Онлайн чтение книги Горящая колесница
17

На такси они подъехали к тому самому дому, но, поскольку Тамоцу предупредил, что с ногой, как у Хоммы, «по ступенькам не полезешь», злосчастную лестницу прежде всего обошли кругом и посмотрели на неё снизу. Уже этого хватило, чтобы понять, что к чему.

Бетонные ступени нависали сверху почти под прямым углом, создавалась иллюзия того, что они вот-вот тебя раздавят, подобно горному оползню. При этом света почти не было, под ногами — темнота. Перила, вообще-то, были, но крутые ступени к тому же оказались и узкими, так что даже трезвому человеку стоило лишь чуть-чуть оступиться, чтобы потерять равновесие и лететь кувырком до самого низа.

— Такая лестница — готовое орудие убийства, правда? — пробормотала Икуми, зябко поёживаясь. — Мне ещё до этого случая всякий раз, когда мимо проходила, вспоминался «Изгоняющий дьявола»…

— Что это — «Изгоняющий…»?

— А, вы кино не смотрите… — разочарованно протянула женщина.

С торца здания незаметно притулился допотопный лифт, на нём они поднялись на третий этаж. Два нижних этажа дома занимал банк, там этот лифт не останавливался. На полу в кабине постелен был дешёвенький красный ковролин, стены — сплошь исписаны.

Наконец со страшным скрипом, содрогаясь, лифт до брался до третьего этажа. «Если бы не нога, быстрее был бы подняться пешком», — подумал Хомма.

В «Тагава» их уже ждали. Какой-то пожилой человек, завидев Тамоцу, поднялся из-за столика у окна, который стоял как бы «в нише», отделённой от зала ширмами. Это был следователь полицейского управления Уцуномии по имени Сакаи. Быстро же Тамоцу сумел всё организовать!

Когда Хомме случалось по делам выезжать в провинцию, среди местных полицейских ему попадались люди, которые из необъяснимого пиетета перед токийским следователем лебезили и раболепствовали, однако были и такие, кто, наоборот, строптиво пытался ни в чём не уступать и даже верховодить столичной штучкой. К счастью, следователь Сакаи не принадлежал ни к одному, ни к другому типу. Но связано это было не столько с его характером, сколько с внутренней свободой человека, которому, как он выражался, «ещё два месяца — и отставка по выслуге лет». Скорее это следовало бы назвать не свободой, а смирением.

— В общих чертах мне Хонда-кун рассказал про ваше расследование. Закручено лихо…

Все полицейские делятся на два типа. Одни ни за что не допустят, чтобы где-нибудь в баре догадались про их службу, другие же прямо и открыто об этом заявляют (разумеется, при условии, что место выбрано с умом). Детектив Сакаи принадлежал к последним, а бар «Тагава», похоже, был его «околотком». Под рукой у него стояла бутылочка с тёплым сакэ местного производства, и он его смаковал, развалившись в свободной, непринуждённой позе. Ни робости, ни смущения в его голосе не чувствовалось.

— Прежде всего о том, было ли что-то подозрительное в несчастном случае со смертельным исходом, который произошёл с Тосико Сэкинэ. Вас ведь это интересует больше всего?

— Да, именно. Возможна ли версия убийства?

Детектив Сакаи улыбнулся, по лицу побежали мелкие морщинки. Это что же — его метод воздействия на подозреваемого? Никаких угроз: дружески похлопывать человека по плечу, а потом и расколоть…

— Ну, оснований предполагать убийство нет никаких. Это я вам говорю определённо.

— А всё-таки… — начал Тамоцу, придвинувшись к Сакаи поближе.

Следователь попытался его урезонить:

— Я тебе уже говорил не раз: никто не толкал Тосико Сэкинэ с лестницы — это невозможно!

— Невозможно? — переспросил Хомма. — Вы имеете в виду, что этого в принципе нельзя было осуществить? Не то, что убийства не было, поскольку потерпевшая, падая, не издала ни звука?

— Говорю же: убийство нельзя было осуществить! Давайте-ка выйдем отсюда. Так вы скорее поймёте.

Икуми они оставили в зале — холодно да и опасно, — а сами втроём вышли на открытую галерею, тянувшуюся по всему этажу. Эта галерея шириной около метра представляла собой что-то вроде бетонного козырька. Ветер продувал её насквозь. Бетонный навес над головой был изнанкой выдававшейся крыши самого здания.

За спиной у них была дверь бара «Тагава», справа лифт, а слева та самая лестница. Всего на этаже три заведения, бар «Тагава» в центре. Таким образом, справа расположен вход в ещё один бар, а слева — дверь закусочной, из которой, по словам Тамоцу, всегда доносится громкая музыка, поскольку у них танцуют.

