Онлайн чтение книги Годы в огне
ГЛАВА 9. ПРИГОТОВИТЬСЯ К РУКОПАШНОЙ!

На исходе дня первого июля 1919 года к Эйхе примчался ординарец Путны, рывком осадил коня, чуть не подняв его в стойку, сияя, передал начдиву записку.

Командир полка сообщал: карельцы выходят из ущелья на Уфимское плато. Противник пока не обнаружен. Авангард движется на Ахуново.

Генрих Христофорович прочитал записку вслух, торжествующе взглянул на комиссара, тоже остановившего коня, засмеялся.

— Ну, теперь они у нас пятками закивают!

Гончаров покусал засохший на губах пот, отозвался сдержанно:

— Тешиться после, когда все из ущелья вывинтимся, начдив…

— Будет приказ? Нет? — спросил ординарец, нетерпеливо поеживаясь. Он явно рвался в полк, который вот-вот, судя по всему, начнет лихое важное дело.

— Какой приказ? — проворчал Эйхе. — Действовать по обстановке. Путне виднее.

— Есть «по обстановке!» — почти закричал вестовой, пришпоривая коня. Лошадь его, ощутив жесткие шенкеля хозяина, поплясала на месте, повернула и поспешила на восток.

Ординарец догнал Путну, когда карельцы уже полностью покинули каньон. Даже обозный люд оживленно жмурился, выехав на широкое плоскогорье, где всюду вокруг простор.

Впереди колонны, вслед за головными дозорами, ехала группа краскомов. Командир и комиссар двигались молча, рядом, и Путне казалось, что в ушах звенит от напряжения слуха.

Тут же теперь шагали оба проводника и чекист, как и все, щедро обласканные вечерним солнцем и озорными ветерками возвышенности. За плечами у стариков и Санечки висели винтовки с примкнутыми штыками, — так приказал начдив.

Все чувства полка сейчас были напряжены до крайности: слух и зрение, казалось, ощупывали все вокруг с тщательностью и серьезностью.

Путна полностью, разумеется, понимал все выгоды рейда, ибо прорыв в белый тыл являлся надежным ключом всей Уральской операции Востфронта и штарма-5.

Ныне, на плато, стало совершенно ясно: противник ничего не узнал о красном походе, или узнал ничтожно мало, или узнал слишком поздно. Более того, обстановка свидетельствовала: генералы так и не поверили до сих пор в фантастический юрюзанский рейд! Ну, что ж, небось поверят, когда разгуляется на плоских просторах Уфимских гряд огонь и штык внезапной красной бури!

Но Путна, как и все краскомы, не закрывал глаз и на смертельные опасности рейда. Главная из них — туман фактов, приблизительность сведений, сообщенных разведкой фронта и армии. Надо как можно скорее отыскать ответ на главный вопрос схватки: где, в каких селах, на каком расстоянии от рейда белые полки резерва. Что они знают о красном прорыве? Где Уральская группа генерала Голицына, отступившая от реки Уфы? И тогда уже можно решить для себя: хватит ли сил, чтобы держать генералов в страхе до полной удачи? Две красные бригады против семи белых, вдали от баз, без связи с соседями и армией… Значит, полагаться лишь на себя… А что там все же — севернее и южнее Юрюзани? Удачно ли пробиваются полки Павлова в прокрустовом ложе Бирского тракта? Что творится на Самаро-Златоустовской железной дороге, где в лоб атакует Каппеля группа Гаврилова, то есть 3-я бригада 26-й дивизии и конница Ивана Каширина?

Но еще важнее узнать достоверно, где ближний противник и сколько его?

И не успел еще Витовт Казимирович до конца подумать о том, как увидел две картинки, два события, которые частично были ответом на его последний важнейший вопрос.

С небольшого голого увала комполка рассмотрел северную околицу деревни Ахуново и конника головного дозора, который мчался к своим.

В ста саженях от вершника, хлеставшего коня, увидел Путна марширующий полк. Мозг командира мгновенно сосчитал эти четкие квадраты, это число штыков, заключенное в квадраты шагающих рот, а опыт подсказал Путне, что эти восемьсот белых штыков занимаются строем и, значит, ни о какой беде не помышляют.

