Онлайн чтение книги Том 9. Лорд Бискертон и другие
ГЛАВА IV

1

Как было у него в обычае, привычным ударным рывком на последних пятидесяти ярдах Берри Конвей успел застать на станции Вэлли Филдс экспресс, отправлявшийся в 8.45, за полсекунды до отбытия. Хотя жизнь за городом была ему чуждой, Берри в определенной степени владел даром, отличающим загородных аборигенов от другой породы людей, — беспримерной способностью всегда успеть на поезд, причем никогда не ранее, чем за три с четвертью секунды до отхода. И поскольку те, кто рысит к утреннему экспрессу, заняты в этот момент более серьезным делом, нежели наблюдение за погодой, то, лишь заняв свое место и отдышавшись, Берри удосужился оглядеться вокруг себя и заметить, какой особенно приятный выдался сегодня денек.

Он понял, что такой день дается для радости, приключений и любви. Солнце сияло с сапфировых небес. Под его лучами Херн Хилл выглядел очень поэтично. И Бриксон тоже. И река, когда поезд пересекал ее, смеялась. Подъехав к вокзалу Паддингтон, Берри решительно пришел к выводу, что провести такое утро в душной конторе было бы преступлением.

У него и раньше возникали такие ощущения, но в этом плане он никогда не находил понимания у мистера Фрисби. На создание Т. Патерсона Фрисби пошел грубый, тяжелый материал. Вы бы нипочем не поймали его на том, что он плюнул на дела и отправился танцевать на балу просто потому, что пригрело солнышко. Как правило, именно такие лучезарные утра подстегивали старого зануду к особо извращенным формам трудовых бдений. «Ну, поехали!» — возвещал он при виде Берри и подозрительно озирал небосклон, как будто видя там угрозу своим денежкам.

Но когда кротко и терпеливо ждешь чудес, они случаются. Едва Берри покончил с сортировкой скучнейшей из коллекций писем, когда-либо оскорблявших чувства молодого человека в ясный летний день, как дверь отворилась и на пороге возникло нечто столь лучезарное, что Берри пришлось дважды моргнуть, чтобы поймать видение в фокус.

Не в том дело, что Т. Патерсон Фрисби облекся в костюм из легкой серой фланели. И не в том, что на голове его красовалась панама, а шею охватывал красивый галстук. Не это поразило наблюдателя. Самым удивительным было выражение жизнелюбия на лице вошедшего. Он положительно казался шаловливым проказником. Пока Берри тупо пялился на Т. Патерсона Фрисби, по лицу последнего прошелся спазм, несколько нарушивший гармонию черт. То была улыбка.

— Доброе утро, Конвей!

— Доброе утро, сэр, — бесцветным голосом отозвался Берри

— Есть что-нибудь важное?

— Ничего существенного, сэр.

— Ладно, оставим это до завтра.

— До завтра?

— Да. Я еду в Брайтон.

— Слушаюсь, сэр.

— Вы можете взять выходной.

— Большое спасибо, сэр.

Он онемел от удивления. Такого еще никогда не случалось. Ни разу за все время их общения с мистером Фрисби от него не поступало такого предложения. И теперь в это верилось с трудом.

— Выезжаю прямо теперь. На авто. Не вернусь до вечера. Вам два задания. Ступайте в агентство Меллона и Пирбрайта на Бонд-стрит и закажите мне два места у прохода на какое-нибудь хорошее представление сегодня вечером. Пусть запишут на мой счет и пришлют билеты на дом.

— Слушаюсь, сэр.

— Скажите, что мне нужно что-нибудь действительно стоящее. А потом поезжайте в ресторан «Беркли» и закажите столик для ужина.

— Слушаюсь, сэр.

— Столик на двоих. Подальше от оркестра.

— Слушаюсь, сэр.

— Хорошо. Кстати, насчет вашей просьбы. Я вчера говорил с этим Хоуком. Сказал ему про ваш рудник. Он заинтересовался.

Душа Берри затрепетала.

— Вот как, сэр?

— Да. Как ни странно, он оказался в курсе дела. Вы вечером на месте?

— Да, сэр.

— Я скажу, чтобы он заехал повидаться. Между нами: не проговоритесь, что я вам сказал, но он готов выложить до пяти сотен.

— Неужели?

— Сам сказал. Пытался обойтись меньшей суммой, но я уверил его, что вы не согласитесь. Так что если вам подходит, он привезет бумаги, и вы обстряпаете дельце прямо сегодня. И я даже не потребую от вас комиссионных, — хихикнув, добавил мистер Фрисби.

Берри потупился. Искреннее раскаяние кольнуло его в сердце при мысли о том, что не раз в душе своей он припечатывал этого сердечнейшего человека эпитетом акула-рабовладелец. Теперь он видел его в истинном свете — и это был ангел во плоти.

— Чрезвычайно обязан, сэр, — заикаясь, проговорил он.

— Не стоит благодарности.

— Вы правда думаете, что он даст мне пятьсот фунтов?

— Конечно, даст. Ну ладно, все. До свидания, — сказал мистер Фрисби и отбыл.

Несколько мгновений Берри стоял как вкопанный. Но недвижным было только его тело. Мозг его лихорадочно работал.

Пятьсот фунтов! Это значит — жизнь и свобода. Он заплатит долг Эттуотеру. Определит содержание Обломку Прошлого и избавится от нее. И, исполнив эти обязанности перед обществом, сможет броситься в пучину приключений.

Берри глубоко вздохнул. Телом он еще пребывал в кабинете хозяина, но духом уже летел по улочкам залитого солнцем городка, лежащего в горной долине. И местные жители, глядя ему вслед, понимающе кивали.

— Это он, — говорили они. — Видите этого парня? Крутой Конвей! Круче не бывает.

* * *

Приближалось время ленча, когда Берри, совершив покупку театральных билетов, вновь вышел из конторы Меллона и Пирбрайта на шумную и сверкающую Бонд-стрит.

День достиг новых сияющих высот. Солнце светило в небе, солнце согревало сердце. Волшебный экстаз будоражил воздух. Берри в восторге оглядывал Бонд-стрит.

Для пресыщенного светского хлыща или отъявленного фланера Бонд-стрит в час дня пополудни в разгар Лондонского Сезона — всего лишь Бонд-стрит. Но для молодого человека с любовным жаром в груди, на которого свалился нежданный выходной, сулящий чудесные приключения, — это главная улица, это сказочный Багдад. Берри почувствовал в крови сладкий яд, ощутив себя центром мира.

