Онлайн чтение книги Старшины Вильбайской школы The Willoughby Captains
XXII. ТОМ-ЛОДОЧНИК ЗАРАБАТЫВАЕТ ДВЕ ПОЛКРОНЫ

Перечитывая таинственное послание, Риддель в десятый раз спрашивал себя, что ему делать. Как честный юноша он питал отвращение к безыменным письмам; к тому же было очень вероятно, что над ним просто хотели подшутить. Ну, а если автор письма — кто бы он там ни был — сказал правду? Не должен ли он, Риддель, воспользоваться возможностью выяснить неприятное дело? Он вертел письмо, рассматривая его буква за буквой, но узнать руку не было возможности. Тогда он кликнул Кьюзека и стал его допрашивать, как и когда попало письмо в его комнату. Но Кьюзек не мог дать на этот счет никаких сведений: когда он вошел в комнату Ридделя, письмо лежало на столе, а когда его принесли и кто, он не знает. Кьюзека очень заинтересовало странное письмо, так сильно взволновавшее старшину. Он долго вертелся возле Ридделя в надежде, не скажет ли тот чего-нибудь, но Риддель спрятал письмо в карман и вернулся к своему каталогу, и Кьюзеку. оставалось только уйти.

Когда час спустя Риддель вышел из библиотеки, решение его было принято. Завтра утром он переговорит с Томом. Очень может быть, что из этого ничего не выйдет, но раз представляется хотя бы самый слабый шанс добиться правды в этом темном деле, его долг воспользоваться им. Риддель провел тревожный вечер, и даже когда в его комнату вошел нагруженный учебниками и тетрадями Виндгам, ставший опять его обычным вечерним посетителем, он не мог отделаться от своей задумчивости. Зато Виндгам буквально сиял.

— Представьте себе, Риддель, — начал он еще с порога, — Блумфильд хочет взять меня во вторую партию крикетистов. Вы ведь знаете, что последнее время я работал над крикетом, как лошадь. Ну вот, сегодня он и пришел посмотреть, как мы играем. А я сегодня, как нарочно, был особенно в ударе. Он дождался конца партии и говорит мне: «Давай сыграем с тобой». Если б вы знали, как я трусил! Просто руки дрожали. Однако потом выправился, и пошло…

Долго еще распространялся мальчик о подробностях игры и о том, как Блумфильд похвалил его и велел приходить завтра на «большую практику», и кончил с восторгом:

— Если только я попаду во вторую партию, я с ума сойду от радости…

Риддель не слыхал и половины всей этой болтовни, но суть дела он понял и поспешил выразить сочувствие своему любимцу.

— Значит, ты будешь играть против рокширцев? Это чудесно, — сказал он, стараясь стряхнуть с себя свою рассеянность.

— Да. Во второй партии занято всего восемь мест, так что я имею три шанса. Знаете, Риддель, Блумфильд мне очень нравится. А вам? Главное, хорошо, что он справедлив.

Риддель не мог не улыбнуться этой наивной самоуверенности. Вдруг ему пришло в голову, что и он может удивить Виндгама новостью.

— А знаешь, кажется, и я попаду в партию игроков против рокширцев, да еще в первую, — сказал он. — Блумфильд говорил — не мне, но мне передали, — что я хорошо играю и что, вероятно, он возьмет меня в партию.

— Вас? Быть не может! Тут какая-нибудь ошибка! — воскликнул мальчик с откровенным изумлением.

Риддель расхохотался:

— Я сам боюсь, как бы они не ошиблись в выборе, но мне передавали это за верное.

— Когда вы были в нашем отделении, вы не играли ни в какие игры, — заметил Виндгам.

— Не играл, а теперь играю и, как видишь, с успехом. Впрочем, я не мечтал о таком быстром повышении.

— Что ж, я очень рад за вас, — сказал мальчик с покровительственным видом. — Жаль только, что вы ушли из нашего отделения. Кстати, что ваши «мартышки»? Как поживает их клуб?

— Клуб процветает. Назначена партия крикета против парретитов, да, кажется, они думают померяться и с директорскими.

— Ну, это немного храбро, — заметил Виндгам.

— Не знаю. Мистер Паррет хвалил их игру и сказал, что побить их трудно.