И сразу же с громадной скоростью возникли в голове план боя и краткий, как удар штыка, приказ.

Он придержал коня, и ординарцы тихо передали его слова батальонам:

— Марш продолжать. Не стрелять. Ускорить шаг. Приготовиться к рукопашной!..

Пропуская мимо себя взводы, он видел, как люди, совершившие неслыханный рейд, люди, которых валили с ног сон и усталость, как эти гордые герои поднимали головы, и затуманенные глаза их загорались багровым огнем сражения.

Они почти бежали, измученные парни, туда, где маршировал и выполнял ружейные приемы сытый, спокойный, отоспавшийся враг. Бойцы бежали к нему из последних сил, ибо ради этого страшного и завидного мига — нагнать на врага смертного холоду — брели они трое суток без настоящего отдыха и настоящего сна в опасных тисках отвесных скал.

И когда передовые дошли неистовым штурмовым шагом до околицы Ахуново и дальше спешить сомкнутой колонной стало опасно — могли скосить в упор огнем! — Путна поднял над головой руку и резко опустил ее: сигнал атаки!

Все в армии Тухачевского знали: карельцы не кричат «Ура!», этот единственный в своем роде полк наносит штыковые удары молча.

И теперь они бежали в яростной немоте, выставив щетину штыков и сжав пересохшие зубы до боли.

Белые квадраты перестали шагать и глядели в глупом любопытстве, что это там за полчок спешит, не нашли дьяволы другого свободного места для шагистики, надо бы проспаться ихнему полковнику или кто он еще там!

Не дай бог никому видеть на войне удары штыков и жалкие крики перекошенных ртов, и кровь, что хлещет из сабельной раны, и стекленеющие глаза человека, который уже труп. Однако, что же делать, господи, что же делать: не ты, так тебя, и как же иначе защищать великую красную революцию!

Всего лишь минуты тянулся или несся бой врукопашную. Белый полк как водой снесло. Триста с лишним солдат подняли руки.

Почти пятьсот рядовых и офицеров остывали на поле сражения, и это была первая кровь, которую заплатил Колчак за фантастический красный рейд.

У деревенской околицы осадили коней Эйхе и Гончаров, спрыгнули на землю, обняли Путну.

— Главные силы выходят из ущелья, надо прикрыть их, герой! — крикнул начдив. — Здесь не задерживаться, немедля в Мусятово! Там тоже пехотный полк, сообщили мне. Расшиби его или напугай!

И 228-й кинулся в соседнюю деревню, и, терзая испуганного неприятеля, ворвался в Мусятово, и смял, опрокинул, перебил три батальона белых, упокой, господи, слепые и трусливые души их!

А красные полки тем временем выходили и выходили из ущелья на правый берег реки, и пыль от множества колес и сапог клубилась над битой дорогой.

К Эйхе привели пленных, он спросил у фельдфебеля с опаленным, обомлевшим лицом:

— Как же вы, дядя, так несуразно ошиблись? Нас за своих приняли?

— Так что дозвольте доложить, вашбродь, — совсем багровея от усердия, бормотал фельдфебель, — кто же подумать мог? Видели вас, как не видеть, шагает какой-то полчок и шагает. Стало быть, с полевых учений свои идут. А вон оно, что вышло!

Начдив слушал фельдфебеля и кусал колючие усики, хмурил глаза. Триста с лишним пленных! Своих забот не перечесть, а тут сторожи и корми всю эту белую ораву, не могли, дармоеды и трусы, по-людски помереть с винтовкой в руке!

Эйхе и Гончаров пришпорили коней и вернулись к ущелью, из которого все ползла и ползла на возвышенность исполинская колонна полков.