У него было в обычае, гуляя по Лондону, озираться в надежде на то, что вот-вот с ним случится нечто необычное. Пока что ничего, имеющего хоть малейший интерес, не происходило, и Берри даже чувствовал себя иной раз обделенным. Но Бонд-стрит оживила его оптимизм. Уж тут-то, думал он, в любой момент может случиться все что угодно.

Где, если не здесь, говорил он себе, изящная дамская ручка в тонкой перчатке могла бы вложить в руку такого мужчины, как он, узкий конверт с Морским Соглашением, выкраденным нынче утром в министерстве иностранных дел, узнав его по гардении в петлице. В то время как на Треднидл-стрит или в Вэлли Филдс можно всю жизнь прогулять, не дождавшись ничего серьезнее почтовой открытки с видом.

Вдоль по узкой улице сновали дорогие автомобили, на тротуарах было полным-полно дорого одетых пешеходов. Кто-то из них задел Берри локтем, толкнув к мостовой, и в тот же момент перед ним остановился двухместный автомобиль. А в следующую секунду к нему обратился человек в автомобиле, говоривший с чудовищным акцентом.

— Извините, это, вы могли бы указать мне путь к Лестеррр-скверрр?

Берри поднял на него глаза. Нет, то была не Мата Хари, а какой-то странный субъект с лохматыми бровями и черной бородкой.

— Лестер-сквер? — переспросил Берри. — Налево и потом через площадь Пиккадилли.

— Спасибо, сэррр.

Берри стоял, глядя вслед удаляющейся машине. Что-то в этом человеке озаботило его. Конечно, он не сказал ничего такого, что могло бы бросить тень на репутацию, но что-то в его облике вселяло подозрение, что карманы этого типа просто набиты украденными документами политической важности. Берри стоял, задумчиво глядя вдаль, и мог бы простоять так до бесконечности, если бы какой-то оголодавший пешеход, спешивший на ленч, не наткнулся на него сзади.

Возвращенный таким способом в реальность, Берри проследовал к ресторану «Беркли», чтобы заказать столик для мистера Фрисби.

Очевидно, мистер Фрисби был частым гостем в «Беркли». Одно только упоминание его имени вызвало уважительный интерес. Метрдотель, больше похожий на итальянского поэта, уверил Берри, что все будет в лучшем виде. Столик на двоих, подальше от оркестра. Именно так.

Потом метрдотель ласково осведомился, не желает ли Берри откушать у них в ресторане, и искусительным жестом указал на столик. Берри хотел было ответить, что такая роскошь ему не по карману, но, повернувшись, чтобы взглянуть на столик, увидел картину, от которой слова застряли у него в гортани.

Бородатый субъект сидел в шести шагах от него и тыкал вилкой в копченого лосося.

Берри колебался не дольше секунды. Для человека, стесненного в средствах, ленч в таком месте был безрассудной, отчаянной, можно сказать — дьявольской авантюрой. Этот шаг стоил бы ему тяжких трудов в течение многих долгих дней. Но, видно, сама Судьба послала ему этого Таинственного Незнакомца, и со стороны Берри было бы непростительной дерзостью пренебречь ее вниманием из недостойных соображений.

Этот человек заинтриговал Берри. Очень подозрительная личность. Появиться с такой бородой в Лондоне! Больше того; после того как ему ясно объяснили, что надо повернуть налево и ехать через Пиккадилли, он повернул направо и явился в «Беркли». Если тут скрыта не тайна, то что тогда?

Берри сел, и тут же над ним склонился официант, протягивавший меню.

Бородач теперь ел рыбу под соусом. По мере наблюдения за ним подозрение Берри росло с каждой секундой. Борода явно фальшивая. Очень уж она мешает владельцу. Он просовывает кусочки рыбы в рот с осторожностью натуралиста, входящего в неведомые дебри. Он не из тех несчастных, которым не под силу справиться с буйной растительностью и кто достоин искреннего сочувствия, а не осуждения; нет, он нарочно нацепил бороду, Бог весть из каких темных побуждений возвел дебри на собственном лице, чтобы в любой момент скрыться в них и избавиться от преследования. Было бы ребячеством недооценивать опасность, которая исходила от этого человека.

И, словно в подтверждение этой мысли, последовала сцена столь красноречивая, что Берри содрогнулся, став ее свидетелем.

Поглаживая седые усы, в ресторан вошел импозантный джентльмен лет пятидесяти. Он что-то сказал метрдотелю, видимо, спросил столик. Потом, когда повернулся, чтобы пройти в холл, где посетители ожидали своих гостей, взгляд его упал на бородача. Джентльмен вздрогнул, будто увидел нечто ужасное — да, собственно, так и было, — и подошел к бородачу. Произошел краткий разговор, во время которого, видимо, пожилого джентльмена пытались успокоить. После чего он, глубоко потрясенный, прошествовал к выходу.

Берри в возбуждении подался вперед. Он расколол бородача. Он все видел. Это наверняка Нюхач, таинственный главарь великого Кокаинового кольца, доставляющий столько хлопот Скотланд-Ярду. Что касается седоусого, то он, должно быть, связной из высшего света, какой-нибудь баронет с безупречной репутацией, которого никто не заподозрит в преступных деяниях. И его нескрываемое волнение было вызвано шоком от встречи с Нюхачом в таком месте, как «Беркли», где борода неминуемо должна вызвать провал.

— Ступай в подвальный кабак, где тебя знают и уважают, — наверное, прошептал джентльмен Нюхачу. А Нюхач, нагло усмехаясь — Берри ясно видел, как тот усмехается, — ответил в том духе, что он уже принялся за ленч и, значит, должен за него заплатить, так что риск риском, но провалиться ему на месте, если он зря просадит хоть один фунт.

Получив такой ответ и хорошо зная своего хозяина, джентльмен исчерпал аргументы и ретировался.

Греза приобретала зримые контуры, и если ничего не помешает, она собиралась принять определенный вид. Но через минуту все мысли о Нюхаче вышибло из головы Берри. Седоусый вернулся в обеденный зал, и на этот раз он был не один.

Впереди — как принцесса, продвигающаяся в толпе простолюдинов — шла девушка. При виде ее глаза у Берри чуть не выскочили из орбит. Челюсть у него отвалилась, сердце бешено застучало, и картофелина упала с задрожавшей вилки.

Ибо то была девушка, которую он искал всю жизнь, девушка, о которой он мечтал летними вечерами, когда небосклон окрашивается алым цветом, и весенними утрами, когда птицы поют гимны природе на росистых лугах. Он узнал ее сразу, потому что уже давно оставил всякую надежду когда-либо повстречаться с ней, и вот она явилась, точь-в-точь такая, какой он ее рисовал себе в мечтах лунными ночами, когда где-то вдали пели скрипки.