— Наши-то справятся. Жаль, что я не буду играть против ваших «мартышек», — то есть если попаду в большую партию, — а то я бы им задал…

Несмотря на смешные стороны теперешнего настроения Виндгама, Ридделя радовало то, что мальчик увлекается таким безвредным занятием, как крикет. Последнее время Виндгам много работал над собой, и работал с успехом. Выходило как-то так, что крикет помогал его добрым намерениям, а добрые намерения — крикету. Пока каждая его свободная минута была занята этим здоровым упражнением и все честолюбивые его помыслы сосредотачивались на достижении награды — места во второй партии игроков, — он не думал — да и некогда ему было — искать общества Силька и Джилькса, а без них он всегда был самим собой, то есть честным и добрым мальчиком. По правде сказать, Виндгам увлекался крикетом несколько в ущерб своим учебным занятиям; в этот вечер Ридделю стоило большого труда отвлечь его мысли от «шаров и ворот» и сосредоточить их на Ливии.

Ридделю и самому уроки что-то плохо давались в этот вечер. Он не переставал думать о странном письме и о завтрашнем свидании с Томом. Его угнетала мысль о том, что именно ему выпало на долю выводить преступника на свежую воду. Он дорого бы дал, чтоб это несчастное письмо было адресовано кому-нибудь другому. «Его, наверное, исключат, и исключат из-за меня», думал он о неизвестном виновнике приключения со шнурком. Но как ни тяжело было Ридделю быть причиной чужого несчастья, он знал, что не отступит от своего решения.

— А что, Риддель, — заговорил Виндгам после полуторачасовой непрерывной работы, неожиданно касаясь того самого предмета, который не выходил из головы у Ридделя, — дело о гонках, кажется, кануло в вечность?.. О нем что-то замолчали.

— Да… — произнес неохотно Риддель.

— Легко может быть, что это была простая случайность, — продолжал Виндгам. — Я как-то нарочно разорвал совершенно целый шнурок, и он имел такой вид, точно был надрезан. Во всяком случае, разыскивать виновника — дело парретитов гораздо больше, чем наше.

— Ну, с этим я не согласен, — заметил Риддель.

Вскоре после этого Виндгам ушел. Риддель не придал значения тому, что мальчик болтал по поводу гонок. Видимое желание его, чтобы этот вопрос больше не поднимался, он объяснил тем, что Виндгам боится, как бы возобновление, вражды между парретитами и директорскими не помешало Блумфильду взять его в партию крикетистов.

На следующее утро Риддель, как только встал, отправился к шлюпочному сараю. После гонок река опустела, и Риддель знал, что в этот час он никого там не встретит. Ему пришлось долго стучаться, прежде чем он добудился лодочника — не Тома, а старшего лодочника, у которого Том состоял помощником.

— Я хочу прокатиться к ивам, пошлите мне Тома, — сказал ему Риддель.

— Что ж вы не предупредили меня с вечера, что вам будет нужна лодка? Теперь у меня нет готовых лодок — отвечал старик ворчливо.

Ни с Блумфильдом, ни с Ферберном и вообще ни с одним из морских героев школы он не посмел бы говорить таким тоном; до первых же учеников лодочникам нет дела. Однако, видя, что Риддель молчит, озадаченный старик смилостивился.

— Вон у пристани привязана старая двойка; возьмите ее, если хотите. А вместо Тома я пришлю вам своего сынишку, а то Тома не добудишься.

— Нет, мне нужен Том. Разбудите его и скажите, чтобы шел поскорее, мне некогда ждать.

Старик опять рассердился и ушел, бурча себе что-то под нос. Должно быть, он не особенно спешил будить Тома, потому что Риддель прождал добрых двадцать минут. Наконец Том явился с кожаной подушкой подмышкой и двумя веслами на плече.

Несмотря на свою молодость — ему было семнадцать лет, — Том был привилегированной особой в Вильбае. Он был мастером в морском деле и потому считал себя вправе поучать и распекать молодых джентльменов, нисколько не стесняясь; а те сносили его фамильярность, уважая в нем хорошего моряка. Сам «старик Виндгам» не брезгал советами Тома; с теми же, кто не выказывал особенных способностей к его специальности. Том обращался с полнейшим презрением. К этому надо прибавить, что при всей своей кажущейся простоватости Том был большим плутом. Зная эту последнюю его черту, Риддель решился быть настороже и не показывать ему своих карт до поры до времени.

— Грести, что ли, будете? — спросил Том Ридделя, когда они сошли в лодку.

— Да, хочу поучиться, — ответил Риддель.

— Не стоит: ничего из вашего ученья не выйдет.

И действительно: по врожденной ли неловкости или потому, что Риддель думал о другом, начало гребли вышло весьма неудачное.

— Ну, так и есть: зарыли-таки весло. И всегда-то так с вашей братией — новичками! — провозгласил Том с торжеством, когда после нескольких ударов веслами левое весло Ридделя ушло в воду.