И теперь еще чуть не весь успех рейда зависел от быстроты и дерзости ударов. Эйхе отменно понимал: сведения о прорыве красных уже полетели по проводам и в сумках конных ординарцев к генералам и, конечно же, к Колчаку. И все они уже знают, что Тухачевский у них в тылу, и все уже додумались, что проник на плато не полк, не отряд, а бог уж его знает какой, но непременно циклопический рейд удачливого, как дьявол, врага. Эти слухи были полезны, ибо плодили панику там, в белых полках, но была в них и своя изнанка: напуганный вестями, Колчак немедля бросит на Эйхе все, что есть, а Войцеховский и Каппель, что ни говори, тоже умеют воевать!

27-й дивизии до сих пор нет, нет Павлова, кровного побратима и в горе, и в удачах сеч. Стало быть, он еще лишь пробивается сюда, на плато, с севера, через огонь и колдобоины Бирского тракта, еще лишь рвется на выручку 26-й, обливаясь потом и кровью встречных боев. И у них, у дивизий-сестер, нет никакого контакта, и никто не знает, когда же наконец наступит локтевая связь?

А где собственная третья бригада дивизии, та, что в паре с конницей Ивана Каширина должна подавить белую оборону вдоль чугунки на Златоуст и тем отвлечь на себя силы Каппеля? Ах, конечно же, им не сладко и на севере, и на юге, но ведь должны же были прорваться на плато — и вот нет!

А тут корежься, как береста на огне: со всех сторон неприятель.

И все-таки, черт возьми, простор окрест, и душа бойцов спокойна есть, ибо увидели все: он, Эйхе, вывел полки, куда и хотел, в самый белый тыл, без самых малых даже неожиданностей. И, значит, будет у нас здесь, 26-я дивизия, дело не менее как молодецкое!

Но тут размышления Эйхе прервал Гончаров. Он вдруг ткнул Грозу шпорами и, крикнув начдиву: «За мной!», кинулся под навес скалы.

За ним, еще ничего не понимая, метнулся Эйхе, в тени соскочил с Ворона, покосился на Гончарова: «Что ты?»

Комиссар глазами показал в сторону Ахуново: над деревней, потрескивая, летел военный аэроплан белых. Это был немецкий аппарат «Таубе», что по-русски означает «Голубь», — ничего себе «голубь» — с бомбами и пулеметной турелью!

Однако самолетишка не стрелял и не швырял бомбы, значит — разведка, вот в чем суть!

Начдива не обескуражил этот полет, ибо все понимали, что такое может случиться в любую минуту, и каждый знал, как в таком случае жить.

Будто по знаку волшебной палочки замерла гигантская колонна прорыва. Те полки, что шли еще в тисках каньона, мгновенно притихли в тени скал и деревьев, а те, какие уже выбрались на плато, застыли в балках, оврагах, в зелени рощ. К тому еще прибавить следует: был строжайший приказ — в подобных обстоятельствах не стрелять. Не разберется он там, лопух, наверху: чьи люди? Белые или красные, — на них не написано. А не палят, значит, свои.

«Таубе», и в самом деле, покрутился над Ахуново и Месягутово, побренчал мотором и, заложив вираж, потащился куда-то к Бердяушу, восвояси.

Уже совсем смеркалось, когда Путна прислал очередное донесение. Комполка-228 решил: не стоять в Мусятово, не копить гнева божьего на грешную голову свою, а прорываться немедля в крупное село Насибаш — повоевать еще, пока не разобрались до конца в обстановке белые резервные части. Тем паче, что путь туда — почти отвесно на юг, а значит, ближе к конечной цели рейда — к железке Самара — Златоуст.

И вот там, под Насибашем, как позже выяснилось из рапорта, тяжко пришлось поредевшему полку в рукопашной схватке с пехотной бригадой Колчака. Белые уже много знали о красном прорыве, уже успели вырыть окопы, ощетиниться штыками, пулеметами, пушками трех батарей.

Эйхе и Белицкий быстро перебросили Путне все, что вышло на правобережье: два стрелковых полка и десять орудий.

Ах, как обрадовались красные пушкари, выскочив из ущелья, что наконец-то кругом простор, что села окрест, и знаешь, где враг, и можно его, гада, погреть прямым огнем!

Пушки били часто и залпами, хоть каждый снаряд на счету, — попробуй-ка притащи его, снаряд, сюда по реке за полтораста немыслимых верст!

