Онлайн чтение книги Руфь Ruth
ГЛАВА XX. Джемайма отказывается смириться

Неудивительно, что посторонние наблюдатели находились в недоумении относительно отношений Джемаймы и мистера Фарквара, поскольку и сама эта пара не могла разобраться в своих отношениях. «Что это — любовь или нет?» — таков был вопрос, неотступно мучивший мистера Фарквара. Он уверял себя, что не любовь, но чувствовал другое. «Нелепо, — думал он, — человеку лет сорока влюбиться в двадцатилетнюю девушку». Он давно привык к мысли, что ему нужна женщина спокойная, благородная, опытная, способная стать хорошим товарищем мужу. Он с восхищением говорил о сдержанных характерах, исполненных самообладания и достоинства, и верил, что во все это время не позволял себе влюбиться во взбалмошную, пылкую девушку, не знавшую жизни за пределами родительского дома и возмущавшуюся царившими в нем строгими порядками. Мистер Фарквар заметил это затаенное возмущение, кипевшее в душе Джемаймы против строгих правил и мнений ее отца и не замечавшееся другими членами семьи. Мистер Фарквар разделял эти мнения, но высказывал их в более мягкой форме. Он одобрял все, что делал и говорил мистер Брэдшоу, потому-то и казалось странным его сопереживание Джемайме, а мистер Фарквар всегда угадывал, что из происходящего в доме станет ей неприятно. После одного вечера, проведенного у мистера Брэдшоу, когда Джемайма едва не решилась оспорить строгие суждения своего отца, мистер Фарквар вернулся домой настолько встревоженным, что даже боялся подвергнуть анализу свое состояние.

Он восхищался неизменностью и даже какой-то величественностью принципов, которые мистер Брэдшоу высказывал при каждом удобном случае. И его удивляло, как Джемайма не понимает, насколько основательной может быть жизнь, если все поступки людей будут подчинены строгим законам. Его пугала мысль, что она не признает никаких законов и действует только под влиянием минутных порывов. Мистера Фарквара с детства учили бояться таких порывов как дьявольских искушений.

Иногда он пытался представить Джемайме мнения ее отца в ином свете, желая прийти с ней к согласию, о чем он так желал. Однако тогда она начинала горячиться и выплескивала на него то негодование, которое ни раньше, ни теперь не осмеливалась выказать своему отцу. При этом ею, похоже, руководило какое-то высшее чувство, позволявшее ей брать верх над противниками со всем их жизненным опытом. Начинала Джемайма спор добродушно и мягко, но возражения быстро раздражали ее и выводили из терпения. Споры, которые мистер Фарквар провоцировал всякий раз, оставаясь с ней наедине, часто заканчивались оскорблявшими его сильными выражениями. Он не знал, как потом, сидя одна в своей комнате, Джемайма искупала эти приступы гнева слезами и адресованными самой себе упреками. Мистер Фарквар, в свою очередь, строго выговаривал себе за тот интерес, который внушала ему эта своенравная девушка, и решал не спорить с ней больше, но все же при следующей встрече не мог удержаться и снова пытался переубедить ее.

Мистер Брэдшоу замечал, что Джемайма интересует его компаньона, и для него этого было достаточно, чтобы считать их женитьбу делом решенным. Выгоды от брака дочери с мистером Фаркваром уже давно занимали мистера Брэдшоу. Мистер Фарквар был его деловой партнер, а следовательно, деньги, причитающиеся Джемайме в качестве приданого, оставались в деле. Компаньон мистера Брэдшоу был человек с твердым характером, хорошо чувствовавший выгодные сделки, а возраст его как раз подходил для того, чтобы хорошо сочетать отеческие и супружеские чувства. В общем, именно то, что и нужно для Джемаймы, которая отличается известной взбалмошностью, а это может сказаться при обращении менее мудром, чем отцовское, — так рассуждал мистер Брэдшоу. У мистера Фарквара имелся прекрасно устроенный и меблированный дом на приличном расстоянии от дома Брэдшоу — как раз на таком, чтобы не слишком часто ездить в гости и не вводить мистера Брэдшоу в расходы. Словом, трудно было желать более выгодной во всех отношениях партии.

Мистер Брэдшоу одобрял даже сдержанность мистера Фарквара, приписывая ее благоразумному желанию подождать до той поры, когда несколько утихнет торговля и у него, как у делового человека, освободится больше времени для личных дел.

Что касается Джемаймы, то иногда ей казалось, что она почти ненавидит мистера Фарквара.

«Как он смеет учить меня? — думала она. — Мне трудно переносить это даже от папы, и я не позволю ему! Он относится ко мне как к маленькой и считает, что я откажусь от теперешних моих мнений, получше узнав жизнь. А я никогда не захочу узнавать жизнь, если мне придется думать так, как думает он, этот жесткий человек! Интересно, что же заставило его снова взять к себе в садовники Джима Брауна, если он уверен, что лишь один преступник из тысячи может вернуться к честной жизни? Надо спросить его как-нибудь об этом — действовал ли он под влиянием порыва или из принципа? Ах, порывы, как мало их ценят! Однако я должна сказать мистеру Фарквару, что не позволю ему вмешиваться в мои дела. Я делаю то, о чем отец просит меня, но никто не имеет права замечать, делаю я это добровольно или нет».