— Чем смеяться, ты лучше поучи меня, — сказал Риддель, с трудом вытаскивая упрямое весло.

— Что толку вас учить? Все равно не выучитесь.

— Почему ты знаешь?

— Видно по человеку.

После этого комплимента Риддель старательно греб некоторое время, придумывая, как бы половчее приступить к щекотливому вопросу; а Том сидел у руля, пронзительно свистел, глядя в сторону и, видимо, решившись не поощрять дальнейшей беседы. Но время уходило, и надо было начать, так или иначе. Риддель, сделав вид, что устал, перестал грести и сказал, не обращаясь прямо к Тому:

— Я не был на реке с самых гонок.

— Мм… — промычал Том вместо ответа.

— Странный случай вышел тогда с лодкой Паррета… — продолжал Риддель и вдруг пристально взглянул на Тома.

Тому это, видимо, не понравилось: он как-то замигал, дернул плечом и отвернулся.

— Случай как случай… — ответил он не сразу и вдруг ни с того ни с сего прибавил: — Не наше это дело.

Было ясно, что он что-то знает, но почему-то не хочет говорить. Риддель решился приступить прямо к делу.

— Нет, Том, это был не случай, и ты знаешь это, — выговорил он, не спуская глаз со своего угрюмого собеседника.

Том разразился добродетельным негодованием:

— Ничего я не знаю и не хочу знать! Что вы ко мне пристали, в самом деле! Этак вы скажете: «Том знает», другой скажет, и пойдет про меня худая слава. Не туда вы сунулись, сударь, вот что я вам скажу.

Эта тирада окончательно убедила Ридделя, что он напал на верный след. Да полно, уж не сам ли преступник перед ним? Не Том ли подрезал шнурок? Мало ли какие у него могли быть на это причины. Какое бы это было облегчение! Ридделю хотелось расцеловать Тома, так он обрадовался возможности такого исхода. Но Том скоро рассеял его надежды.

— Я знаю, вы думаете, что это мои штуки, — продолжал он с жаром. — Ошибаетесь, сударь, ошибаетесь. Я не виноват и никого не боюсь, а вам грешно сваливать на меня чужую вину.

— Ничего я на тебя не сваливаю. Я думаю только, что ты знаешь, кто это сделал.

— Да не знаю же, говорят вам! Отвяжитесь вы от меня!

— Как можешь ты этого не знать, когда спишь в сарае?

— Что ж, что сплю? Где бы я ни спал, это не ваше дело.

— Не корчи дурачка, Том. Пойми, что мне нужно знать, кто подрезал шнурок, — проговорил нетерпеливо Риддель.

— Так и спрашивайте того, кто это знает.

— Кто это сделал? Говори! — повторил Риддель.

— Почем я знаю? Я не видал его лица.

— Так, значит, кто-нибудь входил в сарай ночью? — подхватил обрадованный Риддель.

Но Тому не хотелось сдаваться.

— Может быть, и входил, — отвечал он неохотно.

— Кто же его впустил? Ты?

Том понял, что запутался, а так как он больше всего боялся, чтобы его не заподозрили в сообщничестве с преступником, он стал уверять, что никого не впускал в сарай.

— Ну, если ты не впускал его, то видел, как он вошел, — сказал Риддель в ответ на его горячую защитительную речь.

— Вот и опять не попали. Ничего я не вид ел, да и не мог видеть, потому что меня не было в сарае.

— Значит, ты уходил из сарая вечером?

— Понятно. Не с восьми же часов заваливаться спать. Это только вы, школяры, ложитесь с курами, а мы в десять часов только ужинаем.

— Так, значит, вернувшись в сарай после ужина» ты застал его там?

— Станет он меня дожидаться — держи карман! Как я отворил дверь, так он и выскочил.

— Неужели мимо тебя?

— А окно-то на что?

— Ага… Так он и влез в окно?

— Не в трубу же. Кстати, там и печки-то нет.

Том положительно подсмеивался над «школяром». Но Ридделя это нимало не смущало.

— Скажи: когда ты уходил ужинать, ты запер дверь сарая? — продолжал он свой допрос.

— Запер. Мы никогда не бросаем ее открытой, — отвечал Том с сознанием своего достоинства.

— А почему ты узнал, что он влез именно в окно? Верно, ты застал окно отворенным?

— Никакой-то у вас смекалки нет, сударь, как я погляжу. Сказано ведь вам: как я отворил дверь, так он и выскочил — в это самое окно и выскочил.

