Онлайн чтение книги Для фортепиано соло. Новеллы Pour piano seul
Девушка в снегу. © Перевод. Елена Богатыренко, 2011

— Америка? — сказал профессор Матерас. — Америка?.. О, это штука куда более сложная, чем думают наши писатели… и даже их писатели… Я объездил ее от Нью-Йорка до Нью-Мексико и от Луизианы до Аризоны, я преподавал французский в тринадцати университетах и в трех женских колледжах, так вот я вам скажу, что Америки как таковой не существует… Нет… Америк много… То, что справедливо для Бостона, не годится для описания Канзас-Сити, тем более Лос-Анджелеса… Бэббит? Но Бэббит и сам здорово изменился, хотя бы потому, что прочитал «Бэббита»… Бэббит умер… в тот момент, когда родился… Вы, европейцы, никогда не ездившие дальше площади Согласия или Пиккадилли, делаете вид, что верите, будто Америка не в состоянии испытывать те же чувства, что и мы… Да нет же, о Господи! Влюбленный, честолюбивый, ревнивый американец почти ничем не отличается от нас… Он не такой? Да, конечно… И все же сходства больше, чем различий. Американская мать — это прежде всего мать; американская женщина — это прежде всего женщина… Когда американец любит, он может быть немыслимым пуританином, может наивно искать лженаучные фрейдистские мотивы, но в конечном итоге он любит, и его любовные драмы нам совершенно понятны.

Он на мгновение умолк, поискал в кармане какое-то письмо, потом продолжал:

— Но все же порой испытываешь удивление… И тогда возможны ошибки… Вот, посмотрите, письмо от паренька из Чикаго, Гарри Плагга, который учился у меня лет… ага! лет восемь или десять назад, и которому я, сам того не желая, здорово навредил… Плагг — славный мальчик, вовсе не глупый, с жутким среднезападным акцентом… Дело было примерно в 1930 году, я тогда преподавал литературу в Сэндпойнте — это очень любопытный университет в горах, основанный когда-то для обращения индейцев в христианство… За всю свою преподавательскую карьеру я редко встречал настолько интересных студентов… Немного дикие, немного жесткие (нравы там такие), но до чего искренние, живые, пылкие… Так сложилось, что два-три раза в неделю я приглашал их к себе домой, маленькими группками, и мы свободно, по-свойски общались… Одна из драм зрелого возраста состоит в том, что тебе становится трудно поддерживать человеческий контакт с молодежью. Преподаватель, любящий свою профессию, естественным образом становится связующим звеном между поколениями.

Уже после нескольких недель работы в Сэндпойнте мои любимые ученики не испытывали никакой неловкости. Они приходили в мой кабинет, резвились и шалили, как щенки. Кто приходил первым, занимал кресла, остальные усаживались на ковре, все курили — кто сигареты, кто трубки. В принципе, нам следовало беседовать только о Руссо, Бальзаке, Прусте, а получалось, что они говорили главным образом о себе и о жизни, внушавшей им множество опасений. Это было время Великой депрессии, и с каждым днем жить становилось все труднее. Молодая Америка сомневалась в своем будущем, и мальчики искали ответы во французских романах примерно так же, как люди эпохи Возрождения гадали по книгам Вергилия, а пуритане — по Библии.

Как-то в воскресенье я стоял у окна в спальне и любовался снегопадом, и вдруг увидел, что перед моей дверью остановился маленький автомобильчик и из него вылез юный Плагг. Мне очень нравились его оригинальный язык и грубоватый здравый смысл.

— Смотри-ка! — сказал я жене. — Наш друг Плагг! В воскресенье!.. Какого черта ему понадобилось?

Мое удивление, следует отметить, объяснялось тем, что студенты почти никогда не посвящают воскресные дни учебе. Одни ходят в церковь (в Сэндпойнте таких было немного, но бывают очень набожные университеты); многие занимаются спортом; почти все гуляют с девушками. Приехать в воскресенье к преподавателю французского языка — это из ряда вон выходящий поступок.

Не заглушив мотор (я видел, как подрагивает стоящая на заснеженной дороге машина), Плагг с низко опущенной головой, довольно мрачный, пошел по тропинке к моему дому. Я спустился, чтобы открыть ему (в Сэндпойнте у нас с женой не было прислуги, только негритянка уборщица, которая приходила ближе к десяти).

— Вот это усердие, Плагг! — сказал я. — Решили поговорить по-французски с утра в воскресенье?

