Онлайн чтение книги История Оливера Oliver’s Story
4

Пробежка помогает.

Прочищает мозги. Снимает напряжение. К тому же бегать в одиночку приемлемо и с общественной точки зрения. Поэтому, даже когда я работаю над каким-то очень важным делом и провожу целый день в суде, даже если я в Вашингтоне или еще где-то, я надеваю тренировочный костюм и отправляюсь бегать.

Когда-то я играл в сквош. Это, однако, требует и некоторых других навыков. Например, красноречия, достаточного, чтобы сказать: «Прекрасный удар» или «Как вы думаете, на сей раз мы победим Йельскую команду». А это все намного превышает мои теперешние возможности. Поэтому я бегаю. В Центральном парке, где я бегаю до изнурения, мне никогда не приходится ни с кем разговаривать.

— Эй, Оливер, сукин ты сын!

Однажды днем мне показалось, будто я слышу свое имя. Просто игра воображения. Никто никогда не окликал меня в парке. Поэтому я побежал дальше.

— Ах ты, проклятый гарвардский сноб! — и хотя в мире полно людей, подходящих под это определение, все же я почувствовал, что зовут действительно меня. Я оглянулся и увидел, что Стивен Симпсон, мой бывший однокашник, с которым мы жили в одной комнате, догоняет меня на велосипеде.

— Эй, что с тобой? — сказал он вместо приветствия.

— Симпсон, черт подери, что дает тебе право утверждать, будто со мной что-то не то?

— Ну, во-первых, я теперь врач с дипломом, во-вторых, считается, что я твой друг. В-третьих, я оставлял тебе сообщения на автоответчике, на которые ты так и не ответил.

— Я думал, у медиков никогда нет времени…

— Послушай, Барретт, я был занят, но нашел время жениться на Гвен. Я звонил и даже послал в твой офис телеграмму с приглашением, но ты не пришел.

— Ох, прости, Стив, но я не получал никакой телеграммы, — соврал я.

— Да? Как же получилось, что спустя две недели ты прислал свадебный подарок?

Черт, этому Симпсону самому надо было стать юристом! Но как я мог объяснить, что единственное, в чем я на самом деле нуждаюсь — это долгое время не общаться ни с кем из представителей рода человеческого.

— Мне правда жаль, Стив, — ответил я в надежде, что он уедет.

— Ты не сожалеешь, ты оплакиваешь самого себя.

— Благодарю. Привет, Гвен.

Он продолжал ехать рядом.

— Эй, послушай, не спрашивай почему, но Гвен очень хочет тебя видеть, — сказал Симпсон.

— Это попахивает мазохизмом. Она показывалась врачу?

— Да, мне. Я сказал, что у нее не все дома. Но так как мы не можем позволить себе сходить в театр, общение с тобой самый дешевый способ посмеяться. Как насчет вечера в пятницу?

— Я занят, Симпсон.

— Конечно. Знаю. В суде всегда бывают вечерние заседания. Все равно, появляйся в восемь.

И он обогнал меня, оглянувшись только раз, чтобы сказать, обращаясь ко мне как человеку с ограниченными умственными способностями:

— Это в восемь часов, вечером в эту пятницу. Адрес найдешь в телефонном справочнике, так что никаких извинений.

— Оставь ты это, Стив. Я не приду!

Он притворился, что не слышал моего категорического отказа. Проклятая самонадеянность — воображать, будто мною можно помыкать.

Как бы то ни было, продавец в магазине «Шерри-Леман» утверждал, что вино Шато-Линч-Баж, пусть всего лишь пятилетней выдержки, очень недооценивается, но принадлежит к лучшим винам Бордо. («Прелестное, приятное, игристое».) Таким образом я купил две бутылки (64-го года). Даже если Симпсоны и заплачут от скуки, для утешения у них будет прекрасное вино.

Они старались показать, что очень рады меня видеть.

— Оливер, ты ни капельки не изменился!

— Ты тоже, Гвен!

