Онлайн чтение книги Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого
624

(провинция и деревня, фрагменты)

* * *

Министр Некрасов срочной телеграммой отменил всю охрану железных дорог, кроме больших мостов. Везде, где местные комитеты сочтут железнодорожную полицию излишней, – откомандировать её к воинскому начальнику, её обязанности без ущерба выполнят сами ж-д служащие и народная милиция, внесётся только больший порядок.

* * *

В Харькове при Управлении Южных дорог создался «Центральный революционный штаб»- коалиционный, от с-д, с-р, к-д, анархистов, председатель – рабочий царовозного депо анархо-индивидуалист Худяков. Штаб взял в свои руки всё ж-д движение, и воинские эшелоны, и передвижку снабжения. Паровозоремонтный завод угрозил забастовкой, если будут выселять лево-анархическое «Вольное братство» из захваченного здания.

* * *

На Ижорском заводе после переворота рабочие устранили 38 инженеров и мастеров. При том постановили: сдать их всех в солдаты, а семьи чтоб очистили городские квартиры. Жалованье уплатить лишь по 9 марта, ни дня вперёд. (Некоторые из них служат на заводе 25 лет и больше.)

* * *

В Озерах Коломенского уезда после переворота местные фабриканты пожертвовали 200 тысяч рублей на устройство пенсионной и ссудной касс для рабочих. Но рабочие вместо такого устройства порешили: разделить все деньги между собою поровну.

* * *

В станице Каменской, на Донце, толпа чернорабочих арестовала генерал-майора Макеева, хотя он и приветствовал революцию, и посадила его в одну камеру с уголовниками. Те издевались над ним и били.

* * *

В Симбирске жена управляющего Крестьянским банком Бирина, служа в лазарете, выражала раненым солдатам порицание новому строю. Арестована и привлечена к ответственности.

* * *

На второй неделе революции прокатились по всей провинции массовые празднества. Во многих городах они пришлись на 10 марта и фотографии их широко печатались.

Вот солдатня, сгрудившись, подхватила папахи вверх, кричат, кто – просто со всеми, а кто и правда рад, что-й-то новое будет! На палках – красные флаги. В Архангельске ещё по-зимнему, в Пятигорске мужчины уже без верхнего, – сгрудились толпы на площади, красными конусами торчат неподвижные флаги, мальчишки на столбах, в раздвинутой середине держат речи. В Рузаевке – как большая деревенская сходка, запряженные телеги по краям толпы.

В Екатеринбурге выстроили особую арку, убранную, перевитую лентами, и несколько раз: «Свободная Россия». Размеры красных бантов на распорядителях – в зависимости от занимаемой должности в Комитете общественной безопасности, председатель Кроль, главный распорядитель праздника – Ипатьев. Во главе шествия шёл молодой присяжный поверенный эсер Кащеев. Шествие прошло от тюрьмы до соборной площади, где с трибуны, задрапированной кумачом, выкрикивались лозунги: «Да здравствует революционная армия!… Учредительное Собрание!… свободная гимназия!» Только колонна войск была тысяч до 60, впереди бригадный генерал на белом коне, а всего тысяч сто. Мимо трибуны двигались лица и безумно радостные, и невыразительные. Гимназистки даже не кричали, а визжали.

В Томске народную демонстрацию и церемониальный марш проходящего гарнизона принимал на трибуне среди президиума – венгерский военнопленный Бела Кун.

* * *

Едва образовался в Екатеринбурге Комитет общественной безопасности, как туда повалили посетители с жалобами о совершённых кражах, о побоях мужа, с жалобами квартирантов на домохозяев и встречными, с просьбами о паспортах, о перенесении покойников в другую могилу. А врач Упоров пришёл с заявлением от проституток. В эти дни к екатеринбургским домам терпимости солдаты стояли в длинных вереницах, как обыватели за сахаром, и, по сведениям комитета, на каждую проститутку приходилось в сутки до 60 посещений – но протест от них пришёл не о том, а что они как свободные гражданки не желают больше подвергать себя врачебному осмотру.

* * *

Вслед за уголовниками изъявили желание освободиться из тюрьмы и идти на фронт также и воровки. Запросили Керенского – он распорядился отправлять их сестрами милосердия. Красный Крест пришёл в ужас, но первое время принимал.

* * *

Главный принцип отбора в милицию – «незамеченность в контрреволюционности». В Пензе хлынули в милицию воспитанники частного реального училища Хайкина, эвакуированного из Минска, – военным было невыносимо смотреть на их неумелые распоряжения.

