бы, Бирский тракт на севере полностью избавлен от этих изъянов. Он спасает нас от штурма кряжей в лоб, он короче железной дороги на пятьдесят — шестьдесят верст, то есть почти на два перехода. Наконец он выводит наступающих на Уфимское плато, в тыл Сахарову, и нависающее положение наших частей даст армии все тактические преимущества над противником.

Но учтем и решающий недостаток тракта: он может быть операционной дорогой, в лучшем случае, для одной дивизии. Да и то штабу придется много часов вести полки в длинной, весьма подверженной ударам колонне. Ибо именно здесь — в этом нет никакого сомнения — нас попытается встретить Колчак.

Тухачевский склонился над картой и некоторое время молча разглядывал ее, будто лишний раз хотел убедиться в точности своих доводов.

— Стало быть, мы условились: тракт годится лишь для десятка полков. На Бирскую дорогу нацелена 27-я дивизия Павлова. Но одних ее сил мало, чтобы обеспечить успех Златоустовской операции. Фронт белых, как вы знаете, держат соединения Каппеля, а за его центром стоит резервный корпус Войцеховского, готовый войти в боевую линию, то есть туда, куда его позовут обстоятельства.

Эйхе, Белицкий, Гончаров все напряженнее вслушивались в слова Тухачевского: командарм пока не сказал ничего о главных силах 26-й дивизии, хотя было ясно, что именно им предназначено то, ради чего он так внезапно приехал сюда.

Михаил Николаевич поднялся из-за стола, медленно прошел по диагонали комнаты, сел.

— Но, надеюсь, вы понимаете, — снова заговорил он, — Иван Никитович и я приехали сюда совсем не для того, чтобы сообщить вам прописи. Мы не можем, как знают все, избежать фронтального выжимания неприятеля в горах, но природа здесь — союзница обороны. Наступление вдоль «чугунки» и по тракту сулит нам кровавые труды и весьма проблематический успех. Но, может, есть еще один, лучший путь?

Тухачевский заключил с совершенной уверенностью:

— Такой путь есть. Это — долина Юрюзани и сама Юрюзань!

Эйхе и Гончаров переглянулись. Белицкий чиркнул спичкой, закурил, чуть приметно пожал плечами: что еще придумал командарм! Это, право, безумие! Даже учебники свидетельствуют: долина Юрюзани непроходима, во всяком случае, для больших масс людей, да еще с орудиями, конницей, обозом.

Смирнов хранил молчание, и Эйхе с неудовольствием подумал, что командующий, конечно же, обо всем заранее уговорился с членом РВС.

Тухачевский заметил смущение и настороженность слушателей и сообщил суховато:

— Пока это не приказ — вы вправе спорить.

Но все молчали, не желая торопиться.

— Позвольте обратить ваше внимание на реки фронта. Синие жилки воды испещрили карту. Об Уфе я скажу позже, а теперь взгляните на Сатку, Сим, Катав, Куторку, но особенно пристально — на Ай и Юрюзань. Именно они, эти две последние реки, впадают в Уфу и, следовательно, могут вывести нас, против течения, на Уфимское плато.

Но Ай слишком далек от главных армейских сил и весьма петляет.

Остается Юрюзань. Совершите, пожалуйста, мысленное путешествие по реке. Вы видите: ее исток в глуби Южного Урала, севернее массива Ямантау. Оттуда река, сломя голову, несется на запад, то опускаясь к югу, то бросаясь в обратном направлении. Дважды, в начале и конце пути, Юрюзань — в глубоких каньонах гор.

Нас интересуют последние сто-сто пятьдесят верст. Ибо здесь, в нижнем течении, река прорезает Уфимское нагорье — важнейшую цель трех дивизий армии.

