Онлайн чтение книги Верное сердце
На Двине-Даугаве. 1

Каштаны еще не успели сбросить свою листву, желтую, как ярый воск; сегодня косые лучи солнца ударили в нее, и городской сад — маленький лоскут земли, скованный со всех сторон каменными домами — вспыхнул светлым огнем. Было что-то упрямо радостное в этом позднем пламени: красота, уже знакомая Грише Шумову и теперь вновь им встреченная…

Как не хотелось уходить отсюда к видневшемуся через ограду крыльцу серого дома!

Крыльцо было неприветливое, казенное, на двух железных столбах под ржавой крышей. Грузное здание глядело слепо: нижние стекла в окнах были сплошь замазаны белой краской.

Что-то уж очень тихо было сейчас за этими невеселыми окнами…

Опоздал?

Гриша кинулся через улицу, бегом одолел чугунные ступени крыльца и изо всех сил толкнул тяжелую, будто тоже литую из металла, дверь. Она отворилась беззвучно, туго, нехотя. За дверью стоял необыкновенно нарядный швейцар, весь в галунах, в медных пуговицах, с пышной бородой, расчесанной на два клина. Между клиньями висела белая, отменно начищенная медаль.

Никого больше кругом не было.

В просторном помещении застоялась холодная и почему-то пахнувшая известкой тишина. Чинные ряды вешалок уходили куда-то вдаль, в сумрак. Широкая каменная лестница вела наверх, в простенке над нею висели громадные — с колесо — часы.

Гриша замер — черные, тараканьи усики стрелок безучастно показывали время: близко к десяти.

Он начал судорожно расстегивать пуговицы еще непривычного длинного — до пят — форменного пальто. Теперь-то уж ни это пальто, ни фуражка с гербом — желтыми колючими ветками, цепко охватившими витые буквы «ДРУ», — ничто его не утешало.

Раздевшись, беспомощно стоял он перед величественным и равнодушным швейцаром, опустив свою беззащитную смешную, голую, как орех, голову, совсем недавно остриженную у цирюльника.

Длинная стрелка часов обогнала короткую и, подпрыгнув слегка, остановилась на цифре двенадцать. На верхней площадке лестницы показался бритый старик в длинном сюртуке с голубым стоячим воротником; перегнувшись через перила, он с неожиданной лихостью подмигнул швейцару и затряс над головой колокольчиком.

Гриша съежился, предчувствуя недоброе. И — угадал: на него обрушилась лавина! Лавина гулкого топота, говори, криков, визга…

По лестнице скакали высыпавшие откуда-то малыши в черных курточках, ростом куда мельче Гриши. Некоторые, подогнув ноги, ловко съезжали по скользким перилам вниз. Чуть потише бежали туго перетянутые кушаками подростки и шли совсем уже взрослые юноши с книжками, щегольски заложенными за борты курток, — новая школьная мода, как потом узнал Гриша. Потом… да, потом он узнал о многом. А теперь вот стоял, не зная, что его ждет, обессилев от навалившейся тревоги: беды можно было ждать отовсюду, даже вот от этого черненького хилого мальчишки, который бежал прямо на него, видно, еще на бегу придумывая каверзу. Подбежав, мальчишка ткнул пальцем в новенькую пряжку Гришиного пояса и закричал:

— Это что значит?

Всему свету известно было: буквы «ДРУ» означали «Д-е реальное училище». Гриша, ожидая подвоха, решил на всякий случай промолчать.

— «Дурака Розги Учат», вот что это значит! — крикнул мальчишка и, показав язык, ускакал.

В это время шум разом схлынул: к лестнице подошел и остановился у перил красавец в синем мундире, в узких штанах, ловко примкнутых штрипками к длинноносым лаковым штиблетам. Мундир на нем был расстегнут, и пикейный жилет, круглый от плавно выпиравшего живота, блистал белизной и золочеными пуговками. Это, конечно, был начальник, и скорей всего — самый главный. Выпуклые глаза начальника глядели задумчиво, полная рука в твердой, как мрамор, манжетке была повелительно поднята. И крики затихали; ученики, шаркнув на ходу ножкой, старались пройти мимо как можно степенней.

