Онлайн чтение книги Злой
8

Филипп Меринос неподвижно лежал в кресле. Он был без пиджака, в распахнутой на широкой волосатой груди рубашке; на сердце — пузырь со льдом. Возле кресла суетилась взволнованная Анеля, менявшая Мериносу компрессы на голове. На соседнем кресле сидел Крушина с таким видом, как будто над ним только что пронёсся тайфун. Возле окна с сигаретой во рту стоял Вильга. На письменном столе, спрятав лицо в ладони, пристроился бледный Метеор.

— Если бы не этот человечек, — неожиданно громким голосом заговорил Крушина, — не-знаю, что было бы… Подбросил нас в скорую помощь, поторопил врачей, чтобы сделали укол. Не знаю, что было бы без него…

— Председатель дал бы дуба, — простонала Анеля с отчаянием в голосе. — Ты, свиное рыло! — злобно добавила она, обращаясь к Крушине. — Так на тебя можно полагаться…

— Анеля, — неожиданно проговорил Меринос твёрдым, уверенным тоном. — Не волнуйся, я так легко не дам дуба.

Стало тихо. Метеор тяжело вздыхал, ковыряя в носу: он утратил всякий контроль за своими движениями.

— Анеля, — спросил Меринос, — что бы ты сделала, если бы убедилась: один гад, последний сукин сын, который на твоих глазах умер много лет назад, — жив?

— Я? Н-не знаю, — пробормотала Анеля. Её грубое лицо выразило невероятное волнение: окружённый доверенными, опытными людьми, председатель обращался за советом именно к ней.

— Так он умер или жив? — спросила она довольно уместно.

— Выходит, жив, — ответил Меринос с тяжким вздохом. — Живой, я сам видел. Не поверил бы, если бы не видел.

— Сигарету! — внезапно поднялся он.

Вильга подал ему коробку, а Метеор вскочил с места, держа в руке зажигалку.

— Анеля, — повторил Меринос. — Что бы ты сделала?

Было в его голосе что-то страшное, булькающее. Он стоял, ещё бледный, но могучий и кряжистый, в распахнутой рубашке, из-под которой виднелась мускулистая волосатая грудь.

— Я-а-а? — начала Анеля, тщетно пытаясь выдавить из себя хоть слово.

— Не знаю, чего он хочет, — раздумчиво начал Меринос, останавливаясь перед Вильгой и скользнув невидящим жестоким взглядом по обвисшему лицу инженера, — чего он может хотеть… Но знаю, что не будет мне жизни, пока он не умрёт снова. И на этот раз навсегда… На аминь… Но для того, чтобы это произошло, нужно подумать, хорошенько подумать — решительно, безошибочно! Хватит уже этих «разборок» с помощью пинков и железных труб! Голова — вот что! — постучал он себя пальцем по лбу. — Вот что решает и побеждает. Правда, инженер? — Он так жутко усмехнулся, блеснув крепкими белыми зубами, что Альберт Вильга, далеко не трус, почувствовал, как мороз пробежал у него по спине.

— Правда, — пробормотал Вильга и метнул беспомощный взгляд в окно.

— А поэтому, — неожиданно выкрикнул Меринос, — все вон! Убирайтесь отсюда! Крушина остаётся!

Первым кинулся к двери Метеор, словно загнанный заяц. Вильга вышел за ним, озабоченно покачивая головой. Анеля поспешно выбежала из комнаты, забрав свои компрессы и резиновый пузырь со льдом. За ними тихо закрылась дверь.

— Роберт, — позвал Меринос, глядя на Крушину. — Иди-ка сюда поближе…

Крушина медленно встал с кресла и двинулся к Мериносу как загипнотизированный.

В баре «Наслаждение» было весело, но спокойно: дверь не закрывалась ни на минуту, и люди пили, стоя возле буфета, демонстративно пренебрегая указаниями пана Сливки. Сегодня было немало дружеских объятий и диспутов по поводу неудачи, постигшей польских велосипедистов на трассе велогонки Варшава — Берлин — Прага. Гавайка без конца наливала, приносила, подавала, забирала талоны и выдавала заказы. Правда, работа у неё сегодня не спорилась: она ошибалась, путалась с заказами, разбила сразу три рюмки, выслушала гневное замечание пана Сливки, разлила пиво на стойку и уронила литровую бутылку водки, которая, к счастью, не разбилась.

