Онлайн чтение книги Родник пробивает камни
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Затянувшийся проливной дождь надолго задержал посетителей в ресторане «Чайка». Никто не хотел выходить из кабин, с пологих брезентовых крыш которых ручьями хлестала вода. Гроза и дождь как будто даже несколько отрезвили засидевшихся за столиками людей.

Промокшие официанты, бегом хлюпая по лужам, продолжали обслуживать гостей. Так распорядился Иордан Каллистратович. Даже музыканты (а их время работы уже давно кончилось), которым какой-то разгулявшийся уже немолодой полярник, капитан дальнего плавания (широка же ты, натура русская!..) послал через официанта две бутылки «Столичной» и пакет фруктов, и те, боясь промочить свои инструменты, не покидали крытой площадки эстрады и продолжали веселить гостей.

Кораблинов видел, что, с головой накрывшись плащом, к ним во время дождя подходил Иордан Каллистратович и о чем-то переговаривался с руководителем оркестра.

Время от времени поглядывая в сторону кабины щедрого моряка, руководитель джаза, подмигивая ему, энергично взмахивал рукой и, как бы посылая вызов небу, старался оркестром заглушить раскаты грома. Музыкантам было весело. Играли они с удовольствием.

Теперь и Кораблинову была по душе их программа.

— Молодцы! — бросил он в сторону оркестра, и дирижер, косым взглядом ловя на себе одобрительные кивки посетителей, мощными ритмами джаза отвечал на искреннюю похвалу людей, с которыми его сблизили гроза и ливень.

Кораблинов пальцем поманил к себе официанта. Тот быстро подошел и, не обращая внимания на струйку воды, стекающую ему на плечо, замер рядом со столиком.

— Попросите, пожалуйста, оркестр, чтоб сыграли что-нибудь из Вертинского.

— Будет исполнено.

Но не успел официант сделать и нескольких шагов от кабины Кораблинова, как его вернул Сергей Стратонович.

— От меня, пожалуйста, угостите ребят. Пошлите им бутылку коньяка.

— Будет сделано, — как заведенная машина, ответил официант и, заученно улыбнувшись, нырнул в сетку дождя.

— Уже половина первого, мне давно пора домой, — в который раз напомнила Светлана.

— Милая девочка, что такое время? Есть вещи сильнее нас и сильнее времени! Вы знаете, что такое слава? — Кораблинов говорил медленно, с расстановкой, точно произнесение каждого слова ему стоило больших физических усилий.

— Откуда мне знать об этом, Сергей Стратонович?

— Вы будете… большой… актрисой! — все так же рассеянно и неторопливо продолжал он. — Я вас сделаю такой. Сделаю…

— Но для этого нужно окончить институт.

— Совсем не обязательно. — Кораблинов долго молчал. Молчала и Светлана. — Для этого нужно иметь талант и сильного покровителя. Такого покровителя, который поверил бы в вас и который понес бы вас на руках.

— У меня кружится голова, — тихо произнесла Светлана в уронила голову на ладони.

— От вина?

— От всего… И от вина, и от того, что вы говорите.

— Подобного я не говорил еще ни одной женщине. И вряд ли когда-нибудь скажу.

Кораблинов снял с себя пиджак и накинул его на плечи Светланы. Он видел, что она уже начинала ежиться от сырого ночного холодка и от мельчайших брызг, которые неуловимым для глаза радужным сеевом сыпались на ее голые руки и шею.

Светлана взглядом и улыбкой поблагодарила Кораблинова за внимание.

— Я уже говорил вам, что сейчас я вплотную приступаю к съемкам «Героя нашего времени»?

— Да, вы уже говорили. Кстати, кто играет Печорина?

— Путинцев. Владимир Путинцев. Талантливый юноша!

— Он в других фильмах снимался?..

Светлана спрашивала, а сама чувствовала, как сердце ее начинало учащенно биться. Самое страшное, что могло быть для нее в эту минуту, — это то, что волнением своим или излишней любознательностью она могла выдать себя и Кораблинов узнает о ее дружбе с Владимиром Путинцевым. Но рядом с этим страхом билась и пульсировала другая, радостная мысль: «Если б сейчас меня видела тетя!.. Она бы пришла в восторг от моей искусной игры. А если так, значит, я чего-то стою». И эта ее почти детская радость передалась Кораблинову. Он заговорил оживленно:

— Это его вторая проба. Путинцев мой студент. Паренек с завода. У меня на него большие надежды.