И не выдержав жестоких ударов орудий и рот, замолкали постепенно стволы белых, — ага, не по зубам вам наши стальные орехи, господа колчаковцы! Не нравится вам, видим, наша наводка впрямую!

А перед самой темью, вновь за эти длинные июльские сутки, пронесся приказ, теперь уже — всем полкам:

— Приготовиться к рукопашной! Патроны жалеть!

Тихо спускалась на Уфимское плоскогорье черная мягкая ночь первого июля 1919 года, ночь удачи, ибо весь рейд выбрался уже на плато, и коли придется помереть здесь, — так в бою, в деле, а не в удавке ущелья, не в тесном твоем гробу, Юрюзань!

Однако краскомам надлежало обдумать каждый свой шаг: не было ни флангов, ни тыла, ни связи, ни коммуникаций; разведка же еще тыкалась во все концы, пытаясь взять пленных, а также расспросить местный народ, где и какой он, неприятель? Все надежды лишь на себя: ближние резервы армии в Бугульме, шутка сказать — четыреста верст!

Но как бы там ни было, наступила ночь, застопорила железный ход полков — и не осталось, кажется, у людей никаких сил после трех суток марша и дня ужасных сражений в крови.

Бригады спали в Насибаше, в Мусятово, в Лаклах, в сельце Урдали, в Калмакларово на западе. Свалились все, кроме служб охранения, понятно, да еще бодрствовали иные краскомы, те, что покрепче. Спали вповалку на полах изб, в сараях и погребах, на сеновалах и полатях без видений и беспокойства, будто убитые, — вот какое прискорбное сравнение на язык подвернулось.

Измученный Насибаш сплошь опоясали посты, еще не зная, что уже обложил дивизию Колчак, — замкнули белые полки круг, тоже кое-что в тактике понимают!

А в той петле врага — шесть полков пехоты, штаб дивизии, два штаба бригад, артиллерия, обозы.

Для тех, кто не хватил войны, — что для них слово — «обозы»? А фронтовик знает: обоз — это подводы для раненых и больных, снаряды, харч, походные кухни и еще многое множество всего! И сказать правду: не самые большие герои, не цвет дивизии управляют этой тысячью лошадей.

Да прибавьте к тому же триста с лишним пленных. Сукины дети, тоже, в случае чего, ежели перемена удач, — ножами и зубами — в затылок, в спину!

Обо всем этом обязаны думать бессонные краскомы 26-й. Обо всем!

Разведка падала с ног, проваливаясь в ночь, и все тревожней, все короче становился ее доклад: неприятель везде! Даже Юрюзанское ущелье успел перекрыть подоспевший сюда по белой тревоге некий казачий полк.

Полевой штаб дивизии поставил свою палатку западнее Насибаша, у маленькой рощи берез. Здесь собрались Эйхе, Гончаров, Белицкий, командир 1-й бригады Ян Петрович Гайлит, комбриг-2 Петр Степанович Мосолов. Под пологом брезента плавал табачный дым, такой плотный, что и карту не разглядишь. Однако и без курева не жить — валятся без него вдоль тела руки и склеиваются глаза, что уж тут объяснять!

— Где Магер? — спросил начдив Белицкого. — Почему, начштаба, я не вижу Магера?

— Неутомимый Магер допрашивает пленных, — доложил Белицкий. — Я позову.

И он отправился в дом на околице, где его помощник по разведке Борис Магер добывал у белых их самые насущные тайны.

Выслушав начальника штаба, разведчик оставил пленных, собрал потребные бумаги, сложил их в планшет и поспешил в штаб.

— Мы тебя слушаем, товарищ, — сказал Эйхе. — Коротко — и главное.

Магер тотчас достал из планшета карту с пометками, сообщил:

— Вот — основное. Мы напоролись здесь на корпус Войцеховского. Потеряв Белую, Колчак отвел его в резерв фронта и поставил на плато, чтоб он пополнился, снарядился и подготовился к боям. Тут, за центром фронта, части корпуса всегда можно бросить на север — к Старо-Сибирскому тракту или на юг — к близкой железной дороге.

