Онлайн чтение книги Горящая колесница
20

— Ну и что было дальше? Вам удалось осмотреть офис компании?

— Осмотрел, — кивнул Хомма.

Вернувшись из Осаки поздно вечером. Хомма всю ночь стонал и ворочался из-за своего больного колена, a утром позвонил детективу Икари. На этом этапе расследования пора уже было открыть карты, и он поведал Икари все подробности дела. После обеда тот примчался прямо Хомме домой, в Мидзумото. Усевшись в гостиной за низкий столик, прямо напротив Хоммы, он один за другим отправлял окурки в отмытую Исакой до блеска стеклянную пепельницу и время от времени издавал возмущённый рык: «Да что же это делается!»

— И что, действительно такая совершенная система как он говорил?

Сейчас в «Розовой линии» телефонными операторами работают тридцать восемь женщин. С десяти утра и до восьми вечера эти тридцать восемь человек по очереди отвечают на звонки. Все плечом к плечу сидят в офисе — столы рядами…

Увидев это своими глазами, Хомма вспомнил, что похожую картину показывали в телевизионной рекламе. Молодые девушки от двадцати до тридцати пяти лет в одинаковой форме сидят рядком. Все они кажутся красавицами, — возможно, это зависит уже от того, кто смотрит. Когда столько молодых женщин собрано в одном месте, получается что-то вроде эффекта «обмана зрения», картинка плывёт.

— Это только говорится: «телефоны», но оборудование, на котором на самом деле работают эти барышни, похоже скорее на коммутаторы старых телефонных станций, только маленькие. Операции совершают нажатием кнопки. Вместо телефонной трубки у каждой — наушники, а у рта прикреплён маленький микрофон. Такие же микрофоны бывают у певцов, которые поют, двигая рычажки пульта звукозаписи. Перед каждой девушкой — терминал связи, и всякий раз при поступлении заявки от клиента они вводят код и связываются с компьютером.

— Они вводят цифры?

— Да. Поэтому ответ приходит быстро. Очень хорошая система. Она работает с первого января тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года.

До этого на каждом приёмном терминале использовалась более простая система и связь осуществлялась по телефону или по почте. Для учёта клиентов, приёма заказов и отправки товара параллельно использовали старую как мир систему конторских книг. Чтобы всё это объединить в одну систему, которая работает теперь, понадобилось потратить миллионы иен, — так Хомме объяснил Катасэ.

— Январь тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года? — Икари почесал свою толстую шею. — А Кёко Синдзё поступила на работу в апреле того же года?

— Да, судя по записям, двадцатого апреля тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Новая система введена до её появления в фирме. К тому времени как она приступила к работе, новая система уже действовала вовсю.

— А когда Сёко Сэкинэ внесена в базу как клиент фирмы?

В коробке, которую сохранила Нобуко Конно, Хомма обнаружил больничную квитанцию от 7 июля 1988 года, на ней торопливым почерком записан был телефон «Розовой линии». Судя по распечаткам, которые показал Катасэ, 10 июля она позвонила по этому телефону и попросила прислать ей каталог. Выслала свою анкету и сделала первый заказ, в связи с чем получила свой «номер клиента» — это было 25 июля.

— Стало быть, никакого промежутка… — разочарованно протянул Икари и вздохнул.

— К сожалению, никакого… Поэтому Катасэ твёрдо стоит на том, что Кёко не могла украсть данные Сёко Сэкинэ. Он очень горячо её оправдывал.

И всё же каким образом из огромного массива информации о клиентах Кёко выбрала Сёко Сэкинэ? Этот вопрос, похоже, Катасэ считает ключевым, он очень убедительно это пояснял.

— Во всяком случае, канцелярия, ведающая делами внутри самой фирмы, и, в частности, система начисления зарплаты (а именно этим занималась Кёко), и базы данных на товары и покупателей — это совершенно разные вещи, так утверждает Катасэ. Свободного обмена информацией между этими системами нет и не может быть. Он говорит, что лишь специалист по системному управлению мог бы справиться с таким делом. Только человек, обладающий специальными знаниями и особым мастерством.

— Мастерством?

— Иными словами, человек, имеющий к этому дар. Он говорит, что такие люди хорошо знают компьютер, программное обеспечение, владеют техническими навыками.

— Что-то я не пойму… — Икари поморщился, — а эти самые люди с навыками могут вытащить из компьютера любую информацию, какая им нужна? Раз так, разве не могла этого сделать Кёко Синдзё — вдруг у неё тоже был такой дар?

Хомма рассмеялся и покачал головой:

— Если бы так, то и говорить не о чем. Но не тут-то было! Как утверждает Катасэ, она совершенно не разбиралась в компьютерах. Разве что умела играть в компьютерные игры.

— А правду ли он говорит?

— Между ними существовали какие-то отношения. Он говорит, что ничего серьёзного, но я-то вижу, что это не так. Думаю, что со временем я его разговорю и узнаю правду.

— Так ты с ним собираешься встретиться ещё?

— Ну да. Через него проще всего собрать информацию о том периоде, когда Кёко Синдзё работала в «Розовой линии». В таких местах большая текучка кадров, и в фирме осталось сейчас совсем мало сотрудников, которые работали при ней и хорошо её знали. Я попросил Катасэ устроить мне с ними встречу, чтобы расспросить.

— А правильно ли это? — усомнился Икари. — Какое-то подозрительное рвение с его стороны. Может быть, у него свой тайный умысел?

После некоторого раздумья Хомма ответил:

— Я тоже думаю, что он знает больше, чем говорит. Дело тёмное. Но разве побежал бы он за мной, разве показал бы все эти документы, если бы был, скажем, её «сообщником»?

Икари на это только хмыкнул, а Хомма высказал свою догадку:

— Мне кажется, что он был с ней близок, и так или иначе причастен к истории с похищением данных. Сам он в то время, я думаю, не представлял себе в полной мере, для чего ей всё это было нужно. Поэтому сейчас он так перепугался.

— Так ли? — В голосе Икари слышалось сомнение. — Я склонен считать, что Катасэ соучастник. Вплоть до соучастия в убийстве — это тоже следует учитывать.

— Ты имеешь в виду убийство Сёко Сэкинэ?

— Ну, или убийство её матери.

— Кто знает… Но только его удивление при виде фотографии Кёко Синдзё было искренним.

