Онлайн чтение книги Руфь Ruth
ГЛАВА VI. Над Руфью сгущаются тучи

На следующий день погода стояла восхитительная, то было истинное венчание неба с землей. Все постояльцы покинули гостиницу, чтобы насладиться свежей красотой природы. Руфь и не знала, что каждый раз, отправляясь на прогулку и возвращаясь обратно, она привлекала к себе общее внимание. Она никогда не глядела в сторону окон и дверей, у которых стояли зеваки, рассматривая ее и делая замечания насчет ее положения и внешности.

— Очень миленькая, — сказал один джентльмен, вставая из-за завтрака, чтобы поглядеть на Руфь в ту минуту, когда она возвращалась с утренней прогулки. — Ей, должно быть, не более шестнадцати. Какой у нее скромный и невинный вид в белом платье.

Жена его, занятая в эту минуту сыном, ответила, не видя скромных манер молодой девушки, прошедшей мимо с опущенной головой:

— Странно, что сюда пускают таких. Подумать только, приходится жить под одной крышей с развратом! Отойди, мой друг, не следует обращать на нее внимания.

Муж вернулся к столу, почувствовав запах яичницы с ветчиной и подчиняясь приказанию жены. Предоставлю читателю самому решать, что больше повлияло на его повиновение — обоняние или слух.

— Ну, Гарри, беги теперь посмотри, готовы ли няня и маленькая сестренка гулять с тобой. Не стоит терять времени в такое великолепное утро.

Мистер Беллингам еще не сошел вниз, и Руфь решила погулять еще с полчаса. Любуясь чудными видами, открывавшимися в промежутках между холодными каменными домами, она оказалась возле лавочки. В это мгновение из нее вышла няня с девочкой на руках. За ними показался маленький мальчик. Девочка сидела на руках няни с истинно королевским достоинством. Щечки ее, свежие, мягкие, пухленькие, были просто соблазнительны. Руфь, которая всегда любила детей, подошла поворковать и поиграть с ребенком. Разыгравшись, она хотела уже поцеловать девочку, когда маленький Гарри, лицо которого краснело все больше и больше с того момента, как Руфь начала играть, поднял правую ручонку и со всего размаху ударил девушку по лицу.

— Ох, стыд какой, сударь! — вскричала нянька, схватив его за руки. — Как вы смеете бить леди, которая так добра к Сисси?

— Это не леди! — вскричал мальчик в сердцах. — Это гадкая, скверная девчонка, так мама сказала. И я не дам ей целовать нашу Сисси!

Нянька покраснела в свою очередь. Она поняла, что мальчик повторял слова, услышанные от взрослых, но невозможно было объяснить это, глядя в глаза изящной молодой леди.

— Детям иногда приходят на ум такие глупости, мэм, — сказала она наконец, стараясь извиниться перед Руфью, которая стояла бледная и безмолвная, пораженная совершенно новой для нее мыслью.

— Нет, это не глупость, это правда, няня. Ты сама это говорила. Убирайся прочь, скверная женщина! — крикнул мальчик, обращаясь с детской горячностью к Руфи.

К истинному облегчению няни, Руфь пошла прочь. Она шла смиренно, с опущенной головой, тихими, нетвердыми шагами. Обернувшись, она увидела кроткое грустное лицо горбатого джентльмена, сидевшего у открытого окна над лавочкой. Он казался еще серьезнее и печальнее, и взгляд его, встретившийся с ее глазами, выражал глубокое горе.

Осужденная таким образом молодостью и старостью, Руфь вернулась домой. Мистер Беллингам ожидал ее в гостиной. Вместе с солнечной погодой к нему вернулось и хорошее расположение духа. Он весело болтал, не слушая ответов. Заваривая чай, Руфь старалась успокоить сердце, тревожно бившееся от новых мыслей, внушенных ей утренним происшествием. К счастью, от нее требовались только односложные ответы. Но и эти ответы Руфь произносила таким печальным, грустным тоном, что поразила мистера Беллингама и возбудила в нем удивление и неудовольствие. Ему стало досадно, что настроение Руфи так плохо гармонирует с его собственным.

— Руфь, что с тобой случилось сегодня? Право, ты хоть кого взбесишь. Вчера, когда все было так мрачно, когда я и сам, как ты заметила, был не в духе, ты всем восторгалась. А сегодня, когда все веселятся, ты словно убитая. Право, тебе бы не мешало поучиться общению с людьми.