Итак, Джемайма старалась бросить вызов мистеру Фарквару, делая и говоря такие вещи, которые тот наверняка бы осудил. Она зашла так далеко, что он серьезно огорчился и даже перестал увещевать ее и делать ей выговоры. Это расстроило и разозлило Джемайму, потому что, как бы то ни было, несмотря на все ее негодование, ей нравилось, когда мистер Фарквар наставлял ее, — не потому, что она знала, как он любит это делать, а потому, что выговор все-таки лучше молчаливого равнодушия.

Маленькие сестры Джемаймы, постоянно наблюдавшие за ней своими проницательными глазками, уже давно строили догадки и предположения. Каждый день они, гуляя по саду, шептались о какой-нибудь новой тайне.

— Лиза, ты видела слезы у Мими на глазах? А мистер Фарквар выглядел таким расстроенным, когда она сказала, что хорошие люди всегда скучные. Она точно влюблена в него!

Последние слова двенадцатилетняя Мери произнесла необыкновенно важно, чувствуя себя настоящим оракулом.

— Ну, не знаю, — ответила Лиза. — Я сама плачу, когда папа сердится, но я же не влюблена в него.

— Да, но ты выглядишь совсем не так, как Мими.

— Не называй ее Мими! Папа этого не любит.

— Он много чего не любит, ему никогда не угодишь. Бог с ним. А ты вот лучше послушай, что я тебе скажу. Только обещай никому не рассказывать!

— Никогда не расскажу. Ну?

— И миссис Денбай не скажешь?

— Нет, даже миссис Денбай не скажу.

— Ну ладно, слушай. Позавчера, в пятницу, Мими…

— Не Мими, а Джемайма! — прервала ее Лиза.

— Ну хорошо, — поморщилась Мери. — Джемайма послала меня взять у нее из конторки конверт. И как ты думаешь, что я там увидела?

— Что? — спросила Лиза, ожидая не больше и не меньше как пламенной любовной записки за полной подписью Уолтера Фарквара («Брэдшоу, Фарквар и К°»).

— Как бы не так! Там была бумага с чем-то скучным, какие-то научные разговоры. И я сразу вспомнила. Однажды мистер Фарквар рассказывал нам, что пуля летит не по прямой линии, а по изогнутой, и нарисовал несколько таких линий на бумажке, а Мими…

— Джемайма!

— Ну хорошо, хорошо! Она сохранила эти бумажки и даже написала в уголке: «У. Ф. 3 апреля». Ну, что же это, если не любовь? Джемайма терпеть не может никакой науки, прямо как я. А тем не менее она сохранила бумажку и даже дату поставила.

— И это все? Ну так Дик также прячет бумагу с именем мисс Бенсон, а он ведь не влюблен в нее. Ну и кроме того, может быть, Джемайме и нравится мистер Фарквар, но он-то, может, ее не любит. Она еще недавно косички носила, а он всегда был серьезный пожилой дяденька, сколько я себя помню. И разве ты не замечала, как часто он считает, что она ошибается, и принимается ее учить?

— Конечно, — сказала Мери, — но он все равно может быть влюблен. Вспомни, как часто отец журит мать, а все-таки они любят друг друга.

— Ладно, посмотрим! — сказала Лиза.

Бедная Джемайма не думала о двух парах проницательных глаз, неустанно следивших за ней, между тем как она воображала, что сидит одна в комнате, лелея свою тайну. Мистер Фарквар в последнее время отдалился от нее и только кланялся издали, и Джемайма, сердясь на собственный порывистый характер, в то же время начала подозревать, что не хотела бы оставаться незаметной и безразличной для него, а предпочла бы быть предметом его гнева и попреков. Мысли, которые последовали за этим признанием, потрясли ее и сбили с толку: они внушали и головокружительную надежду, и невероятный страх. Джемайме даже захотелось стать такой, какой он хотел ее видеть, изменить для него весь свой характер.

Но затем в приступе гордости Джемайма крепко стиснула зубы и решила, что он должен или любить ее такой, какая она есть, или вовсе не любить. Если он не принимает ее со всеми недостатками, то и нечего искать его расположения. «Любовь» — слово слишком возвышенное, чтобы называть им такое холодно-рассчетливое чувство, как у мистера Фарквара, подступившего к ней с предвзятой идеей и искавшего только подходящую жену. Кроме того, Джемайме казалось унизительным стараться изменить себя для приобретения любви кого бы то ни было. Но все же, что, если мистеру Фарквару действительно нет дела до нее, если его равнодушие, проявившееся в последнее время, продолжится? Какой мрачной завесой покроется ее жизнь! Вынесет ли она это? Джемайма не решалась прямо взглянуть на весь тот ужас, который ожидал ее в таком случае.

От мрачных мыслей ее отвлекло появление матери.

— Джемайма, отец ждет тебя в столовой. Он хочет поговорить с тобой.

— О чем? — спросила девушка.

— Он беспокоится о том, что мистер Фарквар сказал мне и что я передала ему. Я думаю, в этом нет ничего дурного. Твой отец требует от меня всегда передавать ему все, что говорится в его отсутствие.

С тяжестью на сердце Джемайма направилась к отцу.

Мистер Брэдшоу прохаживался по комнате и не сразу заметил ее.

— Это ты, Джемайма? Сказала тебе мать, о чем я хочу с тобой поговорить?

— Нет, — ответила Джемайма, — она сказала не все.

