Онлайн чтение книги Верное сердце
3

Ученики основного приготовительного класса по одному, по двое стали расходиться, шумно переговариваясь, пересмеиваясь, уже забыв про Гришу.

И он остался один среди белых стен, толстых, как в крепости, судя по оконным проемам. Узкая зеленая панель шла снизу по стенам, в одном месте она была украшена огромной кляксой: видно, какой-то озорник пустил чернильницей. Над школьной доской, высоко, висела географическая карта: голубые червячки рек, коричневые сороконожки горных отрогов, кружочки городов — веши пока что мало известные Грише. Вот только в нижнем углу, справа, виднелось синее, похожее на большой изъеденный боб пятно — оно-то Грише было знакомо. Да и надпись на нем была видная: «Каспийское море».

Отец когда-то был там, на Каспии. Где он только не бывал, батя! Гриша слышал, как он рассказывал Шпаковскому, будто горько смеялся над самим собой: «Все по свету ходил, счастья искал».

Гриша опять сел за парту, подпер щеку кулаком — начал жалеть отца: «Не нашел он счастья-то». И немножко стало жаль самого себя.

Что с ним теперь будет?

Он не знал, что как раз в эту минуту инспектор, он же учитель математики, Лаврентий Лаврентьевич Голотский разговаривал о нем с надзирателем.

— Ах, этот… Шумов. Знаю, знаю. Ну, он деревенщина, надо будет его отесать. Но — способный. Задачки решает, как орехи щелкает. Да нет, что ж сразу так — наказывать. Пока внушите. Внушите и отпустите домой.

Гриша этого не знал, а потому все, что случилось потом, так и осталось для него не совсем понятным.

Надзиратель Виктор Аполлонович Стрелецкий вошел в класс, где сиротливо сидел Григорий Шумов, мягко взял его душистой рукой за плечо и сказал:

— На первый раз мы решили, голубчик, не наказывать тебя. Пойдем, дружок.

Они вместе вышли в коридор, повернули и скоро оказались в тупичке, который кончался маленькой коричневой дверью.

Виктор Аполлонович вынул из кармана связку ключей, любовно позвенел ими, выбрал нужный ему и открыл дверь.

Гриша шагнул вслед за ним через порог и увидел шкаф с пыльным глобусом наверху, рядом, у окна, — раскрытую конторку, а в углу — чучело орла с лысой головой.

Виктор Аполлонович подвел его к конторке. Там лежали карандаши, резинки, перья, шелковые ленточки — закладки для тетрадей, картинки — печатки для приклеивания закладок. Картинок было много; на них нарисованы были тигрята с полосатыми мячами, птички с письмом в клюве.

— У тебя все школьные принадлежности имеются?

— Имеются.

— А вот это?

Надзиратель вынул из конторки маленький блестящий предмет, похожий на кончик стрелы, вставил в него неочиненный карандаш и сделал несколько быстрых движений; из-под его пальцев посыпалась на пол тончайшая стружка.

— Машинка для точки карандашей, — объяснил он Грише.

— Не надобно: у меня ножик есть.

— «Не надобно»! — передразнил Гришу Виктор Аполлонович, ласково, впрочем, улыбнувшись. — А это? — И он покачал перед самым носом Григория Шумова лиловой ленточкой.

Григорий молчал.

— Возьми, — великодушно сказал Виктор Аполлонович. — И еще вот это! — Он порылся в конторке, вытащил оттуда картинку величиной с пятак и подал ее вместе с ленточкой Грише.

Тот не знал, что делать. Надзиратель ему помог:

— Поклонись теперь. Вот так!

Гриша шаркнул ногой — неуклюже, с угрюмым видом.

— Ничего, дружок, мы тебя отшлифуем! — ободрил его надзиратель. — Ленточка с печаткой стоит всего шесть копеек. У тебя нет денег? Ну, отдашь завтра, но уже — семь копеек. Понял?

— Понял.

— Если задержишь уплату больше недели — принесешь десять копеек. Я тебя торопить не буду. Конечно, до поры до времени, голубчик… Ну, можешь идти. До свиданья, дружок! Нет, не так — ноклонись сперва.

Гриша опять шаркнул ногой и, багровый, вышел в коридор.

Там он внимательно разглядел свою нечаянную покупку. Муаровая ленточка отливала живым волнистым блеском. На картинке была птичка неизвестной породы — с зелеными перьями и изумленно вытаращенными коралловыми глазками. Это были прекрасные вещи — с такой закладкой тетрадь для чистописания будет выглядеть совсем по-другому…

Нет, и ленточка с птичкой не могли его утешить. Он не думал в ту минуту ни о шести копейках — откуда их взять, — ни о том, как выругали его, обозвав мужиком: что ж, он и вправду мужик и отец у него мужик… Но сердце у него ныло, ныло от тяжкой обиды: все кругом было чужое, а ему, видно, еще рано жить совсем одному среди чужих…

Он вышел из училища, перешел через мостовую, сырую от недавних дождей, отыскал под знакомыми каштанами скамейку посуше и сел.

И снова стал вспоминать горестное прощанье с отцом и всем сердцем почувствовал, как больше всех на свете нужна ему сейчас мать. Вспомнив о ней, он даже задохнулся и испуганно оглянулся вокруг: как бы не заплакать.

А ведь он и не подумал о матери ни разу за последнюю неделю, в счастливые дни, когда его водили по магазинам, покупали учебники, обновки — форму реалиста, — стригли в цирюльне и даже прыскали на него душистой водой, должно быть той самой, которой сегодня пахли руки Виктора Аполлоионича. А под конец подарили необыкновенный ножик, купленный в магазине «Любая вещь за 20 копеек». Ножик был с двумя лезвиями, с крохотным буравчиком, а ручка у него была нарезная, рубчатая.

И весь этот праздник сразу кончился.