— Так ты его видел?

— В этакую-то темень? Это и вы бы не увидали со всей вашей ученостью. Видел я его спину и пятки, когда он прыгал, от этого не отпираюсь, а его не видал.

— Почему же ты думаешь, что именно этот человек подрезал шнурок?

Том молчал.

— Не обронил ли он какой-нибудь вещи, по которой ты его потом нашел?

Том бросил на своего допросчика быстрый взгляд исподлобья, и Риддель понял, что попал в цель.

— Что он обронил? Верно, шапку? — спросил он наугад.

Том даже рассердился.

— Видали вы когда-нибудь, чтобы веревка резалась шапками? — только и нашелся он, что ответить.

— А-а… так это был нож!

— Насилу-то догадались.

— Где же он? У тебя?

Этот вопрос не понравился Тому. Он вовсе не желал расставаться со своей находкой и не преминул окрыситься:

— Какое вам дело до моего ножа? Я его нашел, и теперь он мой.

— Мне он и не нужен, я хочу только взглянуть на него, — сказал Риддель как мог мягче.

Но Тома одолел бес подозрительности:

— Ну да, а потом вы скажете, что ножик ваш, что это вы прыгали из окна. Только напрасно: все равно не поверю. Тот был совсем другого склада.

Риддель невольно улыбнулся при мысли, что его могли заподозрить в том, что ради какого-нибудь ножа он возьмет на себя чуть не преступление.

Долго еще упрашивал Риддель упрямого мальчишку показать ему нож; тщетно доказывал он ему, что даже если бы нож оказался его собственностью, ему нет никакого расчета предъявлять на него свои права. Том не сдавался. Дело в том, что пока шли все эти переговоры, ему пришла в голову счастливая мысль извлечь выгоду из своей находки, и теперь он обдумывал, как бы получше это обделать.

— Зачем вам видеть нож? — спросил он наконец.

— Может быть, я знаю, чей он.

— Вот что: я покажу его вам за полкроны, только не в долг, а за чистые денежки. Я не намерен даром ввязываться в это дело и рисковать своим местом.

Риддель беспрекословно достал деньги и имел наконец удовольствие видеть, как Том полез шарить по своим карманам. Но ножик еще не скоро увидел свет. Карманы у Тома были вместительные и, кроме ножа, заключали массу сокровищ, между которыми такую небольшую вещь, как перочинный ножик, найти было не легко. Наконец из глубочайших недр туго набитого кармана он вытащил ножик и, крепко зажав в кулак один его конец, поднес его Ридделю.

Если бы Тома меньше занимала лежавшая на скамье монета, он удивился бы внезапной бледности, покрывшей лицо старшины, когда взгляд его упал на ножик Виндгама… Да, это был ножик Виндгама. Ошибки быть не могло. Риддель хорошо знал этот ножик. Когда его подарили Виндгаму, тот страшно носился с ним: под предлогом очинить карандаш он вынимал его каждые пять минут, и нельзя было доставить ему большего удовольствия, как попросить его одолжить ножик. Риддель вспомнил, что видел его у Виндгама вечером накануне гонок, и вслед за тем с мучительной ясностью припомнил весь этот вечер: каким взволнованным казался Виндгам, как ему не сиделось на месте, как трудно было заставить его приняться за уроки и с каким жаром он толковал о наступающих гонках и о том, что их шлюпка должна выиграть во что бы то ни стало. Вспомнил Риддель и то, как внезапно тогда мальчик ушел от него и как сейчас же вернулся за своим ножиком — тем самым, который два часа спустя он обронил в шлюпочном сарае, спеша скрыться от зорких глаз Тома. У Ридделя голова закружилась от этих воспоминаний.

— Ну что, насмотрелись? — спросил его Том, поглядывая жадными глазами на монету.

— Да, я видел… — пробормотал Риддель.

Пораженный звуком его голоса, Том заглянул ему в лицо и вскрикнул:

— Что это, как вы странно смотрите… точно никогда не видали ножа.

Риддель сделал слабую попытку улыбнуться.

— Знаете что? — сказал вдруг Том, озаренный новой счастливой мыслью. — Я вижу, что ножик вам понравился, так и быть, давайте еще полкроны, и он будет ваш.

Риддель машинально вынул кошелек и достал деньги. Это были его последние деньги до конца года, но в эту минуту он и не подумал об этом. Том загреб обе монеты и подал Ридделю нож. Старшина приказал своему рулевому завернуть лодку и с тяжестью на сердце, какой он до тех пор ни разу не испытывал, стал медленно грести к школе.