— Она рассказала мне, что ты весьма серьезно расстроила и даже оскорбила мистера Фарквара. Настолько серьезно, что он даже решил поведать об этом твоей матери, когда уходил от нас. Знаешь ли ты, о чем он говорил?

— Нет! — ответила Джемайма, чувствуя, как бьется ее сердце, а затем выпалила: — Он не имеет права ничего говорить обо мне!

Ею владело отчаяние — иначе она никогда не решилась бы сказать такое отцу.

— Не имеет права? Что ты хочешь сказать, Джемайма? — спросил мистер Брэдшоу, резко разворачиваясь к ней. — Разумеется, ты знаешь, что я надеюсь увидеть его однажды твоим мужем. Это может произойти, если ты сумеешь проявить то исключительное воспитание, которое я тебе дал. Не думаю, что мистер Фарквар возьмет в жены невоспитанную девицу.

Джемайма крепко держалась за спинку стула, у которого стояла. Она молчала, и ее отец был доволен ее молчанием — он любил, когда его слова принимались таким образом.

— Да, ты не можешь рассчитывать, — продолжал он, — что мистер Фарквар позволит себе жениться на тебе…

— Позволит себе жениться на мне? — тихо повторила Джемайма.

В ней постепенно поднималось негодование. Могла она отдать свое любящее сердце человеку, всего лишь позволяющему себе на ней жениться? Она ждала гораздо большего.

— …если ты будешь поддаваться порывам, которые ты, правда, никогда не смела выказывать при мне, но которые, как мне известно, тебе свойственны, хотя я и надеялся, что сумею привить тебе привычку наблюдать за собой и она вылечит тебя от них. Было время, когда из вас двоих Ричард казался мне более своевольным, однако теперь я бы хотел, чтобы ты брала с него пример. Да! — продолжал он, снова обращаясь к прежней мысли. — Мистер Фарквар был бы для тебя самой лучшей партией во всех отношениях. Ты бы осталась у меня на глазах, и я помог бы тебе завершить образование твоего характера. Это очень важно, чтобы я был неподалеку, стараясь укрепить твои принципы. Кроме того, отношение мистера Фарквара к нашей фирме весьма удобно и соответствует некоторым моим интересам. Он…

Мистер Брэдшоу принялся было перечислять те выгоды, которые получил бы от этого брака он сам, а также и Джемайма, но тут дочь его заговорила — так тихо, что он не сразу расслышал ее, поскольку прохаживался в скрипучих сапогах взад и вперед по комнате. Мистер Брэдшоу остановился и услышал вопрос:

— Говорил ли мистер Фарквар когда-нибудь с вами о браке?

Щеки Джемаймы вспыхнули, когда она спрашивала это. Ей хотелось, чтобы мистер Фарквар обратился сначала к ней, а не к отцу.

— Нет, не говорил, — ответил мистер Брэдшоу. — Но это подразумевалось между нами уже давно. По крайней мере, я был так уверен и неоднократно намекал ему мимоходом, что ваш брак дело возможное. Ему трудно было не понять намеков. Он должен был видеть, что я понимаю его намерения и одобряю их, — закончил мистер Брэдшоу.

Однако тон его уже не был столь уверенным. Он припомнил, как мало в действительности сказано между ними такого, что могло бы иметь отношение к этой теме и подготовило бы его партнера к пониманию подобных намеков. А вдруг мистер Фарквар и в самом деле не думал о браке? Но это бы означало, что он, мистер Брэдшоу, заблуждался: вещь, разумеется, не невозможная, но выходящая далеко за пределы вероятного.

Он решил успокоить и себя, и дочь и сказал:

— Эта партия вполне естественна, и выгоды, происходящие от нее, совершенно очевидны. Ну и кроме того, по многим оговоркам мистера Фарквара я могу судить о том, что он обдумывает возможность брака в недалеком будущем. Он редко покидает Эклстон, почти не бывает ни в каких семействах, кроме нашего. Конечно, ни одно из них не сравнится с нами в преимуществах нравственного и религиозного воспитания.

Но тут мистер Брэдшоу вынужден был остановить поток самовосхвалений, и только он сам мог это сделать, раз уж их начал. Он подумал, что не следует придавать Джемайме излишней самоуверенности, постоянно напоминая, чья она дочь. Поэтому он сказал:

— Но знай, Джемайма: ты делаешь мало чести воспитанию, которое я дал тебе, если производишь такое впечатление, что мистер Фарквар говорит про тебя то, о чем он сказал сегодня.

— Что же он сказал? — спросила Джемайма глухим голосом, еле сдерживая гнев.

— По словам твоей матери, он заметил: как жаль, что Джемайма не может придерживаться своих убеждений, не превращая их в страсти. И как жаль, что убеждения ее таковы, что скорее поддерживают, чем обуздывают ее порывы грубости и гнева.

— Он это сказал? — проговорила Джемайма совсем тихо, не спрашивая отца, а словно бы обращаясь к самой себе.

— Несомненно, именно так и сказал, — важно ответил отец. — Твоя мать обычно точно передает мне все, что делается в мое отсутствие. А кроме того, слова эти явно не ее. Она повторила, не исказив ни одного слова, в этом нет сомнений. Я воспитал в ней привычку к точности, очень редкую в женщине.