— Мы это знали и раньше, Борис.

— Так точно. Но я подтверждаю: знания верны.

Вопросов не последовало, и Магер продолжал:

— Я только что беседовал со штабс-капитаном Зеленцовым из 12-й пехотной дивизии. Он сообщил: белые ждали нас только с тракта и только с железки. Они и теперь полагают: 26-я свалилась к ним с Бирской дороги.

Магер достал из сумки записи допросов, доложил начдиву:

— Мы потрепали 12-ю Сибирскую пехотную дивизию неприятеля. Кроме нее на плато 4-я пехотная и бригада ижевцев.

— Где дивизия Александра Васильевича Павлова и наша Южная группа, Магер?

— Красных, кроме нас, на плато нет. Никто ничего не слышал о них.

— Что говорят пленные офицеры? Что, они полагают, грозит нам?

— Войцеховский уже, похоже, разобрался: перед ним лишь две красные бригады. Отдан приказ: немедля окружить прорыв и уничтожить его. Тотчас, пока мы одни. Подняты по тревоге все штабы и войска в округе.

Эйхе долго и молча разглядывал карту, и краскомам казалось: он дремлет с открытыми глазами. Наконец начдив сказал:

— Главная цель рейда — известна, перехват железки. Мы обязаны взять станцию Кропачево. Но учтем обстановку: ни Павлова, ни Гаврилова пока на плато нет. Одни мы туда не пробьемся: неравны силы. Еще — раненые и пленные. Так что же делать?

Начдив помолчал, добавил:

— Стоять нельзя — задавят. Итак?

— Надо идти на станцию Яхино, — предложил Белицкий. — Это много ближе, чем Кропачево. Всего сорок верст. Мосолов на телегах покроет это расстояние в считанные часы. И еще одна выгода: здесь у нас будут прикрыты фланги, — справа — кряжами и лесами, слева — рекой.

Эйхе повернулся к Гончарову.

— Твое мнение, Николай Кузьмич?

— Марш на Яхино — дельная мысль. Как только перехватим железку, Каппель дрогнет, если не дрогнул уже, узнав о нашем прорыве. Марк Семенович прав. Однако следует подумать, как разорвать окружение. Вот что я предлагаю…

Через четверть часа, не споря, приняли следующий план. Как только дивизия соберется с силами, бригада Яна Гайлита нанесет быстрый, сильный удар прямо на восток, в сторону Сулеи. Задача: отбросить противника, обложившего 26-ю, как можно дальше. Однако гнать с умом, без лишних эмоций. Отбросив белых, погоню пресечь.

Увидев успех Гайлита, Мосолов тотчас переправится на западный берег Юрюзани и бросится на юг, к Яхино. Гайлит без проволочек отправится за ним.

Уставы не советуют в подобных случаях дробить силы, да еще нацеливать их в расходящихся направлениях. Однако и то известно: не для шапки одной голова, иной раз самому подумать положено.

В пользу удара был еще один довод Гончарова: пока не подошли 4-я Уфимская и конные полки корпуса, надо бить 12-ю Сибирскую дивизию и растрепать ее по частям. У нее велики потери, солдатня в панике, так бей недруга, пока он без подмоги!

Ну, хорошо — все решено, можно поспать, надо поспать, бойцы совсем валятся с ног, даже железо, говорят, устает, что же требовать от людей?

Эйхе отдал распоряжения и отпустил краскомов.

Гайлит и Мосолов ушли в свои бригады готовить полки к бою и подремать потом, сколько удастся.

— Ложимся все, — пробормотал Генрих Христофорович, — я даже пальцем пошевелись не могу.

— Да… да… — вяло согласился Гончаров. — И я измотался вроде старого шахтерского коня.

И все же спать не пришлось. Магер то и дело направлял в штадив конных ординарцев и связных противника, перехваченных засадами. Их приводили в палатку растерянных, не понимающих, что случилось и откуда в их тылу красные.

В сумках посыльных были донесения, сводки, приказы, запросы, отчеты штабов и командиров, и краскомы, невзирая на смертельную усталость, с удовольствием читали эти важные документы. Из них вскоре сложилась совершенно ясная общая картина корпуса.

