Онлайн чтение книги Приключения Перигрина Пикля The Adventures of Peregrine Pickle
Глава XXXIX

В Париже он ввязывается в авантюру и арестован городской стражей. — Завязывает знакомство с французским аристократом, который вводит его в beau monde

Как только они расположились в этом доме, наш герой известил дядю о благополучном прибытии и послал также письмо своему другу Гантлиту, вложив очень нежную записку своей дорогой Эмилии, которой он повторил все прежние клятвы в верности и любви.

Следующей заботой, его поглотившей, был заказ нескольких костюмов, соответствующих французской моде, и в этот промежуток времени он ни разу не появлялся вне дома, если не считать английской кофейни, где он вскоре познакомился с некоторыми из своих соотечественников, проживавшими в Париже на одинаковом с ним положении. Третий вечер после приезда он провел с компанией этих молодых щеголей в доме одного известного трактирщика, чья жена была замечательно красива и помимо этого весьма подходила для привлечения в дом клиентов. Этой леди наш молодой джентльмен был представлен как чужестранец, только что прибывший из Англии, и его очаровали ее прелести, равно как и непринужденный и веселый разговор. Ее развязное поведение убедило его в том, что она была одним из тех добрых созданий, которые удостаивают своей благосклонности человека, предлагающего наивысшую цену; исходя из такого предположения, он начал ухаживать за ней столь назойливо, что прекрасная буржуазка принуждена была громко возопить, защищая свою добродетель. Ее супруг немедленно прибежал на помощь и, видя ее в чрезвычайно опасном положении, напал на обидчика с такою яростью, что тот поневоле бросил свою добычу и накинулся на взбешенного трактирщика, которого жестоко наказал за дерзкое вмешательство. Леди при виде столь невежливого обращения со спутником ее жизни вступилась за него и, вцепившись ногтями в физиономию его противника, расцарапала ему с одной стороны нос. Шум этой драки привлек всех слуг в доме на помощь хозяину, а когда против них выступили приятели Перигрина, завязалось побоище, причем французы были разбиты наголову, жене нанесено оскорбление, а муж спущен с лестницы.

Трактирщик, возмущенный оскорблением, нанесенным ему и его семье, выбежал на улицу и стал молить о защите городскую стражу, которая, выслушав его жалобу, примкнула штыки и, в количестве двенадцати — четырнадцати человек, столпилась у двери. Молодые джентльмены, разгоряченные успехом и относясь к солдатам, как к лондонским сторожам, которых они частенько обращали в бегство, обнажили шпаги и, возглавляемые Перигрином, сделали вылазку. Пощадила ли их стража, как иностранцев или как неопытных юнцов, опьяненных спиртными напитками, но солдаты расступились и, не оказывая сопротивления, дали им пройти. Эта уступчивость, являвшаяся результатом сострадания, была неправильно истолкована вожаком англичан, который для потехи попробовал подставить ногу стоявшему рядом с ним солдату, но потерпел неудачу в этой попытке и прикладом мушкета получил в грудь удар, заставивший его, шатаясь, отступить на несколько шагов. Взбешенная этим смелым отпором, вся компания, обнажив шпаги, атаковала отряд, и после упорного боя их арестовали всех до единого и отправили на гауптвахту. Узнав о подробностях стычки, дежурный офицер, из внимания к их молодости и национальной неустрашимости, за которую французы готовы простить многое, освободил их всех, мягко попрекнув за непристойное и дерзкое поведение; итак, все, чего добился наш герой своей галантностью и доблестью, были позорные ссадины на лице, заставившие его не покидать комнаты целую неделю. Невозможно было скрыть эту беду от мистера Джолтера, который, ознакомившись с обстоятельствами дела, не преминул осудить безрассудную авантюру, каковая, по его словам, оказалась бы для них роковой, не будь их враги французами, которые, единственные из всех народов под солнцем, строжайшим образом соблюдают законы гостеприимства.

Так как круг знакомства гувернера распространялся преимущественно на ирландских и французских священников и людей низшего звания, которые зарабатывают себе на жизнь, оказывая услуги иностранцам, либо обучая их французскому языку, либо исполняя мелкие поручения, какие им доверяют, то он отнюдь не был самым подходящим человеком в мире для того, чтобы развить вкус молодого джентльмена, который путешествовал с целью усовершенствования, в надежде стать со временем видной особой у себя на родине. Сознавая свою неосведомленность, он удовольствовался ролью домоправителя и вел строгий подсчет деньгам, которые шли на их общие расходы; впрочем, он был знаком с теми местами, какие посещались иностранцами, впервые прибывшими в Париж, и знал с точностью до лиара, сколько полагалось давать привратникам всех примечательных отелей; что же касается до редких картин и статуй, коими изобилует эта столица, то он был более несведущ, чем слуга, получающий ливр в день.