Именно туда, на плато, покоящееся в бассейнах Уфы, Юрюзани и Ая, обязан ворваться наш левый фланг, чтобы там, на плоском или слабохолмистом рельефе, напасть на тыл Колчака и потрепать его. Но еще важнее следующий этап. Отбрасывая и уничтожая пехотные и казачьи полки на возвышенности, мы круто повернем на юг и, оседлав Самаро-Златоустовскую железную дорогу, отрежем Каппелю единственный путь отступления. Западная армия окажется в котле, и тогда раздавим ее.

Итак, Юрюзань — ключ всей Златоустовской операции. Именно этим ключом армия надеется вскрыть «черный ход» Колчака и ворваться на станции «чугунки».

Эйхе, Белицкий, Гончаров уже давно поняли, что их дивизии предложат сомнительную честь оказаться в роли названного ключа. Надо бы тотчас отказаться, но дисциплина и субординация диктовали им пока блюсти надлежащее молчание.

Тухачевский тоже умолк и несколько секунд прислушивался к стрельбе далеких пушек у берегов Уфы. Наконец произнес:

— Рейд по Юрюзани поручается вашей дивизии.

Взглянул на Эйхе, помедлил, справился:

— Вы желаете возразить, Генрих Христофорович?

— Пока нет. Я хотел бы знать все ваши доводы и потом высказаться по всей идее прорыва.

— Хорошо. Надеюсь, вы изложите свою точку зрения, как всегда, прямо и энергично.

— Я постараюсь.

— Вернемся к Юрюзани. Попытаемся на минуту стать поэтами. Вы слышите, сколько звонких звуков в имени «Юрюзань!» И это не зря. Она — одна из самых стремительных рек России, если не самая быстрая.

Каньон Юрюзани узок, извилист, там всегда полумрак и гул быстрых волн. В тесных и крутых ущельях, поросших зеленью или голых, бьется поток в скалы и островки, и горе тому, кто, решив плыть по местным рекам, забудет о камнях Аргуса, о Трех братьях, Разбойнике, Чертове пальце и многих иных «бойцах».

Я понимаю ваши тревоги. Весь путь — сплошное узкое ущелье, пропасти, завалы, обрывы. Все военные карты всех масштабов не содержат даже намеков на пути сообщения. И двинуть сюда шесть полков с артиллерией и конницей — прыгнуть в неизвестность. Прибавьте отсутствие связи с соседями и тылом. Войска в каньоне вытянутся длинной, многоверстной кишкой, и, если колонну обнаружат раньше времени, батальона может хватить, чтоб закупорить вам путь.

Командарм бросил взгляд на сосредоточенные лица краскомов и вдруг повеселел.

— Но все дело в том, что батальону неоткуда взяться. Юрюзань не прикрыта белыми. И это несложно понять. Ни Каппель, ни Войцеховский, ни, тем более, Колчак, как видим, не допускают мысли, что мы способны одолеть Каратау, поборов бездорожье горной реки.

Тухачевский достал из нагрудного кармана гимнастерки листки каких-то цифровых расчетов, положил их перед собой.

— Допустим — худшее. Белые не исключают нашего прорыва по каньону. Но многие генералы, привыкшие мыслить окаменевшими категориями, полагают: мы, в этом случае, осилим сто двадцать-сто пятьдесят верст за неделю, ну, скажем, за пять дней.

Вот эта надежда на то, что мы не пойдем по Юрюзани, или на то, что пойдя будем тащиться без дороги неделю, и белые успеют обнаружить и закупорить нас, — трагическая ошибка Колчака. И грешно не использовать ее во вред адмиралу.

Эйхе спросил:

— На чем основана уверенность, будто на реке нет засады?

— Мы проверили все, что следовало проверить, Генрих Христофорович, — тотчас отозвался командарм. — Опасения рассеяны армейской и агентурной разведкой.

Он помедлил.

— Единственная, впрочем, не слишком серьезная опасность — белые шайки. Кулаки, казачья верхушка, возможно, попытаются потрепать или попугать вас в пути. Это десятки или сотня штыков. Вам надлежит смести их со своего пути.

