Онлайн чтение книги Точка опоры
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

В апреле простились с Лондоном. Для этого было несколько причин.

Плеханов по-прежнему был недоволен тем, что уехали далеко от него, и даже считал себя оскорбленным. Аксельрод и Потресов отказывались хотя бы на несколько дней приехать в Англию. Вера Ивановна тяготилась тем, что мнение Георгия Валентиновича по тому или иному вопросу могла узнавать только из его писем.

Приближался съезд. Подготовка к нему требовала участия всех соредакторов.

К тому же из Лондона их гнали недуги. От зимней сырости и холодов в квартире у Елизаветы Васильевны ныли суставы, и она большую часть времени проводила в постели, обложившись грелками. А потом расхворался и сам Владимир Ильич. Нелады с Плехановым подорвали его нервы. Болела грудь. Болела кожа. Что делать? Обратиться за помощью к английскому врачу? Но доктора в Лондоне дороги, за визит надо платить гинею[49]Гинея состояла из двадцати одного шиллинга — на один шиллинг больше фунта стерлингов.. А денег и без того не хватает на самое необходимое. И Надежда пригласила Тахтарева, когда-то учившегося на медицинском факультете. Тот поставил диагноз — «священный огонь», тяжелая болезнь, при которой воспаляются кончики грудных и спинных нервов.

Надежда, по совету Тахтарева, вымазала мужа йодом. Ему стало еще тяжелее. Он метался от боли.

Так больным и привезли его в Женеву. Там, в пансионе мадам Рене Морар, где частенько живали российские эмигранты, он окончательно свалился.

Но апрель одарил Женеву солнечными днями, и силы к больному стали возвращаться. Через две недели он уже был на ногах.

Гуляя по берегу озера, спорившего синевою с небом, Ульяновы любовались альпийскими высотами. На юге зеленели мягкие сопки, одетые лесами. За ними голые вершины были прикрыты легкой голубой дымкой. А дальше вздымалась ледяная громадина Монблана, в полдень серебристая, вечером розовая. Пансион — в шестиэтажном доме, на левом берегу Роны, вытекающей из озера. Почти в центре города. И комнаты довольно уютные. Но дорогие. И перед окнами шумная площадь, куда съезжались крестьяне на базар и где останавливались бродячие циркачи. А для работы хотелось тишины. Лучше бы найти квартиру где-нибудь на окраине — там подешевле. И со своей кухней. Ульяновы направились на правый берег Роны и прошли дальше ее истока, в рабочее предместье Сешерон. Там на тихой улочке удалось найти двухэтажный домик с деревцами перед окнами. Район — приятнее не сыскать: по одну сторону обширный ботанический сад, по другую — старый парк до самого озера.

В нижнем этаже просторная кухня с каменным полом, за ней комната, которую сразу же облюбовала себе Елизавета Васильевна. Наверх деревянная лестница. Там три комнатки, похожие на рабочие каморки, хорошо знакомые по Питеру.

— Отлично! — сказал Владимир, осмотрев их. — Третья у нас будет для приезжих россиян. — Посмотрел на жену. — Ты согласна? Тебе нравится?

— Очень хорошо, Володя! Как раз то, что нужно нам.

Первым делом купили столы, матрацы и подушки. Пледы, заменявшие одеяла, были все те же, подаренные Марией Александровной. Пока не обзавелись кроватями, спали, расстелив матрацы на полу.

Стулья временно заменили ящиками из-под книг и принялись за работу на новом месте. Владимир до появления делегатов съезда спешил написать проект устава партии, чтобы с ним могли не спеша ознакомиться все соредакторы «Искры», Надежда, снова наладив связи с агентами и партийными комитетами на родине, начала писать доклад «Искры» съезду об организаторской работе в России.

Как всегда, работали увлеченно. А здесь все располагало к тому: через открытые окна вливался чистый воздух, полный ароматов цветов и молодой листвы деревьев парка.

Владимир Ильич время от времени спускался вниз, где кипел на плите эмалированный чайник.

— Вот хорошо — есть чаек! — С удовольствием потирал руки. — Налейте-ка, Елизавета Васильевна, горяченького.

— Хорошо-то хорошо, только… — теща сдерживала вздох, — не из самовара. Как ни заваривай, все равно не тот чай.

— Погодите, вернемся в Питер — отведете душу.

— Да уж почаевничаю!.. Только скоро ли?

— Скоро.

2

— А у нас гость! — сказала, подзадоривая улыбкой, Елизавета Васильевна, когда Ульяновы вернулись с воскресной прогулки на гору Салэв. — Отдыхает наверху.

— Митя?! — обрадовался Владимир, взбежал по крутой лестнице. — С приездом!

— Володя!

Братья обнялись.

Надежда подымалась медленно, придерживая подол длинного платья. Дмитрий бросился к ней навстречу, дважды поцеловал руку, сказав, что второй раз по поручению жены.

— А карточку ее привез? — спросил Владимир.

— Нет. — Дмитрий кашлянул, прикрывая рот рукой. — Я ведь нелегально. Делегатом от Тульского комитета.

— Знаю. А ты где-то среди лета умудрился простудиться.

— На границе речку вброд переходил. Вода была холодная, быстрая, чуть не сбила с ног. Но это ничего, пройдет.

Надежда, извинившись, спустилась на кухню, чтобы поговорить с матерью об ужине. Елизавета Васильевна сказала, что уже успела купить белых булочек, колбасы и сыра.

Братья перешли в третью комнату наверху, и Владимир сказал:

— Я думаю, тебе тут будет удобно. Кровать завтра купим. А пока… Матрац и одеяло есть, простыни у Нади найдутся.

— А подушка у меня своя. — Дмитрий, улыбаясь, указал глазами в угол комнаты, где стояла его корзина из тонких ивовых прутьев, к крышке которой была привязана крученым шнурком подушка в плотной парусиновой наволочке. — Я по-дорожному. По-российски…

Сели на ящики, и Владимир принялся расспрашивать сначала о матери и Маняше, потом об Анюте, тайно вернувшейся в Россию, и под конец о Марке. Как он там, в далеком Порт-Артуре?

— Пишет, что здоров. У него хорошая работа на железной дороге… Ну а вы как тут? Елизавета Васильевна рассказала — ты болел.

— Нервы подвели. Но, как видишь, все прошло.

— Ты же совсем не отдыхаешь.

— Нет, мы каждое воскресенье уходим в горы. Чистый воздух. Прекрасный отдых!

— Но тебе надо по-серьезному. Хотя бы недели на две. Как врач, советую…

— Ишь ты! — Владимир, вскинув голову, расхохотался. — Уже с врачебными прописями!.. — Встал, прошелся по комнате. — Нет, Митя, нынче нам не до отдыха. Такое сложнейшее, архисерьезное дело!

— Ты думаешь, съезд пройдет не гладко? Будут противоречия?

— Очень большие. Предстоит борьба. Серьезная борьба за чистоту марксизма!

— Вон что! А я-то думал…

— Видишь ли, Митя, мы прилагали все усилия к тому, чтобы на съезд приехали сторонники «Искры», но… — Владимир сожалеюще развел руками. — Приедут и недобитые «экономисты», и «рабочедельцы», которых — ты знаешь — я критиковал в «Что делать?». Явятся бундовцы, а это трудная публика.

— Я слышал, не будет Кржижановского…

— Да, к нашему глубокому сожалению, Глеб не может приехать. В Самаре комитет работает меньше года и по положению не правомочен выбирать делегата.

— Странно.

— И еще жаль, что по той же причине не приедет Ленгник. Это крепкий человек!.. Но мы, Митя, не предаемся унынию. У нас будет, — Владимир сжал пальцы в кулаки, — искровское большинство! И победа будет за нами. Правда, искровцы тоже разные. Да, да, не удивляйся. Есть «твердые», последовательные марксисты, есть и такие, которых я бы назвал «мягкими», склонными к вилянию. Кроме искровцев и антиискровцев будут еще колеблющиеся, этакое «болото». Их предстоит убеждать, перетягивать на свою сторону. Хорошо, что ты приехал, — одним голосом больше.

— Я поспешил, чтобы разобраться во всем.

Поднялась наверх Надежда, пригласила к ужину.

— Мы с тобой, Митя, успеем обо всем поговорить, — сказал Владимир, спускаясь по лестнице вслед за братом. — Пойдем в парк, на берег озера. Вечер тихий, теплый…

— А в шахматы сразимся? — спросил Дмитрий, спустившись в кухню, где был накрыт стол для ужина.

— Если удастся выкроить свободный часок… Ты знаешь, отцовские шахматы я вожу с собой, а не играл уже больше года.

Чай разливала Елизавета Васильевна; Дмитрию, наливая покрепче, сказала:

— В Питере я угостила бы вас чайком с малиновым вареньем — весь бы кашель как рукой сняло.