В другое время Джемайма, наверное, возмутилась бы против этой системы постоянного шпионажа в пользу высшего начальства, которая всегда была для нее непреодолимым препятствием к свободному разговору с матерью. Но теперь отцовский способ приобретения сведений казался ей неважным по сравнению с содержанием сведений, которые он ей сообщил. Она стояла совершенно спокойно, держась за спинку стула и ожидая с нетерпением, когда ее отпустят.

— Надеюсь, я сказал достаточно, чтобы ты вела себя с мистером Фаркваром как следует. Если же твой нрав столь неукротим, что ты не можешь его сдерживать, то, по крайней мере, ты должна слушаться моих предписаний и стараться обуздывать себя при мистере Фаркваре.

— Я могу идти? — спросила Джемайма, раздраженная донельзя.

— Ступай! — разрешил отец.

Когда Джемайма вышла из комнаты, мистер Фарквар с довольным видом потер руки, вполне удовлетворенный произведенным эффектом. Единственное, что его удивляло, — это то, каким образом столь благовоспитанная девушка, как его дочь, могла сказать или сделать нечто, способное вызвать у мистера Фарквара его замечание.

«Когда с ней говорят как следует, нет никого, кто может быть милее и покорнее ее. Надо намекнуть на это Фарквару», — подумал мистер Брэдшоу.

Джемайма взбежала по лестнице и заперлась у себя. Сперва она не плакала и только шагала туда-сюда по комнате, но потом вдруг остановилась и разрыдалась.

— Значит, я должна правильно себя вести не потому, что это мой долг, а чтобы понравиться мистеру Фарквару! Эх, мистер Фарквар! — воскликнула она, и в ее голосе послышался укор. — Я думала о вас лучше еще час тому назад. Я не знала, что вы просто хладнокровно выбираете себе жену, хотя вы и признавались, что всегда поступаете по правилам. Так, значит, вы хотите жениться на мне, потому что вам тут все подходит, и не желаете тратить время на ухаживания?

Она взвинчивала себя, преувеличивая слова, сказанные отцом.

— А я-то думала, как он прекрасен, как я его недостойна! Но теперь я все поняла. Теперь я знаю, что вы всё делаете только из расчета. Вы добры, потому что от этого увеличивается ваш кредит. Вы произносите высокие слова о принципах, потому что это хорошо звучит. Но главное — вы подыскиваете себе жену, как выбирают ковер, чтобы стало удобней и чтобы выглядеть посолидней. Но я не буду такой женой! Вы еще меня узнаете, я вам покажу такое, что вы забудете о своей фирме!..

Горько заплакав, Джемайма не могла продолжать свои рассуждения. Спустя некоторое время, сумев взять себя в руки, она сказала:

— Только час тому назад я надеялась… Не знаю, на что я надеялась. Я думала… О, как я обманута!.. Мне казалось, у него правдивое, любящее, мужественное сердце, которое Господь помог мне покорить. Но теперь я знаю, что у него есть только холодная и расчетливая голова.

До разговора с отцом Джемайма гневалась и злилась, но все же это было лучше, чем та безмолвная сдержанность, с которой она стала встречать теперь мистера Фарквара. Он хорошо чувствовал ее холодность, и никакие рассуждения не могли смягчить ту боль, которую он испытывал. Он пытался заговаривать о ее любимых предметах и ее любимым тоном, пока наконец не обозлился сам на себя за эти безуспешные попытки.

Несколько раз он выражал перед ней и ее отцом мнения, явно противоречившие высказанным им ранее. Мистер Брэдшоу продолжал восхвалять самого себя за превосходное ведение семейных дел, но одновременно давал почувствовать Джемайме, что его снисходительность и терпение обусловлены только присутствием мистера Фарквара. Однако Джемайма — дрянная, испорченная Джемайма — за это еще больше ненавидела мистера Фарквара. Она испытывала гораздо больше уважения к отцу, когда он бывал непреклонен, чем когда он снисходительно соглашался с мягкими возражениями мистера Факвара, касавшимися ее лично. Даже мистер Брэдшоу был смущен таким поведением дочери и задумался о том, как же надо поступать с Джемаймой, чтобы она поняла его желание и собственную выгоду. Он никак не мог нащупать почву для дальнейшего разговора с ней. Джемайма казалась покорной, почти унылой и исполняла все, что желал отец, делая это поспешно, если мог вмешаться мистер Фарквар, — очевидно, она не желала ни в чем одолжаться перед ним.

Поначалу, после памятного разговора с отцом, она покидала комнату, как только входил мистер Фарквар. Но если мистер Брэдшоу просил ее задержаться, она оставалась, молчаливая и равнодушная ко всему происходящему, или, по крайней мере, сохраняла самый рассеянный вид. Она так усердно занималась своим шитьем, словно зарабатывала им на жизнь. Когда ей приходилось отвечать на какой-нибудь вопрос, она неохотно поднимала погасший взор, и часто у нее на ресницах блестели слезы.

Но за все это ее нельзя было обвинить. Она всегда выполняла распоряжения мистера Брэдшоу и вообще в последнее время стала очень покорной.

Хорошим доказательством влияния, приобретенного Руфью в семействе Брэдшоу, служит то, что его глава после долгих размышлений решил попросить ее переговорить с Джемаймой и выяснить, какие чувства так переменили дочь.

Он позвонил в колокольчик.

— Миссис Денбай здесь? — спросил он вошедшего слугу.

— Да, сэр, она только что пришла, — ответил слуга.

— Попросите ее зайти ко мне, как только она сможет оставить молодых леди.

Руфь явилась.