Эйхе согласно качнул головой.

— Это убедительно.

— Я не помянул пока весьма существенное соображение, — снова заговорил Тухачевский, раскладывая в каком-то, известном ему порядке листки с цифрами. — Штарм, готовясь к рейду, подсчитал: адмирал, даже узнав о красном марше, может перебросить войска к Юрюзани лишь за три с половиной-четыре дня. Я говорю о том количестве войск, которое способно вас остановить.

Вы понимаете, что из этого следует. Весь успех рейда — в его фантастической быстроте. Вы должны выйти на плато с непостижимой скоростью — максимум за трое суток. А это значит: шагать день и ночь. Нет, это не оборот из области изящной словесности, — ночлегов — увы! — не будет. Час-другой вздремнуть на большом привале да остудить ноги в реке — вот и все, что можно себе позволить.

Такова задача в общих чертах, наш главный секрет, который штарм не мог доверить ни провода́м, ни специальному командиру связи. Теперь я хотел бы выслушать ваше мнение, Генрих Христофорович.

— Ну, что ж, — после недолгого молчания отозвался начдив, — если это приказ, я исполню его. Однако хочу обратить внимание на следующее. Моя дивизия не имеет никакого касательства к горным войскам. У нас нет даже самого малого: вьючной артиллерии.

Далее. В долине ни дорог, ни мостов, ни обзора. От устья Юрюзани до ручья Кошелевки весь путь — глухое, безлюдное дефиле. Означенные на самых крупных картах редкие населенные пункты — это хуторки лесных рабочих в пять, от силы десять дворов. Там не сумеет разместиться даже лазарет.

Нам придется шагать, тащить пушки и коней сто двадцать, а то и сто пятьдесят верст. Но ведь даже на равнинной дороге не одолеть такой путь за трое суток! Фантастика!

— Нет, не фантастика, — возразил Тухачевский. — Главный повод для беспокойства — дороги, и позвольте вам доложить следующее. Идея разбить противника левосторонним ударом армии родилась не вчера и не сегодня. Она представлялась мне раньше, как и теперь, весьма заманчивой. И прежде, чем принять решение, — и я, и штаб должны были убедиться: по Юрюзани можно пройти.

Мы кропотливо и по крупицам собирали сведения о реке. Карты — картами, однако местные охотники и старожилы могли осветить нам долину детальнее и точнее карт. И вот что мы узнали из бесед. Все уральцы, ходившие по Юрюзани, утверждают в один голос: вдоль реки змеится пешеходная тропа, выбитая поколеньями бурлаков…

— Бурлаков? — удивился Белицкий.

— Да, волок плотов и барок. Далее. Старожилы утверждают, что грунт дна везде крепкий, глубина около берега не превышает половины аршина, и на крайний случай артиллерия может проехать по дну.

— Хорошо. Дивизия пойдет по Юрюзани, — произнес Эйхе, хмурясь и покусывая тонкие губы. — Однако я настаиваю на следующем. Дайте проводников и радиостанцию. Наши вожатые должны знать Юрюзань собственными ногами, а не из учебников географии. Реввоенсовет обязан взять на себя ответственность за боеприпасы и продовольствие для полков рейда. Мы отрываемся от армейских баз и сами себя в глуши ничем обеспечить не сумеем. В ущельях реки, как известно, нет ни промежуточных баз снабжения, ни санитарных, ни этапных пунктов.

Начдив помолчал, потер усы, погрыз холодную трубку.

— Мы выйдем на возвышенность, пожалуй, в районе Ахунова и Насибаша — и я хотел бы знать: где противник и сколько его?

— Хорошо, товарищ Эйхе, — кивнул командарм, — главные ваши просьбы разумны, и мы выполним их. Кое-что уже сделано: патроны, снаряды, продовольствие получите нынче вечером. Что же касается проводников, то в полках — сотни уральцев, в том числе уроженцев тех мест, по каким течет Юрюзань. Поищите — и вы найдете людей, знающих глухую, западную часть реки.