Он сидел, не сводя с нее глаз, и когда официант разрушил очарование момента, осведомляясь насчет того, не подать ли сыра, Берри с трудом удалось соблюсти свойственную семейству Конвей вежливость.

2

Глядя на Энн Маргарет, единственное чадо мистера и миссис Томас Л. Мун из Нью-Йорка, Берри Конвей, несомненно, переступал рамки приличий. Но в том же самом можно было упрекнуть многих, очень многих молодых людей из ресторанов, где успела побывать эта особа. Энн Маргарет была из тех девушек, не смотреть на которых молодые люди могли, лишь собрав в железный кулак всю свою волю.

Мы уже узнали, что думал об Энн редактор газеты «Курьер Интеллидженсер», и вправе официально заявить, что его описание явно грешило, если вообще имело отношение к истине, излишней сдержанностью. Вероятно, из-за недостатка газетной площади он опустил два или три пункта, которых нельзя было не коснуться и которых мы обязательно коснемся, чтобы представить достоверный портрет. Например, ямочка на подбородке, которая так забавно прыгала, когда Энн смеялась. Впрочем, в отношении удивительного обаяния и замечательной привлекательности, а также чувствительности, тонкой, как аромат цветка, редактор был совершенно прав. Берри заметил это сразу.

Лорд Ходдесдон тоже заметил эти качества, и его сознание вторично пронзила мысль о невероятности случившегося: как могла такая девушка, даже под воздействием Эджелинг-корта во всем его очаровании, принять руку его сына, который сидел сейчас через два столика от них, заслонившись черной бородищей?

Однако главное, на чем он сосредоточился в данную минуту, была необходимость свести счет за ленч к разумной сумме. Если ему удастся ограничить девичьи запросы по части кофе и прочих напитков, можно будет позволить себе невинное мужское удовольствие в виде сигары и ликера.

— Выпьете что-нибудь, дорогая? — спросил он, когда возле столика остановился официант.

Энн взглянула на него и ответила:

— Нет, спасибо. Ничего.

— Ничего, — повторил лорд Ходдесдон официанту, пытаясь скрыть свою радость.

— Виши? — настаивал официант.

— Ничего, ничего.

— Сен-Гальмье? Тоник? Эвиан?

— Нет, спасибо. Ничего.

— Лимонад? — спросил официант, который был из тех, кто не знает удержу.

— Да, я, пожалуй, выпью лимонада, — отозвалась Энн.

— Не советую, — искренне сказал лорд Ходдесдон. — Честно, не стоит. Вредный напиток. Много кислоты.

— Хорошо, — согласилась Энн. — Тогда немножко простой воды.

— Только простой воды, — с затаенной угрозой глядя прямо в глаза официанту, сказал лорд Ходдесдон.

Он одарил будущую невестку нежной улыбкой человека, выигравшего два шиллинга. «Как мило, — думал он, — встретить в наше время девушку, которая не желает портить цвет лица и пищеварение коктейлями, вином и кислотой!»

Но улыбка пропала втуне. Энн ее не заметила. Она смотрела в глубину зала. Грохот оркестра и гул голосов доносились до нее словно издалека. Будущий свекор, сидевший за одним с нею столом, был от нее за тридевять земель. Она вернулась к своим мыслям, прерванным обсуждением напитков. С того момента, как она прочла в газете объявление о собственной помолвке, Энн впала в странную задумчивость.

Есть в печатном слове некое особое свойство, которое приводит наши умы в замешательство. Будоражит. Только увидев объявление, набранное безличными буквами, Энн до конца поняла чрезвычайную значимость шага, который она собиралась сделать, и чрезвычайную кратковременность своего знакомства с человеком, которому готовилась вручить свою судьбу.

Ее вдруг охватила жажда информации. Она подалась вперед, к своему визави.

— Расскажите мне о Годфри, — внезапно попросила она.

— А? — отозвался лорд Ходдесдон, заморгав глазами. Он тоже был погружен в свои мысли. Он обдумывал свои аргументы на случай, если спутница пожелает кофе, и старался сформулировать соответствующий совет так, чтобы он прозвучал наиболее деликатным образом. — А что именно?

Энн трудно было ответить на этот вопрос. «Что он за человек?» — хотелось бы ей спросить. Но, дав согласие выйти замуж, как-то глупо дознаваться, за кого именно.

— Ну, каким он был в детстве? — нашлась она, выбрав самый невинный вопрос. Он в самом деле прозвучал вполне невинно и вполне в духе ситуации.

Лорд Ходдесдон напряг память, пытаясь оживить сцены, которые предпочитал забыть.

— Он был истинным чудовищем, — сказал лорд Ходдесдон и, спохватившись, добавил: — Очень симпатичным, живым, в общем, как все мальчишки.

Он почувствовал, что едва не позволил чувству возобладать над разумом, инстинкту — над дипломатичностью. Дай он себе волю в обрисовке характера юного Бискертона даже для благосклонного слушателя, дело могло бы принять нежелательный оборот. Лучше не шевелить прошлого, не вспоминать, как этот негодяй вымазал вареньем отцовское кресло. Как правильно заметила его сестра, эта девушка еще не стала женой Бискертона. Было бы безумием ляпнуть что-нибудь такое, что могло бы изменить-ее решение. Зная Бискертона, как мог знать только отец, лорд Ходдесдон понимал, что невеста нуждается в поощрении.

— Живым, как все мальчишки, — повторил он. — Полным чувств. Причем всегда наилучших, — бесстрастно добавил он.

— Наилучших? — переспросила Энн и слегка передернулась.

— Он всегда был воплощением благородства, — торжественно провозгласил лорд Ходдесдон.

Энн опять передернулась. Воплощением благородства был Кларенс Дамфри. Она часто его на этом ловила.

— Ни разу, ни в детстве, ни потом, — продолжал лорд Ходдесдон, найдя правильный тон и уже плавно скользя по накатанной колее, — не доставлял он мне каких-либо хлопот. — Тут лорд Ходдесдон нервно оглянулся, будто ожидая увидеть за плечом ангела, заносящего в книжечку его слова. С облегчением обнаружив там только официанта, он вернулся к своему предмету — Он не из тех, кто до полуночи танцует с девочками из варьете и тому подобное. И, насколько я знаю, в карты он тоже никогда не играл.

— Но это вы не точно знаете, — промолвила Энн, не желая расставаться с последней надеждой.

— Знаю, — твердо возразил лорд Ходдесдон. — Сейчас вот вспомнил, как спросил его однажды, и он ответил, что нет, не играл. Если бы у него была такая привычка, он бы сказал: да, папа, я играю. Такой уж он у меня — честный и прямой. О чем бы я его ни спросил, всегда он так прямо в лицо и выпалит: да, папа; или: нет, папа. Помню, как-то, — начал лорд Ходдесдон, слегка отклоняясь от выбранного пути, — вымазал он мне вареньем кресло в библиотеке…

— Правда? — оживилась Энн.