— Кто же будет играть Максима Максимыча? — изображая искреннее любопытство, спросила Светлана, хотя давно знала, что роль эту будет играть сам Кораблинов.

— Ваш покорнейший слуга. Может быть, это будет моя последняя роль.

— Ой, как здорово!.. Но только почему последняя?.. — Поеживаясь, Светлана глубже запахнулась в большой кораблиновский пиджак. — Мэри? Кто будет играть княжну Мэри? — И об этом Светлана давно знала.

Кораблинов наполнил бокалы шампанским, которое только что принес и откупорил официант.

— Вы спрашиваете, кто будет играть княжну Мэри?.. — Кораблинов умолк. Его крупная седеющая голова медленно и высоко поднялась.

— Наверное, Мерцалова?

— Нет, не она!

— А кто же?

Кораблинов как-то по-молодому подобрался, глаза его сощурились, и весь он в эту минуту походил на человека, который в следующую минуту скажет или что-то очень значительное и вещее, или вдруг встанет из-за стола и, бросив обидное и резкое своему собеседнику, бесцеремонно покинет его.

— А вы… — Кораблинов закрыл глаза и некоторое время молчал, — вы не хотите… сыграть княжну Мэри?

Светлана встрепенулась:

— Зачем вы так зло шутите, Сергей Стратонович?

— Я вас спрашиваю: хотели бы вы сыграть княжну Мэри?

— Умоляю вас, Сергей Стратонович, не обижайте меня. Ведь я вам о себе все рассказала. Самая большая мечта моя — институт! Я хочу учиться! Учиться у вас. — В голосе Светланы звучало искреннее откровение.

— И вы готовы идти на жертвы?

— Да! Об этом я вам уже говорила. Я готова жертвовать!.. Жертвовать чем угодно!..

Светлана потупила взгляд и ждала, о чем еще спросит ее Кораблинов. Она нервно перетирала в пальцах упавший с цветка лепесток.

— Мне с вами очень хорошо, Светлана, — в задумчивости произнес Кораблинов. — Душой я уношусь в неповторимое, далекое прошлое… И странно, вдруг мне становится не по себе от одной только мысли, что я могу потерять вас. Потерять то, что с таким трудом нашел.

— Мы же пили за дружбу, Сергей Стратонович…

В улыбке Светланы Кораблинову почудилось что-то обещающее, доброе, нежное…

— Да, мы пили за дружбу, за искусство, пили за все хорошее. И вот сейчас… вы торопитесь домой. А мне больно. Я отвезу вас домой и останусь один. Мне страшно от этого одиночества. Мне наймется, что я знаю вас вечность. Вы та самая частица моей души, которая расцвела сегодня…

И вдруг Светлана увидела… или ей только показалось, что на глазах Кораблинова навернулись слезы.

Светлана прижала ладони к щекам.

— У меня все плывет перед глазами. О чем вы задумались, Сергей Стратонович?

Кораблинов свесил голову и наблюдал, как лопаются в бокале шампанского пузырьки. В эту минуту он самым искренним образом верил, что судьба послала ему на старости лет ангела, который всю жизнь мерещился ему только в грезах. В нем боролись два чувства. Одно поджигало, волновало душу и словно нашептывало: «Ведь и ей с тобой хорошо. Ты же художник… Ты имеешь право на исключение в этом устаревшем моральном кодексе мещан, в котором ханжи придумали возрастной барьер…» Другое, более разумное и трезвое чувство урезонивало: «Стыдись, Кораблинов, ты уже старик… Остановись! Ведь перед тобой дитя. Что можешь ты дать ей, кроме этой милой застольной беседы?!»

— Не покидайте меня сейчас. Прошу вас, не покидайте… — произнес Кораблинов.

— А что я должна сделать, Сергей Стратонович? — робко спросила Светлана, готовая в эту минуту на многое, чтоб только сделать приятное Кораблинову.

Кораблинов взял руку Светланы в свою широкую горячую руку и заговорил страстно:

— Самое ужасное то, что ни седина, ни годы не могут диктовать сердцу свои запреты. Оно свободно, как само естество. А значит, оно имеет право на любовь.

— Сергей Стратонович, мне пора… Дома волнуются.