— Сам Войцеховский знает теперь меньше, чем мы, — усмехнулся Гончаров, дочитывая очередную сводку и перенося ее сведения на свою карту. — Ради этого стоит не поспать, Генрих Христофорович!

— Ладно, скоро рассвет, — махнул рукой начдив, — и загремит теперь сабантуй, знатная потасовка, поверь мне.

Это была, конечно, очевидная истина, и каждый понимал — обрушится сейчас на красных белая лавина, огонь на огонь, и штык на штык, и удаль на удаль!

Тяжко и медленно тащился новый день, полный неравного боя, ибо красные жестко берегли патроны и снаряды.

И снова наступила ночь, нервная бессонная ночь в белом капкане Колчака.

Как только небо усыпали звезды, явился к Эйхе с докладом друг начдива Андрей Баткунов.

— Осмелюсь доложить, — прохрипел Баткунов, — все готово к налету на ихнее логово!

— Ну, ни пуха, ни пера, — одобрил Эйхе. — Сделаешь дело — орден на грудь. С богом, Андрей!

Гончаров вопросительно взглянул на Генриха Христофоровича: о чем речь?

— Извини, Николай Кузьмич, — вздохнул тот, — замотался я, позабыл доложить.

И он рассказал комиссару о том, что случилось в 1-й бригаде днем.

Чуть не весь этот день полки Гайлита отбивались штыками от неприятеля, а вечером сами навязали ему рукопашную. Дело сложилось поначалу удачно, Карельский и Петроградский полки пробили немалую брешь в белом кольце и отбросили противника на версту. Но тут, как из-под земли, выскочил Георгиевский батальон и косо пошел на питерцев. Впереди атакующих шествовал офицер в крестах, потом узнали — полковник, фронтовик, казачья кость. Его благородие шел в дело без страха и упрека и — кто бы мог помыслить! — угодил на штык того иконописного мальчишечки из ЧК, как уж он там изловчился — никто не постиг. Верно, рядом с ним бежали, с мальчишкой, проводники, тоже и от них досталось кавалеру.

И снова попятились белые.

Однако не о том речь. Офицера после боя обыскали, взяли планшет, в нем — приказ по 12-й Сибирской дивизии. В бумаге была диспозиция и задачи полков, очень приблизительные сведения о красных и план действий.

Из приказа узнали: полевой штаб Войцеховского — совсем рядом, в десяти верстах, на стыке белых дивизий, в малом башкирском сельце. Ну, как тут удержаться и не потешить себе душу лихим кавалерийским налетом, не наведаться в незваные гости к белому гусю господину Войцеховскому!

С великим трудом насобирали конницу для налета. Отдали Баткунову всю разведку, верховых ординарцев, даже коней штадива, и тех вручили — только дело сделай, Андрей!

Эйхе не зря выбрал в налет Баткунова, комбата 232-го Смоленского полка, которым некогда командовал сам. Фронтовик имел полный Георгиевский бант, был осмотрителен, башковит.

— Возьмешь генерала — удача, нет — не беда, — напутствовал комбата начдив. — Посечь штаб — тоже немалый барыш нашему делу, ибо надолго выронит вожжи управления из рук ихнее благородие!

Сборная эта конница, с бора по сосенке, провалилась в ночь там, где днем питерцы и карельцы проделали брешь в кольце.

Верховые явились из набега явно обескураженные, а Баткунов убивался так, что даже слезы были в его бессонных глазах.

— Ах, не горюй, душа моя Баткунов, — усмехнулся Эйхе, выслушав доклад. — Война, и всякое, сам знаешь, случается в ней.

А вышло вот что. Отряд без всяких препятствий достиг деревеньки и, оставив в овраге коней коноводам, ловко обошел посты неприятеля. К деревенской площади шли сквозь сады и огороды, сливаясь в звездных сумерках с густой листвой.

Все шло хорошо, но поди догадайся, что в одном из садочков тискает дуру девку оборотистый штабной писарек! Зацепили они, молодые, рот за рот, и забыли про все на свете.