Ленин мчался на велосипеде: спешил в библиотеку. Но ему навстречу шел Мартов с высоким, крепко сложенным молодым человеком. Лицо у незнакомца белесое, лоб широкий, глаза светлые, кончики усов закручены шильцами. Несомненно, делегат. А от какого комитета?

Мартов был бледнее обычного, щеки ввалились, костюм висел, как на тонком манекене, и Владимир Ильич подумал:

«Здоров ли Юлий? После съезда нужно настоять, чтобы отдохнул в горах».

Притормозив, соскочил с велосипеда; заговорил раньше, чем Мартов успел представить делегата:

— Я — Ленин. А вы?

Шотман назвался.

— Александр Васильевич? — переспросил Ленин, не выпуская его руки. — Для съезда — Горский? Очень хорошо, что приехали загодя. Познакомитесь со всеми. А от какого вы Питерского комитета?.. От Вани? Значит, мы единомышленники!

Еще раз пожав руку Шотмана, Владимир Ильич повернул велосипед и жестом пригласил к себе:

— Тут рядом…

— Ты куда-то спешил? Если за газетами, то я запасся. — Мартов указал глазами на свои карманы, из которых торчали утренние местные газеты и рукописи для «Искры».

Владимир Ильич сказал, что в библиотеку он еще успеет, а поговорить им необходимо сейчас же. Мартов был рад, что разговор пойдет в его присутствии. Теперь, накануне съезда, его особенно интересовали все малейшие нюансы воззрений и намерений Ленина.

В ожидании чая, которым занялась Елизавета Васильевна, Владимир Ильич, навалившись грудью на кромку стола, расспрашивал Шотмана, сидевшего по другую сторону. Александр Васильевич рассказал, что он был партийным организатором Выборгского района, работал токарем на заводе Нобеля.

— Великолепно! — Ленин, коснувшись пальцами правой руки своей груди, сделал широкий жест в сторону собеседника, как бы одаривая его радостью. — На съезде будет три токаря: один из Киева, другой из Тулы и вот вы. Хорошо! Но и при этом нельзя не пожалеть, что мало рабочих.

«А чего же тут жалеть? — мысленно возразил Мартов, покуривая у открытого окна. — Все равно их роль сведется к молчаливому голосованию, а решающее слово будет принадлежать нам, интеллигентам, теоретикам».

— Было бы больше делегатов-рабочих, — продолжал Владимир Ильич, — если бы не провалы. — При этом он вспомнил Ивана Бабушкина и Петра Заломова. — Весьма огорчительно, что вторым делегатом из Питера явится… знаете кто? Заядлый «экономист»! Лидия Махновец, бойкая сестрица небезызвестного Махновца-Акимова. Вот с кем предстоит война! Едва ли не столь же острая, чем с пресловутым Бундом.

— А их зачем пригласили? — спросил Шотман.

— Их, к сожалению, там, в России, избрали. Думаете, лучше без них? Спокойнее?.. А по-моему, лучше идейного противника разгромить в открытой схватке на поле боя, чем позволить ему действовать против нас исподтишка, — сказал Владимир Ильич и неожиданно оглянулся на Мартова. — Не так ли, Юлий Осипович?

— Да… Принципиально говоря… — Мартов для чего-то снял пенсне и тотчас же снова нацепил на нос. — Но послушаем на съезде бундовцев…

— Конечно, выслушаем. Пусть выговорятся до конца. Хотя мы-то с тобой знаем их песни. Да и Александр Васильевич, мне кажется, имеет о них представление.

— Наслышан достаточно.

— Тем лучше для съезда.

Мартов подошел к Елизавете Васильевне, поджидавшей, когда закипит чайник, и попросил папироску ее набивки:

— Табачок у вас всегда отменно ароматный.

— Уже все. Гильзы кончились, — развела руками Крупская. — Сама, батюшка, перешла на здешние сигаретки.

— Жаль… — Мартов зашебуршил коробкой. — Этими не могу накуриться.

Отходя с тоненькой сигаретой снова к окну, сказал себе: «Надо вот и мне поговорить с каждым делегатом, чтобы на съезде не только Ленину, а самому быть готовым ко всему».

Много раз они спорили по поводу статей и заметок для «Искры». И последнее слово, к сожалению, чаще всего оставалось за Лениным. А на съезде что-нибудь да обернется по-иному… Он, Мартов, уже не мальчик в коротких штанишках. И ему пора отстаивать свое слово…

А Владимир Ильич продолжал расспрашивать Шотмана о Питере.

3

Поодиночке и по два-три человека съезжались в Брюссель, и никто не замечал за собой слежки.

Комнаты для делегатов предоставили социал-демократы, владевшие мелкими гостиницами. Конечно, без прописки в полиции. О питании представитель Организационного комитета заранее договорился с хозяевами маленьких кафе, которые тоже называли себя социал-демократами. А вожди бельгийской социал-демократии обнадежили, что полиция никого не тронет. За безопасность делегатов и за успех съезда, казалось, можно не волноваться. Но шпики, которыми кишела Женева, проследили, что искровцы съезжаются в Брюссель, и резидент департамента полиции успел сообщить об этом в Петербург. Он не сомневался, что через несколько дней бельгийское правительство получит соответствующий демарш, заканчивающийся настойчивой просьбой воспрепятствовать сборищу и выдать его главных участников.

К семнадцатому июля собрались почти все. Задерживались где-то в пути только два делегата.

Ульяновы приехали несколько раньше, и Владимир Ильич счел своим долгом прежде всего навестить Плеханова. Здоров ли он? Все ли готово у него к открытию съезда?

— Напрасно тревожитесь, — сказал Георгий Валентинович, поглаживая бороду, — за мной задержки не будет.

— А ваша речь?

— Она уже в основном сложилась в моей голове и не будет многословной. Мы ведь с вами условились беречь время.

— Да. Мы ограничены в деньгах.

— Ничего не изменилось? Начинаем в два тридцать? Для меня это важно знать — утренние часы я собираюсь посвятить посещению Дворца искусств. Там богатая коллекция скульптуры и живописи, и мне хочется взглянуть на фламандских мастеров в оригиналах. Рекомендую посетить. А завтра я был бы рад, если бы мне составили компанию рабочие делегаты. Увидитесь — не сочтите за труд сказать им. Я буду ждать к двенадцати. Часа нам хватит.

В тот день Владимир Ильич обошел всех делегатов, спрашивал: хорошо ли они устроены? не нуждаются ли в чем-нибудь? Тем, кто не знал французского языка, начертил карту, чтобы им легче было отыскать помещение, в котором откроется съезд.

Идя по коридору маленького отеля, Владимир Ильич услышал из-за двери комнаты, где остановился Красиков, звуки скрипки и, вспомнив одну из его кличек, улыбнулся: «Музыкант верен себе — нигде не расстается с инструментом!» Дождавшись паузы, осторожно постучал.

— Войдите, — отозвался по-французски Петр Ананьевич и встретил гостя со скрипкой и смычком в левой руке. — Я решил немного отвлечься…

— Простите, я помешал вам. В другое время с удовольствием бы послушал, а теперь голова занята иным. Съезд обещает быть сложным, и нам есть о чем поговорить как единомышленникам еще со времен Сибири.

— Значит, не забыли наш Красноярск? Приятно слышать. Мне тоже часто вспоминаются те наши встречи.

Красиков предложил гостю стул и, уложив скрипку в футляр, сел сам, готовый выслушать то важное, ради чего пришел Ленин накануне съезда.

— Первым делом, — начал Владимир Ильич, — я должен сообщить вам об одной искровской новости. Как вы знаете, у нас шесть соредакторов. Это создавало большое неудобство: при решении сложных вопросов голоса часто разделялись поровну. Тройка на тройку. Чтобы избежать этого, мы решили кооптировать вас в качестве седьмого соредактора. Жаль, что вы не могли приехать раньше и поработать в редакции до съезда. Но ничего. Поговорим о будущем. Если во время съезда придется устроить совещание редакции, мы пригласим вас и, надеюсь, избежим мучительного разделения голосов.

— Сочту за честь. — Красиков прижал руку к груди. — Ну, а как же дальше с голосами в редакции?

— Как члену Организационного комитета, вам дадут на заключение порядок дня съезда, набросанный мною. Вы увидите, что мы предлагаем выбрать две тройки. Одна — в редакцию, другая — в Цека. Как по-вашему?

— Разумно. Буду вотировать.

— Вот и хорошо!

Владимир Ильич стал расспрашивать о Киеве, где Красиков получил мандат на съезд, и о большом куше денег, которые ему удалось раздобыть. Где же это посчастливилось? Петр Ананьевич сказал, что за это надо благодарить Горького.

— Вы были у Горького?! — переспросил Ленин, и в его глазах заиграли нетерпеливые огоньки. — Так что же вы, батенька, до сих пор молчали? А нуте-ка, рассказывайте. — Дотронулся до кисти руки собеседника. — Все-все. Мы о Горьком должны знать елико возможно больше. О съезде вы ему сказали?