— Это неизвестно.

— Ну допустим. Однако, если рассуждать беспристрастно, он просто не мог не вмешаться в расследование, поскольку отвечает за кадровые вопросы. Ты только подумай! Разве эта история не пахнет дурно? Пропала женщина, другая женщина открыто разгуливает под её именем. Тут и ребёнок заподозрит преступление. А женщина-то служила у них в фирме! И уволилась всего два-три года назад.

Икари покачал головой, а Хомма продолжал:

— А прибавь сюда оживившиеся ныне толки про использование фирмами недозволенных методов учёта клиентов. Для компании, торгующей по заказам и рассылающей товары клиентам на дом, это скандал. Некрасиво выглядит и головная фирма — строительный концерн «Мицутомо». Поэтому Катасэ должен был отнестись ко всему этому серьёзно. Если бы он пустил дело на самотёк и предоставил мне самому разбираться, в компании поползли бы разные слухи — вот чего он боится!

И действительно, когда Хомма покидал офис «Розовой линии», лицо провожавшего его до дверей Катасэ было похоже по цвету на застиранную простыню.

— Вернёмся к разговору о компьютерах. Я хочу сказать, что даже телефонному оператору, который сидит перед монитором, нужны специальные знания, чтобы извлечь информацию и незаметно вынести её за пределы компании. Предположим, человек принёс с собой дискету, чтобы незаметно перебросить на неё данные, — если он будет делать это не в том порядке, как предписано инструкцией, его манипуляции не смогут остаться незамеченными для сидящих рядом коллег.

Икари состроил недовольную гримасу. По правде говоря, он до сих пор не сумел освоить даже пишущую машинку, оснащённую процессором, и говорить о компьютерах при нём было бестактно.

— А человеку, который работает в другом отделе и не имеет отношения к информации о клиентах, тем более трудно её заполучить. Если уж мы об этом заговорили, то так называемое «хакерство», то есть взлом сервера и вход в базу данных, осуществляется через обмен данными с другими компьютерами (конкретно с экспедиционным центром и складом), а там особые линии связи, их телефонные номера не афишируются. Даже если Кёко Синдзё, будучи сотрудницей компании, сумела разузнать номер телефона этого недостаточно. Всё равно что знать секретный код счёта, но не иметь банковской карточки. Так мне Катасэ объяснил. Правда, сравнение тоже какое-то… криминальное.

Лицо Икари сморщилось, будто он вот-вот собирался чихнуть.

— Значит, этот вопрос пока придётся отложить.

— Получается, что так. Остаётся только предположение, что Кёко Синдзё каким-то образом завладела информацией компании «Розовая линия».

— А девушка, вместе с которой она снимала квартиру? Ты с ней встретился?

Хомма покачал головой:

— Как назло, она в отпуске. Её зовут Итики Каори, и она тоже из канцелярии. Сейчас улетела на две недели в Австралию. У меня есть её адрес и телефон.

— Это Катасэ тебе сказал? Может, он врёт?

— Нет, всё в порядке, это правда. Он открыл компьютер и показал мне её адрес в списке сотрудников и график работы — всё точно.

— График, значит, тоже в компьютере… — уныло проговорил Икари. И тут же вскочил, словно его подбросило. — Ой, а у Кёко Синдзё…

— Алиби? — засмеялся Хомма. Но тут же стал серьёзным. — Я попробовал выяснить, где она находилась в момент смерти матери Сёко Сэкинэ, Тосико, которая погибла в Уцуномии около одиннадцати часов вечера двадцать пятого ноября восемьдесят девятого года. Разумеется, я не мог открыть Катасэ истинную причину, по которой меня интересует эта дата, и моё объяснение показалось ему неубедительным, но всё же в компьютер заглянул. Он даже распечатал это для меня!

Хомма сунул бумагу под нос Икари — тоже впился в неё взглядом.

— С восемнадцатого по двадцать шестое ноября тысяча девятьсот восемьдесят девятого года Кёко Синдзё находилась в девятидневном отпуске. Правда, сказано, что по болезни.

Икари присвистнул, а Хомма добавил:

— Кроме того, я уговорил Катасэ показать и его собственный график, якобы на всякий случай, под предлогом того, что они с Кёко были в приятельских отношениях.

— И что там?

— Хотя двадцать пятое ноября — это суббота, он работал, до девяти вечера был в офисе.

— Значит, он к этому отношения не имеет. — Икари был разочарован. — Мне всё-таки кажется, что он с душком, этот парень по имени Катасэ…

— У меня ещё будет случай за ним понаблюдать. Поглядим!

Наконец-то это расплывчатое «дело» стало обретать какие-то очертания. Хомма ухватил кончик тонкой нити, за которую можно потянуть. Теперь важно не спешить.

— До того как Катасэ вечером отвёл меня в офис «Розовой линии», надо было как-то убить время — я гулял.

— А как же нога? — спросил Икари с несвойственной полицейскому серьёзностью.

— Да я так только, ковылял… — засмеялся Хомма. — Осака — странный город. Такое ощущение, что Осака и Токио существуют в разных измерениях. В Осаке ничего не пропадает зря.

— Что не пропадает зря?

— Ну смотри: в Токио, даже в районе Нихонбаси, в самом центре, спина к спине с роскошными офисными зданиями — система «умный дом» и всё такое — стоят уцелевшие купеческие хоромы. В Осаке ничего подобного нет. Если сказано «торговый квартал» — так он и есть торговый, целиком и до последнего уголка. Но при этом тут же, в центре города, стоит перейти улицу, и ты окажешься в злачном районе увеселительных заведений. Кажется, здесь только что произошла стычка якудза…

— Не люблю! Ни блины окономияки не люблю, ни лапшу эту, удон , ни их команду «Тигры Хансин»… Я бы в Осаке не выжил, — заявил Икари ни с того ни с сего.

Хотя вечерний холод пронизывал до костей, Хомма бродил по улицам до самой встречи с Катасэ. По дороге набрёл на так называемый треугольный скверик и решил присесть на каменную скамью, чтобы убить полчасика. Кругом были одни парочки. Пройдёт ещё немного времени, и здесь устроятся на ночлег пьяницы и бездомные — даже из лести не назовёшь этот сквер уютным местечком, и уж тем более красивым. Неужели, чтобы говорить о любви, достаточно воодушевления?