Кораблинов приблизил руку Светланы к своему лицу и принялся целовать ее.

— Ради бога, молчите!.. Не говорите ничего…

Светлана сидела не шелохнувшись, вся сжавшись в пружинистый комок.

И снова она почувствовала себя так же, как в такси: не знала, что делать. Выдернуть руку из руки Кораблинова или… «Может быть, у них, у артистов, это считается в порядке вещей?.. Может быть, в том, что он целует мне руку, нет ничего дурного и мне это неприятно только потому, что со мной так никогда не обращались?» — терзалась сомнениями Светлана, а сама, движимая девичьим инстинктивным чувством самозащиты, все сильнее и настойчивее пыталась освободить свою руку.

…В это время в ресторан вбежал Владимир. Весь он был какой-то растерзанный, испуганный, до нитки промокший. Дышал прерывисто, тяжело. Взгляд его лихорадочно бегал по кабинам. Но он не находил тех, кто ему был нужен. Увидев официантку с подносом, он подбежал к ней.

— Простите, пожалуйста… Вы не видели здесь… девушку… в голубом платье?.. С розой в волосах? С ней должен быть пожилой человек… Такой высокий… представительный, с седой шевелюрой… Народный артист Кораблинов…

Официантка язвительно ухмыльнулась и кивнула в сторону кабины, где сидели Кораблинов и Светлана.

— Вон они, полюбуйтесь… Милая парочка, не правда ли? Такая юная Диана и сам Кораблинов. Кстати, он здесь уже не первый раз. И всегда с разными. Целый вечер целуются, как голубки… Так забавно наблюдать со стороны…

О том, что Кораблинов в ресторане «Чайка» не первый раз и что он всегда здесь бывает с разными женщинами, официантка солгала. В ресторане «Чайка» она работает всего полгода. А Кораблинов здесь не был почти два года. Официантка не могла простить почтенному артисту и режиссеру пренебрежительный и высокомерный тон, которым он передал через нее свою просьбу оркестрантам.

Владимир подошел к кабине, где сидели Светлана и Кораблинов. Он встал в тень. Им его не было видно, но сквозь просветы вьющегося буйного плюща он видел, что происходит в кабине. И не знал, что ему делать: сию же минуту дать знать о своем приходе или уйти? Растерялся… Он отчетливо, до малейшего вздоха, слышал разговор Светланы и Кораблинова. Видел, как Кораблинов целовал руки Светланы и возбужденно бросал:

— Светлана!.. В мою судьбу вы вошли царицей!.. Вот здесь, под этими березами, под этими громами, клянусь вам своей жизнью, своей судьбой артиста, вы будете играть княжну Мэри!.. Я сделаю вам феерическую карьеру!.. Я многое могу! В моих руках поднять вас до солнца! Светлана!.. Слушайте меня!.. — Кораблинов принялся еще исступленной целовать ее руки… — Вы будете всегда со мной!.. Со мной, до последнего нерва вашей души… Я люблю вас, Светлана!.. Не отталкивайте меня. Я так одинок. — Кораблинов еще сильнее прижал руки Светланы к своим губам. — Послушайте меня, Светлана! Рано или поздно мы будем вместе. Я сделаю из вас знаменитую киноактрису. Я напишу специально для вашего дебюта сценарий! Вы сыграете в фильме ведущую роль!..

Запрокинув голову на спинку сиденья, по-прежнему не шелохнувшись, Светлана сидела бледная. По щекам ее бежали слезы. При виде этих слез Кораблинов отшатнулся.

Светлана всхлипывала, как ребенок.

— Милая, вы плачете!.. — Утешая, он снова принялся целовать ее руки. — Вы плачете…

— Не надо этого, Сергей Стратонович… Оставьте меня… — Болезненно-горестная гримаса искривила вздрагивающие губы Светланы. — Зачем вы это делаете?..

Кораблинов целовал ее руки теперь уже выше локтей.

— Не трогайте меня, не трогайте, ради бога… — простонала Светлана, стараясь освободить руку из его сильных пальцев.

— Светлана!

— Уйдите!..

Светлана уронила на стол голову. Плечи ее содрогались в рыданиях. Она пыталась что-то сказать, но слова вырывались сдавленным стоном.