— Садитесь, миссис Денбай, садитесь. Я хотел бы с вами кое о чем поговорить. Но не о ваших ученицах, хотя они делают под вашим руководством прекрасные успехи. Поверьте, я часто поздравляю себя за то, что сделал такой выбор. Теперь же я хочу поговорить о Джемайме. Она очень любит вас, и, может быть, вы возьмете на себя труд заметить ей… Ну, словом, сказать Джемайме, что она ведет себя очень глупо, отвращая от себя мистера Фарквара, которому она очень нравится. Как только он оказывается рядом, Джемайма становится замкнутой и мрачной.

Мистер Брэдшоу замолчал и посмотрел на Руфь, ожидая от нее согласия. Однако Руфь не совсем поняла, что от нее требовали, хотя первое впечатление от этого поручения было крайне неприятным.

— Я не совсем вас понимаю, сэр, — ответила она тихо. — Вам не нравится обхождение мисс Брэдшоу с мистером Фаркваром?

— Ну, не совсем так. Да, я огорчен ее поведением: она угрюма и порывиста, особенно в его присутствии. И я желаю, чтобы вы поговорили с ней об этом.

— Но я никогда не имела случая заметить этого. Сколько я ни видела ее, она всегда была мила и благосклонна к нему.

— Я полагаю, вы поверите мне, если я скажу, что заметил другое, — сказал мистер Брэдшоу, выпрямившись с гордым видом.

— Разумеется, сэр. Прошу прощения, если я неудачно выразилась. Должна ли я сказать мисс Брэдшоу, что вы беседовали о ее поведении со мной? — спросила Руфь.

Она была удивлена, и ей все меньше хотелось выполнять это поручение.

— Если вы позволите мне докончить мысль, не перебивая, то вы поймете, чего я от вас желаю.

— Прошу прощения, сэр, — повторила Руфь покорно.

— Я хочу, чтобы вы как-нибудь случайно присоединились к нашему кружку. Миссис Брэдшоу пошлет вам приглашение на тот день, когда мистер Фарквар, по всей вероятности, будет у нас. Поскольку я вас проинструктировал, вам несложно будет заметить примеры того, на что я указал. А в дальнейшем я полагаюсь на ваш собственный здравый смысл. — Тут мистер Брэдшоу поклонился. — Надеюсь, вы найдете случай наставительно поговорить с ней.

Руфь хотела было что-то сказать, но он замахал рукой, требуя молчания:

— Послушайте еще немного, миссис Денбай. Я понимаю, что моя просьба поприсутствовать на этом вечере, заставит вас тратить время, которое для вас драгоценно. Но будьте уверены, я не забуду этого маленького одолжения. И вы можете объяснить все, что я вам тут сказал по этому поводу, Бенсонам.

— Боюсь, я не смогу… — начала Руфь.

Пока она пыталась подобрать выражения поделикатнее, чтобы объяснить свое нежелание делать то, о чем он просил, мистер Брэдшоу поклонился в знак окончания разговора. Он полагал, что Руфь просто слишком скромна и недооценивает свои возможности, и потому прибавил уже любезным тоном:

— Вы справитесь, как никто другой, миссис Денбай. Я замечал в вас много прекрасных качеств, которых вы, может быть, сами в себе не осознаете.

Если бы он понаблюдал за Руфью в это утро, то заметил бы в ней рассеянность и уныние, не делавшие ей чести как наставнице. Она не могла убедить себя, что имеет право вмешиваться в чужие семейные дела с намерением выявить чьи-нибудь недостатки. Если бы Руфь увидела что-либо дурное в Джемайме, которую искренне любила, она сказала бы ей об этом наедине. В то же время Руфь сомневалась, что имеет право вынимать соринку из чужого глаза, хотя бы и самым нежным образом. Ей нужно было победить саму себя прежде, чем решиться сделать это. Но в просьбе мистера Брэдшоу заключалось нечто отталкивающее для Руфи, и она решила не принимать приглашения, которое поставило бы ее в такое фальшивое положение.

По окончании уроков Руфь вышла в переднюю; завязывая ленты на шляпке, она слушала, что говорили ей на прощание ученицы. Вдруг Руфь увидела Джемайму и поразилась тому, как та внешне переменилась. Большие, некогда блестящие глаза погасли. Лицо потеряло свой обычный цвет, стало тусклым и приобрело желчное выражение. Углы рта были опущены и выдавали горькие думы.

Джемайма подняла глаза и увидела Руфь.

«Как ты прекрасна! — подумала Джемайма. — Какое божественно-спокойное лицо! Что можешь ты знать о земных искушениях? Смерть лишила тебя твоего возлюбленного, но это была блаженная скорбь. Мое же горе точит меня и заставляет презирать и ненавидеть всех и каждого — кроме тебя, разумеется».

Лицо ее смягчилось. Она подошла к Руфи и нежно поцеловала ее. Для Джемаймы было словно облегчением чувствовать близость столь чистой души. Руфь поцеловала ее в ответ и внезапно решила изменить свои намерения не делать того, что хотел от нее мистер Брэдшоу.

По дороге домой Руфь подумала о том, что попробует узнать, какие чувства скрывает Джемайма. И если эти чувства окажутся, как можно было ожидать, болезненно преувеличенными, она использует всю ту мудрость, которую дает истинная любовь, чтобы помочь девушке. Пришла пора кому-нибудь унять бурю в сердце Джемаймы, с каждым днем все больше и больше лишавшемся покоя.