Однако вскоре служивый что-то там стал напевать бабенке, бряцал на мандолине, и красные послушали, что поет.

Барышня кокетничала:

— Ах, ласки в глазки! Только все мужчины — плуты.

Писарек божился темновато:

— Лопни мои глаза! Хоть руку прочь по локоть!

Но тут выскочила из-за туч луна, и штабничок чуть не в упор увидел солдат без погон. Он кинул свою кралю на произвол случая и бросился в штаб. Стрелять Баткунов еще загодя не велел, и молодой беляк живо исчез во тьме. И девица тоже растаяла, как в сказке.

Если бы Баткунов точно знал, где штаб, можно было бы и упредить писарька. Однако, пока разбудили местных баб и выведали у них где что, минула четверть часа.

Штабной дом, к которому тотчас кинулись красноармейцы, был пуст и сломан, как яичная скорлупа. Штабники в порыве страха били окна и прыгали в тьму ночи, полагая, что крыльцо уже караулят красные. Так, в мгновение ока улетучился распрекрасный штаб генерала Войцеховского, сто сот болячек ему на голову!

Баткунов, поскрипывая зубами от огорчения, опорожнил открытые сейфы, собрал со столов карты и бумаги — и отправился восвояси.

— Ну, не грусти, Андрей! — пожалел его Эйхе. — Никуда не денется твой Войцеховский! Не нынче, так завтра, не завтра, так через год угодит он в красный капкан. Попомни мое слово.

— Так-то оно — так, — не принимал сострадания Баткунов, — а все же не шашкой побивают, а умом, Генрих!

— Ты привез из налета важные бумаги, друг! — все равно хвалил Баткунова Эйхе. — Оставь их, мы почитаем. И пускай твоя разведка поспит.

Пока Баткунов возвращался в свой полк, а потом пытался заснуть на лежанке, 232-й Смоленский, да и все другие полки рейда отбивались от пушек, штыков и шашек Уфимского корпуса белых.

День этот, третьего июля, тащился тяжко, тупым черепашьим ходом, а потом оказалось — проскочил в черных и багровых красках сплошных атак и набегов, как одна минута.

И снова опустилась на истерзанную уральскую землю, на плоское Уфимское плато, в свежую зелень берез и в бессонницу настороженных станиц прохладная летняя ночь.

Новое утро обласкало всех — и белых, и красных, и коней, и травку в крови, и мелодичный плеск Юрюзани. Но, забегая вперед, следует сказать, что это был самый тяжелый и самый решающий день боев, и не одна красная жизнь сгорела в его лучах.

Ян Гайлит, в согласии с планом, двинулся на восток и нанес тяжелое поражение 15-му и 18-му Оренбургским казачьим полкам. Но тут же на 1-ю бригаду обрушились части пехотных дивизий, и пришлось красным пятиться, а чуть позже снова кидаться в штыки.

И так было много раз в этот день четвертого июля 1919 года.

Но вот карельцы кинулись в новый штурм, и казара отскочила на десять верст, на целых десять верст, истекая кровью и страхом.

И как только стал ясен отход белых, 2-я бригада Мосолова начала марш-бросок на станцию Яхино, на перехват железной дороги и непременно отступающих частей Каппеля. Комбриг-2 вел полки сначала строго на запад, чтобы пересечь Юрюзань, и затем, прикрываясь рекой слева и кряжами и лесами справа, уйти на юг.

Все шло по плану, вполне терпимо, и новгородцы, Старорусский и Сводный полки, быстро продвигались к реке.

Как только Мосолов начал переправу, штаб дивизии выстрелил в небо тремя красными ракетами — сигнал Гайлиту быстро уходить на запад, к своим.

Однако не так это просто — оторваться от неприятеля, который не спускает с тебя глаз.

Арьергарды полков (и с ними тяжелые пулеметы) изо всех сил сдерживали набеги казачья, обнаружившего красный отход. Особо повеселели белые, когда бригада стала сворачиваться в походные колонны, чтобы ускорить марш. Оренбуржцы норовили охватить фланги Гайлита, они неслись по ровной земле, раскручивая клинки, и солнце резко сияло на отточенной стали их шашек.

