Онлайн чтение книги Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого
463

И что ж наприказали в этом Приказе №1? Все поняли по-разному, в каждом полку поступали по-своему, отовсюду текли запросы – как именно понимать? И застонала, жаловалась Военная комиссия, которая всё считалась подчинённой и правительству, и Совету. И, говорят, просто выли цензовые круги. И только военный министр Гучков не снисходил что-либо спросить или возразить, будто его этот Приказ меньше всего касался.

Всё же члены Исполнительного Комитета чувствовали стеснение, что с Приказом перемахнули. Да многие и роптали теперь, что они и не слышали, это без них. А Соколов пустозвонный – нисколько не раскаивался, на него не навалишь, – да у него всё свои какие-то дела, на Исполкоме редко просиживал больше часа кряду, подкалывало его бежать дальше. А сегодня на заседании обсуждали, какое бы дать к Приказу такое пояснение, чтоб не уронить своего прежнего распоряжения, но и немного попятиться. Можно назвать тоже Приказом, уже №2.

Из дебрей возникших кривотолков, отменил ли Совет депутатов армию или армия остаётся, теперь надо было выйти с достоинством, как будто лишь разъясняя дальше. Итак, это будет Приказ опять – войскам Петроградского округа, но и – для сведения рабочим Петрограда. Разъяснить, что солдатские комитеты, да, должны избираться во всех воинских частях, но этим комитетам отнюдь не поручено избирать офицеров (хорошо, что вычеркнули тогда). А комитеты эти – для организации солдат, для общественных нужд и для участия в общеполитической жизни. Вопрос же о выборности военных начальников передан на рассмотрение специальной комиссии. (На самом деле никакой такой комиссии не было, но что иное сказать? А – как быть с выборами офицеров, уже произошедшими во многих полках?) Все же выборы офицеров, до сих пор произведенные? – должны остаться в силе… К тому же Совет и признаёт за солдатскими комитетами право возражения против того или иного офицера. А в общественной и политической жизни солдаты обязаны подчиняться своему выборному органу – ИК Совета рабочих депутатов, как это и указано в Приказе №1. (Так что особенно и извиняться не приходится.) Военным же властям солдаты обязаны подчиняться лишь по военной службе. А чтоб устранить опасность вооружённой контрреволюции – петроградский гарнизон не будет выводиться из города (этим не успели поласкать в Приказе №1), и оружие у петроградских солдат не должно быть отобрано.

Большевики, конечно, зашумели: что это – капитуляция перед Временным правительством, что это – низведение комитетов. Но – далеко они не набирали себе большинства.

Кто же подпишет? Исполнительный Комитет, вообще. Можно заставить подписать и из Военной комиссии. А подпись военного министра? – очень, конечно, была бы желательна, да вот – не складывались с ним отношения.

Но даже и сильней – игнорировать его. Сейчас вот готовый Приказ №2 отправить с курьером в Царское Село на искровую станцию, да скорей по радиотелеграфу и разослать всем-всем-всем, – всем воинским частям, всей Действующей армии, кто уловит.

Погнали гонца.

Непомерный Совет с сегодняшнего дня разделили: солдат отделили от рабочих, и помещаться в зале легче, и вздора меньше, и пусть собираются только через день те и другие. Через коридор, в Белом думском зале, сегодня и собралась солдатская секция – и свои, навязанные в Исполком, солдаты, ни к чему для дела (после трёх дней никуда они, конечно, выключаться не захотели), – теперь ушли туда.

В Исполнительном Комитете стало попросторней, а то ведь дошло уже до тридцати членов, еле хватало стульев. Правда, несколько человек постоянно не сидели за столом заседаний, но толпились у закусочного стола, спиной к заседанию, и подкреплялись, разумеется бесплатно: члены ИК покинули свои обычные занятия, чтобы здесь заседать ежедневно, и имели право более чем на такое содержание. Сегодня обещали принести и горячий обед.

Но председателя Чхеидзе эта возня у закусочного стола раздражала, она сбивала преданность революционному делу. И Чхеидзе несколько раз протестовал и призывал к порядку.