Гриша, спрятавшись за вешалкой, разглядывал красавца — мундир с двумя рядами часто посаженных ясных пуговиц, русую голову, чуть подкрученные кверху усы, треугольный кустик волос на гладком подбородке.

Он так и простоял у вешалки не двигаясь, до тех пор пока снова не зазвенел колокольчик.

Но вот и звонок захлебнулся. Красавец не спеша ушел по широким ступеням наверх. Далекие шаги где-то еще звучали, гулко, как в колодце. Наконец стало совсем тихо.

И Гриша с отчаянием увидел, что сам он опять остается один на один со швейцаром.

Спас его высокий человек, бесшумно появившийся откуда-то из-за вешалок.

Гриша мельком увидел смуглое лицо, большие серые глаза — и тут же потупился, оробел: глаза эти глядели пристально.

— Новичок? — спросил высокий негромко.

— Ага, — прошептал Гриша.

— Опоздал?

Гриша молчал. Он мог бы в свое оправдание рассказать, как долго не пускали его в город у железнодорожного переезда: полосатое бревно со звонкой цепью опустилось как раз к его приходу, задержав вместе с ним еще кучу народа — женщин с корзинами, ломовых извозчиков, мастеровых… Но вот в чем Гришин язык ни за что не повернулся бы признаться: уже после переезда, когда полосатое бревно осталось далеко позади, провел он немало времени у окна писчебумажного магазина «Братья Ямпольские» — никак не мог уйти.

Окно было с деревенский проселок шириной, не меньше. И чуть не во все это окно висел на шелковом крученом шнуре невиданный карандаш, огромный, граненый, празднично сиявший желтым лаком. Под богатырским карандашом громоздились щедро насыпанные горки писчих перьев, золотистых и серо-стальных; лежали кирпичиками резинки мышиного цвета с отпечатанными на них черными слонятами; стояли раскрытые веером разноцветные книжки, — Гриша разглядел на их обложках круглощеких детей со стеклянными, как у кукол, глазами. Потом ноги сами понесли Гришу к другому окну: там были выставлены громадные бутыли в виде груш, одна — налитая зеленой, а другая — желтой водой. Освещенные снизу лампой, обе они сияли, как драгоценные камни небывалых размеров.

Ну как обо всем этом расскажешь?

— Деревенский житель, — медленно проговорил незнакомец, разглядев новичка. — А как тебя зовут?

Гриша поднял голову, увидел над собой серые глаза. Глаза не улыбнулись, а как-то посветлели ему навстречу.

— Шумов Григорий, — ответил он и спросил доверчиво: — А вас?

— А меня Арямов Федор, — ответил незнакомец странным голосом, будто поперхнувшись. — Я, видишь ли, служу тут. Преподавателем.

Гриша посмотрел на него: Арямов был одет не в мундир, а в короткую тужурку. Бородатый швейцар выглядел куда нарядней.

— Однако пора на урок, — сказал Арямов. — Тебе, Григорий Шумов, в какой класс?

— В приготовительный основной, — ответил Гриша, с особым удовольствием выговаривая слово «основной». Он и отцу старался втолковать, что основной — значит главный, а параллельный — это сортом похуже, так, с боку припеку.

— В приготовительный? — удивился Арямов. — А я думал — во второй! Рослый же ты удался! В батюшку?

— Ага. В батюшку.

Арямов засмеялся:

— Ну, идем, Григорий Шумов!

Они зашагали рядом по уже совсем безлюдному коридору с высокими белыми дверями вдоль всей стены. В дверях вставлены были рамы; нижние стекла в них, как и в наружных окнах, оказались покрытыми мутной краской. Теперь-то Гриша уже догадался: это сделано для того, чтобы ученики не глядели из класса на волю, а учились как следует.

Арямов отворил одну из дверей — и тут же раздался дружный, как по команде, деревянный стук: это вскочили с мест ученики, откинув крышки парт.