Никаких других дверей больше не было видно. Ни подсобки, ни туалета…

— Ну, убедились? — спросил Сакаи не без самодовольства, направляясь в сторону лестницы. — Негде тут спрятаться, и бежать преступнику некуда. Если бы существовал злоумышленник, столкнувший с лестницы Тосико Сэкинэ, у него было бы два способа скрыться с места преступления. Первый — это бежать, спустившись на лифте или по лестнице, второй — как ни в чём не бывало зайти в любое заведение по соседству и сделать вид, что ничего особенного не произошло.

— И оба способа требуют недюжинного проворства и умения притворяться, — пробормотал Хомма.

Сакаи так и лучился улыбкой:

— Так я же говорил! Не под силу это обычному человеку!

Все трое стояли на верхней площадке лестницы. Ближе всего к краю — Сакаи, Тамоцу — позади всех.

На втором этаже тоже была маленькая площадка, не больше половины татами. Передышку можно было сделать только там, а дальше тянулись узкие бетонные ступени и под ними жертву ожидал жёсткий серый дорожный асфальт. Если долго смотреть вниз, тянет бросить что-нибудь. Возникает какая-то оптическая иллюзия, и тебя охватывает такой ужас, что стоит чуть податься вперёд — и сердце выскакивает из груди.

— После того как Тосико-сан упала, с лестницы никто не спускался. Таковы показания твоей жены, Тамоттян. И на верхней площадке лестницы никого не было. Правда, существовала ещё одна возможность: спуститься до площадки на втором этаже, а там уйти через коридоры закрытого уже банка. При этом человек должен был бы бежать очень быстро. Мы эту возможность тоже проверили. Но ведь подумайте сами: это же банк! Кроме сотрудников, никто и не знает, как устроены у них эти входы и выходы, — с жаром убеждал собеседников Сакаи.

Тамоцу молча скрёб затылок.

— А лифт? — спросил Хомма, не сумев при этом удержаться от язвительной улыбки. Взглянув на Сакаи, он заметил, что тот тоже усмехнулся.

— Вы про эту старую развалину?

— Ну да.

— Тосико-сан скатилась с лестницы, Икуми-тян увидела это и закричала, сразу сбежался народ — каким нужно быть артистом, чтобы успеть спуститься на лифте и сбежать, никому не попавшись на глаза! А ведь на улице были и прохожие.

— Ну а если юркнуть в один из ресторанчиков и притвориться обычным клиентом? — Хоть и без прежнего напора, Тамоцу всё ещё стоял на своём.

Следователь Сакаи вальяжно качнул головой в одну, потом в другую сторону:

— В том-то и дело — не сходится. Ни в «Тагава», ни в закусочной ближе к лифту, ни в той, что у лестницы, — он указал на дверь шумной закусочной с танцами, — никто не отлучался и не приходил в момент падения Тосико-сан — таковы показания свидетелей. В каждом из этих заведений есть и туалет, и телефон. Посетителям ни к чему ходить туда-сюда.

Тамоцу взглянул на грубую, но с виду тяжёлую и надёжную дверь закусочной:

— Неужели в таком шуме можно уследить за тем, кто приходит и кто уходит? Сакаи-сан, ведь, когда ваши люди вели там опрос свидетелей, им чего только не наговорили — верно?

Парень, оказывается, был в курсе мельчайших подробностей этого дела, но Сакаи уговаривал его, как капризного ребёнка:

— Всё правильно. Но, Тамоцу-тян, если бы в этой закусочной сидел преступник, столкнувший Тосико-сан, то как бы он проследил, что она выходит из бара «Тагава»? Самое надёжное было бы поджидать всё это время на галерее, но на такого подозрительного человека приходящие и уходящие клиенты обратили бы внимание, и, если бы такое было, кто-нибудь бы непременно запомнил. А раз этого нет и преступник сидел в закусочной, то тогда он не мог бы знать, что Тосико-сан вышла из бара и, громко распевая, шагает по галерее. Ведь внутри ничего не слышно!

Похоже, что до Тамоцу наконец-то дошло. По лицу моментально стало видно, как он замёрз. Он засунул обе руки в карманы.

— Ну а как обстоит дело с алиби её дочери, Сёко Сэкинэ? — спросил Хомма.

— Вообще-то, алиби подтвердилось. Смерть Тосико-сан наступила приблизительно в одиннадцать часов вечера, в это время её дочь находилась на работе, в баре. Есть показания коллег. День был субботний, но бар открыт и в субботу.