Всё же не отпадал вопрос: как повлиять на Гучкова? Его позиция очень загадочна: он ведь и не участвовал в переговорах о власти, и держится как будто выше всяких обязательств. Он открыто и надменно нарушает доброжелательный стиль отношений между правительством и Советом, какой поддерживают другие министры. Например, Некрасов сам просил командировать к нему в министерство представителя Совета для участия в принципиальных решениях. А Гучков уклонялся от всяких прямых сношений. Так заставить его?!

Нарушить свою гордость, послать к нему делегацию? Да! И сегодня же, не медлить! Вот, с Приказом №2. И послать делегацию самую крепкую, которая сумеет потребовать. Прежде всего, конечно, – Стеклова. (Его теперь выдвигали всюду, где нужен советский таран, уже ощутили в нём силу.) Затем Скобелева. (Становился и он постоянным представителем Совета всюду и везде.) А вот и Соколов! – как раз вкатился в заседание – в комиссию его, он же Приказ №1 писал, пусть и выражает министру убеждения. Ты же специалист, так и доводи до конца!

Соколов – охотно! Побежал звонить в канцелярию военного министра.

Но кого-то же послать и для смягчения, дипломатически? Гвоздева, они с Гучковым работали вместе, тот его знает хорошо. (Сам Гвоздев – в другой комнате, в комиссии по труду.) Да кого-нибудь из офицеров. Филипповского – он и наш, и в Военной комиссии, и в курсе всего. Ну, и одного солдата.

Нести Гучкову Приказ №2 – и требовать? Подписи под ним! Мало! пусть вот он от себя, а не от Совета устанавливает всеобщую выборность офицеров! А что ж, товарищи, мы должны быть последовательны в своих демократических принципах: как можно признать офицерами всех назначенных старорежимных?… А Гучков даже отдание чести уклоняется отменить.

Решили.

Теперь Чхеидзе имел важное сообщение. Ему было поручено провести переговоры с правительством об арестовании всего дома Романовых. Приходят тревожные слухи: сейчас Николай почему-то в Ставке и свободен там, а по слухам собирается в Киев и как бы не в Крым. Чхеидзе заявил правительству о решении Совета и настаивал: немедленно к исполнению! Правительство – и возражать не возражает, а вялое, ни к чему не способно. Один из благоприятствующих министров (кто? Некрасов…) заявил, что правительство готово облегчить Исполнительному Комитету, если он захочет арестовать сам.

А – сами они?! Не хотят ручки пачкать?

Нет, заставить их самих! Это, товарищи, очередной буржуазный манёвр: перетолкнуть арест на нас. Мы – конечно можем, мы – всегда успеем, но они правительство, и они первые обязаны. Николай Семёнович, настаивайте, чтоб они сами!

Последние сведения: Николай Романов желает прибыть в Царское Село.

Это хорошо, тут его взять ничего не стоит. А в Ставке могут быть трудности, там генералитет, контрреволюционное гнездо.

А другие Романовы?

С другими Романовыми слегка подождать, а то спугнём. Не всех сразу.

Но что делать с Николай Николаичем? Ведь они под сурдинку отдали ему Верховное Главнокомандование!

Совету депутатов не присылаются обязательные экземпляры военных приказов, а надо бы. Уже три дня, как по всей армии гуляет приказ Николай Николаича, и вот он только теперь тут. И что ж он строчит? Что он назначен волею государя императора! И председатель Львов – тоже волею императора! И перечисляет министров, получается – и они волею императора. Вот как они свои чёрные кольца плетут. А мы – всё пропускаем.

Так заставить правительство этот приказ немедленно отменить! Гучкову, поручить делегации: отменить!

Николай Николаича самого надо отменить. Как можно доверять ему армию? Он же в два счёта и вернёт нас к старому режиму!

Это подкоп цензовиков: вверить армию недобитой династии!

Не допустить Николай Николаича до Ставки, перехватить!

Но не раньше чем самого Николая.

Так вот почему и надо спешить с арестом царя.