— Поговорить по-французски? — переспросил он. — О нет, сэр, я по личному делу… Прошу прощения, сэр, что беспокою вас в такое время, но я тут сделал кое-что… Кое-что такое, чего сам не понимаю… Мне нужно посоветоваться, и я подумал, что, может быть… ну, может, вы мне сможете помочь…

Чем дольше я его слушал, тем меньше узнавал спокойного Плагга, которого видел в рабочие дни. Его смущение стало передаваться и мне.

— Садитесь, Плагг, — сказал я, пригласив его войти, — и закуривайте… Это вам поможет успокоиться.

— Спасибо, сэр… Дело вообще-то недолгое… Идиотская история… Но я хочу рассказать вам все, честно, даже если вы потом будете меня ругать…

— Ладно… Ну хорошо, я вас слушаю… Спички у вас есть, Плагг? Ну, рассказывайте!

Он приступил к рассказу так торжественно, что я испугался, не натворил ли он серьезных бед. «Почему он не пошел посоветоваться с деканом? — думал я. — Решать проблемы студентов — это дело Филиппса, а не мое».

— Я буду точен, сэр,  — сказал он, — и даже, как вы всегда говорите, объективен… Вы ведь знаете, сэр, что в первую субботу каждого месяца студенты нашего университета устраивают бал и каждый из нас имеет право пригласить девушку… Кое-кто встречается с девушками прямо в Сэндпойнте, у преподавателей есть дочки или у местных домовладельцев… Но таких меньшинство, а в основном мы приглашаем девушек из соседних городов… Само собой, мы не имеем права предлагать им остановиться в нашем общежитии, поскольку оно расположено в зданиях университета… Да и вообще, это было бы аморально или, если это слово кажется вам смешным, — опасно… Поэтому мы снимаем для наших приглашенных номера в гостинице, в «Сэндпойнт Инн» или в какой-то другой…

— Все это мне известно, Плагг… Я сам жил в «Сэндпойнт Инн», прежде чем нашел этот дом, и застал там не одну субботу, так что я видел, как гостиницу заполняли сестры, кузины и невесты. Это было очаровательно и довольно шумно.

— По-моему, сэр , в прошлую субботу мы с вами встретились на матче между Гарвардом и Сэндпойнтом, и я был с Кэтрин… Вы сидели в ряду над нами, и я даже извинился, потому что Кэтрин прислонилась к вашим коленям.

— Да-да, помню, вы были с очень хорошенькой девушкой… Если память мне не изменяет, блондинка в красном свитере.

Он с трудом сглотнул, потом продолжал:

— Да, она блондинка и, по-моему, очень симпатичная… Мы с ней встречаемся уже несколько месяцев… Так вот, вчера вечером она приехала на бал. Мы танцевали допоздна, потом, уже ночью, я проводил ее в гостиницу и поехал спать… Вы же знаете, сэр , где я живу — на первом этаже в «Харрисон-холл».

Я вспомнил, что действительно как-то раз заходил к Плаггу; мы пили чай вместе с другими студентами, и дело происходило на первом этаже здания в готическом стиле, подаренного университету банкиром Харрисоном. Помню, что мне понравились кресла и очень не понравился граммофон.

— Надо сказать, сэр, что днем я показал Кэтрин свою комнату.

— А вам разрешено приводить к себе девушек?

— До ужина можно, сэр… Но если кто-то увидит, что после определенного часа из комнаты студента выходит женщина, то его отчислят, а это дело поганое… В общем, я проводил Кэтрин в гостиницу и поставил машину в гараж; потом я вернулся к себе и только начал раздеваться, как вдруг услышал легкий стук. Потом еще и еще. Можно было подумать, что кто-то кидает камушки мне в окно. Я выглянул и увидел, что под моим окном, в снегу, стоит Кэтрин в белой шубке.

— Боже мой! — сказал я шепотом. — Что вы тут делаете, дорогая?

— Я не смогла попасть в номер… Я забыла ключ.

— Но, Кэтрин, вы могли попросить портье, он бы вам открыл!

— Я не нашла портье.

— Как это? Я видел его, когда оставил вас в гостинице.

— Мне холодно, — вдруг сказала она, вся дрожа.

— Подождите, дорогая, я сейчас выйду и отвезу вас в гостиницу. Я убежден, что смогу найти того, кто откроет вам номер.