— Да, — ответил лорд Ходдесдон. — Но,— тут же взяв себя в руки, продолжил он, — мальчик сразу пришел ко мне и, глядя прямо в лицо, сказал: «Папа, это я выпачкал кресло вареньем. Прости меня. Я решил признаться, чтобы не заподозрили кого-нибудь другого».

— Сколько ему тогда было?

— Лет десять.

— И он вот так и сказал?

— Этими самыми словами.

— И теперь он такой же?

— В точности, — с готовностью подтвердил лорд Ходдесдон. — Настоящий английский джентльмен, благородный до мозга костей.

Энн поморгала глазами и вернулась к своим мыслям. Теперь она думала об Эджелинг-корте без прежней нежности.

Приписывая обаянию фамильного гнезда решающее значение в согласии Энн на брак, лорд Бискертон проявил известную проницательность. Эджелинг-корт действительно сыграл в этом деле важную роль. Присущее ему очарование Старого Света, несомненно, затуманило свойственную ей ясность ума, которой она привыкла гордиться и которая, как Богом ниспосланный дар, оберегает девушек от поползновений со стороны всех Кларенсов Дамфри в мире. Все эти пчелы, голуби и вороны, соображала теперь Энн, словно сговорились подавить ее сопротивление, и вот вам, она уже невеста идеального английского джентльмена.

Энн собрала волю в кулак и сказала себе, что не должна верить всему, что слышит. Очень даже вероятно, что лорд Бискертон на самом деле никогда не был благородным. Мало ли что наговорит родной отец! И даже если он таковым был, он ведь мог это преодолеть. Он мне нравится, уверяла она себя. Он забавный. Он меня смешит. Мы будем счастливы вместе — очень, очень, очень счастливы.

Все-таки жаль, что он иностранец, думала Энн. И если было бы преувеличением утверждать, что она пожалела о том, что сделала, все же ее грызла мысль, что девушка на пороге свадьбы должна бы чувствовать себя более уверенной. Правда, она плохо себе представляла, каким должно быть полное и абсолютное счастье накануне свадьбы. Но сама она ощущала тревогу и беспокойство, как молодой автор, только что поставивший свою подпись на договоре с директором театра и теперь сомневающийся насчет параграфа о правах на экранизацию своей пьесы.

— Вы что-то слишком молчаливы, дорогая, — сказал лорд Ходдесдон.

Энн встрепенулась.

— Извините, я просто задумалась.

Лорд Ходдесдон хотел было отпустить какое-то замечание по поводу любовных грез, но удержался.

— Вкусная курица, — сказал он, выбрав более безопасный предмет для разговора.

— Да, — сказала Энн.

— Картофеля не добавить?

— Нет, благодарю.

— Хотите заказать десерт?

— Да, пожалуйста.

— А кофе? — спросил лорд Ходдесдон, и его чистый взгляд замутился. — Не знаю, как вы, но я полагаю, что из-за содержащегося в нем наркотического вещества — кофеина — его следует избегать. Плохо действует на нервы. Все Доктора так говорят.

— Я, пожалуй, не стану его пить. Вообще я хотела бы уйти сразу после десерта. Вы не возражаете, если я вас покину?

— Конечно, нет, дорогая. Отнюдь. Я останусь, посижу, послушаю музыку. Может, возьму сигару и ликер. А вы хотите пойти за покупками?

— Нет, но погода дивная. Я хотела проехаться в машине. Она стоит у входа. Думаю съездить к реке.

— Поезжайте в Стритли. Очаровательное местечко. Или в Соннинг.

— Мне надо проветриться и собраться с мыслями.

— Понимаю, — по-отечески кивнул лорд Ходдесдон. — Это так естественно. Не беспокойтесь насчет меня. Я тут посижу. Люблю посидеть.

Энн улыбнулась и, еще раз посмотрев в глубину зала, встретилась глазами с молодым человеком в коричневом костюме, который сидел за столиком у стены, — в седьмой раз за время ленча.

Энн Мун так часто встречалась глазами с этим мужчиной по двум причинам. Первая заключалась в том, что смотреть она могла только в его направлении, ибо в противоположном взгляд ее натыкался на бородача столь отвратительно-зловещего вида, что ее прямо в жар бросало, когда она его видела. Мало того, что на него было неприятно смотреть, он еще странным образом чем-то напоминал ее нареченного, лорда Бискертона, и это ее беспокоило.

Вторая причина состояла в том, что, кляня себя за слабость, Энн испытывала удовольствие, ловя на себе взгляд Берри. Этот факт никак нельзя было отрицать. У него были необычные глаза. В них горел какой-то жадный огонек. Вот новость так новость. Ни у одного из знакомых ей мужчин глаза не горели огнем желания. Ни у Кларенса Дамфри, известного зануды. Ни у этого мальчишки Буруоша. Ни, если уж на то пошло, у лорда Бискертона. А ей понравился этот огонек.

Худощавый, стройный молодой человек с умным лицом и широкими плечами заинтриговал ее. У него внешность человека, который делает дело, подумала Энн. Который способен на отважные поступки. Она, к примеру, могла бы себе представить, как он отважно спасает ее из горящего дома. Она могла представить, как он спасает ее из лап бандитов, нанося им удары направо и налево. Это мужчина, который создан для нее.

Жаль, что они незнакомы.

Берри, в свою очередь, еще более пылко сожалел, что они незнакомы. Если в глазах его горел огонек, то вполне резонно. Он отчаянно сокрушался, что Судьба, которая захлестнула его потоком смешанных чувств, от которых у него голова шла кругом, не устроила так, чтобы эти чувства были направлены на девушку, с которой он каким-то образом мог познакомиться.

Теперь он окончательно убедился, что повстречал представительницу противоположного пола, которая создана в полном соответствии с его вкусами. Если бы ему довелось лично участвовать в материализации собственной грезы, он не смог бы справиться лучше. Эти глаза; этот изящный носик; эти зубы; эти волосы; эти руки — все было безупречно.

И при всем при том шансов познакомиться с ней у него было столько, сколько было бы, живи она на другой планете.

Они как корабли, разошедшиеся в ночи.

Теперь она уходит. И бородач тоже. Но что о нем думать! Бородач был вытеснен из сознания, не выдержав конкуренции. Он всего лишь бородач, не более того.

Берри показалось, что ему тоже пора. Он попросил счет и, получив его, попытался ничем не выдать своих чувств.