Тухачевский повернулся к Белицкому.

— А что скажете вы, Марк Семенович?

Наштадив бросил взгляд на карту командарма, в средней части которой желтело изображение Каратау, сказал:

— Сама по себе идея проникнуть в тыл неприятеля через «черный ход» не вызывает, конечно, возражений. Напротив, рейд сулит выгоды, которые сейчас трудно поддаются учету. Значит, обсуждать следует не замысел, а способы его претворения в жизнь.

По Юрюзани пойдет колонна длиной в двадцать верст. Она отправится в глушь каньона без походного охранения и специальных инженерных частей. Это немалый риск, все надо продумать до мелочей, и я хотел бы знать, сколько нам надо на подготовку?

Выслушав ответ Тухачевского, Белицкий усмехнулся и покачал головой.

— Немного, особенно если иметь в виду, что это, может, единственная в своем роде операция гражданской войны.

— Позвольте вас в этом случае, — заговорил командарм, — подкрепить рядом соображений в пользу плана. Рассмотрим прежде всего положение белых. Еще и еще раз оценим их позиции.

Итак, о чем говорят факты? На важнейшем, кратчайшем и опаснейшем для Колчака направлении — Бирском тракте на Златоуст — поставлен самый слабый в Западной армии Уральский корпус. Напротив, сильнейшее соединение адмирала — Уфимский корпус — выведен в глубокий резерв и пребывает в пяти переходах от линии боя. Именно в глубине Уфимской возвышенности расквартированы и пополняются 4-я и 12-я пехотные дивизии и печально известная Ижевская бригада генерала Молчанова.

Чем же заняты главные силы Западной армии? Да ничем. Корпус Каппеля и 8-я Камская дивизия из Уфимского корпуса бездействуют близ реки Уфы, и это позволило нам снять оттуда две наши дивизии и заменить их всего лишь двумя бригадами — стрелковой и конной.

План Колчака виден невооруженным глазом. Это план обороны. Значит, адмирал заранее отдает инициативу в наши руки. Он, вне сомнения, видит свою задачу в том, чтобы задержать нас у хребта, пользуясь выгодами горных кряжей и дефиле. Выполняя намерение, белый главнокомандующий постарается укрепить Уфимский корпус, подождать резервы из глубоких сибирских тылов, а там уж действовать в зависимости от обстановки.

Подчеркиваю еще раз: это план обороны. Более того — план  п а с с и в н о й  обороны.

Но, может быть, я благодушно настроен? Нет, группировка белых войск не отвечает замыслу энергической защиты. Будь у Колчака такая концепция, он пытался бы возможно большие силы держать у линии фронта, нащупать слабые места наступления (вы знаете: их немало) и атаковать нас, мешая перегруппироваться для решающего удара.

Но, даже обороняясь пассивно, Колчак делает несколько грубых ошибок. Раз уж решено обороняться, следовало оставить на линии фронта тонкий кордон, а основные силы вывести в резерв армии. Тогда, определив направление нашего главного удара, адмирал сумел бы его парировать силами упомянутого резерва. Вместо этого он разбросал войска, скучив их у Аша-Балаши и, вероятно, в районе Тастубы и Дувана… Нет, я не вижу в такой обороне ни ума, ни смысла.

В прямой связи с этим не могу не сказать о преимуществе наших командных кадров перед офицерами Колчака. Действия белых громко свидетельствуют: они не умеют маневрировать глубокими резервами; у них разноголосица, разнобой армейских групп, атаманщина, бонапартизм. Вот всего лишь один, но красочный пример. Сейчас, когда левый фланг Сибирской армии Гайды трещит под давлением наших дивизий, вся Западная армия, находящаяся перед фронтом 26-й и 27-й красных дивизий, блистательно бездействует.