— Не утерпел. Доверился.

— Правильно сделали. И что же он?

— «Хо-ро-шее, говорит, дело!» А сам усы поглаживает. «Хо-ро-шее». Одним словом, принял как свой своего. Просил кланяться, в особенности волжанам. Так и подчеркнул — волжанам. Дал мне пароль в Москву, к актрисе Художественного…

— К Андреевой?! Феноменальная женщина!.. А ну, продолжайте, продолжайте.

— А мне пароль-то к ней и не требовался. В прошлом году я в трудную минуту попал к ней по рекомендации нашего сибирского Зайчика. Помните такую девушку? Ну, так вот, надо было мне укрыться от шпиков, и Мария Федоровна упрятала меня в своей квартире. И нынче мы встретились как старые знакомые. Для поездки делегатов выгреб я из ее закрома… Да вы не смейтесь…

— Я не смеюсь, я радуюсь, что нам помогают такие люди!

— Она так и сказала: «Отдаю, говорит, все, что скопилось в моем финансовом партийном закроме».

— Партийном… Отлично!

— Она просила меня считать ее членом партии.

— А за ней и Горький придет? Пора бы ему. Наш ведь он. Наш!

В свою гостиницу Владимир Ильич вернулся поздно и с порога начал:

— Извини, Надюша, заставил долго ждать. Знаю — волновалась. Но у меня были совершенно необходимые разговоры с нашими единомышленниками.

И с редким удовольствием, похаживая по комнате, пересказал все, что слышал от Красикова.

Надежда легла спать, а Владимир, выключив верхний свет, достал из папки список делегатов, где были не фамилии, а псевдонимы, и стал еще раз подсчитывать, сколько голосов будет у них, у искровцев, сколько у антиискровцев и сколько у межеумков, тех самых, что могут потянуть в «болото». От двадцати шести социал-демократических организаций прибыло сорок три делегата, но так как среди них находились «двурукие», то решающих голосов было пятьдесят один. Искровцы могут надеяться на тридцать три голоса. Хорошее большинство! И четырнадцать делегатов с совещательным голосом. А на Первом съезде было…

Владимиру Ильичу вспомнилось, как Надежда привезла ему в Шушенское весть о том съезде, и ему захотелось поговорить с ней, но она лежала уже с закрытыми глазами.

«Ладно, пусть слит, — думал он. — Было там всего лишь девять. А теперь… Как выросла наша партия! Как окрепла! Теперь важно одно — чтобы она дала отпор оппортунистам и стала сплоченной, как пальцы, крепко сжатые в кулак».

Остро пахло овечьей шерстью. Видимо, тюки ее совсем недавно увезли из склада.

Делегаты сидели на узких, наскоро сколоченных скамьях. Стол бюро съезда, как называли они президиум, тоже был сколочен из простых досок и покрыт красным полотнищем.

В первом ряду кроме ветеранов социал-демократии Аксельрода, Засулич и Потресова сидели еще два соредактора «Искры» — Ленин и Мартов. На краешке той же скамьи примостился молодой Лев Троцкий. У него остренькая бородка, пенсне, копна черных волос с задорным хохолком надо лбом.

Ленин был в поношенном пиджаке, застегнутом на две пуговицы. Засулич в серой кофточке и в мятой черной юбке. Аксельрод по случаю праздника слегка подровнял бороду. Мартов обзавелся манишкой. Из коротковатых рукавов его пиджака торчали манжеты, отчего руки казались длиннее, чем обычно.

Плеханов, в длинном рединготе с атласными отворотами, в накрахмаленной сорочке с высоким тугим воротничком и черном галстуке с белыми горошинами, прошел за стол; как бы свысока окинул собравшихся орлиным взором и, прокашлявшись, начал:

— Товарищи! Организационный комитет поручил мне открыть Второй очередной съезд РСДРП. Я объясняю себе эту великую честь только тем, что в моем лице Организационный комитет хотел выразить свое товарищеское сочувствие той группе ветеранов русской социал-демократии, которая ровно двадцать лет тому назад, в июле 1883 года, впервые начала пропаганду социал-демократических идей в русской революционной литературе. За это товарищеское сочувствие я от лица всех этих ветеранов приношу Организационному комитету искреннюю товарищескую благодарность. — Дважды — вправо и влево — слегка кивнул головой. — Положение дел настолько благоприятно теперь для нашей партии, что каждый из нас, российских социал-демократов, может воскликнуть и, может быть, не раз уже восклицал словами рыцаря-гуманиста: «В е с е л о ж и т ь в т а к о е в р е м я!»

Троцкий первым хлопнул в ладоши; оглянувшись на задние ряды — все ли аплодируют? — призывающе вскинул голову и стал бить в ладоши еще сильнее.

Мартов после нескольких вялых хлопков почесал у себя под мышкой; через секунду вздрогнул, будто от неожиданного укола иголкой, и почесал плечо, недоумевая: «Блохи, что ли, забрались? Откуда бы им взяться?»

Голос Плеханова звучал торжественно:

— Двадцать лет тому назад мы были ничто, теперь мы уже большая общественная сила… Мы должны дать этой с т и х и й н о й силе с о з н а т е л ь н о е выражение в нашей программе, в нашей тактике, в нашей организации. Это и есть задача нашего съезда, которому предстоит, как видите, чрезвычайно много серьезной и трудной работы. Но я уверен, что эта серьезная и трудная работа будет счастливо приведена к концу и что этот съезд составит эпоху в истории нашей партии.

Троцкий, поерзав на скамье, оглянулся — не замечают ли? — и почесал бок. Увидев, что во втором ряду чешется Бауман, он продолжал чесаться и уже не вслушивался в слова первого оратора, блиставшего хорошо поставленным голосом.

— Мы были сильны, — заканчивал речь Плеханов, — съезд в огромной степени увеличит нашу силу. Объявляю его открытым и предлагаю приступить к выбору бюро.

Поклонившись, Плеханов откинул фалды редингота, сел и тут же, почувствовав блошиный укус в шею, запустил палец за тугой воротник, как бы поправляя его.

Не дожидаясь, пока утихнут аплодисменты, Троцкий порывисто вскочил и, откинув руку театральным жестом, провозгласил:

— В председатели одна кандидатура — Георгий Валентинович! Другого нет. И предлагаю без голосования.

— Правильно.

— Ветерана партии! — подхватили делегаты.

Плеханов снова поднялся и, поблагодарив за внимание, сказал:

— Наш молодой коллега несколько поспешил. В такую торжественную минуту надо бы сначала спеть «Интернационал».

— Обязательно спеть, — встал, поблескивая очками, Гусев, делегат Донского комитета, и, откинув со лба пышные волосы, запел сочным баритоном.

Все поднялись. Помня о конспирации, подхватили приглушенно. Но русский перевод Аркадия Копа еще не все знали наизусть. Аксельрод и Потресов пели по-французски. Троцкий, прислушавшись к ним, тоже перешел на французский. Вера Ивановна, метнув в его сторону укоризненный огонь глаз и пытаясь заглушить его, сорвала голос на припеве:

Когда все снова сели и аплодисментами подтвердили избрание Плеханова председателем, Георгий Валентинович напомнил, что сначала нужно решить вопрос о количестве членов бюро.

Мартов давно ждал этой минуты; вскочив и повернувшись к делегатам, сказал с дрожащей хрипотцой:

— Предлагаю девять. И для облегчения работы пусть они на каждое заседание выделяют из своей среды по три человека.

— Зачем же так сложно? — удивленно спросил Ленин, встав рядом с ним. — Предлагаю постоянное бюро из трех человек.

«Посмотрим, к кому прислушаются делегаты», — сказал себе Мартов, почесывая в бороде.

Делегаты прислушались к Ленину.

«Зачем он так? — спросил себя Владимир Ильич. — Ведь уговаривались же о трех. В девятку, чего доброго, он мог бы протащить и кого-нибудь из бундовцев. Определенно протащил бы».

Бюро выбирали тайным голосованием — по запискам, и делегаты зашелестели бумагой.

И теперь уже все, не стесняясь друг друга, почесывались, переговариваясь:

— Кажется, блохи…

— Не зря же тут шерстью пахнет…

Плеханов, принимая записки, разглаживал их и складывал в стопочки; подсчитав в каждой стопочке, объявил, что большинством голосов вице-председателями избраны Ленин и Павлович, как звали на съезде Красикова.

Владимир Ильич просиял, зная непоколебимую приверженность Петра Ананьевича к «Искре».

Мартов поморщился. «Красикова?! За какие же это заслуги?! Если уж захотели третьего не из основателей «Искры», могли бы, скажем, Троцкого. Работящий! Горячий оратор! Со своим мнением». Пожав костлявыми плечами, сунул руку в карман за коробкой сигарет.