Главная сложность для Джемаймы состояла в том, что она никак не могла разобраться с двумя разными характерами, в разное время приписанные ею мистеру Фарквару. Прежде она считала его человеком с высокими принципами, но избегающим борьбы — что служило причиной ее раздражения. Теперь же все говорило о том, что мистер Фарквар был человек холодный, бесчувственный и расчетливый, который смотрел на нее как всего лишь на возможное приобретение. Эти два мистера Фарквара сталкивались и никак не могли ужиться в ее уме. В состоянии раздражения и предубеждения Джемайма была не способна наблюдать за тем, как он отказывается от своих прежних мнений, чтобы угодить ей. Таким образом, он не мог ее завоевать. Он нравился ей куда больше, когда твердо отстаивал то, что считал правым, и осуждал то, что считал неверным, не позволяя себе ни малейших поблажек. С этой красотой цельности, неподвластной греху, не могло сравниться никакое покаяние. В те дни, когда он так себя вел, он был ее идолом. И тем сильнее она противилась теперь ему в его новой ипостаси.

Что же касается до самого мистера Фарквара, то ему уже все надоело. Ни рассуждения, ни принципы не интересовали его: он просто видел, что Джемайма вовсе не является его идеалом женщины. Он считал, что она несдержанна и необузданна, презирает те жизненные правила, которые были для него священны, и в лучшем случае равнодушна, а в худшем — чувствует к нему отвращение. Несмотря на все это, мистер Фарквар продолжал любить ее и потому решил сделать над собой усилие и отделаться от этого чувства. Он принял решение, но ему не давали покоя разные воспоминания, связанные с Джемаймой. Вот она держится за его руку со всей детской доверчивостью и поднимает голову, чтобы посмотреть ему прямо в лицо своими темными глазками, а затем спрашивает о чем-то таинственном, что интересовало в то время их обоих, а теперь вызывает только споры и несогласия.

Как верно заметил мистер Брэдшоу, мистер Фарквар имел намерение жениться и в таком маленьком городке, как Эклстон, выбор у него был невелик. В отличие от отца Джемаймы, он никогда не говорил, что причина его выбора состоит именно в этом, однако в глубине души тоже так полагал. Как бы то ни было, он принял решение: если в ближайшее время он не заметит в ней перемены к лучшему, то уедет на довольно долгое время из Эклстона, чтобы узнать, не найдется ли в семействах его друзей девушки, более похожей на его идеал, которая смогла бы изгнать из его головы упрямую, своенравную, ужасную Джемайму Брэдшоу.

Через несколько дней после разговора с мистером Брэдшоу Руфь получила ожидаемое ею и пугавшее ее приглашение. Оно касалось только ее. Мистер и мисс Бенсон обрадовались такому вниманию и принялись уговаривать Руфь принять приглашение. Ей же хотелось, чтобы Брэдшоу позвали и Бенсонов. Не считая себя вправе сказать, зачем она идет, — это было бы некрасиво по отношению к Джемайме, — Руфь боялась, что ее благодетели почувствуют себя оскорбленными тем, что их не пригласили. Но опасения ее были напрасны: Бенсоны радовались и гордились оказанным ей вниманием и вовсе не думали о себе.

— Руфь, какое платье ты наденешь сегодня вечером? — спросила мисс Бенсон. — Темно-серое, я полагаю?

— Да, наверное. Я не думала об этом. Да, оно ведь у меня самое лучшее.

— Прекрасно! Тогда я сделаю тебе гофрированный воротник. Ты же знаешь, как хорошо я умею плоить.

Когда Руфь сошла вниз, готовая отправиться в гости, щеки ее покрывал легкий румянец. Она несла в руках шляпу и шаль, зная, что Салли и мисс Бенсон пожелают посмотреть, как она одета.

— Правда, мама красивая? — спросил Леонард с детской гордостью.

— Она выглядит очень опрятно, — ответила мисс Бенсон, державшаяся того мнения, что дети не должны думать и болтать о красоте.

— По-моему, воротничок очень хорош, — заметила Руфь с явным удовольствием.

И действительно, он был очень мил и прекрасно оттенял ее шейку. Волосы Руфи, уже длинные и густые, были приглажены, насколько позволяла их волнистая природа, а сзади заплетены в густую косу. Серое платье выглядело очень простым.

— Ты должна надеть сегодня светлые перчатки, Руфь, — сказала ей мисс Бенсон.

Она сходила наверх и принесла оттуда пару тончайших перчаток из Лимерика, которые хранились у нее в скорлупе грецкого ореха.

— Говорят, будто перчатки делаются из куриной кожи, — заметила Салли, с интересом рассматривая их. — И как это, интересно, они сдирают с куриц кожу?

— Вот еще пара розочек, Руфь, — сказал мистер Бенсон, выходя из сада. — Жаль, что не могу дать вам больше. Я надеялся, что к этому времени расцветет мой куст желтых роз. Однако белые и дамасские розы растут в солнечном углу сада и потому зацвели раньше.

Мисс Бенсон и Леонард, стоя у дверей, смотрели вслед Руфи, пока она не скрылась из виду.

Не успела Руфь дотронуться до звонка у дверей дома Брэдшоу, как Мери и Лиза выбежали к ней навстречу, шумно радуясь:

— А мы видели, как вы шли! Мы вас ждали! Пойдемте гулять в саду до чая! Папа еще не пришел, пожалуйста, пойдемте!