В Красной Армии нет ничего похожего на эту бестолковщину. Здесь твердая, определенная военная система, четкая координация боевых действий, установление ударных фронтов, подталкивание отстающих, жесткая борьба с малейшими признаками партизанщины. Всюду — могучая воля Ленина, и армия дерется за понятные всем труженикам лозунги — «За землю, за фабрики, за лучшую жизнь!»

Далее. Только четверть трехсоттысячной армии неприятеля находится на фронте, остальные три четверти болтаются в тылу.

Настроение противника следует характеризовать как весьма неустойчивое. Войска, потрепанные в предыдущих боях, постоянно оглядываются на малочисленные проходы через Уральский хребет, боясь окружения и удара по своим тылам. В белых дивизиях множество людей, ненавидящих Колчака, не верящих ему. Это, прежде всего, акмолинцы и минусинцы после подавления их восстания. Они массами переходили и переходят к нам, давая все необходимые сведения о своих бывших частях.

Конечно же, на уральца у адмирала еще меньше надежд! Это — особый тип русского человека. Уралец внешне суров, малословен, но он — добрая душа, как всякий сын труда, знающий, почем фунт лиха и насущный кусок хлеба. Его характер выкован беспрестанным трудом, огнем его печей и кузниц, кнутовьем Демидовых и Расторгуевых, каменной горбатой его землей.

К разговору присоединился Смирнов.

— Кстати, не забудьте, товарищи: мы идем теперь по земле башкир, и они требуют от нас уважения и забот, ибо незнание их души, их труда и богов — почва для обид, которых не должно быть. Простите, Михаил Николаевич, я перебил вас. Прошу, продолжайте.

— Напротив, Иван Никитович, Мы вместе постарались нарисовать образ уральца. Теперь, естественно, о коммунистах Урала.

Война — это всегда жертвы, и, к нашей величайшей беде, партийному подполью Урала нанесен ужасный удар. Весной этого года провокатор выдал руководителей челябинских коммунистов, и многих из них зверски казнили в уфимской тюрьме. Такая же трагедия потрясла Екатеринбург. Разумеется, подполье восстановлено, но все же… все же…

У нашей армии, конечно же, прочные связи с партийными людьми края. И потому именно мы не можем допустить ошибки, забыв о классовой стратегии войны. Вот о чем она говорит. Мы толковали с вами о трудностях нашего прорыва вдоль железной дороги Уфа — Златоуст. Но разве можно запамятовать — этот путь идет по славным рабочим местам, где встретят нас любовь и помощь. Не потому ли Каппель то и дело озирается на свой тыл и выделил из корпуса целую дивизию и несколько иноземных отрядов для охраны коммуникаций. Более краткое и удобное направление на плато по Бирскому тракту — увы! — таит для нас известные опасности: здесь, в станицах, немало противников Советской власти.

— Мы учитываем это, — заметил Гончаров.

— Настоятельно обращаю внимание комиссара на следующее обстоятельство, — снова вступил в разговор Смирнов. — Полки будут наступать в глуши отвесных скал Урала, во мраке горной тайги, и только рев зверей и тревогу птиц услышат наши люди на этом многоверстном пути. Нет соседей, нет охранения, и мгла неизвестности впереди, — такое не всем по плечу, и слабые люди могут настроиться на похоронный лад. Это касается в первую очередь новобранцев, и вам поручается, Николай Кузьмич, пояснить бойцам, куда и зачем они идут и ради чего, возможно, принесут жертвы. Ибо дух людей — единственное, что поможет им одолеть каторжную дорогу и частокол вопросов.

Гончаров кивнул головой, молча записал несколько фраз в тетрадку и откинулся на спинку стула.