Слезы покатились по щекам Руфи, но она промолчала. Она не могла подобрать слов и объяснить, что только теперь начала понимать, какая репутация будет за ней тянуться. Ей казалось, что утреннее приключение так же огорчит мистера Беллингама, как огорчило ее, и она боялась упасть в его глазах, если он узнает, какое мнение составили о ней другие. К тому же великодушно ли будет говорить о страдании, причиной которого был не кто иной, как он сам? «К чему портить ему настроение? — подумала она. — Постараюсь лучше развеселиться. Нечего так много думать о себе. Если я могу сделать его счастливым, то не стоит обращать внимания на то, что обо мне говорят».

И она изо всех сил старалась быть такой же веселой и живой, как он. Однако по временам самообладание оставляло ее, возникали сомнения, и Руфь не могла играть роль той веселой, обворожительной собеседницы, какой мистер Беллингам находил ее поначалу.

Они отправились погулять и пошли по тропинке, которая вела к лесу по склону холма. Было очень приятно находиться под сенью деревьев. Сперва роща казалась совершенно обыкновенной, но скоро Руфь и мистер Беллингам подошли к тропинке, которая круто спускалась, уступы холма образовывали что-то вроде ступенек. Молодые люди шли сперва спокойно, потом принялись перескакивать со ступеньки на ступеньку и наконец просто сбежали вниз, в долину. Здесь царствовал зеленый полумрак. Был тихий полдень, птички отдыхали где-то в тени. Руфь и мистер Беллингам прошли немного вперед и очутились у круглого пруда, оттененного деревьями, верхушки которых находились за несколько минут до этого внизу, под ними. Пруд оказался совсем мелководным, и нигде не было видно удобного подхода к воде. На берегу неподвижно стояла цапля, однако, завидев нежданных гостей, она взмахнула крыльями, медленно поднялась и полетела над зелеными вершинами в самое небо: снизу казалось, будто деревья касаются белых облаков, облегавших землю. На мелководье по краям пруда росла вереника, но деревья бросали такую густую тень на пруд, что цветов было почти не разглядеть. В самой середине пруда отражалось ясное синее небо, за которым словно скрывалась мрачная пустота.

— Ах, здесь растут водяные лилии! — воскликнула Руфь, указывая на противоположную сторону. — Я пойду нарву их себе.

— Нет, я сам тебе их нарву, тут около пруда грязно. Сядь, Руфь, смотри, какая великолепная трава.

Он пошел за цветами, а она ждала его возвращения. Вернувшись, мистер Беллингам, не говоря ни слова, снял с нее шляпку и стал украшать цветами ее волосы. Руфь не шевелилась, пока он трудился над ее венком, и с любовью глядела ему в лицо, тихая и спокойная.

Она видела, что это его забавляет. Мистер Беллингам потешался, как ребенок новой игрушкой, и Руфь с радостью забывала обо всем, кроме его удовольствия. Окончив, он сказал:

— Готово, Руфь! Ну-ка, посмотри на себя в пруд. Иди сюда, здесь не грязно!

Она повиновалась и увидела, как была хороша. На миг Руфь ощутила удовольствие, которое возбуждает вид всего прекрасного, нисколько не относя его к себе. Она знала, что была хороша, но это казалось ей чем-то отвлеченным, чуждым. Чувствовать, думать, любить — вот в чем состояла для нее жизнь.

В этой зеленой лощине они почувствовали себя совершенно счастливыми. Мистер Беллингам ценил в Руфи только ее красоту, а Руфь была действительно прекрасна. Только одно это качество признавал он в ней и гордился им. Девушка стояла в своем белом платье, резко выделяясь на фоне зеленых деревьев, окружавших ее. Разрумянившееся лицо напоминало июньскую розу, большие тяжелые белые цветы спускались по обеим сторонам ее очаровательной головки, темные волосы были слегка растрепаны, но этот беспорядок, казалось, придавал ей особую грацию. Она нравилась ему своей миловидностью больше, чем усилиями понравиться.

Но когда они вышли из лесу и направились к гостинице, Руфь сняла цветы и надела шляпку. Одна только мысль о его удовольствии не в состоянии была вполне успокоить ее. Она снова сделалась задумчива и грустна и никак не могла развеселиться.