Тут она подошла к окну и прошептала:

— Гарри, пустите меня к себе, это будет гораздо лучше… Я уйду совсем рано, на рассвете…

Я очень расстроился, мне было неловко, я даже рассердился. То, о чем она просила, нам запрещено строго-настрого; вы сами знаете, что проступки такого рода декан не прощает. Финнигана за это отчислили, а ведь он был одним из ведущих игроков в футбольной команде, а я, увы, нет; да и вообще, ломать всю карьеру из-за женских капризов — по-моему, это глупо… Добавьте к этому, сэр, что я не ребенок; я прекрасно представлял себе все искушения, ждавшие меня, если я пущу переночевать такую красивую девушку, как Кэтрин, а мне вовсе не хотелось, чтобы между нами было что-то серьезное… Она очень славная девушка, с ней приятно пойти на стадион, на бал… Но мы как-то говорили, месье… не знаю, помните ли вы… о Мольере… Да, когда вы рассказывали про «Ученых женщин», мы обсуждали тип женщины, на которой я хотел бы жениться, так вот, должен вам сказать, будущая миссис Гарри Плагг не очень-то похожа на Кэтрин!

Но дело в том, что пока в моей голове крутились все эти умные мысли, о которых я вам рассказываю, пока я размышлял над тем, что эта девушка ведет себя как-то странно, что она врет насчет портье и все это придумала нарочно, что-то во мне, наоборот, очень хотело воспользоваться ситуацией. Голова говорила мне: «Нет!», а руки сами потянулись, чтобы ей помочь. Она ухватилась за них. Через мгновение я уже держал ее на руках, она была легонькая и вся промерзла. Я усадил ее на диван и закрыл окно.

Кэтрин все время смеялась. Она встала, сняла мокрую шубку и осталась в бальном платье… Это было так красиво, сэр,  — белое платье с блестками, голые плечи и светлая головка на моем старом диване, что я на какой-то миг забыл и о плохом настроении, и о тревоге… Она попросила сигарету. Она чувствовала себя, как дома, она расспрашивала меня про мою мебель, книги, фотографии, рисунки…

— Послушайте, Кэтрин, — сказал я наконец, — уже очень поздно; завтра с утра мне надо на теннис; вам надо встать в шесть; надо спать… Я уступлю вам кровать, дорогая, а себе перенесу диван в ванную комнату… Завтра с утра я вас разбужу и постараюсь, чтобы мы выпутались без осложнений… Если немного повезет, то все получится.

Она посмотрела на меня как-то насмешливо и спросила:

— Вы что, меня боитесь?

И, не говоря больше ни слова, она стала расстегивать платье… Ох, сэр, как красиво, как волнующе выглядит женщина, когда раздевается… Вы как-то сказали, что я буду художником… Я хотел бы запечатлеть эти движения рук, скрещенных над головой, в тот момент, когда она сняла платье… Через несколько секунд Кэтрин осталась совсем голая. Я знал, что у нее хорошая фигура: я видел ее в купальнике. Но голая!.. Ох, мужчина так странно устроен, сэр!

Я сказал:

— Кэтрин!..

Я больше ни о чем не жалел. Она с улыбкой бросилась на мою кровать.

«Ну и черт с ним, тем хуже! — подумал я. — Может быть, на карту поставлена моя судьба, но игра стоит свеч».

—  Вы хотели этого, Кэтрин, — добавил я.

И я тоже быстро разделся, совершенно не понимая, что делаю. Я расшвырял одежду по всей комнате, куда попало, и одним прыжком оказался рядом с ней.

И вот тут-то, сэр, и произошло нечто совершенно немыслимое… Наверное, я ничего не понимаю в женщинах, сэр, нет, не наверное, точно… Честно скажу, в этой женщине я не разобрался. Потому что эта девушка, которая, как я вам только что рассказал, сама все это придумала, которая вернулась через снег в бальном платье, чтобы провести ночь в моей комнате, девушка, решившаяся на такой смелый шаг — раздеться передо мной, — вдруг сделала вид, что оскорбилась, когда я разделся, и начала кричать.

— Гарри! — заявила она, укутавшись в мои простыни по самую шею. — Гарри! То, что вы делаете, это позор!.. Если бы я могла себе представить, что вы поведете себя как скотина, я бы к вам не пришла!

Ладно, сэр , вы же понимаете, я не могу вам описывать в подробностях всю эту ночь… Довольно забавные подробности, но я все же не решусь… Главное, что я ее умолял, пытался применить силу, просил, ругался, убеждал, обещал — и все напрасно, я провел ночь рядом с восхитительной девушкой и ничего не получил… Часам к четырем утра она уснула… А я глаз не сомкнул; я ее ненавидел; я придумывал способы, как наказать ее. Вы помните, сэр , роман Бальзака, который мы вместе читали, тот роман, который он написал, чтобы отомстить кокетке, и там говорилось, что мужчина, над которым она издевалась, заклеймил ее раскаленным железом?