Плеханов, не сдерживая усмешки, сказал:

— У съезда уже объявились злостные и ядовитые враги! Пока это лишь обыкновенные блохи.

— Блоха не филер, под арест не подведет, — послышалась чья-то шутка.

— А все-таки неприятно. И отвлекает внимание, — продолжал Плеханов. — Нельзя ли нам куда-нибудь в другое место?

— Это исключено, — объяснил Ленин. — Мы не можем терять ни одного часа.

— А можно уборочку сделать, — сказал Шотман. — По-матросски. Все-то мы — вмиг.

— Вот и выход найден, — подхватил Красиков. — У хозяина, я думаю, найдутся ведра, какие-нибудь мешки для швабр. Я — к нему. Кто на подмогу?

Отозвалось несколько человек. Плеханов объявил перерыв.

Мужчины сбрасывали пиджаки на скамьи. Ленин уже засучил рукава рубашки. Мартов пытался жесткие манжеты передвинуть выше локтей. Георгий Валентинович, поддавшись общему настроению, положил на стол аккуратно свернутый редингот.

Красиков, возвращаясь первым, торжествующе стукнул кулаком по днищу пустого ведра.

— Вода тут в двух шагах.

Сноровистые из мужчин принялись мастерить швабры. Женщины подоткнули подолы юбок. Еще минута — и закипит работа.

Мартов, в отличие от последних дней, ходил задумчивый: «Чем же кончится съезд? Кто окажется впереди?»

Нет, он не собирался соперничать с Плехановым. Это было бы не так-то просто. Даже опасно. Авторитет Ветерана высок и непререкаем. И нет надобности в чем-либо сталкиваться с ним.

Но Ленин?.. Почему его считают лидером партии? Почему его избрали в бюро съезда? Почему Ленин вносит предложения даже по текущим организационным вопросам? Может и он, Мартов…

Заседание продолжалось шумно, было многоречистым. Даже при обсуждении регламента ораторам, казалось, не было конца. И Мартов, чтобы не упустить случая, внес новое предложение: делегатам с совещательным голосом предоставить право участвовать в голосовании по вопросам регламента. И за его предложение съезд проголосовал, хотя кое-кто из делегатов, уже уставших, искусанных блохами, не отдавал себе отчета, зачем подымает руку.

Юлий Осипович тотчас же внес третье предложение: пусть делегаты с совещательным голосом вотируют по всем вопросам формального характера, скажем, по вопросам, касающимся порядка заседания. Если съезд примет и это предложение, можно будет попытаться еще что-нибудь отвоевать для них. Ведь среди них не только молодые революционеры, а такие ветераны, как Аксельрод, Засулич и Потресов. Им же обидно сидеть на съезде в числе «безголосых». Они услугу не забудут.

Им, трем ветеранам, и без того предстоят большие волнения: Ленин собирается предложить съезду редакционную тройку для «Искры». Без них. Только не удастся ему. Он, Мартов, вот так же, как теперь, заступится за стариков. Даже горячее и настойчивее.

Ленин встал и вежливо возразил своему соредактору:

— При этом затруднился бы подсчет голосов. Лучше единообразие — по мандатам.

И его предложение собрало двадцать четыре голоса. Мартову отдали голоса пятнадцать человек.

«Хотя у Ленина и большинство, а все же пятнадцать делегатов прислушались ко мне, — подбодрил себя Юлий Осипович. — Для начала неплохо. Среди них не только нечестивые бундовцы, но и девять правоверных искровцев! Поживем — увидим, как дело обернется. Только гнуть в свою сторону надо пока что осторожно».

Красиков жалел потерянное время. На трех заседаниях скрепя сердце слушал бесконечные прения о составе участников и порядке дня съезда! Сколько же дней потребует весь съезд? Так, пожалуй, в две недели не уложиться. А делегаты должны знать, с каким трудом добываются деньги в партийную кассу.

Не только по кардинальным вопросам, а даже по самым мельчайшим делегаты вносят по три да четыре резолюции. Часто требуют переголосования. А часы безжалостно отсчитывают потерянные минуты.

Пользуясь правом вице-председателя, напомнил, что съезд не дискуссионный клуб, а деловое собрание революционеров. Не подействовало. Речам по-прежнему не было конца. Один Лев Троцкий выступил уже четыре раза. Зачем? Чтобы себя показать. Балаболка!

Камнем преткновения явился Бунд, приславший пять делегатов. Они привезли свой новый устав и намеревались потребовать федеративного принципа для вхождения своего ЦК в партию. Дескать, только Бунд может вести работу среди еврейского пролетариата всей страны. Вести обособленно от пролетариата всех других национальностей и народностей. Действуя своим уставом, как бомбой, бундовцы собирались взорвать и до основания разметать искровскую программу партии во время ее обсуждения.

«Как хорошо, — думал Красиков, — что Ильич своевременно разгадал их замысел и вот предложил сначала обсудить вопрос о месте Бунда в партии. В самом деле, нельзя позволить Бунду коренным образом изменить организационные основы партии. И нельзя приступить к дружной работе, не устранив разногласий».

Два дня бундовцы шумно сопротивлялись. Как и следовало ожидать, у них на подхвате оказался не менее шумный Акимов (Махновец), недобитый «экономист». Победы, конечно, не достигли, а искровское большинство немножко поколебали: трое из искровцев оказались неустойчивыми. Как-то они поведут себя дальше?

Время по-прежнему не берегли: вопросу о Бунде отдали четыре заседания. Искровцы решительно отвергали федерацию, считая ее пагубной для дела партии. А Троцкий и Акимов деятельность Бунда называли блестящей и плодотворной. Бундовцы, всячески изворачиваясь, упрекали съезд в том, что на нем «образовалось компактное большинство».

Плеханов предоставил слово Ленину, и Красиков для себя записал из его речи:

«По-моему, не стыдиться, а гордиться должны мы тем, что на съезде есть компактное большинство. И еще больше гордиться будем мы, если вся наша партия будет одним компактным и компактнейшим 90-процентным большинством».

Съезд, скупой на аплодисменты, встретил эти слова восторженным взрывом.

Компактное большинство отказало Бунду в его притязаниях на федеративность. При поименном голосовании даже колеблющиеся и антиискровцы присоединились к большинству. Бундовцы остались при своих пяти голосах.

«Первое торжество нашей линии», — записал себе Красиков.

…На восьмом заседании перешли к обсуждению искровской программы. И первыми, не дожидаясь бундовского артиллерийского огня, ринулись в атаку «экономисты». Акимов, внося двадцать одну поправку, полагал, что они изменят «самый дух программы». «Рабочеделец» Мартынов, нашпиговывая речь цитатами, сожалел, что искровский проект принципиально отличается «от всех других европейских социал-демократических программ».

«Спасибо за откровенность! — мысленно съязвил Красиков. — А мы гордимся тем, что он отличается от всех. Надо же наконец понять: мы строим партию нового типа».

Рьяные оппоненты, как и следовало ожидать, дошли до оспаривания диктатуры пролетариата. Подогретый ими, вскочил Троцкий, словно драчливый петух; потряхивая головой так, что колыхалась черная шевелюра, закрывавшая шею, сыпал кипучие слова. Красиков схватился за карандаш, дрожащей от негодования рукой записал:

«Балаболкин пытается уверять, что наиболее принципиальные соображения по поводу проекта программы «Искры» и «Зари» были здесь высказаны Мартыновым и Акимовым! Вот он каков! Всех поучает. Ничтожество мнит себя вождем».

Мартынов, стремясь посеять неприязнь между соавторами искровского проекта, выхватил фразу из «Что делать?» и, хваля Плеханова, обрушился с критикой на Ленина. Его примеру последовал Акимов. Терпеливо выслушав их, поднялся Плеханов, четко и весомо сказал, что бойкие критики не поняли ни фразы Ленина, ни искровского проекта программы.

Красиков уже не раз восхищался изяществом речей Георгия Валентиновича и его блестящим остроумием и теперь, полуобернувшись, вскинул на него глаза и с особым вниманием прислушивался к его словам. У оратора, саркастически шевельнувшего бровями, заиграла усмешка в уголках губ. Он говорил:

— Акимов удивил меня своей речью. У Наполеона была страстишка разводить своих маршалов с их женами; иные маршалы уступали ему, хотя и любили своих жен. Товарищ Акимов в этом отношении похож на Наполеона — он во что бы то ни стало хочет развести меня с Лениным. Но я проявлю больше характера, чем наполеоновские маршалы, я не стану разводиться с Лениным и надеюсь, что и он не намерен разводиться со мной.

Первым расхохотался Владимир Ильич, весело кивнул головой. Да, он не собирается разводиться с Плехановым.

На тринадцатое заседание опоздали пять делегатов. Оказалось, что за двумя из них тащились филеры. Потребовалось время и конспиративный навык, чтобы оторваться от них.