— Право, Руфь, — сказал он ей вечером, — не надо впадать в меланхолию без всякой причины. За какие-нибудь полчаса ты вздохнула раз двадцать. Будь повеселее. Вспомни же, что в этом глухом месте ты у меня одна.

— Простите меня, сэр, — сказала Руфь, и глаза ее наполнились слезами.

Но тут она подумала, что ему, должно быть, очень скучно с ней, печалящейся по целым дням, и она прибавила кротко, с выражением искреннего раскаяния:

— Будьте так добры, сэр, поучите меня одной из тех игр, о которых вы говорили вчера. Я постараюсь понять.

Ее кроткий, нежный голос произвел свое обычное действие. Мистер Беллингам позвонил, чтобы подали карты, и вскоре забыл, что на свете существует горе и страдание, — так весело было посвящать хорошенькую невежду в тайны карточной игры.

— Ну, на первый раз довольно, — сказал он наконец. — Знаешь ли, глупышка, из-за твоих промахов я так хохотал, что теперь у меня разболелась голова.

Он растянулся на диване, и она тут же подбежала к нему.

— Позвольте мне приложить холодную руку вам ко лбу, — попросила она, — это всегда помогало маме.

Он лежал, отвернувшись от света, не шевелясь и не произнося ни слова. Через несколько минут он заснул. Руфь потушила свечи и долго сидела возле него, надеясь, что он вскоре проснется освеженным. В комнате сделалось прохладно, но Руфь боялась нарушить сон мистера Беллингама, казавшийся ей таким крепким и здоровым. На стуле висела шаль, которую Руфь сняла, вернувшись с послеобеденной прогулки. Она заботливо укутала ею спящего. Ничто не мешало девушке предаваться своим мыслям, но она упорно отгоняла их от себя.

Тут она заметила, что мистер Беллингам дышит тяжело и прерывисто. Прислушавшись с возраставшим беспокойством, Руфь решила разбудить его, однако он не возвращался в сознание и только дрожал, как в лихорадке. Руфь страшно перепугалась. Весь дом спал, за исключением одной служанки, которая спросонья не могла вспомнить то немногое, что еще днем знала по-английски, и на все вопросы отвечала только: «Да, мэм».

Руфь просидела у его постели всю ночь. Он стонал и метался, но не произнес ни одного осмысленного слова. Бедная Руфь никогда не сталкивалась с такой болезнью. Вчерашние страдания совсем забылись, настоящее полностью их заслонило. Как только рано утром в доме послышалось движение, она побежала к миссис Морган. Суровые и резкие манеры этой женщины, не смягченные симпатией к бедной девушке, пугали Руфь, даже когда мистер Беллингам был возле нее.

— Миссис Морган, — сказала она, опускаясь на стул в маленькой гостиной трактирщицы, потому что силы оставили ее. — Миссис Морган, я боюсь, что мистер Беллингам очень болен. — При этих словах она залилась слезами, но тотчас же снова овладела собой. — Ах, что же мне делать? — продолжала она. — Он находился в беспамятстве всю ночь и теперь выглядит совершенно ужасно.

Она посмотрела в лицо миссис Морган с такой надеждой, как будто та была оракулом.

— В самом деле, мисс, это очень неприятный случай. Но не плачьте, ведь это не поможет. Я схожу посмотрю, нужен ли ему доктор.

Руфь последовала за ней. Войдя в комнату, они увидели мистера Беллингама сидящим на постели. Он дико озирался. Увидев их, он закричал:

— Руфь, Руфь! Поди сюда, я не хочу оставаться один! — и в изнеможении снова упал на подушки.

Миссис Морган подошла к кровати и попробовала заговорить с мистером Беллингамом, но он ничего не ответил и даже не услышал ее.

— Я пошлю за мистером Джонсом, моя милая. Даст Бог, часа через два он приедет.

— Неужели нельзя раньше? — вскричала Руфь, вне себя от ужаса.

— Никак нельзя. Он живет в Лангласе, за семь миль отсюда. Хотя, может быть, сейчас он уехал миль за восемь или девять по ту сторону Лангласа. Но я сейчас же пошлю мальчика верхом. — С этими словами миссис Морган вышла, оставив Руфь.