Я заметил, что они тоже не поменяли рекламных плакатов на стенах: Энди Уорхол[2]Энди Уорхол (1928–1987) — основоположник поп-арта, автор знаменитого рекламного плаката с изображением огромной банки томатного супа фирмы «Кемпбелл». и его самые попсовые постеры. («Когда я была маленькой, я видела столько реклам супа Кэмпбелл, что ни за какие деньги не повешу их на стенку», — заметила моя жена, когда много лет назад мы заходили к Симпсонам.)

Мы уселись на пол. Из угловых динамиков Пол Саймон и Арт Гарфанис вкрадчиво спрашивали, собираемся ли мы на ярмарку в Скарборо. Стив открыл белое Мондави. Пока мы рассуждали на философские темы, например, как тяжело приходится врачам, живущим при больнице, и как редко у них со Стивом выдается спокойный вечер, я сжевал огромное количество крендельков. Разумеется, меня спросили, считаю ли я, что у Гарварда есть шанс разгромить Йель в этом году. Гвен не уточнила, в каком именно виде спорта. Она могла бы с таким же успехом спросить, имеет ли инь шанс одержать победу над ян[3]Инь и ян — понятия древнекитайской натурфилософии, приписываемые Конфуцию. Инь — негативное темное женское начало, ян — позитивное светлое мужское начало.. Но неважно. Дело в том, что они пытались помочь мне расслабиться, разговориться. Все было совсем не так скверно, как я себе представлял.

Потом вдруг раздался звонок, и я оцепенел.

— Это еще кто? — спросил я.

— Успокойся, — сказал Стив. — Это просто другие гости. В звуке этого звонка я совершенно отчетливо почувствовал заговор.

— Какие другие гости?

— Ну, точнее, — сказала Гвен, — это просто еще один гость.

— Ты хочешь сказать, что это еще одна одиночка, да? — сказал я, чувствуя себя как загнанное в угол животное.

— Так вышло, — сказал Стив и пошел открывать дверь.

Черт возьми, вот почему я никогда никуда не хожу! Я не выношу друзей, которые пытаются «помочь». Я заранее знал весь сценарий. Это, возможно, будет бывшая однокашница, или старшая сестра, или одноклассница, которая находится в стадии оформления развода. Еще одна засада, черт подери!

Я был внутренне разъярен и хотел сказать «еб твою мать». Но так как я мало знаю Гвен, ограничился кратким «блядь».

— Оливер, это очень милая особа.

— Прости, Гвен, я знаю, что вы оба действовали из лучших побуждений.

В этот самый момент Стив вернулся с жертвой, обреченной на заклание в этот вечер.

Очки в металлической оправе.

Сначала мне бросилось в глаза, что она носит круглые очки в металлической оправе. А затем — белый жакет, который она снимала.

Симпсон представил Джоанну Стайн, доктора медицины, а ныне врача-педиатра, которая тоже живет при больнице. Они вместе учились на медицинском факультете, а сейчас оба трудятся как рабы в этой самой больнице. Я даже не обратил на нее достаточно внимания, чтобы решить, хорошенькая она или нет. Кто-то сказал: «Давайте сядем и выпьем». Что мы и сделали.

После этого было много пустой болтовни. Постепенно я заметил, что у Джоанны Стайн, доктора медицины, кроме круглых металлических очков был очень нежный голос. Еще позже я заметил, что мысли, излагаемые этим голосом, были добрыми и гуманными. С радостью констатирую, что обо мне речи не шло. Наверно, Симпсоны вкратце ее проинструктировали.

— Паршивая жизнь, — услышал я слова Стива Симпсона.

— Выпью за это, — сказал я. И тут же понял, что они с Гвен опять, теперь уже вместе с Джоан, жаловались на тяжелую врачебную жизнь.

— Как вы развлекаетесь, Джо? — спросил я. И подумал: — Боже, надеюсь, она не решит, будто это намек на приглашение пойти со мной куда-нибудь.

— Ложусь спать, — ответила она.

— Правда?

— Не могу удержаться, — продолжала она. — Я прихожу домой в таком изнеможении, что валюсь и сплю двадцать часов подряд.