Когда же она ощутила на своей шее горячее дыхание, ее охватил ужас. Теперь она со всей ясностью поняла: происходит что-то нехорошее, грязное, позорное… В душе ее проснулась ярость женщины, которую может спасти только физическая защита. Вне себя от обиды и стыда, она почти вскрикнула:

— Уйдите!.. Уйдите!.. Вы нехороший!.. Вы гадкий и жестокий старик!..

Кораблинов попытался что-то сказать, но, словно оглушенный, сидел неподвижно, полураскрыв рот и опустив свои большие, сразу обессилевшие руки.

— Светлана!.. — выдохнул Кораблинов. — Опомнитесь… Что вы сказали!..

— Вы… нехороший человек!.. — сквозь всхлипы и рыдания проговорила Светлана и, порывисто сбросив с себя пиджак Кораблинова, выбежала из кабины.

Не замечая Владимира, она метнулась мимо него сквозь густые и мокрые кусты жасмина и, добежав до изгороди, обхватила ее руками, прильнув к ней головой. Она горько плакала.

Все это произошло за какую-то минуту, в течение которой Владимир еще не мог решить: что ему делать? В душе его поднималось чувство, доселе не испытанное им. Его трясло, как в лихорадке. Он вышел из тени и подошел к Светлане. Положил руку на ее плечо. Она даже не повернулась, продолжая горько всхлипывать.

— Светлана, — позвал Владимир.

Светлана испуганно оглянулась и в первую секунду от неожиданности отпрянула от изгороди. Рыдания ее стали еще горше.

Кораблинов с трудом поднялся с плетеного кресла и вышел из кабины. Выпитый коньяк и шампанское изрядно затуманили его мозг. Обуреваемый желанием быть рядом со Светланой, он теперь уже действовал механически, по инерции. Забыв о пиджаке, который остался лежать на земле в кабине, он продрался сквозь мокрые заросли жасмина и, увидев рядом со Светланой Владимира Путинцева, опешил. Даже несколько протрезвел, делая руками движения, будто смахивает со лба и с глаз налипшую от них паутину. Он никак не мог понять, как мог Владимир очутиться здесь и что, собственно, ему нужно было от Светланы. Он подошел к Владимиру.

— Путинцев!.. Как ты здесь очутился?!

— Я… Должен быть здесь… — В лице Владимира было отражено столько ненависти, что Кораблинов отступил от него.

— Уходите отсюда!..

— Я этого не могу сделать. — Владимир говорил, а зубы его выбивали нервную дробь.

— Оставьте нас вдвоем!

— Я не уйду!..

— Подите прочь!.. — взревел Кораблинов и сделал шаг вперед.

Светлана сбросила со своего плеча руку Владимира и опрометью кинулась бежать по узенькой глухой аллее в затемненный угол летнего ресторана, на ходу сбивая с листьев кустарника каскад дождевых капель.

Владимир метнулся следом за Светланой. Он звал ее, но она не откликалась. Он вернулся к Кораблинову.

— Зачем вы это делаете? — сдерживая ярость, натруженно дыша, спросил Владимир.

По лицу Кораблинова проплыла ядовитая улыбка.

— Печорин не имел привычки подглядывать и подслушивать. До этого не опускался даже Грушницкий.

Слова эти глубоко кольнули Владимира.

— Максим Максимыч тоже не туманил головы неопытным девушкам.

— Что вы хотите этим сказать?!

Вопрос Кораблинова прозвучал как вызов.

— Я хочу сказать артисту Кораблинову, что роль Максима Максимыча для него слишком чиста. Лучше всего ему подошло бы играть разухабистых купчиков из пьес Островского.

Чего-чего, а этого Кораблинов не ожидал. Услышать этакое от своего любимого ученика, которому он доверил главную роль! Роль, которая одним рывком могла бы вывести его на орбиту большого признания. Не было еще в его режиссерской практике такой черной неблагодарности. Не было… А каких трудов стоило Кораблинову убедить художественный совет, что на роль Печорина Путинцев самый достойный претендент. Он чувствовал, что чья-то сильная рука сверху настойчиво проталкивала на эту роль Разумовского, которого Кораблинов забраковал на первых же пробных съемках. И Кораблинов все-таки отстоял Путинцева. Он был уверен, что Владимир с блеском выдержит свой дебют.