Мистер Беллингам снова погрузился в тяжелый сон. По всей гостинице раздавались обычные утренние звуки. Звонили колокольчики, слуги разносили завтраки по номерам, а Руфь сидела, дрожа, у постели больного, в комнате с закрытыми ставнями. Миссис Морган прислала с горничной завтрак, но Руфь только махнула ей рукой, чтобы завтрак унесли прочь, и горничная не посмела настаивать. Только это событие и нарушило однообразие длинного утра. Руфь слышала веселые голоса соседей, собиравшихся на прогулку верхом или в карете. Совсем усталая, она на цыпочках подошла к окну и осторожно выглянула из-за ставни, но чудный солнечный день был невыносим для ее больного, измученного сердца — во мраке темной комнаты ей становилось легче.

Доктор явился лишь через несколько часов. Он принялся расспрашивать пациента, но услышал в ответ одни только бессвязные слова и обратился к Руфи. Та рассказала доктору обо всех симптомах и спросила его в свою очередь о том, что будет дальше. Вместо ответа, он только озабоченно покачал головой. Потом доктор жестом велел миссис Морган следовать за ним, и они вышли в гостиную, оставив Руфь в таком страшном отчаянии, которого она и не могла себе вообразить еще час назад.

— Дело-то, кажется, плохо, — сказал доктор Джонс миссис Морган по-валлийски. — У него, по-видимому, воспаление мозга.

— Бедный молодой джентльмен! Бедный молодой человек! А ведь он казался таким здоровым!

— Именно эта его кажущаяся физическая крепость, по всей видимости, и делает болезнь опасной. Во всяком случае, будем надеяться на лучшее, миссис Морган. Есть кому ухаживать за ним? Он требует заботливого ухода. Кто эта молодая леди? Наверное, его сестра? Она кажется слишком юной, чтобы быть его женой.

— О нет! Такой джентльмен, как вы, мистер Джонс, конечно, поймет, что мы не можем слишком строго относиться к молодым людям, занимающим у нас номера. Мне ее, правда, очень жаль: она совершенно невинное и безобидное создание. Разумеется, я, как женщина нравственная, считаю необходимым выказывать некоторое презрение подобным госпожам. Но, право, она так кротка, что мне иногда трудно обращаться с ней так, как она заслуживает.

Миссис Морган продолжала бы еще долго ораторствовать перед своим невнимательным слушателем, но тут тихий стук в дверь оторвал ее от декларации своих моральных принципов, а доктора Джонса — от соображений о необходимых лекарствах.

— Войдите! — откликнулась миссис Морган.

Руфь вошла. Она была бледна и дрожала с головы до ног, но держалась с тем достоинством, которое внушает глубокое чувство, сдерживаемое самообладанием.

— Будьте так добры, сэр, скажите мне ясно и четко, что нужно для мистера Беллингама. Я в точности исполню все ваши приказания. Вы говорили, надо поставить пиявки? Я умею их и ставить, и снимать. Скажите мне, сэр, что вы считаете нужным сделать?

Она говорила спокойно и серьезно. Все в ней показывало, что она не пала духом, а, напротив, неожиданное несчастье мобилизовало все ее силы и энергию. Мистер Джонс обратился к ней с уважением, с которым не обращался даже тогда, когда считал ее сестрой больного. Руфь серьезно слушала его. Потом повторила некоторые из его предписаний, чтобы удостовериться, вполне ли поняла их, поклонилась и вышла из комнаты.

— Необычная девушка, — заметил доктор Джонс. — Но все-таки она слишком молода, чтобы взвалить на нее всю ответственность за такого серьезного больного. Не знаете ли вы, где живут его близкие, миссис Морган?

— Как же, знаю. Мать его, очень знатная леди, в прошлом году путешествовала по Уэльсу. Она останавливалась здесь, и, верите ли, ей ничем нельзя было угодить. Сейчас видно истинную аристократку. Она оставила у нас несколько книг и платьев, потому что ее горничная была такая же важная, как и сама барыня, и, вместо того чтобы смотреть за вещами миледи, наслаждалась видами вместе с лакеем. Мы несколько раз получали от нее письма. Я спрятала их в ящик в конторе, где храню все такие вещи.

— Прекрасно! Так я бы посоветовал вам написать этой леди и известить ее о положении сына.

— Вы бы оказали мне большую услугу, мистер Джонс, если бы потрудились написать сами. У меня по-английски как-то нескладно выходит.

Вскоре письмо было написано, и, чтобы не терять времени, мистер Джонс взял его с собой, намереваясь отправить с лангласской почты.