Арямов в ответ кивнул головой и сказал:

— Павел Павлович, я задержал на минутку Шумова Григория. Пожалуйста, не взыскивайте с него за опоздание.

Ученики сели с тем же стуком, слишком, пожалуй, старательным и громким.

Гриша остановился растерянный; единственный знакомый ему здесь человек (как-никак, он успел за это время познакомиться с Арямовым) ушел, и он остался один перед таким многолюдием. Тут, за партами, было мальчишек тридцать, а то и больше… И все смотрели на него с веселым злорадством.

— Ну?!

Услыхав этот возглас, Гриша повернулся и только теперь заметил у большой черной доски розового курносого человечка с кольцами золотистых волос вокруг гладкой, блестящей, словно полированной лысины. Голубенькие глазки смотрели на Гришу сердито сквозь стекла, неизвестно как державшиеся на крошечном носу.

— Ну?! — повторил учитель, подождал немножко и, досадливо отмахнувшись от Гриши, кивнул на парту в переднем ряду.

Там было свободное место, и Гриша сел — рядом с коренастым мальчишкой, который сразу же крепко толкнул его коленом и зашептал:

— Ты почему не поклонился? У, будет тебе теперь! Вот посмотришь!

Гриша повернулся и встретился взглядом с зоркими воробьиными глазами. С таким соседом надо быть начеку.

— Твоя фамилия Шумов? Ну, значит будут дразнить шумовкой, — зашептал сосед, — вот увидишь.

Учитель взял со стола туго скатанную в трубку глянцевитую бумагу, развернул ее, повесил на школьную доску, и Гриша увидел богато раскрашенную, покрытую лаком картину. Приклеенная сверху и снизу к двум тоненьким рейкам, она висела ровно, без складок.

И чего только не было на ней нарисовано! В правом ее углу белел домик с черепичной крышей, весь увитый плющом; с высокого порога сходила наземь девушка, держа кувшин на плече, — видно задумала идти к реке. Река была тут же, неподалеку; там колыхалась на волнах лодочка под треугольным парусом, а слева возвышалась шоколадного цвета скала; на ней дикая коза пугливо подняла точеную ножку. Краснощекий охотник, с круглой бородой, в зеленых чулках, в шляпе с перышком, шел к скале — хотел убить козу: за плечами у него висела двустволка. Крестьяне в коротких штанах возвращались откуда-то с граблями. Видна была гора, там росло что-то ровными грядками, будто прислонили к горе зеленую гребенку-расческу. Голуби летали в розовом небе; вдали темными зубцами подымался хвойный лес…

Грише вспомнился знакомый бор, могучие, звонкие под ветром сосны, сыпучий песок глухого оврага, сизый большой круг от догоревшего костра… и висящая в классе картина с таким редким обилием старательно нарисованных вещей расплылась перед его глазами.

— А почему ты не пришел на закон божий? — жарко зашептал его сосед. — У, будет тебе!

— Разве первым уроком был закон? — ожил Гриша, еще не веря своему счастью: отец толковал, что староверам на этот урок ходить не нужно.

— Ну, а как же! Ох, поп и сердитый: нос крючком, борода торчком.

— Я старовер, мне православный закон не надобен.

Сосед даже навалился плечом на Гришу и раскрыл рот от непритворной зависти:

— Не надо ходить на уроки попа?

Учитель в это время говорил что-то, орудуя длинной палкой-указкой, тыкал ею в зеленую гребенку на горе. Вдруг он, такой спокойный с виду, заорал неистово:

— Будете вы слушать или нет, несносные мальчишки?!

Гришин сосед проворно вскочил, сзади зашипели: «Встань, встань!» — и Гриша тоже поднялся.

Учитель, увидев это, сейчас же успокоился и опять стал показывать на гору. Там, оказывается, рос виноград; это только издали он походил на зеленую расческу.

Но Гриша уже не мог толком слушать… Завезли его в город, кинули одного. Не надо ему ни ясных пуговиц, ни этого училища, где на него кричат и толкают коленками…

Если б он знал в ту минуту, что его еще ждет впереди!