— Да, но ведь существует масса уловок, чтобы сфабриковать алиби…

Услышав эту реплику Тамоцу, запущенную в качестве «пробного шара», Хомма и Сакаи невольно переглянулись. Хотя оба промолчали, парень не мог не заметить улыбок на их лицах.

— Тамоттян, дорогой мой, это тебе не кино, не детектив с саспенсом, — сказал Сакаи.

На первый взгляд всё выглядит иначе, но в действительности алиби является веским аргументом не столько для обычных людей, сколько для полиции. Как бы подозрительно ни вёл себя человек, наличие алиби вынуждает следствие исключить его из числа подозреваемых. Начинают искать «настоящего преступника» в другом месте. Но обычные люди мыслят на удивление косно, и если уж запало им в голову, что «такой-то вёл себя подозрительно», они будут с лёгким сердцем твердить, что «алиби, ясное дело, можно как-нибудь организовать». Человек, которого однажды несправедливо обвинили, даже после повторного расследования и судебного оправдания по-прежнему остаётся преступником для соседей и родственников, окружающие его сторонятся. Таковы уж особенности людской психологии. Вот и с научной экспертизой то же самое. Следователь вынужден менять объект подозрения на основании каких-то мельчайших особенностей состава крови, а обычные люди твердят: «Разве можно полагаться на такие пустяки?» — и версия рушится. Вот и Тамоцу: с того момента, как его осенило: «А не Сии-тян ли это сделала?» — он попал в ловушку и перестал видеть что-либо дальше своего носа. По сравнению с такой сомнительной вещью, как алиби, для него гораздо весомее тот факт, что у Сии-тян были проблемы с долгами. Вот почему он всё время об этом думал, страдал и отправился наконец в её квартиру в Кавагути. Он до сегодняшнего дня её подозревал и мучился.

— Ну, пошли, что ли, обратно, а то вдруг там к Икуми пьяный привяжется…

Вняв увещеваниям Сакаи, Тамоцу поплёлся обратно в бар «Тагава». Ночной ветер задувал даже сюда, на такую высоту, — Хомма уже не чувствовал своих ушей, так они замёрзли.

— Теперь я понимаю, почему не было версии убийства, — сказал он.

Хомма с самого начала не предполагал, что Сёко Сэкинэ убила свою мать. Проблема по-прежнему была в другой Сёко.

— Кажется, вы приберегли напоследок что-то ещё? — Следователь Сакаи, похоже, видел его насквозь.

— Да, есть кое-какие личные соображения. Пожалуйста, не держите обиды, но…

— О чём речь! Я ведь тоже всего лишь изложил свои выводы.

— Я слышал от Тамоцу Хонды… Это правда, что вы считаете случай с Тосико Сэкинэ самоубийством?

Сакаи кивнул, да так решительно, что подбородок коснулся шеи. От холодного ветра на глазах у него выступили слёзы.

— Мы ведь расспрашивали женщин, с которыми она работала в школьной столовой, и таких же, как она, постоянных посетителей бара. — Следователь взглянул на серую лестницу, вертикально уходящую вниз. — Тосико-сан один раз, говорят, уже падала с этой лестницы. Ещё до того, как погибла. Гораздо раньше, приблизительно за месяц до происшествия. Тогда она просто села, проехала четыре или пять ступенек, и на том обошлось.

— Кто-то видел это?

— Да. Тогда она, конечно, испугалась и закричала. Человек, который в это время входил в бар, бросился к ней на помощь. — Сакаи отвёл взгляд от лестницы и посмотрел Хомме в глаза. — Тогда Тосико-сан сказала этому человеку так: «Отсюда, оказывается, можно свалиться — и конец!»

Налетел новый порыв ветра, и даже зубы заныли от холода.

— Она тогда была изрядно пьяна, поэтому тот человек на лестнице не принял её слова всерьёз. Но когда я попробовал поговорить с пожилыми женщинами с её работы, они рассказали, что Тосико-сан совсем отчаялась и время от времени высказывала внушающие тревогу мысли, вроде того что ничего хорошего её не ждёт и лучше уж умереть.

— Потеряла надежду…

— Думаю, что правильнее сказать — устала жить в постоянной тревоге. За дочкой бежит дурная слава из-за долгов, и, хотя ей уже к тридцати, она так и не смогла прибиться к постоянному месту. Болтаться по второразрядным закусочным — разве это надёжный заработок? А мать не вечно же будет в добром здравии…

— Когда Тосико Сэкинэ умерла, ей сколько было?