Девочки ухватили ее за руки, и они направились в сад. Он был полон цветов и солнечного света, что составляло резкий контраст с большой комнатой, где обычно собиралось все семейство: комната выходила на северо-восток и, следовательно, не освещалась заходящим солнцем. Это мрачное помещение было обставлено тусклой серо-коричневой мебелью. Там находился массивный четырехугольный обеденный стол, несколько прямых стульев с квадратными сиденьями и корзинки для рукоделий, тоже квадратные. Обои, занавески и ковры были самых мрачных и холодных цветов. Все было и красиво, и в то же время безобразно.

Когда Руфь и девочки вошли, миссис Брэдшоу дремала в своем большом удобном кресле. Джемайма только что оставила шитье и сидела задумавшись, опершись щекой на руку. Увидев Руфь, она оживилась, подошла к ней и поцеловала. Миссис Брэдшоу проснулась.

— А, я думала, это ваш отец вернулся, — сказала она, видимо обрадованная тем, что ошиблась и не была застигнута мужем спящей. — Благодарю вас, миссис Денбай, за то, что посетили нас, — произнесла она тем спокойным голосом, которым постоянно говорила в отсутствие мужа.

Когда мистер Брэдшоу бывал дома, вечное опасение рассердить его чем-нибудь делало ее голос резким и раздражительным. Дети хорошо знали, что мать прощала им в отсутствие отца многое из того, что при нем вызывало сердитые замечания, ведь она очень боялась получить от него выговор из-за шалостей детей. Но тем не менее миссис Брэдшоу относилась к мужу с благоговением и доверчивой любовью, которую он внушал ей, существу слабому, своим твердым и решительным характером. Муж был для нее опорой, и на него она перекладывала все свои обязанности. Миссис Брэдшоу была послушной, нетребовательной женой, и никакие страсти никогда не приводили в ее душе к конфликту супружеского долга и велений сердца. Она горячо любила своих детей, хотя они часто и тревожили ее. Сын был ее любимцем, и его поведение никогда не вызывало разногласий между ней и мужем. Ричард был благоразумен, осторожен и всегда держал язык за зубами. Несмотря на внушенное мужем осознание долга замечать и сообщать ему обо всем, что происходит в доме, миссис Брэдшоу иногда находила возможным закрывать глаза на некоторые непохвальные черты и поступки Ричарда.

Мистер Брэдшоу вскоре вернулся домой в сопровождении мистера Фарквара. Когда они вошли, Джемайма оживленно беседовала с Руфью, однако, завидев мистера Фарквара, побледнела, смолкла и уткнулась в шитье. Мистер Брэдшоу хотел попытаться ее разговорить, но даже он почувствовал, что вынужденный силой разговор произведет еще худшее впечатление, нежели мрачное молчание Джемаймы. Поэтому он решил не настаивать, но был крайне недоволен.

Миссис Брэдшоу чувствовала, что не все идет так, как надо, но не могла понять, что именно случилось. С каждой минутой она нервничала и раздражалась все сильнее. Она то и дело посылала Мери и Лизу к прислуге с различными поручениями, противоречившими одно другому, заваривала чай вдвое крепче обыкновенного и клала вдвое больше сахара, желая этим смягчить своего мужа.

Мистер Фарквар решил больше не бывать здесь. Перед этим он уговорил себя (уже в пятый раз) прийти и посмотреть, не изменился ли характер Джемаймы, и, если она по-прежнему мрачна и равнодушна, оставить ее и искать себе другую невесту. Он сидел молча, со скрещенными на груди руками, и пристально наблюдал за ней.

Все вместе они представляли очень милую картину семейной гармонии!

Джемайме нужно было смотать моток шерсти. Заметив это, мистер Фарквар подошел к ней, желая оказать ей маленькую услугу. Однако Джемайма сердито отвернулась от него и попросила Руфь подержать шерсть.

Руфь, которой стало жаль мистера Фарквара, печально взглянула на Джемайму, но та сделала вид, что не заметила ее выражавшего глубокий упрек взгляда. Мистер Фарквар вернулся на свое место и снова принялся наблюдать за обеими дамами. Джемайма выглядела неспокойной, невольно обнаруживая, что у нее внутри все кипит. Руфь, напротив, была спокойна как ангел, хотя ее и опечалил поступок подруги. Мистер Фарквар впервые заметил необыкновенную красоту ее лица и стана. Затем он взглянул на Джемайму. Как поблекла она теперь!

Руфь тихо и кротко говорила с девочками, которые то и дело подбегали к ней с вопросами, и мистер Фарквар заметил, с какой твердостью Руфь отвечала им, когда пришло время ложиться спать, а они просили позволения посидеть еще немного (отец удалился в свою контору, иначе они не посмели бы сделать этого). Мистеру Фарквару очень понравился ее четкий и недвусмысленный ответ: «Нет, вам пора. Надо держаться правил». Это звучало куда лучше, чем та уступчивость к просьбам, которая еще так недавно восхищала его в Джемайме. Он продолжал делать сравнения, а в это время Руфь старалась деликатно и с инстинктивным тактом завести такой разговор, который бы отвлек Джемайму от ее мрачных мыслей, делавших ее столь неграциозной и грубоватой.