И вот теперь… «Ишь ты, разухабистый купчик из пьес Островского…» Кораблинов весь даже как-то обмяк. Слова его прозвучали устало и совершенно трезво:

— От роли Печорина можешь считать себя свободным. — И, повернувшись к Владимиру боком, добавил, глядя в глубину темной аллеи, куда скрылась Светлана: — Интересует мотивировка в приказе?

— Да.

— Оказалось, талант-то мелковат… Ошибся старик Кораблинов. Слесаренок остался слесаренком. Не те плечи. Слабые… А роль тяжелая. Надорвешься. Плебею трудно играть аристократа. — Кораблинов круто повернулся к Владимиру, жадно вглядываясь в его лицо и стараясь прочесть на нем впечатление, которое произвели на Владимира его слова. — Вас устраивает мотивировка?

— Значит, плебей Путинцев?

— Плебей по душе и по рождению!

— Тогда знайте же, что душа у плебея Путинцева и руки у слесаренка Путинцева чище и сильнее, чем у аристократа Кораблинова!

Владимир стремительно и резко поднял правую руку и впился ненавистным взглядом в глаза Кораблинова, который как-то сразу растерялся, расслабился, втянул голову в плечи и стал даже ниже ростом.

— Володя!.. Ты что?! С ума сошел?!

Рука, занесенная для верной пощечины, расслабленно опустилась.

— А ведь я на вас молился!.. А вы — старый негодяй!.. К тому же — трус!..

За всей этой картиной наблюдала официантка. Прохода мимо Кораблинова, который в белой мокрой рубашке со сбившимся набок галстуком стоял и поводил по сторонам испуганными глазами, она с нескрываемым торжеством громко произнесла:

— Искусство требует жертв!..

В кабине напротив, из которой уже давно и не без любопытства наблюдали за Кораблиновым (его там узнали), раздался взрыв хохота… Кто-то захлопал в ладоши, проскандировал:

— Браво!.. Браво!..

— Так держать, слесаренок!.. — поддержал его хрипловатый бас.

— Молодец, парниша!.. — пропищал тоненький женский голосок.

Владимир, увидев Светлану бегущей к выходу из ресторана, кинулся следом за ней через густой барьер колючей акации. Кораблинов остался стоять под сочившейся каплями березой и не знал, что ему делать. Все случилось так быстро и так неожиданно, что сквозь алкогольный туман он пытался уяснить себе: что же ему делать дальше?

Его выручил подоспевший официант, который в одной руке держал пиджак Кораблинова, а в другой — счет.

— Желаете рассчитаться?

— Прошу…

Официант протянул Кораблинову счет и назвал сумму. Тот, не глядя на счет, достал из пиджака деньги и подал их официанту.

— Вам полагается сдача.

Кораблинов отрешенно махнул рукой и вошел в свою кабину. Вылил остатки коньяка в фужер и тремя крупными глотками выпил его. Сопровождаемый насмешливыми репликами из соседней кабины, он вышел из ресторана, не попрощавшись с директором и не поблагодарив его, чего он раньше никогда не делал.

На улице его ждало такси.

— Товарищ Кораблинов? — окликнул его шофер, выглядывая из кабины.

— Да! — ответил Кораблинов и долго не мог поймать ручку дверки. Шофер помог ему.

Он грузно сел рядом с шофером и отвалился на спинку сиденья.

— Площадь Восстания… Высотный дом…

«Гадкий, жестокий старик», — как клубки ржавой колючей проволоки, ворочались в голове Кораблинова слова Светланы.

Сердце опускалось низко, стучало неровно, с глухими, зыбистыми перебоями, которые удушливо отдавались где-то у горла. Так, неподвижно, с закрытыми глазами, он просидел несколько минут, пока справа не послышался монотонный гул. Открыл глаза. Проезжали площадь перед вокзалом.

Кораблинов взглянул на часы. Половина второго.

«Гадкий, жестокий старик!..» Последние слова Светланы неотступно звенели в ушах, болезненно отдавались в сердце. Перед глазами отчетливо маячила большая рука Владимира, занесенная над его головой. Пощечины не было, но она жгла.

«Да, вот она, моя позорная лебединая песня… Все!» — со щемящей тоской подумал Кораблинов и снова закрыл глаза.

Машина неслась по пустынной ночной Москве. Везде сверкали огни: огни в дождевых лужах, огни в стеклах витрин, огни на осветительных столбах… Бликами отражались огни на полированных изгибах дверцы кабины.

На душе Кораблинова было черно.