— Я совершенно уверен, что нам удастся Златоустовская операция, — продолжал командарм, убедившись, что член РВС больше не собирается говорить. — Но для того, чтоб совершился полный успех, вы, Генрих Христофорович, и вы, Марк Семенович, должны вывести свои колонны на плато, а затем — к станциям Кропачево и Мурсалимкино. А начальник 27-й дивизии свои войска — к станции Сулея.

И Тухачевский, и Смирнов видели, что краскомы 26-й дивизии, пожалуй, уже поверили в успех рейда, и все же в их глазах читались сомнения.

И, словно подтверждая эту догадку, Эйхе спросил:

— Как относятся к прорыву по Юрюзани комвост и штафронт?

— Они знают наш план в деталях и верят в него, — ответил командарм. — В десятых числах июня я говорил с товарищем Каменевым по прямому проводу и привел расчеты рейда. Речь шла о реке Уфе, точнее — о том ее участке, где есть ряд полуостровов, способствующих форсированию водной преграды.

Как только дивизии нашего левого фланга перепрыгнут Уфу, начнется наступление по Юрюзани и Бирскому тракту. Конечно же, командующий фронтом испытывает волнение за успех сложного и рискованного марша по долине реки.

Впрочем, его депеша со мной… Одну минуту…

Командарм достал из планшета телеграмму, пробежал глазами ее текст, прочитал главные места вслух:

— Вот… Номер ноль тридцать девяносто один… Из Симбирска…

Спрятав телеграмму в сумку, командарм спросил, есть ли вопросы, и, узнав, что нет, передал начдиву приказ на рейд № 229/Н, требующий от полков «крайнего напряжения сил».

— Я совершенно верю в успех, — повторил он свою мысль, пожимая краскомам руки.

Уже через минуту Тухачевский и Смирнов быстрыми шагами направились к машинам, где ждали шоферы и охрана.

Вскоре за каменистым поворотом дороги растаяли звуки моторов, и Эйхе сказал с легким вздохом:

— Ну, что ж — за работу, товарищи…

* * *

Еще не успела осесть пыль, поднятая автомобилями, на которых уехали Тухачевский и его спутники, а в штаб дивизии начали собираться командиры бригад и полков, комиссары и начальники штабов и служб, снабженцы, врачи.

Офицер мировой войны Эйхе знал окопную и кочевую жизнь действующей армии не по бумажкам. Выпускник Петергофской школы прапорщиков, он с августа пятнадцатого года мотался по дорогам сражений, командуя то пешей разведкой, то пулеметной командой, то взводом пехоты. В конце октября семнадцатого года штабс-капитан Эйхе стал председателем военно-революционного комитета полка.

Короче говоря, Генрих Христофорович понимал и умел выполнять приказы, нравятся они или нет, с той особой напряженной тщательностью, которая отличает фронтовика. Ибо в бою всякая небрежность или равнодушие, как известно, имеют почти всегда один исход — кровь.

Еще молодой коммунист (он вступил в партию в декабре семнадцатого года), Эйхе уже отменно знал силу большевистского слова. Потому, обсудив все военные вопросы, устало кивнул Гончарову:

— Твой черед, Николай Кузьмич.

Комиссар поднялся с места. Сказал:

— Все помнят, какое значение придает Владимир Ильич Уралу. Ленин требует вернуть Республике край до зимы.

В противном случае Красная Россия погибнет, и мы будем отвечать перед историей за ее гибель.

Из этого следует только одно: каждый боец обязан усвоить жесткую истину: он лично, именно лично, отвечает за будущее.

Никаких розовых красок, никакого подслащивания в разговорах с людьми. Весь путь — смертельная опасность, и мы измотаем свои силы до предела, мы будем мечтать о сне, только мечтать. Мы должны вынести и вынесем это, ибо грандиозна цель, указанная нам.

Каждый боец должен подготовить себя к исполнению долга. Смерть или победа, иного нам не дано. Смерть или победа!

Это все, что надо сказать.

— Немедля в части, — распорядился начдив. — Через три дня — рейд.