— Ты что? Сумасшедшая? — подскочил к ней пан Сливка. — Влюблена? В голову тебе ударило, что ли?

— Влюблена, влюблена… — с удовольствием пропела толстая кассирша. — Или, может, ты не позволишь? — злобно глянула она на пана Сливку. — Не позволишь? Запретишь ей? Старый баран! — презрительно прошипела она. — Думает, если сам ни на что не годен, так и другие тоже…

Энергично работая руками, Кубусь протиснулся сквозь толпу и добрался до стойки в ту минуту, когда Гавайка как раз собиралась вынести ящик водки, наполненный пустыми бутылками из-под пива.

— Люлек! — вскрикнула Гавайка.

Ящик упал на пол, а, она, не обращая на это ни малейшего внимания, выбежала из-за стойки и стала нежно гладить пиджак Кубуся.

— Добрый вечер, пани, — элегантно поклонился Кубусь толстой кассирше, потом обнял Гавайку изголодавшимся взглядом. — Как хорошо, что я тебя снова вижу… Как я рад… — тихо проговорил он. — Я уже затосковал по тебе…

И тут же добавил громче:

— Наработался я сегодня, как дикий осёл, но на сегодня всё.

— Ты был на этой ярмарке? — нетерпеливо спросила Гавайка.

— А как же. Ничего особенного, — равнодушно ответил Кубусь, потом добавил с улыбкой: — Дашь мне ключ?

Вся мужская нежность, надежда и ожидание, которые накопилось в его сердце за день, прозвучали в этом, казалось бы, холодном, незначительном вопросе.

Гавайка глубоко вздохнула и откликнулась, улыбаясь полусмущённо-полукокетливо:

— Зачем? Я сегодня раньше заканчиваю. Через полчаса. Подождёшь меня, ладно?

Кубусь окинул её полным благодарности взглядом — он боялся что-то сказать.

«Признаюсь ей сегодня, как меня на самом деле зовут», — подумал он, ощутив невероятное счастье.

— Подожди, я сейчас, только выскочу на улицу за сигаретами, — сказал он с улыбкой. — У вас тут нет «Грюнвальда», а киоск ещё открыт.

Гавайка наклонилась к ящику с бутылками; движения её стали теперь мягкими, взгляд — спокойный, а в сердце была благословенная тишина.

Кубусь неторопливо вышел на охваченную весенними сумерками улицу, свежую и умытую майским дождём. Мостовая и тротуары отсвечивали чёрным влажным блеском.

Он взял в киоске пачку сигарет, заплатил, забрал сдачу.

— Это коллега Пегус? — услышал он позади себя слегка шепелявый голос и, обернувшись, увидел невысокого парня в куртке с шерстяным шарфом, который скупо улыбался ему, показывая беззубые дёсны.

— Это я, — неохотно и грубовато буркнул Кубусь. — А что?

— Ничего, — всё так же, с усилием, усмехнулся беззубый. — У меня к вам, коллега, дело. По поручению коллеги Крушины.

— Что такое? — сухо спросил Кубусь, сворачивая в направлении бара «Наслаждение». Беззубый шёл рядом, бесшумно ступая подошвами из белой резины.

— Коллега Крушина просит, чтобы вы сейчас вместе со мной к нему подскочили. Вон ожидает коробка, — по-бандитски бросил беззубый, указывая на маленькую тёмную машину в нескольких шагах от них.

— Скажите, коллега, Крушине, — ответил Кубусь с пренебрежительным раздражением, — что у меня сегодня нет для него времени. Каждый имеет свою личную жизнь, не правда ли? — усмехнулся он дерзко я беззаботно. — Увижусь с Крушиной завтра. А пока до свидания, коллега!

— Сейчас, сейчас, — сладким голосом проговорил беззубый, — но ещё и у меня есть к вам дело, коллега.

Кубусь остановился и бросил на него вызывающий взгляд.