Трое, квартиры которых филеры уже незаметно проследили, сказали, что их вызывали в полицию. Кто такие? Зачем приехали в Бельгию? Гусев назвался румынским студентом Романеску. А приехал по сердечным делам. Остальные объявили себя туристами. Всем троим полиция предложила покинуть Бельгию в двадцать четыре часа.

А если проследят съезд? Тогда не миновать арестов. Арестованных могут выдать царским властям…

И после тревожного совещания бюро Ленин объявил:

— Переезжаем в Лондон. Маленькими группами.

4

Через четыре дня все собрались в Лондоне. Тех, кто не бывал ранее в английской столице, Плеханов повел в Британский музей.

Ленин с помощью Квелча и Тахтаревых подыскивал на каждый день помещения для заседаний в профсоюзных клубах.

Первое в Лондоне и четырнадцатое по счету заседание открылось в клубе рыбаков. На стенах висели фотоснимки рыбацких угодий и богатых уловов, в витринах — длиннейшие удилища, новые блесны и крючки.

Обстановка накалялась все больше и больше. Упрямым говорунам из числа антиискровцев не было конца. Никакие предупреждения о необходимости экономить время и, следовательно, деньги не действовали. Так, программу партии обсуждали на девяти пленарных заседаниях.

После жарких дебатов по принципиальным вопросам она была передана в комиссию, где кроме бундовца, «экономиста» и «центриста» еще оказались делегаты с совещательным голосом — Аксельрод и Потресов, и Надежда Константиновна, едва дождавшись конца заседания, не могла скрыть пережитой тревоги:

— Ну как там, Володя?

— Как и следовало ожидать…

— Неужели протащили свои «поправки»?!

— Да. По некоторым пунктам пришлось мне одному голосовать против них.

— Одному?! А что же Плеханов?

— Ты же знаешь Плеханова. Вчера, когда Акимов — ты помнишь? — откровенно объявил, что его поправки имеют целью «изменить самый дух программы», Георгий Валентинович дал ему отличную отповедь.

— Помню, помню: «Мы стоим и останемся под знаменем революционной социал-демократки».

— А сегодня не поднял руки в защиту нашей общей искровской формулировки.

— Так неужели же им удастся?..

— Не волнуйся. Мы еще поборемся. — Владимир Ильич сжал холодноватые руки жены. — На пленарном заседании «искряки» себя покажут.

Когда программа вернулась из комиссии, то ее неуемные противники по каждому пункту, а порой и по отдельным словам выступали даже по три раза, вносили множество резолюций, требовали поименного голосования.

Но существо программы осталось искровским. Компактному большинству, сплотившемуся вокруг Ленина, удалось отстоять ее марксистскую основу. В целом против программы никто не отважился голосовать. А воздержался лишь один Акимов.

Это была первая крупная победа зарождавшегося большевизма. За создание проекта программы съезд принес редакции «Искры» и «Зари» благодарность.

На двадцать первом заседании в заключение обсуждения выступил Плеханов.

— Товарищи, партия сознательного пролетариата, Российская социал-демократическая партия, отныне имеет свою программу, — сказал он с еще большей торжественностью, чем на открытии съезда. — Тем товарищам, с возражениями которых съезд не согласился, остается подчиниться большинству. Члены нашей партии обязаны признавать ее программу. — Окинул зал орлиным взглядом. — Как бы там ни было, но вопрос, так долго нас занимавший, окончен, и мы можем с законной гордостью сказать, что принятая нами программа дает нашему пролетариату прочное и надежное оружие в борьбе с врагами.

Мартов ждал своего часа. Для этого сам напросился в комиссию по уставу партии. И состав комиссии ему был на руку; делегаты «Южного рабочего» уже выступили с критикой ленинского проекта. А у него, Мартова, в кармане свои формулировки важнейших пунктов. Он внес бы целиком свой проект, но, пожалуй, для этого еще не настало время. Пока что лучше из ленинского проекта, за который ратует его большинство, вышибать пункт за пунктом. Это он может — теперь уже не одинок. Кроме Плеханова, все ветераны на его стороне. Жаль только, что Аксельрод, Потресов и Вера Ивановна — с совещательными голосами. Но и при этом на съезде ему, Мартову, обеспечена солидная поддержка: первыми за его пункты проголосуют бундовцы да Мартынов с Акимовым. И, конечно, Троцкий. Этот стоит многих. На каждом заседании выступает раз по десять. Не упустит ни малейшего повода обрушиться на ленинское большинство. Будет метать громы и молнии. За ним и другие проголосуют.

А Владимир Ильич был доволен тем, что в комиссии не оказалось ни одного бундовца. Правда, его настораживало присутствие делегатов «Южного рабочего», один из которых собирается внести восемь поправок! Но присутствие Мартова, несмотря на его зигзаги, несколько успокаивало — он еще недели за три до съезда читал устав и на заседании в редакции не возражал. Не будет же здесь изменять самому себе.

Но впереди подстерегало потрясение. Едва успели собраться на заседание комиссии, как Мартов достал из бокового кармана помятый лист и, стряхнув с него табачные крошки, объявил, что у него есть свой проект первого параграфа. Это было подобно удару грома при ясном небе, и Владимир Ильич вскинул удивленные глаза. Не ослышался ли? Может, какая-нибудь поправочка с заменой одного слова другим? Нет, не ослышался. Мартов, еще раз тряхнув листом, продолжал:

— В-вот! — Голос его, без того заикавшегося, прерывался от волнения. — М-моя формулировка взамен с-совершенно неприемлемой ленинской.

Читая, посматривал на делегатов «Южного рабочего». Какое впечатление остается от его строк? Поддержат ли? Если не поддержат, его ход может провалиться. Но тот из них, который собирался внести восемь поправок, поддержал. Пусть каждый, кто лишь пожелает, называет себя членом партии.

«Вот это зигзаг! Неприкрытый оппортунизм!» — возмущался Владимир Ильич, не отводя пронизывающего взгляда от Мартова, пока тот не сел с опущенными глазами.

Чеканя слово за словом, Ленин сказал, что настаивает на своей формулировке, и все перечитали первый параграф:

«Членом партии считается всякий, признающий ее программу и поддерживающий партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций».

На съезде докладчик уставной комиссии Носков объявил, что по первому же параграфу голоса разделились, и прочел сначала формулировку Мартова. В защиту ее тотчас же поднялся Аксельрод и заговорил о некоем профессоре, который считает себя социал-демократом, оказывает партии содействие, а ни в одну из организаций вступить не может. Дескать, Мартов прав, такого профессора следует считать членом партии. Главный бундовский оратор к такому профессору добавил гимназиста. На поддержку поспешили и Акимов, и Мартынов, я Троцкий.

Красиков не мог больше терпеть.

— Но, товарищи, — возразил он, — устав партии пишется не для профессоров, а для пролетариев, которые ее так робки, как профессора, и, я надеюсь, они не испугаются организованности и кол-лек-тив-ной деятельности… Принимая же формулировку Мартова, мы пускаем анархическую массу в члены партии безответственно.

Плеханов раздумчиво выжидал. И речь свою начал с чистосердечного признания: долго колебался. К кому присоединиться? Еще утром находил, что «то сей, то оный набок гнется». Но, приняв решение, он, как всегда блистая красноречием, высмеял Аксельрода за его «профессора» и в заключение сказал, что за проект Ленина «должны голосовать все противники оппортунизма».

Но оппортунисты, которых завтра назовут меньшевиками, не вняли призыву Ветерана и перетянули на свою сторону «болото»: большинством в шесть голосов провели первый параграф устава в формулировке Мартова, не погнушавшегося голосами бундовцев и прочих антиискровцев.

«Эх, Мартов, Мартов! — думал Владимир Ильич, жалея заблуждавшегося товарища, которого еще не считал окончательно потерянным. — Если бы ты только оступился в болото… Но ты пошел дальше. Не вернешься — затянет тебя трясина».

На квартиру Ульяновы возвращались поздно. Улицы уже были пустынны. Поддерживая жену под руку, Владимир говорил с горьким сожалением:

— Не могу понять, как мог Мартов докатиться до такого…

— А Плеханов, — напомнила Надежда, — несколько дней думал, к кому же присоединиться.

— Да. Чуть было снова не вильнул. Но, опомнившись, вовремя сказал свое слово о нашем искровском проекте устава. Удержался бы на этом…

Взбудораженный всем случившимся, Владимир Ильич провел ночь без сна.

5

С каждым днем бундовцы, мартовцы да «рабочедельцы» Мартынов и Акимов бесчисленными репликами и резолюциями неимоверно затягивали съезд и накаляли обстановку.

На шумном двадцать седьмом заседании произошли перемены в составе делегатов. Подавляющим большинством голосов съезд отверг бундовский устав о федерации, и бундовцы, демонстративно заявив, что «Бунд выступает из РСДРП», покинули зал заседания. И сторонники Мартова потеряли пять голосов.