Внутри городских милиций – свои советы депутатов, свои митинги и порицания начальству.

* * *

В Москве излюбили стягиваться на постоянный митинг к памятнику Пушкина и памятнику Скобелева. С утра и до вечера кипит, только люди меняются. Ораторы взлезают по карнизам и выступам постаментов. Всех слушают жадно, а потом споры разбиваются по кучкам, кучки спорят внутри себя до крика, далеко выносятся неровные вспыхи голосов. В толпе – обыватели всех видов – и прилично одетые, и студенты, и простые мещане, бабы, и солдаты, и офицеры, кто с головой забинтованной, у кого рука на перевязи, солдат на двух костылях.

* * *

Ломовой извозчик:

– Нам хоша б и ребублику, только б царя хорошего!

* * *

В Мариуполе, как и во многих городах, без полиции по ночам стало неспокойно: выстрелы, ограбления. И стали жители устраивать неслыханную поквартальную самоохрану от босячья с окраин и от бродячих солдат: мужчины кто с ружьём, кто с палкой, а то только со свистками, ходили патрулями вокруг своего квартала. Гимназистки перестали появляться на вечерних улицах.

Но мариупольцы радовали себя, что зато теперь война скоро кончится.

* * *

По железным дорогам – телеграф, и вблизи них быстро всё известно – даже в Приморской области, за 8000 вёрст от Петрограда. Но в глуши губерний, не то что Казанской, а даже во Псковской, почти весь март ничего не знали. В таких местах держались и урядники, становые, а священники продолжали возглашать в службах царя.

В российских деревнях ещё неделями нависала темнота и непонятность. А там – уже раскисает, грязь, так что из дома в дом не пройти, не то что детям в школу.

* * *

Члены гурьевского исполнительного комитета (в Томской губ.) узнали, что на руднике в селе Салаирском переворот не объявлен и жизнь идёт по-старому. Послали делегатов. В волостном правлении священник указал: «Гоните их вон отсюда.» На волостном сходе им кричали: «Долой! Вон!» И – с палками погнали, пока один из делегатов не выстрелил из револьвера. Тогда погоня остановилась.

* * *

Под Барнаулом в селе Зайцеве священник отказался признать новое правительство. В селе Ново-Шульбинском священник отказался служить молебен о благоденствии Временного правительства.

* * *

Местами в деревнях собирают в складчину копейки и посылают мужика в город – за газетой. Такую б газетину купить, где всё как след прописано. А может – и орателя какого заманит к ним.

* * *

Свой селянин привёл с беспроезжей дороги какого-то городского.

– Где поймал?

– Ехадчи по большаку. Сказывается бы што товаришшом.

– Кам-пания! Вешать бы этих сволочёв.

– Товарышш! Всё скажи, ничего от нас не утаивай: как там, в Питере, порешили?

* * *

Приехал к барину в Новгород-Северский крестьянин с хутора Лоски. Просит объяснить, что верного в слухах, какие ходят. А то – «царь помер, царевич видрикся вид престолу. В Петербургу збрали на престол Леворуцию, але вона ще малолитня, так ии бабушка правле. А та бабушка така погана баба: усэ бурчить та бреше, так ии прозвали Брешко-Брешковска».

* * *

Но вот заездили кой-где по деревням городские. Мол, земля должна быть в одну неделю отнята у помещиков и передана безземельным.

– А остатним шо ж? Шиш?

Приехали какие-то в солдатских шинелях:

– Громите, товарищи! Ничего вам не будет, мы – за народ!

Рвут телефонные провода из помещичьих имений.

А другие приезжают: собирайсь, выбирай ка-ми-те-ты. В кажном селе, в кажной волости должон быть ка-ми-тет. А сельских старост, волостных старшин – по шапке, сельских урядников – в шею.

* * *

В Саратовской губернии помещик Борель произнёс к крестьянам речь: «Не верьте новому правительству! Его дела в конце концов зальются кровью!»

Арестовали его.

* * *

На волостном сходе в Велилах при питерском орателе порешили: что никогда больше не будет нигде управлять дурак или изменник, а выберем умных и честных, и вот это будет рельс-публика. Кто сказал и так: теперь будем и без денег отдавать хлеб новому правительству.

* * *

В мелких деревнях Феодосийского уезда после переворота говорили крестьяне:

– Ото, мабуть, нас опять отдадут панам у неволю.

И этот слух, что восстановится крепостное право, широко раздался по Югу.