— Да, конечно, — сказал я, — это «Герцогиня де Ланже».

— Так вот! Если бы у меня ночью было это раскаленное железо, я бы поставил Кэтрин клеймо прямо над ее красивой грудью, которая спокойно вздымалась во сне!

— Плагг, вы становитесь романтиком.

— Думаю, что обычно во мне ничего такого нет, сэр , вы скорее упрекаете меня в обратном, но в эту ночь… Ох, как я возмущался!.. В шесть утра я разбудил Кэтрин, потому что единственный шанс избежать гнева декана состоял в том, чтобы избавиться от нее до прихода прислуги… В шесть утра в воскресенье улицы в Сэндпойнте пустые, так что я имел все основания надеяться, что она вылезет из окна незамеченной.

Когда я потряс ее, она широко открыла удивленные глаза, потом все вспомнила и тут же развеселилась. Я понял, что для нее это приключение было просто забавным подвигом и что она с гордостью будет рассказывать о нем подружкам.

— Одевайтесь! — сказал я так твердо, как только мог, и кинул ей ее рубашку, лежавшую на ковре. — Я уже готов… Я пойду в гараж за машиной… Не выглядывайте в окно, но ждите меня, а когда увидите, готовьтесь спуститься… Я вам помогу.

— Спасибо, сэр Гарри, — насмешливо сказала она, — вы настоящий рыцарь.

Через пятнадцать минут мой «форд» уже стоял под окном. Снег валил вовсю, прямо как сейчас. Кэтрин открыла окно.

— Давайте, — сказал я, — прыгайте ко мне на руки… Не бойтесь.

— А что, я похожа на женщину, которая чего-то боится?

Как только она села в машину, я тронулся с места, но я не поехал к «Сэндпойнт Инн»… Нет, сэр!.. Потому что в этом случае Кэтрин осталась бы не наказанной, а я думал, что она заслужила суровое наказание… Я проехал через весь город, пересек реку и направился в Лонгвуд, к лесу.

— Послушайте, Гарри, — спросила она, — куда это вы меня везете?

Поскольку я ничего не ответил, а она горда, как сам черт, она решила сделать вид, что ей весело:

— Отличная мысль! Прогулка с утра пораньше… Заснеженный лес… Как красиво… Да вы поэт, молодой человек!

Пока мы ехали вдоль леса, а это было нелегко, потому что под этим снегом я не видел ни ухабов, ни выбоин, я прямо сказал ей все, что о ней думаю. Когда я все выложил и понял по спидометру, что мы уже отъехали на добрых шесть миль от Сэндпойнта, я остановился. Не говоря ни слова, я взял Кэтрин на руки — она была так удивлена и напугана, что даже не задала ни одного вопроса. Я отнес ее под елки, на миленькую полянку, которая была белее, чем ее собственная шуба. Там я ее осторожно поставил в густой снег и, по-прежнему молча, не обращая никакого внимания на ее вопли, не глядя, что с ней происходит, побежал к машине и уехал… Сейчас Кэтрин, наверное, идет по пустой дороге в серебряных туфельках и в платье с блестками, до Сэндпойнта ей часа два… Два часа в хорошую погоду…

Ну вот, сэр… Когда я это все проделал, мне казалось, что это справедливо… Но когда я ехал обратно, я стал думать, правильно ли я поступил… О, дело не в том, что я вдруг сильно пожалел эту девушку, которая меня не пожалела… И не в том, что я боюсь наказания. Она никогда не осмелится все рассказать. Она придумает, бог ее знает, какой киднеппинг , но никогда не скажет, что это сделал я, потому что она ведь рассказывает подружкам, что крутит мной, как хочет… Но я не знаю… Представляю себе эту бедолагу, как она идет в тоненьких чулочках по мокрому и глубокому снегу, и спрашиваю себя — может быть, несмотря на все, мне надо ее выручить?.. Я проезжал мимо вас, сэр , и подумал, что зайду и спрошу совета… Как вы думаете? Что надо сделать? Оставить ее пожинать плоды своего кокетства или попросить у нее прощения?.. Самое поганое, сэр , в том, что сейчас ей не до гордости и это ей только на пользу, но если я пойду на уступки и спасу ее, она в ту же секунду напустит на себя торжествующий вид… «Бедный Гарри!»… Так и вижу ее улыбку… В общем, сэр, я не знаю… Я сделаю, как вы скажете.

— Немедленно отправляйтесь за ней, — сказал я, потому что к этому времени снегопад еще усилился.

Но я не раз пожалел, что дал ему этот совет.