На следующих двух, еще более шумных, заседаниях съезд признал единственной организацией партии за границей Лигу русской революционной социал-демократий. После того группа «Освобождение труда» заявила, что она больше не существует и «растворяется в партийной организации». Так же поступила и группа «Искры». А делегаты Заграничного союза русских социал-демократов «рабочедельцы» Мартынов и Акимов не последовали этому примеру. Пришлось объявить Союз не существующим. Они сочли себя оскорбленными и высокомерно заявили, что удаляются со съезда.

— Совершенно напрасно.

— Обижаться не на что, — неслось им вслед.

Они не оглянулись.

Когда двери за ними закрылись, Плеханов облегченно вздохнул:

— Слава богу, ушел Мартын с балалайкой!

И мартовцы лишились еще двух своих сторонников.

«Как-то поведут себя мартовцы дальше? — тревожно думал Бауман, звавшийся на съезде Сорокиным. — Что предпримут во время выборов? Неужели в угоду своей оппозиционности попытаются и дальше вставлять палки в колеса?»

Перед выборами мартовцы собрались отдельно.

«Что же будет? — продолжал спрашивать себя Бауман, идя на совещание большевиков. — Неужели произойдет окончательный раскол? Мартов должен бы одуматься. Ведь три года работал вместе с Лениным и Плехановым. Как мог он скатиться к оппортунизму? Или его только здесь, на съезде, попутал бес уязвленного самолюбия и беззастенчивой амбиции?»

На совещании Бауман обвел взглядом всех присутствующих, подсчитал: двадцать четыре голоса! Они-то и составляют теперь твердое искровское большинство! В их руках дальнейшая судьба съезда. У них стойкие лидеры — Плеханов и… Нет, теперь уже Ленин и Плеханов. Так вернее!

На тридцатом заседании перешли к выборам. И первым попросил слово делегат Бакинского комитета двадцатипятилетний Кнунянц. Он предложил, как было записано в повестке дня, выбрать путем тайной подачи записок две тройки: одну — в ЦК, другую — в редакцию «Искры». И сразу же ринулись в атаку мартовцы. Безудержно и изворотливо говорливый двадцатичетырехлетний Троцкий потребовал разделить вопрос на два и сначала назначить редакцию. Не менее говорливый Гинзбург, присутствовавший с совещательным голосом, тотчас же внес резолюцию об утверждении старой редакции. И никто не нашелся оспорить его право потому, что с самых первых дней съезд, согласившись с Мартовым, иногда позволял всем голосовать наравне с делегатами, обладавшими правом решающего голоса.

«Вон с каких пор Мартов начал подбирать себе сторонников! — отметил Бауман. — И теперь его подручные ратуют за утверждение старой редакции для того, чтобы у них, мартовцев, было там четыре голоса из шести. Явная попытка парализовать влияние Ленина и Плеханова, связать им руки и протаскивать свои оппортунистические взгляды».

А Мартов, оглядываясь на каждого нового оратора, своего сторонника, так азартно кивал головой, что пенсне едва держалось на носу. Словно по команде, раздавались такие взрывы криков, что секретарю пришлось записать в протоколе: «В зале поднимается неимоверный шум, ничего не слышно». Мартовцы, потрясая кулаками, сгрудились перед столом. Их уняла только нервно вскинутая рука самого Юлия Осиповича.

— Я и другие три редактора уходим из собрания. Без нас т-товарищи, — он заикался чаще обычного, — смогут в-высказаться б-более непринужденно.

За ним направились к выходу Аксельрод, Потресов и Засулич. Плеханов попытался остановить их, но они, отмахиваясь, ушли.

«На что рассчитывает Мартов? — снова задумался Бауман. — На то, что Плеханов и Ленин тоже уйдут? Да, так и есть. Большинство остается без лидеров и теряет три голоса. А у них? У них остался Троцкий, этот наболтает и нашумит за десятерых. Ничего. Наше большинство будет сплоченным. Компактным. И победит».

Дейч, потрясая кулаком, кричит:

— Посмотрим, кто решится голосовать против всей старой редакции! Запомним.

— Не пугайте! — отвечает ему побагровевший Шотман. — Решим по-рабочему.

— Две тройки! — подхватывают сразу несколько голосов.

Колокольчик уже бессилен. Красиков схватывает трость Плеханова, оставленную на столе, и, призывая к порядку, бьет ею по столешнице.

Шум постепенно утихает, и Кнунянц, отстаивая свое предложение о двух тройках, говорит, что съезд собрался не для взаимоприятных речей, не для обывательских нежностей и опасения, как бы кого не обидеть, а для создания деятельных органов партии. И опять вскакивает Дейч. Но оратор, напрягая голос, продолжает:

— Я удивляюсь, почему именно Троцкий, а не кто иной, нападает на выбор троек? Вспомните, не он ли защищал порядок дня съезда? И ни словом тогда не упомянул о такой ереси в нем, как выбор троек.

«Вот это удар! — обрадовался Бауман. — Интересно, как вывернется Троцкий? Ведь не утерпит. И не покраснеет, балаболка!»

Троцкий не заставил себя ждать. И решил сначала выбить из седла своего оппонента.

— Я хочу возразить, — начал, манерно поклонившись в сторону Кнунянца, — молодому революционеру Русову…

— Не употребляйте таких выражений! — громогласно прервал его делегат Бакинского комитета. — Это еще вопрос, кто моложе, он или вы!

— Прошу спокойствия! — вскинул обе руки Троцкий. — Русов утверждал, будто я защищал так называемую идею двух троек. Это неправда!

«Даже глазом не моргнул!» — потряс головой Бауман и поднял руку, прося слова.

— Как быстро все изменилось! — раздраженно воскликнул Гусев, не сводя кинжального взгляда с Троцкого. — Несколько дней тому назад проект Ленина никого не смущал, а ведь предложение Русова буквальное повторение проекта Ленина.

«Вроде бы неловко говорить в отсутствие Мартова, — думал Бауман о своей будущей речи. — Но молчать больше невозможно. Правда всего дороже».

И когда пришел его черед, начал с горячим накалом:

— Я понимаю страстность настоящего спора. Но зачем же крайности? Разве позволительно поведение товарища Дейча? Он пытался демонстративно пригвоздить к позорному столбу всех не согласных с ним. Вот и создалась невозможная атмосфера.

Переждав новый всплеск шума, продолжал:

— Теперь о Мартове. От него первого я узнал о проекте двух троек. Он говорил, что этот проект был утвержден им самим и еще другим редактором. — Протянул руки к залу, как бы ища ответа. — Зачем же так? Сегодня — одно, завтра — другое. В угоду отдельным личностям отказываться от своих слов, как это сделал Троцкий…

Шумные дебаты продолжались до позднего вечера. Голосование отложили на утро.

6

Перед входом в зал кучкой стояли делегаты. Курили. Возбужденно продолжали не оконченные накануне споры.

Пришли Ульяновы. Поздоровались общим поклоном. Вера Ивановна, вскинув голову, отвернулась от них; попросив у Мартова сигарету, прикурила от своей затухающей, окурок придавила носком ботинка.

«Как он изменился! — отметил Бауман, провожая глазами Ленина. — Лицо какое-то желтое. От нездоровья? Или от бессонной ночи? Но глаза все такие же острые. Готов продолжать схватку».

Размашисто переставляя трость, приближался Плеханов; едва успел приподнять цилиндр, как Вера Ивановна ухватила его за борт редингота, потянула в сторонку. Он покорно отошел с нею.

— Нечестно… Сверх всяких мер… — хрипела она больным горлом, маленьким кулаком тыкала ему в грудь. — Не ждала… Столько лет дружбы… И все забыто, перечеркнуто…

— Я готов выслушать, только не сейчас, — Георгий Валентинович прижал трость к груди. Кулачок Засулич угодил под костяной набалдашник, и пальцы разжались от боли. Плеханов поймал ее руку, поцеловал. — Прошу прощенья… Но в другое время… В другой обстановке…

С трудом оторвавшись от нее, направился к двери; раскинув руки перед делегатами, улыбнулся, превратил все в шутку:

— Мне показалось, что Вера Ивановна приняла меня за генерала Трепова! Опасался: вот-вот раздастся выстрел. Но, как видите, все обошлось благополучно.

Перед ним расступились. Он прошел к столу; положив трость, взялся за колокольчик.

— Не будем терять времени… — Поднял глаза на Красикова: — Какое у нас решение, коллега?.. Ах, вы еще не голосовали? В таком случае вам бразды правления. — Передал колокольчик. — А мы снова удаляемся.

Едва успели закрыться двери, как вскочил Троцкий и потребовал закрытого голосования об утверждении старой редакции «Искры». Мартовцы ударили в ладоши.