* * *

Выйдя на солнечный свет, Энн задумчиво прошествовала к своему двухместному автомобилю. Она поставила его возле площади. Где-то неподалеку, очевидно, оставил машину и бородач — он обогнал Энн, на ходу бросив на нее короткий странный взгляд. Сходство с Бискертоном показалось Энн еще более разительным, чем в ресторане. Вблизи он мог бы сойти за его родного брата, у которого до того плохо пошли дела, что он отпустил бороду.

Эта встреча пробудила в Энн чувство вины. Пришлось признаться себе, что в мыслях она была не совсем верна Годфри. Выяснилось, что в душе она успела сравнить его — и не в его пользу — с тем сильным, романтического вида молодым человеком в коричневом костюме, чьи глаза горели огнем и который сейчас, не успела она усесться за руль своей машины, впрыгнул на соседнее сиденье и хрипло прошептал, от чего у нее мурашки пробежали по спине:

— Следуйте за этой машиной!

3

Помимо мурашек, этот вежливый шепот произвел на Энн еще один эффект — она прикусила язык. Поэтому, когда она обернулась к соседу, глаза ее были полны слез, а голос звучал хрипло от боли:

— Гой шиной? — переспросила она.

Берри ответил не сразу. Он чувствовал себя в этот момент так, как если бы прыгнул в бассейн с ледяной водой и пытался там обжиться. Собственный поступок застал его врасплох, как это случается с теми, кто действует под влиянием импульса.

— Гой шиной? — повторила Энн.

Берри сосредоточился. Раз уж он ввязался в историю, надо овладевать ситуацией.

— Вон за той, — указал он.

Берри несказанно бы удивился, узнав, что его собеседница думает о том, какой приятный у него голос. На его вкус, собственный голос был сейчас похож на кваканье старой лягушки.

— В которой сидит этот бородач? — уточнила Энн.

— Да, — подтвердил Берри. — Следуйте за ним, куда бы он ни направился.

— Зачем? — спросила Энн.

«Все-таки она необыкновенная девушка, — подумал Берри. — Другая на ее месте с этого бы начала».

Берри не стал долго размышлять над тем, зачем ему понадобился бородач. Его ответ последовал незамедлительно.

— Его разыскивают.

— Кто?

— Полиция.

— Вы полицейский?

— Я из секретной службы, — сказал Берри.

Энн нажала на акселератор. Солнце светило. Птицы пели. Никогда она не чувствовала себя такой счастливой. Никогда в жизни.

Ей было приятно думать, что она не обманулась насчет этого молодого человека. Она сразу зачислила его в разряд тех, кто живет опасной жизнью, — и оказалась права.

Дрожь пробрала ее от головы до пяток, подбородок радостно вздернулся. «Наконец-то, — подумала Энн Мун, — мне встретилось нечто особенное».

4

Годфри, лорд Бискертон, тоже был в радужном настроении.

— Тра-ля-ля, — распевал он, въезжая на Пиккадилли, и — трам-там-там, — сворачивая к югу на углу Гайд-парка. Он был преисполнен того вполне оправданного возбуждения, которое овладевает человеком, предпринявшим грандиозный и удачно закончившийся эксперимент.

Решаясь на апробацию бороды и бровей (от Кларксона) в таком часто посещаемом им месте, как ресторан «Беркли», Бисквит отдавал себе отчет в том, что идет на отчаянный риск. Уж если там его никто не узнает, значит, никто и нигде не узнает. Мало того, что он должен был сидеть в компании целого взвода своих приятелей и большинство официантов его прекрасно знали. По правде сказать, метрдотель относился к нему, скорее, как к младшему брату, чем как к клиенту.

И что же вышло? Ни Ферраро, ни один из его помощников ничем не обнаружили ни малейшего признака дружбы прежних дней. Они, должно быть, называли его между собой «необычным бородатым незнакомцем», но наверняка никто не сказал: «Да, ну и видок нынче у старины Бискертона!». Никто его не засек. Испытание выдержано с честью.

И Энн он дал фору. Он так значительно смотрел на нее в ресторане и потом прошел мимо на расстоянии в один шаг, когда она садилась в машину. Но и Энн не смогла проникнуть за покров его тайны.

И старина Берри. То, с каким равнодушием он откликнулся на его просьбу, можно считать настоящим триумфом. «Извините, это, вы могли бы указать мне путь к Лестеррр-скверрр?» Ведь лицом к лицу встретились. И Берри даже ухом не повел.

Итак, суммируем. Если старые друзья и знакомые не узнали его, что же говорить об этих кровососах, куда тут Братьям Джонс, Цветочникам, двадцать семь фунтов девять шиллингов шесть пенсов; или Галлиуэллу и Гучу, Туфли и Ботинки, тридцать четыре, десять и восемь?

У лорда Бискертона отлегло от сердца. Благодаря этим проверенным бровям и бороде он сможет остаться в Лондоне и гулять без боязни оказаться под судом. Вплоть до сегодняшнего дня он в этом сомневался. На него даже находили приступы отчаяния, когда он готов был искать убежища где-нибудь в Бексхилле или Уигане.

Вдобавок ко всему денек выдался чудесный: машина бежала резво, и если нажать на газ, можно успеть в Сандаун-парк к трехчасовому заезду. Бискертон находил нечто особенно приятное в этом трехчасовом заезде, и, слава Богу, пока еще найдется достаточно букмекеров, которые, при недостатке норманнской крови в жилах, компенсировали его верой в удачу, которую поэты ценят гораздо выше.

Когда Бисквит достиг Эшера, душа у него просто пела. А подъехав к «Веселым пахарям», извещавшим клиентов о наличии лицензии на продажу спиртных напитков и табачных изделий, почувствовал потребность заглянуть туда.

Он притормозил машину и вошел в бар.

5

В машине, следовавшей за ним, сперва царила тишина, нарушаемая лишь урчанием мотора, повиновавшегося ножке Энн, жавшей на акселератор. До самого перехода на Кингстон-стрит пассажиры молчали, предаваясь размышлениям. У каждого из них было над чем помозговать, оба прямо-таки сгибались под тяжестью дум.

Энн была девушкой совестливой. И надо сказать, что Совесть, наследие по линии новоанглийской родни, имела неприятное свойство отравлять ей самые приятные моменты жизни. Она вцепилась в нее в ресторане. И теперь опять укусила. У этой Совести были повадки настоящей дикой кошки. Себя не обманешь. Честная по природе, Энн не могла не отдавать себе отчета в том, что, дав слово выйти замуж за лорда Бискертона, она ограничила поле возможностей. Есть вещи, которые обрученная девушка не может себе позволить. А если позволяет, то осуждает себя за это. К числу таких вещей относится переглядывание с незнакомыми молодыми людьми в ресторанах. А если пойти дальше, то никак не позволительно подолгу думать о незнакомом молодом человеке, с которым переглядывалась в ресторане, и сожалеть о том, что он тебе незнаком. И, разумеется, попустительствовать его действиям, когда он прыгает в твой автомобиль и сопровождает тебя, несмотря на сугубо официальный флер секретной службы, в поездке, которую неподкупная Совесть квалифицировала как упоительную.