Короче, мистер Джолтер мог дать полный отчет о придорожных станциях и избавить от расходов на покупку составленного Антонини описания достопримечательностей Парижа; он был знатоком гостиниц, где можно столоваться за плату от двенадцати до тридцати пяти ливров, знал расценку всех фиакров и экипажей с извозчичьего двора, мог оспаривать счета портных и трактирщиков и распекать слуг на сносном французском языке. Но законы, обычаи и дух народа, характерные черты жителей и сцены светской жизни являлись тем предметом, который он не имел случая наблюдать, желания осмыслить и умения отличить. Все его правила поведения были внушены педантизмом и предрассудками; посему представления его были туманны, суждение пристрастно, обращение неуклюже, а речи нелепы и незанимательны; однако такими, каким я изобразил этого наставника, являются в большинстве случаев те скоты, которые прогуливают по свету зеленых юнцов, именуя себя дорожными гувернерами. Поэтому Перигрин, будучи прекрасно знаком с пределом способностей мистера Джолтера, ни разу не помышлял о том, чтобы посоветоваться с ним о своем поведении, но распределял время, руководствуясь велениями собственного своего рассудка и сообщениями и указаниями приятелей, которые дольше жили во Франции и, стало быть, были лучше знакомы с увеселениями этого города.

Как только он получил возможность появиться a la francaise[17]Одетым по французской моде ( франц. )., он нанял помесячно элегантную коляску, посетил Люксембургскую галерею, Пале-Рояль, все замечательные отели, церкви и прославленные места в Париже, побывал в Сен-Клу, Марли, Версале, Трианоне, Сен-Жермене и Фонтенбло, наслаждаясь оперой, маскарадами, итальянской и французской комедией, и редко пропускал случай показаться на публичном гулянье, в надежде повстречаться с миссис Хорнбек, или позабавиться каким-нибудь приключением, соответствующим его романтическому нраву. Он нисколько не сомневался в том, что его особа должна привлечь внимание какой-нибудь замечательной красавицы, и был столь тщеславен, что воображал, будто немногие женские сердца могут выдержать артиллерийский огонь его совершенств, найди он только случай удачно его направить. Однако он появлялся во всех увеселительных местах в течение многих недель, не пожиная плодов своей надежды, и начал уже составлять себе весьма невысокое мнение о вкусе французов, которые так долго его не замечали, но вот однажды, по дороге в оперу, его коляска должна была остановиться, так как улица была запружена по вине двух крестьян, которые, налетев друг на друга в своих повозках, тут же затеяли ссору и драку.

Такая стычка была столь необычна во Франции, что люди заперли свои лавки и лили холодную воду на драчунов с целью положить конец бою, который сражающиеся вели очень злобно и весьма неискусно, пока один из них случайно не упал, после чего другой воспользовался его бедой и, навалившись на лежачего, начал колотить его головой о мостовую. Экипаж нашего героя остановился у самого поля битвы, и Пайпс, будучи не в силах вынести столь скандальное нарушение правил бокса, сорвался с места и оттащил нападающего от его противника, которого тотчас поднял и, уговаривая по-английски сделать вторую пробу, обучал в то же время, сжимая кулаки по всем правилам искусства и принимая соответствующую позу. После такого поощрения взбешенный возница бросился на своего врага и, по всей вероятности, жестоко расправился бы с ним за нанесенные побои, не удержи его вмешавшийся в дело лакей одного дворянина, чья карета должна была остановиться по причине этой драки. Сей ливрейный лакей, вооруженный палкой, спрыгнул с козел и без всяких церемоний и увещаний стал осыпать ударами голову и плечи крестьянина, которому покровительствовал Пайпс; тогда Томас, возмущенный столь неучтивым обхождением, нанес назойливому посреднику такой удар в живот, что привел в беспорядок все его внутренности и заставил его от страшной боли и удивленияиспустить вопль: «Ох!» Два других лакея, стоявших на запятках, при виде столь дерзкого нападения на своего собрата устремились ему на помощь и угостили градом весьма ощутительных ударов голову его обидчика, который не имел возможности уклониться или защищаться.