Сидя на скамье, он думал: может, Кёко Синдзё тоже с кем-то сюда приходила? Так же сидела, смотрела на слоняющуюся молодёжь… Прогуливалась по пыльным вечерним мостовым, любовалась неоновыми огнями, переходила улицу между рядами стоящих в пробке автомобилей, бросая взгляд сквозь ветровое стекло.

Неужели и она всё это делала? Доставляло ли ей это радость? Пока Хомма сидел на холодной скамье, подобные мысли не выходили у него из головы.

Но ведь пейзаж — это то, что отражается в чьих-то глазах. Хомма не сможет увидеть Осаку такой, какой её видела Кёко, как бы он ни силился и сколько бы времени этому ни посвятил. А жаль.

— Но ты мне ещё поможешь? — Хомма наклонился и заглянул Икари в лицо.

— Теперь тебе нужны копии посемейного реестра Кёко Синдзё? — усмехнулся приятель.

— Угадал.

— Можно начать с адреса, который указан в её послужном списке из «Розовой линии». Дело пустяковое.

— Только вот…

— Хочешь, чтобы начальство пока ничего не знало? Точно? Сделаю! — Икари кивнул, прижав к груди упрямый подбородок — По правде говоря, сложный случай. Предать всё огласке сейчас — могут запретить дальнейшее расследование. Не то чтобы здесь не было повода возбудить дело, но…

На этот раз Хомма его опередил:

— …Есть более неотложные дела.

— Точно, чёрт возьми!

— Вот потому я хочу ещё немного подготовить почву как частный детектив. — Хомма окинул взглядом лежащие на столе бумаги. — Тела-то нет! Нельзя утверждать, что Сёко Сэкинэ мертва. Так мне и скажут. Вот ведь в чём дело.

— Неужели ты думаешь, что она жива?

— Не шути.

— Вот именно, я тоже считаю, что её убили.

— Ну, в таком случае где тело? Ты бы как поступил?

Икари подскочил на стуле:

— Вот-вот! Я думаю, здесь тоже всё зависит от того, был ли у неё сообщник. Если сообщник мужчина, то он мог и приложить значительные физические усилия. А ведь Сёко Сэкинэ, как ты говорил, была не мелкая?

— Скорее, высокая…

— Значит, женщине в одиночку было бы трудно уничтожить тело. Нужно было бы очень сильно постараться.

— Я думаю, что Кёко Синдзё всё сделала в одиночку, от начала и до конца, — пробурчал Хомма. — Доказательств никаких, но мне так кажется.

Взгляд у неё волевой, у этой Кёко. Никаких сантиментов — как легко она бросила и Курисаку, и этого Катасэ из «Розовой линии»! И как легка на подъём! Такое ощущение, что она — одиночка, во всех смыслах.

Но, в то же время, она потому так легко и сумела превратиться в другого человека, что одиночка, совсем одна. Если бы существовал хоть кто-то, кто посочувствовал бы ей, скрывающейся и убегающей, если был бы рядом этот мужчина, готовый протянуть руку помощи, она едва ли стала бы бросаться именем «Кёко Синдзё». Вместе с близким человеком попыталась бы скрыться под своим собственным именем, как Кёко Синдзё. Ведь имя существует, пока кто-то его помнит, произносит, зовёт. Если бы рядом был человек, который понимал бы её, любил, дорожил ею, Кёко Синдзё ни за что не выкинула бы своё имя, как выкидывают лопнувшую покрышку.

Но это — если имя называют с любовью.

— Так что, не было сообщника?

— Нет.

— Тогда получается…

Икари, кажется, заметил, куда смотрит Хомма. На кухне, в уголке, притулилась аккуратно закрытая крышкой подставка для ножей. Для овощей, для мяса — по порядку были расставлены пять ножей различной, в зависимости от назначения, величины. Их принёс Исака. Как профессиональный повар, он был придирчив в выборе орудий своего труда.

Икари молча смотрел на Хомму, и тот объяснил:

— Это я сам проверю. В библиотеке пороюсь, в газетах привлеку знакомых журналистов. Ведь эта информация попадает не только в Центральное управление полиции.

— Да, такие вещи у нас любят обнародовать. Ходкий товар! — Икари потирал подбородок, словно это помогало ему сохранять самообладание. — Нераскрытые дела по расчленённым останкам, так?

Тамоцу Хонда заявился к ним в Мидзумото на следующий день после обеда. На нём были плотные джинсы в обтяжку (не промокнут, даже если несколько раз прыгнуть в воду), белая рубашка, домашней вязки свитер. Принимая у него твидовый пиджак, чтобы повесить на плечики, Хомма обратил внимание, что запасная пуговица, которую на фабрике обычно пришивают с изнанки, была предусмотрительно срезана. Это всё Икуми — рачительная хозяйка.

Тидзуко тоже так делала. Покупая одежду, она всегда сразу срезала запасные пуговицы и складывала в коробочку — говорила, что иначе портится материя. Поэтому вещи Хоммы легко рассортировать на те, что куплены были при Тидзуко, и те, что появились уже без неё. На всех вещах, купленных после смерти жены, так и остались пришитые с изнанки запасные пуговицы. Срезать эти пуговицы для Хоммы — значит вновь ощутить своё одиночество. Теперь уже ему нетрудно самому готовить, убирать и делать покупки в отсутствие Исаки, а вот отрезать пуговицы почему-то тяжело, он от этого впадает в депрессию.

Тамоцу, похоже, был из тех людей, которые в чужом доме чувствуют себя неуютно: он не находил себе места, пока ему несколько раз не предложили сесть, и ёрзал, ожидая удобного момента, чтобы выложить на стол бумажный пакет, который был у него в руках.

— Вот, это вашему мальчику… — чуть слышно проговорил он.

Хомма принял гостинец, поблагодарил. Это тоже, наверное Икуми его научила. Пакет был фирменный — из известной европейской кондитерской.

Как раз в это время, пообедав у себя дома, пришёл Исака. Хомма и Тамоцу только уселись, а разговор начать не успели так что самое время было познакомить Исаку и Тамоцу.

— Мужчина-домоправитель? — удивился парень.

Исака не без гордости пояснил:

— Даже удивительно, насколько эта профессия подходит мужчине. Я не побоюсь починить электроприборы, легко передвину мебель и вытру пыль в самых дальних уголках. Клиенты очень довольны.