— Ясно.

Возникла пауза. Кто теперь подхватит нить разговора и попытается протянуть ее дальше? Мы сидели в молчании, которое казалось вечностью. До тех пор, пока Гвен не пригласила нас к обеду.

Совершенно искренне могу сказать, что хотя Гвен Симпсон — прелестное существо, кулинарными талантами она не одарена. Даже когда Гвен просто кипятит воду, та может на вкус оказаться подгоревшей. Сегодняшний вечер не был исключением. Можно даже утверждать, что на сей раз она превзошла саму себя. Но я все же ел. Лишь бы не разговаривать. На случай, если мне станет плохо с желудком, здесь по крайней мере находилось два врача.

Вечер шел своим чередом. Мы смаковали сырный пирог, который, честное слово, имел вкус обгорелого древесного угля, когда Джоанна произнесла: «Оливер!»

Благодаря своему опыту перекрестных допросов я прореагировал быстро.

— Да?

— Вы любите оперу?

Черт возьми, что за хитрый вопрос, подумал я про себя, торопливо соображая, что ей от меня надо. Будет ли она говорить о таких операх, как «Богема» или «Травиата», произведениях, героини которых, по случайному совпадению, в финале умирают? Просто, чтобы предложить мне катарсис? Нет, она не может быть настолько бестактной. Но, как бы то ни было, все притихли, ожидая моего ответа.

— О, я ничего не имею против оперы, — ответил я, и, умело прикрывая все уязвимые места, добавил: — Я просто не очень увлекаюсь итальянскими, французскими или немецкими.

— Прекрасно, — невозмутимо сказала она. Неужели предполагается китайская опера?

— Во вторник вечером Феррит поет в опере Перселла.

Будь я проклят, я забыл исключить англичан! Теперь, наверное, я влип и мне придется вести ее на какую-нибудь ужасную английскую оперу.

— Шейла Меррит — лучшее сопрано в этом году, — сказал Стивен Симпсон. Это было уже двойное нападение.

— И она поет в опере «Дидона и Эней», — добавила Гвен, и нападение стало уже тройным. (Дидона — очередная девица, которая умирает из-за того, что парень, с которым она встречалась, оказался эгоистичным мерзавцем.)

— Звучит замечательно, — сказал я, капитулируя.

Внутренне я проклинал и Стива и Гвен, а больше всего Шато-Линч-Баж — ведь это оно ослабило мое первоначальное намерение объявить, что от любой музыки мне делается тошно.

— О, я очень рада, — сказала Джоанна. — У меня два билета…

A-а, вот оно начинается.

— … но мы со Стивом оба дежурим. Я надеялась, что вы с Гвен воспользуетесь этими билетами.

— Гвен получит большое удовольствие, Оливер, — сказал Стив, причем в тоне его голоса звучал намек на то, что его жена заслужила это развлечение.

— Звучит заманчиво, — сказал я. Потом, осознав, что мне следует проявить больше энтузиазма, обратился к Джоанне: — Большое спасибо.

— Я рада, что вы можете пойти, — сказала она. — Пожалуйста, скажите моим родителям, что вы меня видели и я еще жива.

Что это значит? Я внутренне съежился, вообразив, что мне предстоит сидеть рядом с агрессивной («Вам нравится моя дочь?») мамашей Джоанны Стайн.

— Они в струнных, — сказала она и поспешно вышла вместе со Стивом.

Оставшись наедине с Гвен, я решил наказать себя за свое нелепое поведение. И попытался прожевать еще один кусок горелого пирога.

— Где, черт возьми, находятся струнные? — спросил я у Гвен.

— Обычно направо от духовых. Мать Джоанны играет на скрипке, а отец — виолончелист в Нью-Йоркской Городской опере.

— Ясно, — сказал я и откусил еще кусок.

Наступила пауза.

— Неужели встреча с Джо в самом деле была такой мучительной? — спросила Гвен.

Я взглянул на нее.

И ответил: «Да».