«Нечего мне твердить про гражданский долг, — сказала Совесть в присущей ей отвратительной новоанглийской манере. — Тебе это понравилось».

И Энн пришлось признать, что понравилось. Она неохотно сказала себе, что никогда не чувствовала себя счастливее с тех самых пор, как в четырнадцать лет получила фотографию Джона Бэрримора с автографом.

Если иметь богатых и знатных родителей может считаться для девушки несчастьем, то только в том смысле, что заставляет ее вести жизнь, защищенную от каких бы то ни было неожиданностей и полную условностей. Сколько она себя помнила, Энн жила в роскошном, но ограниченном мирке. Школьный бал в Париже, несколько сезонов в Нью-Йорке, зимы на Палм-бич или в Эйкене, лето в Мэне или Саутгэмптоне… Невыносимое существование для романтической души.

Мужчины в ее кругу были неизменно прекрасно воспитаны, привлекательны, вежливы, но, увы, заурядны и практически неотличимы друг от друга. Ей иной раз приходилось делать усилие, чтобы вспомнить, с кем она в данный момент беседует.

Тот же, кто сидел сейчас рядом с ней, был совершенно другим.

Тем не менее она не имела права — и прекрасно это понимала — ощущать такое внезапное волнение. Следовало либо отказать в этой из ряда вон выходящей просьбе, либо — если вполне извинительное побуждение оказать помощь секретной службе Великобритании заставило бы ее идти на компромисс, — сохранять отчужденно-безразличный вид, как будто она просто шофер такси.

Итак, Энн вела машину, а Совесть все крепче сжимала на ее шее свои цепкие пальцы.

Что касается Берри, было бы преувеличением сказать, что он прыгнул в машину незнакомой девушки, хоть в малой степени руководствуясь доводами разума. Но он чувствовал, что поступил правильно. Оглядываясь назад, он не видел причин для раскаяния. Поведение, которое в других обстоятельствах могло бы вызвать упрек в эксцентричности, в этот День казалось нормальным и приличным. Не соверши он этот поступок, волшебная девушка навсегда исчезла бы из его жизни. Чтобы предотвратить эту трагедию, можно было бы пойти на что угодно.

Тем не менее он понемногу в достаточной мере пришел в себя, чтобы оценить ситуацию как весьма затруднительную. Подобно отважному, но плохо подготовленному охотнику, поймавшему в джунглях Индии тигра за хвост, он чувствовал, что до сих пор события развивались в правильном русле, но дальнейшее их течение требует тщательного обдумывания.

Итак, при полном молчании автомобиль подъехал к переходу на Кингстоне. Вперед на гладкий бетон вырулила какая-то машина. Куда именно направлялся ее водитель, догадаться было трудно, но он явно следовал в ту же сторону.

Берри первым нарушил молчание.

— Чертовски благородно с вашей стороны, — сказал он.

— Ну что вы, — возразила Энн.

— Нет, правда.

— Ну что вы!

— В самом деле, — настаивал Берри.

— Пустяки, — ответила Энн.

— Говорю вам, — продолжал Берри, — это чертовски благородно с вашей стороны.

Обмен любезностями снял напряжение. Берри восстановил дыхание, а Энн зашла так далеко, что оторвала взгляд от дороги и метнула его в сторону пассажира. В профиль его лицо произвело на нее еще большее впечатление. Энергичные физические упражнения и трезвый образ жизни обеспечили Берри прекрасный профиль, можно сказать, медальный. Складки у носа и небольшой белый шрам возле уха придавали ему особую привлекательность. «След пули, — подумала Энн, — такой шрам могла оставить только пуля».

— Большинство девушек перепугались бы до смерти, — сказал Берри.

— Я тоже испугалась.

— Да, — подтвердил Берри с растущим воодушевлением, — но вы ни секунды не сомневались. Не стали мешкать. Мгновенно схватили ситуацию.

— Кто это? — спросила Энн, внимательно глядя на поравнявшийся с ними двухместный автомобиль. — Или вам нельзя говорить?

Берри предпочел бы смолчать, положение было безвыходным. Как удачно, что в ресторане у него было время поразмыслить над идентификацией этой бородатой птички.

— Я думаю, — ответил он, — что это Нюхач.

— Нюхач? — осевшим от волнения голосом переспросила Энн. — Какой Нюхач? Что это значит? Кто такой Нюхач? Почему Нюхач?

— Главарь большой кокаиновой банды. У него кличка Нюхач. Если, конечно, это тот самый тип. Но вполне возможно, что это ни в чем не повинный человек. Вы, вероятно, слышали, как разрослась в последнее время наркосеть?

— Нет, не слышала.

— Очень разрослась. И все из-за этого типа.

— Нюхача?

— Нюхача.

Оба немного помолчали. Энн набрала в легкие воздуха.

— Для вас это, наверное, обычное дело, — сказала она. — А я дрожу, как осенний лист. Неужели для вас это так привычно?

Молодые люди в старой доброй Англии не обладают совестливостью жителей Новой Англии. Мы говорим о пуританской совести, но Берри не ведал и ее. И потому ответ его прозвучал не только твердо, но и иронично.

— Разумеется, это обычная работа.

— Вы хотите сказать, что такое случается с вами сплошь и рядом?

— Более или менее.

— Вот это да! — воскликнула Энн.

Она понимала, что следующий вопрос, который вертелся у нее на языке, относится к разряду личных, но не могла сдержать любопытства.

— А откуда у вас этот шрам? — не дыша, спросила она.

— Шрам?

— У вас маленький шрамик возле уха. Вас поцарапала пуля?

Берри с трудом проглотил комок, застрявший в горле. До чего же женщины любят эту дребедень. Взять хотя бы Отелло и Дездемону. Отелло и не собирался рассказывать всю эту муру насчет превратностей судьбы, лишений и трудов, испытанных на суше и на море, пока девчонка все это из него не вытянула. Отелло прекрасно понимал, что, плетя истории про горы с вершинами, касающимися неба, и каннибалах, друг друга поедающих, хватает через край, но деться было некуда.

Что же оставалось делать Берри Конвею?

— Да, — сказал он и понял, что с этого момента мосты сожжены.