— Можно поинтересоваться, какое именно у вас ко мне дело, коллега? — холодно процедил он. Брови его поднялись вверх, на круглом веснушчатом лице появилось выражение нарочитого удивления, которое всегда предшествует скандалу. Беззубый тихо и легко посторонился, но не сводил с Кубы глаз; словно приклеенная к беззубым дёснам, усмешка ширилась, становилась подлой, отвратительной.

— Ну? — прошипел Кубусь. — Какое же дело?

— А такое, — медленно, сквозь усмешку, процедил беззубый, — как к легавому.

В ту же минуту тяжёлый удар по затылку отбросил Кубу вперёд, лишая сознания. Беззубый обеими руками схватил лицо Кубы и молниеносно подставленным плечом изо всей силы ударил его в подбородок; одновременно кто-то третий оторвал ноги Кубы от земли, кто-то четвёртый схватил вместе с беззубым в охапку, ещё кто-то открыл дверцу машины, и Кубуся, как узел с грязным бельём, швырнули в машину. Несколькими поспешными толчками запихнули его ноги внутрь; две тёмные фигуры вскочили на неподвижное тело, закрыв за собой с двух сторон дверцы, и Роберт Крушина дрожащей от волнения ногой нажал на педаль сцепления. Маленькая тёмная машина рванула с места, несколько нечётких силуэтов беззвучно метнулись в разные стороны, прохожие, собравшиеся в кучки на почтительном расстоянии, быстро разошлись в молчании. Всё произошло невероятно быстро, поскольку на Желязной улице ни у кого не было склонности к необдуманному вмешательству в такие дела.

Фиолетовые пламенистые круги, бурлящие вокруг тяжёлой головы, которая, казалось, вот-вот треснет от боли, понемногу расплывались. Перед заплывшими глазами дрожала серая мгла, во рту был горько-солёный привкус крови. Серая мгла колебалась и превращалась в клочья, уступая место темноте. В этой темноте постепенно вырисовывались, сначала невыразительные, потом всё более чёткие формы и контуры. Якуб Вирус неловко поднёс дрожащие ладони к голове, разбитый рот его нестерпимо щемил. Он откинулся назад и понял, что сидит на стуле. К нему стало возвращаться сознание.

Кубусь с трудом протёр глаза и стал осматриваться, тихо стоная при малейшем движении. Он находился в большом, слабо освещённом подвале, который заканчивался в глубине дощатой перегородкой, сквозь щели которой полосами пробивался свет. Куба с усилием окидывал взглядом подвал, в голове у него прояснялось.

«Телефон? — подумал он вдруг с пробудившейся любознательностью. — Откуда здесь новенький телефонный аппарат — на деревянном ящике, возле старой железной кровати?»

Кубусь с удивлением отметил, что сидит в углу, за столиком, на котором стоят бутылка водки, рюмка и лежат сигареты.

«Это тут! — неожиданно сверкнуло у него в мозгу. — Я у Кудлатого! Первая часть моего задания выполнена! — понял он с неожиданным удовлетворением. — Вторая будет намного сложнее. Только одно: выбраться отсюда. А тогда уже буду писать и писать».

Что-то похожее на ироничную усмешку скривило его изуродованные губы.

«Что обо мне подумает моя девушка?», — внезапно вспомнил Кубусь, и эта мысль погасила в нём слабый огонёк радости. Тут он увидел две фигуры в плащах и шляпах, стоявшие в противоположном, совсем тёмном углу подвала.

— Ну как? Лучше? — ласковым голосом спросил тот, что повыше. Он сделал несколько шагов и опустился на железную кровать; громко зашуршал соломенный матрас, пронзительно заскрипели ржавые пружины.

Напрягая зрение, Кубусь посмотрел туда, откуда слышался голос, но не увидел ничего, кроме фалд элегантного плаща над тщательно отутюженной складкой брюк. Лицо пряталось в темноте, выглядывали только ноги в дорогих ботинках, неестественно большие и выразительные, как на сюрреалистических фотографиях.

— Лучше, — с усилием выговорил Кубусь, и это первое произнесённое им слово вернуло ему немного уверенности. — Могу я узнать, каким будет следующий номер программы, гражданин Кудлатый? — нахально атаковал он неизвестного.