— Пятьдесят девять лет. Если смотреть только на возраст, то это не так и много. Но всё равно, наверное, здоровье уже было не то — сегодня одно, завтра другое… Я-то это хорошо понимаю. — Вероятно, непроизвольно, но Сакаи при этом завёл правую руку за спину и потёр поясницу. — Годы идут, а дальше что? Накоплений нет, и как быть, когда не сможешь больше работать? Всё это, видно и довело её до отчаяния. Я думаю, что, если это чувство становится сильней и сильней, человек может решиться на самоубийство.

— Но завещания-то нет.

На самом деле самоубийцы на удивление часто не оставляют завещания. Хомме это было хорошо известно, но он всё-таки спросил.

Следователь понизил голос, словно сообщал нечто, не подлежащее огласке:

— Так ведь самоубийства, я думаю, по-разному совершаются. Ведь самоубийство — это не только когда человек принял решение и выпил яд или, там, из окна выпрыгнул. Бывает, что человек вот так вот сразу, вмиг решается покончить с собой.

С этими словами Сакаи ни с того ни с сего шагнул к лестнице. Хомма невольно потянулся ухватить его за полу пиджака, но заметил, что следователь крепко держится за перила, и опустил руку.

Сакаи спустился на одну ступеньку. Казалось, что это лишь первая ступень, чтобы постичь то, что чувствовала тогда Тосико Сэкинэ. Потом он устремил взор на серый асфальт дороги:

— Ведь всякий раз, когда Тосико-сан бывала в «Тагава» и напивалась допьяна, ей говорили: «По лестнице спускаться опасно, не надо, не надо», а она всё равно шла по лестнице. Вот я и думаю: может, она надеялась, что если много раз пройдёт по этой лестнице, то когда-нибудь обязательно нога соскользнёт, равновесие нарушится и она сумеет, скатившись до самого низа, разом с этим покончить, а ей этого хотелось!

— Она была так… — Стоило открыть рот, как в горло хлынул холодный воздух. — Она была так одинока?

— Да, думаю, что да, — ответил следователь, не поворачиваясь. Он задом наперёд поднялся по ступеням и вернулся на галерею. — Ведь сами подумайте, она раз за разом спускалась по этой лестнице, пока не умерла. И все, кто бывал в «Тагава», знали, что она пьяная спускается по этой лестнице. И ни один человек не подумал проводить захмелевшую старуху до лифта. Ведь надо же — ни разу никто не поднялся с места и не посадил её в лифт, никто не подумал: «Если ей не помочь, она опять пойдёт на эту лестницу, так уж лучше я сам пойду с ней и провожу». На словах-то все предупреждали: «Опасно, надо спускаться на лифте». Но всё это были только слова.

Сакаи нахмурил свои реденькие брови с седыми волосками. Хотя с губ его не сходила улыбка, глаза были серьёзными.

— Что говорить о других, когда я сам один из завсегдатаев «Тагава» и тоже был щедр лишь на слова. А ведь не раз видел здесь Тосико-сан сидящей у стойки.

Не сговариваясь, они одновременно повернулись к двери бара. Хомме почудилось, что если оглянуться, то непременно увидишь кого-то возле лестницы. Он представил себе привалившуюся к стене фигуру пьяной женщины, представил, как одинокая старая мать падает вниз, — и не решился посмотреть в ту сторону.

Хомма ещё вечером забронировал себе номер в гостинице рядом с вокзалом. У стойки администратора ему передали, что в его отсутствие был телефонный звонок, оставлено сообщение.

Звонок был от Сатору. Сын позвонил в семь часов двадцать пять минут.

Кажется, когда Хомма принёс в номер вещи, было часов шесть? Тогда же он позвонил домой и сообщил номер телефона в гостинице. Потом трубку взял Исака и спросил, можно ли мальчику переночевать у них, — конечно же, Хомма его поблагодарил и почувствовал огромное облегчение.

Когда Хомма позвонил в квартиру Исаки, трубку взял не кто иной, как Сатору:

— Папа? А я ждал, ждал тебя…

Который же час? Хомма взглянул на циферблат, встроенный в изголовье кровати: почти двенадцать.

— Ну, извини, пожалуйста, немного увлёкся разговорами. А что случилось?

— Пап, тут Матико-сэнсэ звонила!

— Кто звонил?

— Матико-сэнсэ.

Это врач, специалист по лечебной физкультуре из Центра реабилитации. Её имя — Матико Китамура. Сначала Сатору называл её «Матико-сэнсэй», но поскольку она видите ли, из Осаки, то попросила его «помочь в сохранении осакского диалекта», на котором сама так и продолжает говорить. Она велела называть её «сэнсэ», а не «сэнсэй».

— И что, она звонила из-за того, что твой папа пропускает процедуры?

— Ну да.