— Клиенты?

— Те, с кем у меня заключён договор. А название «клиенты» — для солидности.

— Вот это да! Расскажу жене — она будет в восторге. — Тамоцу, кажется, и сам был искренне восхищён.

На лице у Исаки было написано недоумение, поэтому Хомма с улыбкой объявил:

— Тамоцу-кун скоро во второй раз станет папашей.

— Мне двадцать восемь!

— Неужели? Молодой папа!

Исака, слегка прикрыв глаза, вдруг поморщился:

— Ведь и Сёко Сэкинэ тоже было двадцать восемь!

А жила совсем иначе…

Он уже говорил о Сёко в прошедшем времени! Тамоцу молча опустил голову.

— Ты когда приехал в Токио?

— Вчера.

Перед отъездом из Уцуномии Хомма посовещался с Тамоцу, и они решили: прежде всего надо на месте собрать всю доступную информацию о Сёко — всё, что происходило до её исчезновения. Потом уже они будут думать о дальнейших шагах.

— Много чего набралось, — сказал парень, открывая сумку.

Исака принёс кофе, пододвинул стул и уселся рядом с Тамоцу.

Тот раскрыл небольшой блокнот:

— Я всё записал, мне Икуми так велела.

— Всё правильно, так и надо.

Тамоцу слегка откашлялся:

— Людям я говорил, что Сии-тян бесследно пропала поэтому многие откликнулись и помогли. Все сначала удивлялись, а потом вроде бы принимали это как должное, как закономерный итог.

Вполне естественная реакция: речь идёт о женщине, работающей в баре, да ещё долги!

— Одна молодая женщина, моя одноклассница, два-три года назад встретила Сёко на вокзале и разговаривала с ней. Говорит, что Сии-тян была одета вызывающе, словно она занимается бог знает чем.

— По времени получается, что она тогда работала в баре «Лахаина».

— Со временем неясность. Якобы встреча состоялась два или три года назад, но она не помнит точно ни числа, ничего. Говорит только, что у неё был при себе пакет с половиной арбуза. Поэтому получается, что дело было летом.

Обычно память у людей так и устроена.

— Она рассказывает, что выглядела Сёко хорошо, была весела. Она только удивилась, что макияж очень яркий. Эта одноклассница тоже слышала всякие сплетни про Сии-тян, поэтому попробовала поинтересоваться: мол, тяжело, наверное, приходится, и всё такое. А та только засмеялась: мол, да, но что поделаешь…

— А что же ей оставалось? — заметил Исака. — Разве приятно встретить одноклассника, когда ты сам споткнулся на жизненном пути!

За этими словами явно стояло что-то личное. Наверное, Исака вспомнил то, что ему самому пришлось пережить.

Тамоцу между тем продолжал:

— Больше всего я рассчитывал что-то узнать в связи с гибелью тёти Тосико, поэтому решил разыскать и расспросить каждого из тех, кто был на похоронах и на поминках. Мне казалось, что это очень важно, но на деле ничего интересного не всплыло. Известно, что за люди собираются обычно по такому поводу — старушечья компания.

Парень расспрашивал их, как выглядела тогда Сёко, показывал фотографию той, другой женщины, выяснял, не видел ли её кто-нибудь.

Траурную церемонию и отпевание не удалось устроить дома — жена домовладельца была против. Поэтому сняли зал в районном Доме народных собраний, это в пяти минутах езды на машине. Сии-тян, как единственной родственнице покойной, трудно было бы справиться в одиночку часть забот взяли на себя члены Комитета местного самоуправления.

Тамоцу отхлебнул кофе и заглянул в свою тетрадку:

— Многие люди говорили, что Сии-тян выглядела на похоронах как человек, который глубоко потрясён, раздавлен горем, — мне и самому так показалось, я вам уже рассказывал. Но были и такие старушенции, которые ворчали насчёт её рыжих волос: как, мол, она могла в такой день!

— Потому что свадьбы и похороны — это самые консервативные мероприятия, — заметил Исака.

— Совершенно верно. И эту женщину с фотографии, ну, ту, что выдаёт себя за Сии-тян, — ни на похоронах, ни на отпевании никто не видел. Если бы явилась какая-то неизвестная особа, это всем бросилось бы в глаза. Кроме того, среди тех, кто принимал и отмечал посетителей, был член квартального Комитета самоуправления. Если бы молодая женщина не из местных даже просто принесла пожертвование, курительные свечи, и то её спросили бы, кто она, кем приходится тётушке Тосико и всё прочее — так что ошибки быть не может.

Хомма кивнул. Пожалуй, информация заслуживает доверия. К тому, что сказал Исака, можно ещё добавить: на свадьбах и похоронах все участники очень бдительны и внимательны.

— И всё-таки представьте, — парень потёр у себя под носом, — был, оказывается, один человек, который видел женщину, выдающую себя за Сии-тян!

Хомма и Исака дружно подались вперёд:

— Неужели правда?

— Точно! — Тамоцу вдруг расхохотался как мальчишка и шлёпнул себя по затылку. — Чего уж там «правда», когда такая ерунда вышла, ведь её видела моя собственная мать!

Хомма широко раскрыл глаза от изумления:

— Твоя мать?

— Да, именно! Да и то, не я у неё выпытал, а, наоборот матушка мне сообщила. Мол, в парикмахерской ей сказали, что приходил следователь, который спрашивал насчёт Сии-тян, так вот….

Тут Хомму осенило. Это же Канаэ Мията! Он ведь оставил в парикмахерской «Салон Л’Ореаль» фотографию Кёко Синдзё — тогда ещё она считалась поддельной Сёко. Канаэ обещала ему поспрашивать в округе насчёт женщины на фотографии.

— Значит, «Салон Л’Ореаль» постарался?

— Вы знали? — На лице у Тамоцу отразилось разочарование. — Матушка туда ходит делать химическую завивку, вот и… Ей показала фотографию Мията-сан, парикмахер. Вообще-то, она обычно всё забывает. Но если что-нибудь не по ней, запомнит, и ещё как. Когда умер отец, сутры у изголовья покойного читал какой-то несолидный, суетливый монах, матери это безмерно досаждало. Поэтому монаха она запомнила вплоть до родинки на шее. Ну а потом тот монах украл деньги прихожан и сбежал с женщиной — громкий был случай… Ах, ну да, я же не о том, извините…

— Нет-нет, всё в порядке. Мы теперь поняли. Ты хотел сказать, что матушка ничего не перепутала и память ей не изменяет.