— Надо же! — воскликнула Энн. — Еще бы чуть-чуть…

— Да, но чуть-чуть не вышло, — сказал Берри, окончательно умертвив в себе лучшую часть самого себя, — потому что в следующую секунду я выстрелил.

— Выстрелили?

— Да, пришлось.

— Я вас не виню, — проронила Энн.

— Я видел, как его рука скользнула в карман…

— Чья рука?

— Джека Маллоя. Я тогда обезвреживал банду Маллоя.

— А кто это?

— Организаторы поджогов.

— Поджигатели?

— Вот именно, — подтвердил Берри, сожалея, что не ему пришел в голову этот термин. — У них была штаб-квартира в Дептфорде. Начальник послал меня произвести разведку… Вы не подождете здесь?

— Подождать?

Она заметила, как лицо его сделалось каменным, а взгляд — суровым.

— Мне надо последовать за ним.

— А можно мне с вами?

— Нет. Могут возникнуть неприятности.

— Я люблю неприятности.

— Нет, — твердо ответил Берри. — Уж будьте так добры. Энн вздохнула.

— Ну хорошо. А оружие с вами?

— Да.

— Держите его наготове, — посоветовала Энн, — и не стреляйте, пока не увидите белки его глаз.

Берри исчез. «Он идет, как гончая», — подумала Энн. Откинувшись на теплую кожу, она предалась сладким грезам. Впервые в жизни с ней случалось такое. Энн Мун никогда не приходилось участвовать ни в каких гонках, кроме ночных возвращений из клуба. А единственным приключением, столкнувшим ее с беззаконием, был случай, когда по дороге из Нью-Йорка в Пайпинг-рок ее догнал полисмен на мотоцикле и вручил штрафную квитанцию за превышение скорости.

И в самый сладостный миг грез что-то жесткое и острое впилось ей прямо в душу.

«Ага, — торжествующе провозгласила Совесть, сызнова берясь за свое. — Попалась!»

6

Когда лорд Бискертон вошел в бар «Веселые пахари», он был пуст, если не считать рыхлой леди в черном атласном платье и с огромной брошью на груди с надписью серебром «пупсик». Она стояла за стойкой, как альпийский сенбернар, ожидающий возможности оказать помощь жаждущему. Она приветливо улыбнулась Бисквиту и поделилась мнением о погоде.

— Хороший денек, — сказала она.

— Лучше не бывает, — сердечно отозвался Бисквит.

Пенящаяся кружка перешла из рук в руки, и полился приятный незатейливый разговор, какой обычно возникает при подобных обстоятельствах.

Искусство обмениваться словами через стойку даровано не каждому. Бывает, что лучшие умы лишены этого дара. Взять, к примеру, покойного Герберта Спенсера. Но для Бисквита это была родная стихия. Он немедленно становился приятелем каждого бармена и каждой барменши. У него были приятные манеры, и говорил он разумные вещи. Больше того, он умел слушать. А поскольку каждая девушка за стойкой располагает длинным списком жалоб на своего хозяина, это качество ценится у них выше красноречия.

К тому моменту, когда Бисквит одолел четверть пинты эля «Сёррей», между ним и барменшей установились отношения сердечной доверительности. Мало-помалу беседа приобрела личный оттенок. Барменша с самого начала критически смотрела на бороду, но до поры природный такт удерживал ее от словесного выражения своих сомнений по этому поводу.

— Зачем вы ее носите? — наконец спросила она.

— Другой нет, — ответил Бисквит.

— Чудно как-то.

— Вам не нравится?

— Я ничего против не имею. Но смотрится чудно.

— Было бы еще чуднее, — возразил Бисквит, — ежели бы половина была розовой, а половина зеленой.

Барменша подумала и согласилась.

— Но так тоже чудно, — все же сказала она.

— Знаете, как я ею обзавелся?

— Отрастили небось.

— Ну, что вы! Это долгая история. Надо вам сказать, что ребенком я был прелестной девочкой. Но в один прекрасный день нянька везла меня в коляске и остановилась поболтать с солдатом, как это в обычае у нянек, и когда отвернулась от коляски, из кустов выскочила цыганка с отвратительным бородатым мальчишкой на руках. И знаете, что она сделала? Выкрала меня из коляски и на мое место уложила этого бородатого мальчишку. С тех пор я стал мальчишкой с бородой.

— Жаль, что она не положила в коляску бритву.

— Бритва тут без пользы, — вздохнул Бисквит. — Они тупятся и ломаются. Как и резаки для колючей проволоки. Один доктор, с которым я консультировался, порекомендовал мне ее выжечь. Я возразил, что огонь, может, и остановит рост волос, но я, пожалуй, тоже сгину в пламени. Мои слова произвели на него впечатление, он заметил, что это не приходило ему в голову. В общем, история малоприятная и доставляет много хлопот.

— Знаете, что бы я сделала, если бы вы вошли сюда несколько лет назад?

— Что?

— А вот что!

Она протянула руку и, весело хихикнув, с силой дернула Бисквита за бороду.

Это было последнее ее хихиканье на многие и многие дни. Знающие люди утверждали, что она уже никогда не была такой, как прежде. Берри, как раз взявшись в ту секунду за дверную ручку, замер, оглушенный ее визгом. Убивают там, что ли? Распахнув дверь, он вновь остановился как вкопанный.

Зрелище, открывшееся его взору, могло бы парализовать кого угодно. За стойкой неподвижно стояла барменша, держа в руке бороду, и казалась чем-то огорченной. Напротив нее, тоже смущенный, застыл его школьный друг, лорд Бискертон. Берри был не в силах шелохнуться. Давно он не видел таких кошмаров.

В следующее мгновение немая сцена оживилась. Вырвав бороду из рук барменши, Бисквит торопливо приладил ее к лицу. А барменша, издав длинный, протяжный стон, повалилась на бок на манер леди, падающей в обморок.

Бисквит, хотя и испытывал к барменше искреннее расположение и успел насладиться беседой с нею, все же не до такой степени проникся чувствами, чтобы задержаться для оказания первой помощи. Он торопился в другое место, но, бросившись к двери, увидел Берри и остановился на полпути.

— Бисквит! — вскричал Берри.

— Господи Боже! — промолвил лорд Бискертон.

Не тратя времени на комментарии, он схватил Берри за руку и повлек к выходу. Только оказавшись с глазу на глаз во дворе, укрывшись от посторонних взглядов каменной стеной, Бисквит пустился в объяснения.

— Какого черта ты тут делаешь, Берри?

— А ты?

— Я ехал в Сандаун. А тебя как сюда занесло?

— Я следовал за тобой, чтобы узнать, куда ты направляешься.

— С какой стати?

— С такой. Что ты болтаешься по всему Лондону и близлежащим графствам с длинной бородищей?