Перигрин, хотя и не одобрял поведения Тома, но не мог допустить столь жестокое с ним обращение главным образом потому, что, по его мнению, эта драка затрагивала его собственную честь, а потому, выйдя из экипажа, бросился на выручку своего слуги и со шпагой в руке атаковал его противников. Двое из них, едва завидев это подкрепление, обратились в бегство, а Пайпс, вырвав палку из рук третьего, стал тузить его столь безжалостно, что наш герой счел нужным в защиту его прибегнуть к своему авторитету. Простолюдины были устрашены беспримерной храбростью Пикля, который, узнав, что человек, чьих слуг он наказал, был генерал и принц крови, подошел к карете и просил извинить его поступок, объясняя свое поведение тем, что не знал его звания. Старый аристократ принял его извинение с большой учтивостью, поблагодарив за взятый им на себя труд научить его слуг хорошим манерам, и, угадав по наружности нашего юноши, что он иностранец благородного происхождения, весьма любезно пригласил его в свою карету, предполагая, что они оба отправляются в оперу. Пикль с радостью воспользовался случаем завязать знакомство с такой знатной особой и, распорядившись, чтобы его коляска следовала за ними, явился в сопровождении принца в его ложу, где беседовал с ним, пока длилось представление.

Тот вскоре убедился, что Перигрин не лишен ума и проницательности, и в особенности был доволен его приятными манерами и непринужденным обращением — качества, которыми представители английской нации отнюдь не блещут во Франции, а поэтому они были тем заметнее и привлекательнее у нашего героя, которого аристократ в тот же вечер привез к себе домой и представил своей жене и особам высшего света, ужинавшим у него. Перигрин был совершенно пленен их приветливым обхождением и живым разговором и, удостоившись особых знаков внимания, удалился с твердой решимостью поддерживать столь полезное знакомство.

Тщеславие подсказывало ему, что настало время, когда благодаря своим талантам он может добиться успеха у прекрасного пола, ради чего он решил использовать все свое искусство и ловкость. С этой целью он усердно посещал все увеселительные празднества, куда получил доступ с помощью своего знатного друга, который никогда не пропускал случая удовлетворить его честолюбие. В течение некоторого времени Перигрин принимал участие во всех его развлечениях и был вхож во многие из лучших домов Франции, но он недолго упивался теми надеждами, которые тешили его воображение. Вскоре он убедился, что невозможно было бы поддерживать завязанные им аристократические знакомства, не участвуя ежедневно в кадриле — иными словами, не проигрывая своих денег, ибо все особы высшего света, как мужчины, так и женщины, были завзятыми игроками, постигшими и применявшими все тонкости искусства, в котором он был вовсе несведущ. Вдобавок он стал замечать, что еще не обучен французской галантности, которая зиждется на поразительной бойкости языка, на раболепном и непостижимом внимании к мелочам, удивительной способности смеяться из вежливости и на пустой болтовне, каковые качества были для него совершенно недоступны. Короче, наш герой, который среди своих соотечественников мог почитаться веселым и острым на язык, прослыл на блестящих ассамблеях во Франции юношей весьма флегматического нрава. Не чудо, что гордость его была уязвлена, так как его не признавали значительной особой, а такое мнение он не преминул приписать отсутствию у них разумения и вкуса. Он почувствовал отвращение к корыстолюбию, а также к поверхностному уму дам; и, потратив несколько месяцев и немалую сумму денег на бесплодные визиты и ухаживание, он окончательно отказался от своих намерений и утешился в обществе веселой fille de joie[18]Женщина легкого поведения ( франц. )., чью благосклонность он приобрел, назначив ей ежемесячное вознаграждение в двадцать луидоров. Чтобы облегчить себе этот расход, он отказался от своей коляски и уволил лакея француза.

Затем он поступил в прославленную академию с целью закончить свое образование и завязал знакомство кое с кем из рассудительных людей, которыхзаметил в кофейне и за общим столом в таверне, им посещаемой, и которые немало способствовали усовершенствованию его познаний и вкуса; ибо, отбросив предубеждение, следует признать, что во Франции нет недостатка в людях безупречной честности, глубокого ума и самого широкого образования. Благодаря разговорам с ними он приобрел отчетливое представление об их управлении и государственном устройстве, и хотя не мог не восхищаться превосходной организацией их полиции, но в результате своих расспросов поздравил себя со своим правом на привилегии британского подданного.

Действительно, это бесценное право, даруемое рождением, было подтверждено столь явными фактами, которые он наблюдал чуть ли не ежедневно, что только жесточайшее предубеждение могло оспаривать его существование.