Парень решительно кивнул:

— Да. Она сказала, что встретила ту женщину, когда выходила как раз из «Салона Л’Ореаль».

— Время? Когда это было?

— Время известно совершенно точно. — Лицо его стало серьёзным, если не сказать торжественным. — Это был поминальный сорок девятый день после кончины тёти Тосико. Матушка сначала не могла определённо назвать число, но потом сверилась с расходной книгой и прочими записями — это было четырнадцатого января тысяча девятьсот девяностого года, воскресенье.

— Так это же опять…

— Удивительно, правда? Но когда я с матерью поговорил, кое-что прояснилось. Ведь родственников-то у Сии-тян нет, а как сиротливо душе покойника, если никто не придёт помянуть! Поэтому все соседи пошли в храм возжечь курительные свечи. У меня тогда была срочная работа которую я никак не мог бросить, и я не пошёл, пошла мать. Она у меня в подобных случаях очень щепетильна и специально решила сделать причёску, перед тем как отправиться на храмовую службу.

Хомма чуть не хлопнул себя по коленке. Ну конечно! В таком случае всё понятно.

— Так вот, мать рассказала, что она сделала себе эту причёску, вышла из парикмахерской — и возле «Виллы Аканэ» увидела молодую женщину. Эта женщина была совсем одна, и матери даже показалось, что она прячется за телеграфный столб, желая остаться незамеченной. Мать к ней подошла и спросила: мол, вы кто? А женщина, похоже, испугалась — ответила что-то несуразное и быстрей-быстрей пошла прочь. Мать это насторожило, и поскольку она не из робких, то бросилась догонять и снова допытываться: мол, кто вы и чего вам нужно? Та вконец растерялась и побежала без оглядки. Но лицо её мать хорошо рассмотрела. Говорит, что красавица, прямо как актриса.

Сдвинув брови, Хомма задумался, пытаясь привести в систему всё, что он услышал от Тамоцу.

Итак, поминальная служба по буддийскому обряду, которую проводят на сорок девятый день, совершена была 14 января 1990 года. Умерла Тосико Сэкинэ 25 ноября 1989 года. Точно сорок девять дней не получается, но они, видно, выбирали время так, чтобы не совпало ни с предновогодней суматохой, ни с самими праздниками, ведь это первое воскресенье после «дней сосны»[11] «Дни сосны» — это первая неделя (раньше две недели) после наступления Нового года, когда у входа в дом ставят кадку с зелёной сосной, символизирующей пожелания счастья и долголетия.. Спустя ещё десять дней Сёко Сэкинэ пошла к адвокату Мидзогути проконсультироваться, может ли она получить деньги по страховке матери. Вероятно, кое-какие сбережения у Тосико Сэкинэ имелись, из них-то и смогла её дочь покрыть расходы на похороны и поминки. Тогда же, вероятно, Сёко Сэкинэ задумалась о судьбе страховых накоплений матери, во всяком случае, ход её мыслей вполне понятен.

И вот тут рядом с Сёко появляется Кёко Синдзё.

Кёко уволилась из «Розовой линии» 31 декабря 1989 года. Вероятно, она постепенно готовилась к тому, чтобы превратиться в Сёко. Вот и приехала в Уцуномию, чтобы разок взглянуть на свою жертву.

— А где проводилась поминальная служба? — спросил Исака.

— В буддийском храме, где потом поместили на хранение урну с прахом.

— Так урну сдали на хранение в храм?

— Да. Не знаю, как сказать… Там были разные обстоятельства, это всё сложно… — То, что Тамоцу нелегко даются эти слова, чувствовалось. — Мать Сии-тян, тётя Тосико, рано потеряла мужа, жизнь у неё была тяжёлая. Никто из семьи не пришёл ей на помощь, и с ребёнком на руках она вынуждена была работать. Вот с этого времени, похоже, и оборвалась её связь с родными.

Пощипывая брови, Исака робко предположил:

— Неужели, когда она погибла, её прах даже не смогли захоронить в могилу мужа?

— Вот именно!

Хомма задумался, а потом произнёс:

— Значит, у мужа тоже не было могилы. Они не могли себе этого позволить, не хватало средств.

Тамоцу кивнул:

— Да, это правда. Муж тёти Сэкинэ был третьим сыном в большой семье, поэтому ему полагалось самому позаботиться о месте на кладбище. Но он умер молодым, когда Сёко ещё была малышкой. На могилу денег не было, вот и…

— О-хо-хо… — вздохнул Исака, — наверное, она просила родных помочь сделать мужу могилу. Скорее всего, она обратилась к семье старшего брата своего мужа. Но с ней обошлись холодно, отказали. Ведь так было?

— Да, верно. Поэтому ничего другого не оставалось, как поместить урну с прахом в буддийский храм, там она и хранилась всё это время. Это делается, надо только платить храму за поминальные службы — не то раз в десять лет, не то раз в пять лет.

В последнее время нередко приходится слышать, что кладбищ не хватает, поскольку цена на землю непомерно высока.

— Вот оно что! Значит, поэтому прах Сэкинэ-сан поместили в храм — туда же, где хранились останки её мужа!

— Да. Сии-тян очень переживала, говорила, что надо скорее сделать родителям могилу, чтобы души их упокоились с миром. Это мать рассказывала. А кто-то, мол, на это заметил: «Смотри, с такими мечтаниями опять долгов не наделай!» Сии-тян расплакалась…

Тамоцу поведал это с горечью. Наверняка если бы он сам был там, то заступился бы.

В этом Исака был с ним солидарен:

— Да уж, лучше бы так-то не говорить человеку…

— А больше ничего не можешь добавить? Кроме твоей матери, никто не встречал эту женщину?

Парень покачал головой:

— Нет, к сожалению. Вот и Мията-сан из парикмахерской тоже сокрушалась, что больше ничего не выяснила…

Однако Хомма считал, что им несказанно повезло. Ведь убийства и кражи происходят с молниеносной быстротой, и даже свидетели тех поразительных случаев, которые потом становятся легендой, не могут подчас дать чётких показаний. А здесь ничего даже и не случилось, просто людей спросили, не встречали ли они молодую женщину, самую обычную, — ну, может быть, немного выделяющуюся красивыми чертами лица. Разве можно было надеяться… И то, что отыскался свидетель, — это редкая удача, а всё благодаря парикмахерской, тому самому «Салону Л’Ореаль».