На лице Бисквита отразилась глубокая озабоченность.

— Ты хочешь сказать, — запинаясь, произнес он, — что сразу узнал меня?

Берри сообразил, что не стоит с порога отвергать это предположение. Быстрый умом, он понял, что ему предоставили шанс показать себя либо проницательным наблюдателем, либо доверчивым простаком. Берри выбрал первое.

— Разумеется, узнал, — с достоинством ответил он.

— На Бонд-стрит? — допытывался Бисквит.

— Конечно.

— То есть сразу, как я с тобой заговорил?

— Ну да.

— А почему же не раскололся?

— Решил тебя подурачить, осел ты этакий.

— Подурачить меня?

— Да. Мне показалось, что ты расстроишься, если увидишь, что не удалось меня провести.

— Черт! — в сердцах выдохнул Бисквит.

— А зачем ты все это затеял?

— Берри, — дрогнувшим голосом сказал Бисквит, — ты, надеюсь, знаешь, что Ферраро и прочие в «Беркли» знают меня как облупленного?

— Ну да.

— Именно это побудило меня искать нетривиальный выход.

Он немного помолчал, формулируя в уме избранный им способ действия.

— С помощью бороды я думал провести своих кредиторов, — пояснил он наконец, — Они сели мне на хвост, и пришлось изменить внешность до полной неузнаваемости, чтобы безопасно передвигаться по Лондону. Но ты, говоришь, сразу меня раскусил?

— С первого взгляда.

— Значит, все идет к тому, — разочарованно протянул лорд Бискертон, — что мне придется покинуть метрополию. Иначе я рискую тем, что меня потянут в суд и просветят рентгеном мои финансы. Надо залечь на дно где-нибудь в провинции. Может, в Бексхилле. Или в Саутэнде. Но Бог мой! Как же я объясню?

— Что именно?

— Черт побери, мне надо как-то объяснить внезапное исчезновение. Я только что обручился. Моя невеста немного удивится, если я смоюсь с горизонта, не говоря ни слова, как ты думаешь?

— Я про это и не слыхал, — ответил Берри.

— Да я и сам только что об этом вспомнил, — чистосердечно признался Бисквит. — Может, черкнуть ей, что сломал ногу и прикован к постели? Нет, не годится. Она явится с цветами и фруктами меня навестить. Наверняка. Фу, глупость какая. Черт, как же выпутаться-то, а?

— Я знаю, — сказал Берри. — Свинка.

— Что?

— Скажи, что подхватил свинку. Она к тебе на милю не подойдет.

Бисквит дрожащей рукой хлопнул друга по плечу.

— Гений, — просто сказал он. — Настоящий гений. Наверное, унаследовал гениальность по мужской линии от прадедушки. Ты решил проблему, старина. Осталось только придумать, куда мне двигать. Куда-то надо. Продам какие-нибудь безделушки, выручу немного деньжат на экстренные расходы и уйду в ночь… Вот только куда? Куда-нибудь в дебри. Не в Брайтон же ехать. Дайке, Дайке и Пинвид наверняка проводят воскресенье в Брайтоне. В Бексхилл? Не знаю. Хоус и Доус скорее всего именно там купили себе бунгало. В конце концов получается, что безопаснее всего ехать в Уиган.

Хроника этого летнего дня достоверно выявила, что интеллект Берри Конвея достиг зенита. Как только мистер Фрисби выпустил его из конторы на волю, умственные способности Берри получили отменный стимул. Этому же фактору он был обязан и энтузиазмом, который овладел им сейчас.

— Бисквит, — сказал он, — вот что я сейчас подумал. Парень, который живет со мной по соседству, неожиданно должен ехать в Манчестер…

— У него тоже неприятности с кредиторами? — сочувственно осведомился лорд Бискертон.

— Он хочет сдать свой дом. С мебелью. Можно прямо сейчас въезжать. Я могу вечером с ним поговорить, если пожелаешь. Может, он уже уехал, правда. Но я могу связаться с его агентом. Идеальный вариант. В Малберри-гроув тебя никто не сыщет. Можешь залечь там до донца дней. Будем соседями.

— Будем вечерами лазить друг к другу через забор? — радостно воскликнул Бисквит.

— Вот именно.

— Сплетничать о соседях! Одалживать косилку!

— Точно.

— Берри, старина, — сказал лорд Бискертон, — это то, что надо. Твой прадед был просто кладезь ума. Его, наверное, на площади показывали. Народ ездил поездами на него смотреть. Улаживай детали и пришли мне весточку домой. И будь добр, не затягивай с этим делом, потому что я уже чую за спиной горячее дыхание Дайкса, Дайкса и Пинвида. Буду наслаждаться загородной жизнью. Отдохну хорошенько.

— Сегодня же все улажу.

— Господь тебя благослови! Ты настоящий друг, если только они бывают на свете, — сказал Бисквит. — Может, мне лучше пойти к несчастной невесте и сказать, что я еду на бал-маскарад, пикник или что-нибудь в этом роде. Она, бедняжка, расстроится, но я же не навеки исчезаю, рано или поздно все уладится. А как, кстати, ты сюда добрался?

— На машине.

— Своей?

— Нет.

— Взял напрокат? Тогда мне лучше подождать здесь, пока ты не отъедешь на порядочное расстояние. Береженого Бог бережет. Я раз-другой арендовал машины в разных гаражах, и может статься, что твой шофер меня знает. Ты меня извинишь, если я не провожу тебя?

— Извиню.

— Как называется резиденция, в которой я поселюсь?

— «Мирная заводь».

— Мирная заводь! — повторил Бисквит— Один звук этих слов действует на меня, как бальзам. Кстати, что касается звучности, боюсь, старина, мы должны будем распрощаться со звонким титулом сира де Бискертона, если не возражаешь. Скажи этому славному соседу, что некий Смит желает снять квартиру с ванной. Смит из Смитфилда. Вот так. А теперь надо пойти успокоить крошку. Когда я покидал ее, бедного агнца, она храпела как паровоз, и дым шел у нее из ноздрей.

7

Берри, довольно улыбаясь, вышел из «Веселых пахарей». Итак, разработан замечательный план. Он скажет девушке, что подозреваемый бесследно исчез, и вообще выяснилось, что он не Нюхач. А потом они вместе поедут в Фейриленд и будут болтать о всяких приятных вещах, как и подобает в такой чудный денек.

Да, программа что надо. Просто восхитительная программа.

Но программы имеют дурное обыкновение меняться без всякого предупреждения. Как будто его внезапно настигло тяжкое известие, улыбку мгновенно смыло с лица Берри, и он неловко оглянулся вокруг.

Автомобиль с девушкой исчез.