Джемайме наконец стало совестно перед Руфью — чувство, которого она до сих пор не испытывала по отношению к кому бы то ни было. Она высоко ценила хорошее мнение Руфи и содрогалась при одной мысли о том, что подруга могла заметить ее недостатки. Джемайма попыталась вести себя более сдержанно. Однако вскоре забыла об этом и начала расспрашивать Руфь о Леонарде, улыбалась его словечкам, и только изредка прорывавшиеся непроизвольные вздохи показывали, какой несчастной она себя чувствует. В конце вечера Джемайма позволила себе даже поговорить с мистером Фаркваром, как прежде. Она расспрашивала его, возражала и спорила. Однако возвращение отца напомнило Джемайме несчастный разговор, и она снова замолчала. Но он успел заметить, что, когда она говорила с мистером Фаркваром, лицо ее было оживленным и сияло улыбкой.

Мистеру Брэдшоу не нравилась ее бледность, но тем не менее он остался доволен успешным развитием своего плана. Он не сомневался в том, что Руфь потихоньку побеседовала с ней и попросила вести себя лучше. Мистер Брэдшоу ни за что бы не догадался, как искусно, единственно только умением устранять все неприятное и веселым тоном, Руфь сумела разогнать мрачные мысли Джемаймы. Он решил завтра же подарить миссис Денбай прекрасное шелковое платье, полагая, что у нее, бедной женщины, не может быть такой вещи. Мистер Брэдшоу давно заметил, что праздничное платье Руфи сшито из темно-серой материи. Это был его любимый цвет, и потому он хотел, чтобы шелковое платье оказалось тоже темно-серым. Однако затем мистер Брэдшоу подумал, не будет ли лучше купить платье посветлее, чтобы оно отличалось от старого. По мнению мистера Брэдшоу, миссис Денбай будет приятно, если ее обнову заметят, и, вероятно, она не откажется сообщить своим знакомым об этом подарке как о доказательстве благоволения. Подумав о том, какое удовольствие это должно доставить Руфи, мистер Брэдшоу даже слегка улыбнулся.

Руфь в это время собралась идти домой. Пока Джемайма зажигала лампу, Руфь попрощалась со всеми. Мистер Брэдшоу не мог оставить ее в неведении до завтра по вопросу о том, доволен ли он исполнением своего плана.

— Доброй ночи, миссис Денбай! — сказал он. — Доброй ночи! Благодарю вас. Я много обязан вам. Весьма обязан.

Он сделал ударение на последних словах, потому что с радостью наблюдал, как мистер Фарквар предлагает свои услуги Джемайме.

Мистер Фарквар хотел проводить Руфь домой, но решил не настаивать, сразу почувствовав, что его предложение неприятно Руфи, к тому же дорога от дома Брэдшоу к дому Бенсонов была тиха и спокойна. Мистер Брэдшоу тотчас же это заметил:

— Ну зачем же вам беспокоиться о миссис Денбай, Фарквар? Если она пожелает, я велю кому-нибудь из слуг проводить ее.

Ему хотелось воспользоваться благоприятным случаем и удержать подольше мистера Фарквара сейчас, когда его дочь стала с ним так любезна.

Джемайма отправилась с Руфью наверх, чтобы помочь ей одеться.

— Милая Джемайма, — сказала Руфь, — я так рада, что к вечеру вы сделались веселее. Сегодня утром вы, право, испугали меня: вы казались совершенно больной.

— Неужели? — откликнулась Джемайма. — Ах, Руфь, я была так несчастна в последнее время! Прошу вас, придите как-нибудь пораньше, чтобы я могла поговорить с вами, — продолжала она, улыбаясь. — Вы знаете ведь, что я в некотором роде ваша воспитанница, хотя мы почти одного возраста. Вы должны пожурить меня и сделать меня лучше.

— Сделать вас лучше, моя дорогая? Едва ли я на это гожусь.

— Годитесь, вы даже сегодня вечером сделали меня лучше.

— Хорошо, если я в силах чем-нибудь помочь вам, то расскажите мне все, — просила Руфь.

— Но только не теперь, не теперь, — ответила Джемайма, — здесь я не хочу говорить. Это длинная история, да я и вообще не знаю, в состоянии ли я рассказать вам ее. Мама может каждую минуту прийти, а папа, наверное, спросит, о чем мы так долго говорили.

— Выберите сами время, милая Джемайма, — сказала Руфь, — и помните, что я всегда буду рада помочь вам чем смогу.

— Вы замечательная! — сказала Джемайма с нежностью.

— Ну что вы! — искренне ответила Руфь. Она как будто даже испугалась этих слов. — Видит Бог, вовсе нет.

— Ну что ж, никто из нас не совершенен, — сказала Джемайма. — Я это знаю. Но все-таки вы замечательная. Хорошо-хорошо, я не буду об этом говорить, если вы так огорчаетесь. Однако пойдемте вниз.

Под впечатлением, произведенным на нее Руфью, Джемайма чувствовала себя необыкновенно хорошо в последующие полчаса. Мистер Брэдшоу тоже становился все довольнее, и к концу вечера цена платья, предназначенного Руфи, поднялась на шесть пенсов за ярд.

Мистер Фарквар отправился домой через сад в таком счастливом настроении, в каком давно не находился. Он даже поймал сам себя на том, что напевает старую французскую песенку:

Но тут же одернул себя и заглушил песенку кашлем — весьма звучным, хотя и не вполне правдоподобным.