Сёко Сэкинэ и Кёко Синдзё. Эти две женщины, которых ничто, кроме базы данных «Розовой линии», не связывало, снова оказались рядом, теперь уже в другом месте.

И где — на родине Сёко! В день поминальной службы по её матери!

— По правде говоря, имя женщины, которую мы разыскиваем, теперь известно, — медленно произнёс Хомма, всё ещё пытаясь осмыслить новые факты, о которых сообщил Тамоцу.

У парня перехватило дыхание, лицо его мгновенно приобрело ожесточённое выражение. То, что было лишь версией, оказалось явью, и женщина, назвавшая себя именем Сёко, была не привидение, она была живая, настоящая. Может быть, в глубине души Тамоцу боялся в этом удостовериться.

— И кто она такая? — Нет, не имя он хотел знать в первую очередь. — Кто она? Она знакомая Сии-тян? Сии-тян дружила с ней?

То, чего он всей душой не желал, первым слетело языка. Если бы эта женщина была подругой Сёко, если бы Сёко ей доверяла, насколько же нестерпимо это было бы для Тамоцу! Он едва ли сумел бы сдержать гнев. Вот почему он в первую очередь предположил самое дурное.

— Нет, совсем посторонний человек.

Тамоцу с сосредоточенным лицом выслушал рассказ Хоммы. Иногда он опускал голову и кусал губы. Наверное, так ему было проще справляться с собой.

Когда Хомма закончил рассказ, на некоторое время повисло молчание. Исака стал убирать кофейные чашки, — видно, ему необходимо было чем-то заняться.

— Непостижимо, никогда бы не поверил, — проговорил наконец Тамоцу.

— Ведь Сии-тян жила скромно, верно?

— Верно. Поэтому она пыталась как-то поднять себе настроение, хотя бы бельё красивое купить… Я-то это хорошо понимаю. У нас теперь много денег уходит на ребёнка, и Икуми редко покупает себе одежду. Она тоже говорит: Пусть хоть бельишко будет новенькое…

— Сёко-сан всегда вовремя оплачивала покупки, заказанные через «Розовую линию». Она перечисляла деньги через почтовое отделение. Говорят, она была образцовым клиентом.

— Образцовый клиент… — пробормотал Тамоцу и умолк. Под столом его чёрные от въевшегося в суставы мазута кулаки крепко сжались, готовые раздавить всё, что оказалось бы в их власти. Парень жаждал обрести противника, на которого он мог бы их обрушить. Хомма вдруг впервые это осознал.

Ну а сам он — зачем разыскивает Кёко Синдзё? Просто привычка? Или так уж сложились обстоятельства: сначала пожалел Курисаку, а потом… А может, это любопытство?

Да, пожалуй — с некоторой натяжкой можно сказать, что да, последнее. Любопытство. Он хотел бы её увидеть, эту Кёко Синдзё. А ещё он хотел бы услышать — услышать её голос.

Он хотел бы услышать, что она ответит, когда её спросит, зачем она это сделала.

Хомма уговорил Тамоцу, который остановился в гостинице, переселиться к ним в Мидзумото, причём в тот же вечер. Пока тот ездил за вещами, Хомма привёл в порядок все свои записи и материалы расследования.

Что касается случаев обнаружения неопознанных расчленённых человеческих останков (они обсуждали эту возможность в разговоре с Икари), то после того, как Хомма с утра и до самого обеда проторчал в библиотеке, стало ясно: копий газетной подшивки всё же недостаточно. На этот раз надо было обращаться к специалисту, и Хомма позвонил одному журнальному репортёру, который в прошлом был ему кое-чем обязан.

— В связке с вами, господин Хомма, мне уже случалось напасть на эксклюзивный материал, — ответил репортёр и тут же стал приставать с расспросами, зачем понадобились данные о расчленённых останках.

Хомма довольно бесцеремонно его осадил, но журналист, усмехнувшись, всё-таки согласился помочь:

— Ладно, принимаю предложение. Если вы дадите мне пару деньков, я смогу пошарить в базе данных. Токио и ближайшие префектуры — верно?

— Да. Постойте-ка… Ещё префектуры Яманаси, Нагано и Ниигата, — добавил Хомма.

Он и сам не смог бы объяснить, почему расширил район поиска, но кто знает… Ведь Кёко Синдзё очень осмотрительна. Возможно, она не жалела ног и забралась в самую глушь, чтобы спрятать останки.

После этого Хомма проверил в газетах за соответствующие числа, не было ли информации о несчастном случае — падении с лестницы Тосико Сэкинэ. Эти заметки оказалось на удивление просто найти: из трёх общенациональных газет две про это напечатали. Публикации были в один абзац, но с изложением всех фактов. Сняв копии, Хомма покинул библиотеку.

Опираясь на то, что ему стало известно к настоящему моменту, он попытался выстроить версию, главной подозреваемой была Кёко Синдзё.

Итак, по какой-то причине (скорее всего, чтобы скрыться от преследования) она нуждалась в новых документах. Поступила ли она в «Розовую линию» именно с этой целью или, наоборот, уже после того, как начала там работать поняла, как можно без особого труда украсть чужое имя — пока неясно. Но скорее — первое.

Далее, каким образом ей удалось похитить данные из базы «Розовой линии», которая так тщательно охраняет персональную информацию, касающуюся клиентов? Это тоже пока не ясно. Однако можно допустить, что она использовала для этого Катасэ. Возможно, этим объясняется его необычное поведение.

Во всяком случае, Кёко имела в своём распоряжении данные многих клиентов, но выбрала Сёко Сэкинэ, поскольку по ряду условий она подходила больше других. Назвавшись именем Сёко Сэкинэ в окошке соответствующего районного муниципалитета, она сообщила её персональные данные, похищенные из компьютерной базы, и таким образом смогла заполучить копии регистрационного свидетельства и выписки из посемейного реестра.

После этого Кёко убила мать Сёко Сэкинэ, её единственную родственницу.