«Ишь как поддерживают своего! — ухмыльнулся Бауман. — А победа все равно будет за нами, за ленинцами».

Проголосовали. Красиков объявил: предложение Троцкого отвергнуто девятнадцатью голосами.

«Почему девятнадцатью?! — беспокойно оглянулся Бауман. — Кто же так подло увильнул к ним, а? Похоже двуголосый тифлисский делегат. Ай-ай! Достоин осуждения!»

Троцкий обрадовался: в отсутствие Ленина у твердых отбито два голоса! Доброе начало! И потребовал переголосования. Да не простого, а поименного.

Делегаты писали записки, относили Красикову.

Бауман издалека следил за рукой тифлисского делегата. «Он! Короткое слово написал — за. Подыгрывает оппортунистам!»

Остальные большевики и при тайном голосовании отвергли предложение Троцкого.

Красиков попросил пригласить редакцию в зал заседания.

Первым появился взъерошенный Мартов; бросив недокуренную сигарету, быстро просеменил в первый ряд, сел, закинув ногу на ногу, и, сложив руки на поджаром животе, выжидательно побарабанил длинными пальцами; выслушав решение, вскочил.

— Т-теперь, т-товарищи, поговорим иначе! Большинство отвергло старую редакцию. И я от имени своего, — стукнул себя кулаком в грудь, — и от имени трех других товарищей заявляю, что ни один из нас не примет участия в т-такой новой редакции. Некоторые товарищи собираются вписать мое имя кандидатом в э т у «тройку». Заявляю: я сочту это оскорблением, мною не заслуженным. — Голос его прерывался, и он хрипло выкрикивал: — Я счел бы это п-пятном на моей п-политической репутации. Скажу еще: вчера здесь, как мне передавали, Сорокин утверждал, что предложение о тройке будто бы исходит от части бывшей редакции. Это не соответствует истине, ибо п-предложение исходит от одного Ленина. А теперь перехожу к политической стороне дела…

Плеханов позвонил колокольчиком.

— Я не могу позволить снова обсуждать вопрос, уже решенный съездом.

Но в зале слышались возражающие голоса:

— Пусть говорит.

— Покажет себя до конца…

И Мартов «показал себя». Прокашливаясь и размахивая руками так, что из рукавов выскакивали уже лоснящиеся манжеты, он продолжал выкрикивать:

— Внутри партии создано «осадное положение». Ненормальный порядок. И съезд оказался не в состоянии положить конец этому п-порядку. Перед нами последний акт борьбы, возникшей во второй половине съезда. Осадное положение с исключительными законами против отдельных групп п-продолжено и даже обострено. Мы надеемся, что съезд передаст орган, который мы вели два с половиной года, в достойные руки. С этой надеждой я и заканчиваю свое прощальное, — подчеркнул кивком головы, — з-заявление.

Бауман внутренне кипел, возмущенный беззастенчивой ложью, но, сдерживаясь, твердым и ровным голосом попросил слово для личного ответа.

— Для личного — в конце заседания! — крикнул Троцкий.

Плеханов позвонил в его сторону.

— Выслушаем Сорокина сейчас.

— Я коротко, — начал Бауман. — Мартов говорит, что я исказил факты. Нет, я говорил только правду. И подтверждаю: Мартов знал о проекте Ленина и в свое время не протестовал.

— Знал?

— Не протестовал? — кричали из зала.

— Я з-заявляю, — снова вскочил Мартов, — слова Сорокина не соответствуют истине.

«Но где же предел подлости? — яростно крутнул головой Бауман. — И это политический деятель!..»

Ленин попросил у съезда разрешения ответить Мартову. В левой руке он держал какой-то исписанный лист, в правой — карандаш. Увидев знакомый лист, первым, прерывая Ленина, закричал Мартов. И тотчас же вскочил Троцкий. За ним хрипло зашипела Засулич. Звон колокольчика тонул в яростном шуме. И Ленин настоял, чтобы секретари записывали в протокол, сколько раз его прерывали.

Он напомнил, что еще за несколько недель до съезда говорил Юлию Осиповичу, что потребует на съезде с в о б о д н о г о в ы б о р а редакции. Тогда сам Мартов предложил ему более удобный план выбора д в у х т р о е к. Ленин поднял лист с первоначальной повесткой дня; повернув другой стороной, как бы подчеркнул карандашом строку: пусть все видят исправления Мартова, записанные красными чернилами. Пусть убедятся, что этот проект в редакции все видели десятки раз и никто не протестовал.

По рядам прошел шумок. Аксельрод, дрожащей рукой цепляя пенсне на вспотевший нос, подбежал поближе, чтобы прочесть самому, и, тяжело покрутив косматой головой, молча отошел на свое место. У Засулич ломались спички, и она долго не могла добыть огня, а когда добыла, лепесток пламени, обжигая пальцы, плясал возле конца сигареты. Дейч, посинев от сдержанной ярости, сунул себе в рот клок бороды. Троцкий, вдруг утихнув, подышал на стекла пенсне и принялся старательно протирать их платком. Мартов передергивал острыми плечами и ежился, словно ему по капельке лили за воротник ледяную воду. Потресов сидел окаменело.

«Вот это пригвоздил так пригвоздил! — Бауман окинул меньшевиков испепеляющим взглядом. — Какой позор! Какая низость! Им теперь остается только повиниться перед съездом. Но они промолчат. И дело тут не столько в заносчивой амбиции и обывательской жалости к обиженным своим, сколько в политической ущербности».

И меньшевистские закоперщики промолчали, а остальные недоуменно переглянулись.

Ленин намеренно затянул паузу — никто не оспорил подлинность документа — и продолжал уличать:

— Повторяю, выход в виде выбора двух троек был совершенно естественным выходом, который я и ввел в свой проект с в е д о м а и с о г л а с и я товарища Мартова. — Еще раз показал всем лист, повертывая той и другой стороной, потом сложил вчетверо, сунул в карман и, уткнув кулаки в бока, слегка подался грудью в сторону зала. — И товарищ Мартов вместе с товарищем Троцким и другими много и много раз после того защищали эту систему выбора двух троек на целом ряде частных собраний «искряков».

«Даже Балаболкин онемел! — с удовольствием отметил Бауман. — Не находит слов, бедняга!.. Ну и молодец наш Ильич!»

Мартов мял посиневшие губы. Через два дня, на тридцать пятом заседании, придя в себя, при чтении этого протокола он скажет: не слышал слов Ленина о том, что проект редакционной тройки был предложен им, Мартовым. Если бы слышал, опротестовал бы.

А Ленин уже перешел к политическим разногласиям с Мартовым. Это слово он подчеркнул энергичным жестом. Оказывается, они, сторонники двух линий, говорят здесь даже на разных языках! Съезд сделал к р у п н ы й п о л и т и ч е с к и й ш а г , свидетельствующий о выборе одного из наметившихся теперь направлений в дальнейшей работе партии.

— И меня ни капельки не пугают, — кинул Ленин руку вперед, — страшные слова об «осадном положении в партии», об «исключительных законах против отдельных лиц и групп» и тому подобное. По отношению к неустойчивым и шатким элементам мы не только можем, мы обязаны создавать «осадное положение», и весь наш устав партии, весь наш утвержденный отныне съездом централизм есть не что иное, как «осадное положение» для столь многочисленных источников п о л и т и ч е с к о й р а с п л ы в ч а т о с т и . Против расплывчатости именно и нужны особые, хотя бы и исключительные, законы, и сделанный съездом шаг правильно наметил политическое направление, создав прочный базис для т а к и х законов и т а к и х мер.

Бауман, аплодируя, переглянулся с Шотманом: «Вот это речь! Целая программа! Не правда ли?» И в жарких глазах того прочел: «Подлинно рабочий вождь! Несгибаемый!»

Меньшевики на некоторое время растерянно умолкли, и голосование за первую тройку прошло довольно спокойно. Комиссия, собрав записки, подсчитала голоса, а Красиков на правах вице-председателя объявил, что редакторами избраны Плеханов, Мартов и Ленин.

Мартов растерянно повел плечами: оказывается, большевики подали за него свои голоса! Похоже, что и Ленин отдал свои два голоса! По-прежнему стоит за тройки! Ну, нет, на такую приманку он, Мартов, не поймается. Он не какой-нибудь пескарь — покрупнее и осмотрительнее. И он, повертываясь на стоптанных каблуках то к одной, то к другой половине зала, то к бюро съезда, высокомерно объявил:

— Я отказываюсь от чести, мне п-предложенной… Фактически вся партийная власть передается в руки двух лиц, и я слишком мало дорожу званием редактора, чтобы согласиться состоять при них в качестве т-третьего.

«Мартову очень хочется быть первым, — понял Бауман. — И когда он гордо выступал от имени четверых, на какое-то время чувствовал себя первым!»