Красные пулеметные команды отходили перекатами: пока одни тащили свои «максимы» к берегу, другие держали огнем белое казачье.

Ни мостов, ни паромов тут, на Юрюзани, не было, и полки переправлялись через кипящую реку, кто как мог. Большинство шагали по дну, высоко над головой подняв винтовки и подсумки с патронами. Иные проваливались в донные ямы, выскакивали, отплевываясь, на воздух и снова устремлялись к плоскому берегу — скорее! скорее! — пули злобствуют там и тут, и снаряды громоздят взбаламученную красную воду на дыбы.

Иные бойцы плыли саженками на глубине, иные ехали на лодочках рыбаков, на бочках, на плотиках из чего бог послал.

Пулеметы широкой дугой прикрыли переправу, тяжелые пулеметы — главная надежда штадива.

Казаки налетали с гиканьем на молчаливые красные полки, уже посвистывая шашками, но тут враз начинали свой гибельный, ужасающий крик, свою веселую смертную скороговорку стальные «максимы» бригады.

Конечно, белые били из пулеметов тоже, и пушки их не молчали, и падали в воду раненые или мертвые уже красные герои 26-й.

В иную пору казалось, где взять людям столько мощи, и столько мужества, и столько веры в свое дело, чтоб вынести всю злобу убийства, летящего из белых стволов. Но воистину всесильны тело и душа человека, если он знает, человек, зачем его жертвы.

Начдив и комиссар, переправившись на западный берег, пережили много тревоги и трепки нервов. Если у белых хватит ума, то бросят они один или два казачьих полка вплавь через Юрюзань и, зайдя красным в тыл, нанесут смертельный удар. Но, слава богу, упустила казара свой шанс, потеряла зря время.

Юрюзань летела в тесных берегах с бешеной скоростью, вздымала и переворачивала подводы, валила лошадей, душила их хомутами. Между красными полками мчались на запад Юрюзани пленные колчаковцы, проклиная весь свет, адмирала и красного командарма заодно!

И снова спасли дело тяжелые пулеметы Витовта Путны. Это они, орлы лихого Карельского полка, закрыли стальным пологом пуль свои боевые полки.

Весь день лезли белые, норовя вцепиться в затылок красных бригад, но одиннадцать пулеметчиков держали так оборону, будто родил их Урал не из плоти и крови, а из бурой, благодатной навеки руды!

Время сохранило нам имена, славные рыцарские имена, ибо была им по тем временам неслыханная награда — одиннадцать Красных Знамен на грудь!

Запомним их фамилии и пожмем им бесстрашные, благородные руки, если война или старость еще не убили их! Вот они по алфавиту: Андрюшкин Игнатий, Володин Иван, Долшно Августин, Костюнин Василий, Наузин Арсений, Рачев Михаил, Самодуров Михаил, Самодуров Митрофан, Сумашиц Осип, Ушаков Федор и Яшин Василий.

Связанная боем, теряя людей, форсировала реку бригада. Ступив на твердую землю, тотчас повернула фронт: прикрыла переправу своих пулеметных команд.

Казаки пытались одолеть Юрюзань на плечах уходящих бойцов, но голоса красных пулеметов слились в сплошной страшный рев.

Как только пулеметчики достигли берега, Гайлит тотчас кинулся на юг, к заветной станции Яхино, куда уже ушел Мосолов.

Комбриг-1 добрался к стальной колее вечером, уже зная от своей разведки: Мосолов уничтожил или захватил на станции Яхино все мертвое и живое.

Итак, 26-я дивизия выполнила свою задачу — оседлала железную дорогу и прервала движение поездов на одном из самых главных участков — между Вязовой и Кропачево.

Перед ночевкой отыскал начдива неутомимый Магер, доложил, пытаясь разлепить чугунные веки:

— Мы только что подключились к проводам неприятеля. Узнав о нашем прорыве, Каппель приказал: немедля выбираться в Златоуст. Они бегут, начдив! Мчатся, будто за ними черт гонится!