Факт убийства, впрочем, пока ещё остаётся под вопросом. По мнению следователя Сакаи, обстоятельства смерти Тосико Сэкинэ позволяют с большой долей вероятности допустить несчастный случай или самоубийство. Однако…

У Хоммы были на этот счёт свои предположения. А что, если в тот вечер, двадцать пятого ноября, Кёко Синдзё под благовидным предлогом выманила Тосико из бара?

«Выманила» — это в переносном смысле, а на самом деле просто назначила встречу. Скажем, где-то недалеко от бара «Тагава». Если известно время встречи, то можно приблизительно вычислить, когда человек выйдет из бара.

После этого она действовала именно таким способом, который следователь Сакаи при недавнем совместном осмотре места преступления счёл неосуществимым. (Мол, если поджидать жертву в таком шумном месте, как закусочная, то пусть даже Тосико вышла бы на балкон, распевая песни, всё равно этого было бы не услышать.)

Но если же время назначено , то всё осуществимо.

Кёко сидела в закусочной по соседству с баром «Тагава». В тот момент, когда Тосико-сан должна была выйти из бара, «Тагава», Кёко тоже вышла на балкон и поджидала её. Подкараулив момент, она столкнула старушку с лестницы, а сама кинулась назад в закусочную. В шумной закусочной, да ещё при наличии танцплощадки, вряд ли можно следить за тем, как входят и выходят посетители.

Предлог для того, чтобы выманить Тосико, следовало придумать совсем простой. Ни в коем случае ничто не должно было заставить Тосико насторожиться, чтобы она вдруг не передумала: мол, не пойду сегодня в «Тагава», лучше дома посижу. Скажем, токийская приятельница Сёко хочет, по её просьбе, кое-что передать матери. В Уцуномию она приезжает поздно вечером, не одна, поэтому времени у неё мало, — может быть, можно встретиться где-нибудь в удобном месте, это не займёт и пяти минут… Что-нибудь в таком роде.

Вот так Кёко устранила Тосико.

Но следует принять во внимание и то, что Сёко Сэкинэ, хоть и жила одна, при всём своём одиночестве могла всё же иметь подруг, поклонников, возлюбленного. А кроме того, если следовать выдвинутой версии, получается, что Кёко заранее должна была знать о том, что одиноко живущая в Уцуномии мать Сёко ходит в бар «Тагава», а также о том, что в этом заведении есть крутая лестница.

Разумеется, подобных сведений не было в базе данных «Розовой линии». Именно поэтому, чтобы получить такого рода информацию, Кёко Синдзё должна была в какой-то мере сблизиться с Сёко Сэкинэ, и, вероятно, она это осуществила в действительности.

Значит, далее Хомма должен отыскать следы этого сближения.

Кёко убила Сёко Сэкинэ, расчленила и уничтожила тело, присвоила себе имя и персональные данные. В качестве Сёко она покинула «Кооператив Кавагути», самовольно оставила работу в баре «Лахаина» и бесследно исчезла. Затем она устроилась на работу в «Офисное оборудование Имаи». Сняла квартиру в квартале Хонан, завела отдельный посемейный реестр и прописалась по новому адресу. Что касается медицинском страховки, пенсионных отчислений и общегражданского социального страхования, то ей удалось совершить все необходимые формальности, но вот трудовая страховка… Обнаружить в квартире полис на имя Сёко Сэкинэ она не сумела. Пришлось сказать на биржу труда, что она впервые нанимается на работу, и ей выписали новое удостоверение.

Потом она познакомилась с Курисакой, и они обручились.

Подозрительно только одно: почему Кёко, превратившаяся в Сёко Сэкинэ, не завела ни одной кредитной карточки до тех пор, пока Курисака не уговорил её сделать это накануне свадьбы. Если бы она завела на пробу хоть одну карточку, то узнала бы о банкротстве Сёко, о котором прежде не подозревала.

Неужели Кёко Синдзё ненавидела кредитки?

Такие люди встречаются, хоть и редко. Не то они боятся, что начнут сорить деньгами, не то видят что-то ненормальное в том, чтобы «жить в кредит». Примерно такие у них доводы. Редкость, конечно, но в общем ничего неестественного в этом нет.

Однако есть ещё одно обстоятельство — наличие того самого поляроидного фото, которое стало единственной зацепкой, позволившей установить личность Кёко.

Зачем она сделала эту фотографию? Почему так бережно хранила её? Может быть, с ней были связаны какие-то дорогие сердцу воспоминания?

Но если так, то это должны быть воспоминания Кёко Синдзё? Той самой Кёко Синдзё, с которой она порвала, которую уничтожила.

Непонятно. По этому поводу никаких предположений так и не возникло. Хомма закрыл свою записную книжку.

После четырёх вернулся домой Сатору, но тут же буркнул:

— Мы с Каттяном договорились… — и снова ушёл.

Когда Исака принялся готовить ужин и в кухне заклубился пар, вернулся Тамоцу с маленькой дорожной сумкой в руке. Вот тут и зазвонил телефон:

— Здесь проживает господин Хомма?

Это был директор компании «Офисное оборудование Имаи». Сказал, что звонит из офиса. Мол, беспокоится, как идёт дело, нашлась ли Сёко Сэкинэ.

Хомма не собирался пока что рассказывать ему всю правду, да и смысла не было.

— Пока не нашли, — только и ответил он, на что директор на другом конце провода вздохнул:

— Миттян тоже очень беспокоится. Да, вот ещё, она кое-что хотела сказать… Я ей дам трубку;

Послышался тоненький голосок:

— Алло? Хомма-сан? Я насчёт того, как называется родственник, если это ребёнок двоюродного брата жены.

— Неужели вы выяснили?

— Нет, не выяснила. — В её голосе звучало искреннее сожаление.

— Нет? Ну, я предполагал, что это нелегко. И вы всё это время выясняли?

— Я с такими делами плохо справляюсь…

— Ну, с этим никто не справился бы.

Миттян немножко приободрилась:

— А Сэкинэ-сан ещё не вернулась?

— Наверное, ей трудно теперь вернуться.

— Курисака-сан в полном отчаянии, да?

— Ну, может быть, для него это будет хорошим уроком.

— А я кое-что вспомнила. Эти двое ведь однажды поссорились!

— Поссорились?