— Так ты до сих пор не спишь, чтобы мне это сообщить?

Сатору, кажется, рассердился:

— Нечего ругать меня по междугороднему телефону, только деньги напрасно тратишь. Это ведь телефон в квартире дяди Исаки.

— Вот дурачок! Это ничего, ведь звонок с моего телефона.

Откуда-то издалека послышалось:

— Ну-ка, ну-ка, сейчас тётя вам наладит связь! — Это Хисаэ взяла трубку.

— Алло!

— Хомма-сан, это вы? Тут такая история, вот послушайте. Всё началось с этого дурацкого прожектора на дурацком бейсбольном поле, которое изображено на той вашей дурацкой фотографии.

— Это тот прожектор, который повёрнут в другую сторону?

— Вот-вот. Непонятная штуковина. Мы сами гадали-гадали, а потом при всяком удобном случае стали спрашивать у людей. Ведь ничего страшного не случится, если рассказывать только это, а сеть разумнее раскидывать пошире, чтобы больше информации собралось. Я права?

— Так, ну и что же?

— Да вы подождите, не спешите, пожалуйста. Так вот. Наш умница Сатору-тян всё время думал только об этом. Даже про уроки забыл, в голове — один этот повёрнутый прожектор.

Послышалось ворчание сына:

— Что вы, тётя, ерунду говорите…

— Ну, бог с ними, с уроками. И что же?

— Ну, позвонила сегодня «Матико-сэнсэ», стала говорить Сатору, что его отец «дезертировал с поля боя». Мол, если не явится в трёхдневный срок — придёт полиция и арестует Но мальчик всё равно даже тогда думал только о прожекторе — возьми да и спроси об этом у Матико. Она же всё-таки в спортивном клубе работает! Он и подумал, что она может в таких вещах разбираться.

Хомма сжал трубку покрепче:

— И что? Она знает?

— Она, оказывается, заявила: «Надо ему — и шёл бы до меня сам, спросил бы». Ну, я, конечно, не ручаюсь, что точно передаю её осакский диалект…

— Так она знает или нет?

— Знает, — решительно заявила Хисаэ — словно огрела его той самой сковородкой. — Хомма-сан, вы меня слышите? Этот прожектор вовсе не повёрнутый! Это мы сами выдумали, что он повёрнутый.

— Что?

— Да-да, прожектор на фото — самый обычный. Такой, как на всех бейсбольных полях страны, ничего особенного. И светит как обычно, и стойки никуда не отвёрнуты.

— Но на фотографии же…

Хисаэ так увлеклась, что перебила его:

— Вот именно, неверный логический посыл! Глядя на эту фотографию, вы сказали: «Дом рядом с бейсбольным полем, потому что виден прожектор». Верно?

— Да, так и сказал. Но это правда!

— Да, но дальше вышла заминка. Вы сказали так: «Поскольку прожектор направлен на дом, значит, он должен освещать территорию за пределами бейсбольного поля. Потому что на бейсбольном поле домов не бывает». Верно?

— Ну сказал. Ведь…

— Вот здесь вы и ошибаетесь!

Опять послышался голос Сатору. Кажется, сын был вне себя от радости. Чтобы перекричать тётю Хисаэ, он громко и отчётливо выпалил:

— Папа, слушай! Матико-сэнсэ мне сказала! В Японии есть только одно бейсбольное поле, на котором дома. Ты слышишь? Прожектор правильно повёрнут! Он светит на поле! Но на поле дома! Прямо на бейсбольном поле!

Хомма был так ошарашен, что лишился дара речи. Во всяком случае, ему было не до смеха.

Судя по тому, с каким жаром Сатору это говорил, он не шутил.

— И Матико-сэнсэ знает, где это странное место?

— Да. Она ведь спортсменка, да ещё сама из Осаки. К тому же она болельщица, с ума сходит по бейсболу.

— Так это в Осаке?

— Ну! Есть, оказывается, такое! Поле, которое не используют. Ты не знал? В сентябре тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года клуб «Дайэй» купил «Нанкайских ястребов» и они все перебрались в Фукуоку, помнишь? Вот поле в Осаке и опустело. Его не стали ломать, так и оставили. Оно и сейчас есть. Там выставки проводят, аукционы подержанных автомобилей, всякое такое. А одна такая выставка называлась «Ярмарка жилья».

— Жилья?

— Недавно, говорят, её опять проводили. Папа, ведь это же выставка домов! Старое бейсбольное поле в Осаке превратили в выставку домов. Вот почему это единственное в Японии место, где на бейсбольном поле — дома. Ты меня слышишь? Дом на твоём поляроидном снимке — образец с выставки!