Нахамкис, и без того крупный, ещё стоял в рост позади сидящих – и громил тем более внушительно:

– Да такие ли приказы они пишут? А приказ Алексеева вы читали? – «чисто революционные разнузданные шайки»! – это он о делегациях из Петрограда, которые разоружают жандармов! «…Иметь на всех станциях гарнизоны из надёжных частей под начальством твёрдых офицеров»! Вы понимаете, что значит «надёжных»и «твёрдых»? Да ещё: захватывать живьём, тут же назначать военно-полевой суд и приводить в исполнение немедленно! А? Содержательный документ! Бравый генерал! – Нахамкис не трунил, его умные глаза высмотрели. – Такого – свернуть в бараний рог самого немедленно!

Нельзя, возражали ему, никак нельзя сразу всех. Если Николай Николаича убирать – нельзя тут же снимать и Алексеева. Это мы такой развал вызовем, что и на свою голову.

– Нет, привести его к покорности революции! – пылал Нахамкис. – Хорошо, я приведу его сам!

И он сделает! Все товарищи удивлялись, куда стёрлась его обиходливость и скромность последних лет, – так и выпирала динамичная революционность. Да ведь он и солдатом служил, почти тут единственный.

Да разве в одном Алексееве дело? Надо всю генеральскую корпорацию перевоспитать и переродить. Конечно возмутительно, что Временное правительство даже не приступило разоружать реакционных генералов!

Пусть делегация требует с Гучкова!

Тем временем отлучился и Чхеидзе пожевать. Теперь, вытер усы, возвращался к председательскому концу, вопрос о допуске прессы.

За дверью давно дожидались три журналиста буржуазных газет. Впустили их. Сесть не предложили. (И такие ж, как мы, и совсем не такие.)

Общество журналистов и редакторов возбуждает вопрос, чтобы Совет разрешил выходить в свет абсолютно всем изданиям, без ограничений. Общество считает принципиально недопустимой какую-либо цензуру после революции.

А вопрос касался, собственно, не всех изданий, за черносотенные ни у кого б и язык не повернулся хлопотать, – но касался «Копейки», у которой «Известия» отобрали типографию, и ей негде стало выходить. И касался «Нового времени»: ей как газете правой тоже запретили выходить, но она вчера самовольно вышла. А на сегодня и впредь – запретили ей. Так вот…

Нити опять сходились к Нахамкису. Над «Известиями» шефствовал он. Ладно, он посмотрит, может быть можно и «Копейке» предоставлять станки. А «Новое время» и все правее – да, запретил он, как председатель издательской комиссии Совета.

Но «Новое время» и первым же номером своим показало, что оно вполне повернулось к революции лицом, и одобряет её, – и за что ж его запрещать?

Ну, если повернулось, так пусть выходит.

Однако редакторы заговорили и вообще против цензуры. И нашлись сочувственные им голоса из правого крыла Исполкома – Цейтлин, Богданов, Брамсон: можно! вот отменим, и всё. Да если разобраться, то свобода слова – даже самая здравая политика: правые издания при нынешних обстоятельствах не будут иметь ни материальной, ни моральной почвы, они бесславно зачахнут в несколько дней. Наоборот, если мы загоним чёрную сотню в подполье, мы только устраним врагов из собственного зрения.

Но центр ИК склонялся к большевикам: запретить безусловно.

Однако не Нахамкису пришлось ответить. Чхеидзе выглядел растерянным и мрачным. Действительно, в Думе он всегда защищал полную свободу слова – но допустимо ли для искреннего революционера дать свободу слова и черносотенцам? А теперь вдруг он взорвался (и ручка вылетела у него из руки на пол, описала дугу и воткнулась там). И вскочил, выкатил глаза, жестикулировал и кричал:

– Нэ-эт, мы нэ позволим! Когда идёт война – нэ дадым оружие врагу! Когда у меня есть ружьё – я его нэ дам врагу! Я ему нэ скажу: вот тебе ружьё, на, иды, стреляй в меня! На вот тебе ружьё, на вот тебе, стреляй! А ему скажу: а нэ хочешь…?

Смеялись.