— Да, вот именно! Из-за обручального кольца. Сэкинэ-сан хотела просто колечко, которое ей понравилось, хоть камень и не соответствовал её дню рождения, а Курисака-сан не соглашался. Он говорил, что надо либо камень, соответствующий дню рождения, либо бриллиант, а иначе это не настоящее обручальное кольцо.

«Что ж, похоже на Курисаку, с его упрямством», — горько усмехнулся Хомма, и тут его вдруг осенило:

— Миттян, значит, Сэкинэ-сан говорила, что у неё есть любимый камень? Она мечтала получить только его, хоть он и не соответствовал дню рождения?

— Да-да! Поэтому была ссора.

Прикрыв рукой телефонную трубку, Хомма обернулся к Исаке, который хлопотал на кухне:

— Исака-сан, вы разбираетесь в драгоценных камнях? Знаете, для какого месяца какой камень?

Исака, с половником в руке, захлопал глазами:

— Ну… Как… Знаю то, что и все…

Однако на свой вопрос Хомма получил ответ. После этого он закричал в трубку:

— Миттян, ведь камнем Сэкинэ-сан был сапфир, верно? Его в конце концов она и получила, да?

— Да. Это камень тех, кто рождён в сентябре.

— А если я попробую угадать камень, о котором Сэкинэ-сан мечтала и из-за которого случилась эта ссора?

— А вы разве знаете?

— Я знаю! — произнёс Хомма, чувствуя, как его распирает от гордости, что, вообще-то, было ему не свойственно. — Изумруд, не так ли?

— Вот это да! — закричала Миттян. — Как это вы догадались? Сэкинэ-сан так хотела изумруд! Она говорила, что зелёный цвет ей очень нравится, к тому же этот камень высоко ценится за редкость.

Хомма засмеялся и что-то пробурчал в ответ. «Вся причина в том, что изумруд — майский камень. Кёко Синдзё родилась в мае и хотела, чтобы кольцо было с её камнем. Настоящее обручальное кольцо!»

Из трубки послышался голос Миттян:

— Хомма-сан, когда госпожа Сэкинэ вернётся, передайте ей, пожалуйста, что мы беспокоились о ней — и начальник, и я. Скажите, что мы её очень ждём.

Хомма пообещал, а когда повесил трубку, то впервые на мгновение подумал о Кёко Синдзё с осуждением: они-то ведь действительно ждут её!

В это время раздался страшный грохот, который донёсся из прихожей. Это со всего маха хлопнула входная дверь.

В изумлении Хомма и сидевший рядом с ним Тамоцу дружно бросились в коридор.

Это был Сатору. Распахнув шкафчик, он достал металлическую бейсбольную биту, с которой они с отцом иногда тренировались. Из шкафчика выкатились мячи, посыпались стопки старых газет. Расшвыривая всё это ногами, топча и пиная, сын с битой в руке выскочил назад в прихожую.

— Сатору, ты чего? Зачем тебе бита? — заорал Хомма, но мальчишка, не слушая, понёсся прочь.

— Я его остановлю!

Вместо Хоммы, которому было бы не угнаться за сыном, вслед ринулся Тамоцу — видимо, почувствовал, что случилось что-то неординарное. За ним, придерживая края фартука, бежал Исака. В конце коридора Тамоцу схватил Сатору за руки, но тот продолжал вырываться. Всё лицо его было в слезах и в грязи. Подоспевшие Исака и Хомма переглянулись. Локти и колени мальчика были все в ссадинах, гольфы сползли, и на голени красовался свежий, расплывающийся прямо на глазах синяк.

— Послушай, наконец! Я же сказал: прекрати! Да не маши ты этим! Хватит, ну!

Стоило Тамоцу вынуть из рук Сатору биту, как тот, словно капризный малыш, сел на корточки и съёжился.

— Подрался? — склонился над ним Хомма. — Если подрался, так что же за битой пришёл? Так только трусы поступают. Зачем ты потащил с собой эту штуковину?

Сын плакал и даже не прикрывал лицо руками. Между всхлипываниями он старался что-то выговорить в своё оправдание, но получалось только:

— Скле… Скле…

— Склероз? — точно попугаи, хором повторили Хомма с Исакой.

— Склероз? — изумился Тамоцу.

— Это собака, — отозвался Хомма. — С ним что-то случилось? Ты его нашёл?

Зубы Сатору заскрипели.

— Он погиб!

— Погиб?..

— Это из класса… Тадзаки, гад. Он Склероза… убил! Говорит: выкинул…

— Что ты говоришь-то? — У Исаки сорвался голос. — Это правда? Сатору-тян!

— Правда! Всё-таки мы узнали…

— Поэтому ты подрался?

— Угу, — раздался откуда-то сверху чей-то голос.

Хомма поднял глаза и увидел Каттяна. Это был крупный, толстый мальчишка, но отделали его не хуже, чем Сатору. Лицо — полосатое от грязи и слёз, а на щеке большой порез.

— Гад Тадзаки убил и выкинул нашего Склероза. Мы, как нас дядя Икари научил… Сле-сле-следствие… Вот он и испугался…

— Неправда! — рыдал Сатору. — Он бы сам нам сказал… Даже если бы его не припёрли… Он ведь хвалился!

— Почему он убил собаку? — Исака всё ещё комкал фартук. Даже его круглые щёчки выражали гнев.

— Потому что держать животных в квартире нельзя нарушение правил.

— Но за это же не убивают!

— Он го-го-гово… гово… — От слёз Сатору стал заикаться. — Говорил, раз нарушаете — можно убить, другим будет пример…

— Зверство, — бросил Тамоцу. — И ты с ним дрался? Тогда я на твоей стороне.

Однако ни Сатору, ни Каттян, похоже, уже не хотели больше воевать. Каттян плюхнулся рядом с Сатору и, сидя на корточках, буркнул себе под нос:

— Он сказал: раз хотите собаку, купите особняк.

— Особняк?

— Такой, как у них, свой дом…

— В собственном доме — собаку можно. А когда бедняки из многоэтажек держат псов — это наглость. Неуважение к хозяевам особняков.

Выпалив всё это, Сатору и Каттян заревели в голос. Стоявшие над ними Хомма и Исака снова переглянулись. Сказать тут было нечего.

— Да что же это такое… — пробормотал Тамоцу.

Из-под ноги у него, дребезжа, покатилась железная бита.