А тот, внося замешательство, подбросил подстрекательскую фразу:

— В качестве редакции мы выбрали недееспособную коллегию…

Выход находчиво предложил Красиков: двое кооптируют третьего. За это проголосовали все большевики.

За тройку ЦК голосовали путем тайной подачи записок. И во время подсчета голосов «южнорабочевец» Левин, представитель «болота», проворчал:

— Ясно — «компактное большинство» голосует, как один человек, по знаку своего вождя!

Избранными оказались Ленгник, Кржижановский и Носков (Глебов). Чтобы не нарушать конспиративности ЦК, которому предстояло работать внутри России, председатель съезда по договоренности назвал только одного Глебова.

Председателем Совета партии по запискам избрали Плеханова. «Компактное меньшинство» — этим выражением горделиво козырнул Троцкий — уклонилось от голосования.

Касса опустела, и 23 августа пришлось, комкая оставшиеся вопросы, съезд закрыть.

Плеханов вяло встал. В нем не было той торжественности, которая радовала всех при открытии. Погладив бородку, начал последнюю речь. Голос у него был тусклым, слова бесцветными. Он только напомнил, что постановления съезда обязательны для всех членов партии.

Большевики сгрудились возле стола. Ленин, от радости щурясь, словно в самый солнечный день, сказал:

— Завтра утром мне хотелось бы, друзья, вместе со всеми вами, я подчеркиваю — со всеми, посетить могилу Маркса. Нам есть о чем молча посоветоваться с нашим учителем.

— Да, да, великолепное предложение! — откликнулся Плеханов, приподымая трость до уровня груди. — Хайгейтское кладбище до сих пор почему-то оставалось существенным пробелом в моем знакомстве с Лондоном.

7

Шли гуськом между могил. Шагали бесшумно, будто боялись потревожить давно усопших. Впереди — Ленин. Он вел к надгробию, в изголовье которого кудрявился кустик вечнозеленого мирта. Там первым снял шляпу. За ним, стоя в два ряда вокруг могилы, все склонили обнаженные головы, словно только что опустили в могилу самого близкого человека.

Помолчав, Плеханов положил пунцовую розу, купленную у входа на кладбище. Ленин воткнул возле плиты жесткий стебелек бессмертника. И остальные делегаты воткнули по такому же цветку. Оранжевые чашечки крепких цветов напоминали пламя свечей, зажженных вокруг надгробия.

Дмитрий Ильич осторожно сорвал глянцевитый и пахучий листик мирта, положил в записную книжку.

— Вот и расстаемся… — сказал Ленин, надевая шляпу. — И будем верны его бессмертному слову. Примемся за новую работу.

На обратном пути зашли в Риджент-парк, на просторной лужайке, где коротко подстриженная мурава напоминала богатый ковер, встали в кружок, выжидательно переглянулись. Расходиться не хотелось. Каждому не хватало еще каких-то слов.

— Перед отъездом полагается посидеть, — сказал Георгий Валентинович. — Для успеха дела. — И, опираясь рукой на трость, а второй откидывая полы редингота, опустился на коленки.

Все сели. Помолчали.

Ленин взглянул на Плеханова. Тот, поняв его, встал. Трость осталась лежать на траве.

— Да, сказано не все. — Положив цилиндр на трость и сунув руку за борт редингота, продолжал торжественно, будто только теперь закрывал съезд: — Примечательное завершение нашей работы! Мы отдали дань своей любви гению человечества. Он явил нам пример последовательности и верности святому делу пролетариата, делу коммунизма. На съезде мы, отныне именуемые большевиками, показали себя несокрушимой когортой. Мы не оборонялись — наступали. Были во всем единодушны. Так пусть же это единодушие всюду сопутствует нам — сердцем чую — в неизбежной и нелегкой борьбе с меньшевиками, которые не упустят ни малейшей нашей оплошности. Так пусть же…

Вскинутая рука вдруг опустилась, голос прервался. На них, поставив треножник, нацеливал аппарат юркий фотограф. Кто он? Для чего собирается снять всю группу? Чтобы продать каждому на память по снимку? Или охотится за ними по заданию полиции? Могут задержать на вокзале…

И все повскакивали, протестующе отмахиваясь, спешно покидали парк. Георгий Валентинович схватил цилиндр и трость.

Ленин на ходу досказывал то, что, по его предположению, не успел досказать Плеханов:

— Дома не теряйте времени. Нужно побывать во всех комитетах, рассказать о съезде с наших позиций. Непременно опередить меньшевистских докладчиков. Где потребуется, дать им бой. Все комитеты перетянуть на свою сторону.

Бауман вспомнил о Москве. Ему следует опять попроситься туда. Но теперь уже не Грачу, а… Новый псевдоним нетрудно придумать…

Шотман мысленно перенесся в Питер. На Путиловском ждут. И на Обуховском тоже ждут…

У Дмитрия был билет на дневной поезд. С Надеждой Константиновной он уже простился. С братом последний раз в Лондоне пил кофе в маленьком кафе недалеко от вокзала.

— Маняше можешь рассказать о всех баталиях, которые здесь были, а маму побереги, — наказывал Владимир. — Ей — в общих чертах. Скажи: здоровы. Скучаем о ней. Беспокоимся. Борьба с меньшевиками была, но… Бессонницей не страдаем, аппетит не потеряли… Да ты сам найдешь смягчающие слова.

Дмитрий в знак согласия качал головой, а сам думал:

«Разве от мамы можно что-нибудь утаить? Она посмотрит в глаза и, как маленькому, слегка погрозит пальцем: «Ты, Митенька, о чем-то умалчиваешь». Но я, конечно, постараюсь не волновать. Как смогу…»

Они отодвинули пустые чашки. Владимир Ильич опасался без особой надобности бывать на вокзале — простились тут же, у столика.

Ла-Манш обрадовал полным штилем. Пассажиры любовались морской синевой, чайками, крикливо кружившимися за пароходом.

Плеханов, слегка приподняв край цилиндра над густыми зарослями бровей, гулял по верхней палубе. Встретив Мартова, с которым не виделся два дня, подал руку, спросил о здоровье.

Юлий Осипович, кашляя и сутулясь, приободрился:

— Ни на что не жалуюсь — все идет к лучшему.

— Как это понимать? После того, что произошло…

— Просто. Рыцари подняли забрала — сражаться удобнее. Рапиры навострены.

— А нельзя ли без рапир? Как-никак работали вместе.

— Было это. Да быльем поросло. И вы рано торжествуете победу. В Лондоне оказалось ваше большинство, а в Женеве будет наше. Практики-то уедут. Вокруг вас останутся эмигранты — наша думающая интеллигенция.

— Лучше бы вместе… Спокойнее.

— Согласен — спокойствием надо бы дорожить. Но это уже зависит от вас.

— Я не теряю надежды. Думаю, что вы…

— Напрасно. Третьим я не буду. Да и для вас в пресловутой тройке было бы небезопасно.

— Почему? — вскинул брови Плеханов.

— По причинам геометрии, — ухмыльнулся Мартов. — Треугольник всегда опирается на два угла. Он, — кивнул головой в сторону Лондона, где еще оставался Ленин, — это учел. Я-то разгадал его, а вы…

— Договаривайте, пожалуйста.

— Не хотелось без него… — замялся Мартов, но тут же, как бы решаясь на что-то сверхотчаянное, махнул рукой. — Ладно. Ради нашей дружбы…

Плеханов поморщился. Не отойти ли вовремя? Пожалуй, не стоит. Пусть выговорится до конца.

— Я слушаю.

— Однажды в минуту откровенности… — Мартов потянулся рукой к пуговице насторожившегося собеседника, но Плеханов отступил на шаг. — Так вот… Только пока между нами… В минуту откровенности он сказал: «Знаешь, Юлий, если в редакционной тройке мы с тобой будем единодушны, то Плеханову придется…» Одним словом, вспомните третий угол треугольника.

— Да?! — Георгий Валентинович побагровел, косматые брови его нависли на суровые глаза. — Да как вы можете такое?!. Политический деятель, а опускаетесь до обывателя!

Стукнув тростью, круто повернулся и быстро пошел в противоположную сторону.

«Неужели это правда? — спрашивал себя. — Неужели Ленин мог?.. Ведь он еще пешком под стол ходил, когда я уже… когда ко мне прислушивались революционеры. Нет, это немыслимо… А если в самом деле?..»

Сделал круг по палубе. Мартов стоял у борта и курил.

Задерживаясь возле него, Плеханов ткнул в его сторону набалдашником трости:

— У вас концы с концами не сходятся. На съезде вы отрицали предварительный разговор с Лениным о редакционной тройке, а теперь…

— Так мы же разговаривали в частном порядке…

— Эх, Юлий Осипович! А мне-то думалось, что мы еще могли бы вместе… Эх!

Плеханов снова стукнул тростью и быстрее прежнего пошел по палубе.