Фигура в тёмном углу тревожно вздрогнула.

То, что произошло в следующее мгновение, заставило Кубуся забыть о боли и борьбе, о напряжении мысли и о какой-либо осторожности. Волосы на его разбитой голове стали дыбом: из-за дощатой перегородки донёсся то ли вой, то ли пение или какое-то безумное бормотание, которое перешло в глухой воющий зов. Сердце, казалось, прыгнуло в горло Кубуся и затрепетало там, перехватывая дыхание; он почувствовал, что снова погружается в беспамятство.

— Очень хорошо, — спокойно похвалил неизвестный на кровати, — очень хорошо. Достойная похвалы, разумная тактика. Так называемая атака на ура, да? Никакого притворства, никаких жалоб, никаких вопросов — за что, почему и для чего?

В эту минуту Кубусь впервые уловил в полумраке взгляд: тёмный, блестящий, жестокий взгляд умных быстрых глаз.

«Знает всё! — мелькнуло в голове. — Обо всём догадывается…»

— Милый мальчик, — продолжал голос с кровати, — это ошибка. Я не тот, за кого ты меня принимаешь. Но обещаю тебе: ты ещё сегодня познакомишься с паном Кудлатым.

И снова, словно в ответ на эти слова, послышалось то жуткое пение и бормотание, звучное, пронзительное, яростное. И оно не прекратилось, как в первый раз, а перешло в приглушённое, хриплое, стонущее бормотание.

«Ой, хоть бы скорее конец! — мучительно думал Кубусь. — Я не могу защищаться, не могу думать, пока это там бормочет…»

Он почувствовал, как липкий, противный пот заливает его тело, сердце, мозг, нервы. Человек в углу дышал учащённо, со свистом, тяжело опираясь о стену.

— Скажите мне, пожалуйста, — отозвался голос с кровати, — кто выиграл сегодняшний этап? Вы ведь, пан, были днём в редакции, верно?

Это неожиданное вежливое обращение пробудило в Кубусе свойственную ему задорную иронию, до сих пор парализованную страхом.

— Понимаю вас, пан, — медленно проговорил он. — Знаю, что означает такое беспокойство настоящего спортивного болельщика. Не могу допустить, чтобы вы мучились дальше, и потому отказываюсь от своего инкогнито. Конечно, я знаю, что было на трассе. Поляки проиграли сегодняшний этап. Всё время проигрывают. Но я верю, что скоро они начнут побеждать. Навёрстывать упущенное.

— Очень похвальная уверенность. Патриотическая. Ну, увидим. Роберт, сигарету!

Роберт Крушина вынырнул из своего угла и подал неизвестному пачку сигарет. Огонёк поднесённой к сигарете спички на долю секунды осветил лицо под шляпой. Оно было совсем не знакомо Кубусю.

— Мой друг Крушина… — тяжело вздохнул Кубусь. — Неужели это он меня так отделал?

— Вы должны простить ему, — вежливо ответил неизвестный. — Он сделал это по моему поручению и скорее с тяжёлым сердцем, хотя вы, его больно обидели, отказавшись с ним встретиться. Такое обращение является результатом исключительно вашего упрямства, редактор Вирус. Я уже давно хотел с вами увидеться и потому попросил нашего общего друга, пана Крушину, устроить мне эту встречу. К сожалению, выяснилось, что у вас нет такого желания, что и привело к насилию.

Было очевидно, что неизвестный смакует свои слова, эту фальшивую вежливость и остроумие.

«Тут может крыться спасение, — подумал Кубусь, — нужно этим воспользоваться.»

— Итак, вы увиделись со мной, пан, правда? — спросил он, пытаясь усмехнуться. — Не достаточно ли на сегодня? Могу я уже идти домой?

— Ещё нет, — ответил голос с кровати. — Я хочу получше к вам присмотреться.

Неожиданно над головой Кубуся вспыхнул мощный свет, направленный перпендикулярно вниз. Какую-то минуту он сидел, как под «юпитером» на киносъёмке.

— Какая красота! Мощная вещь! Незабываем световые эффекты! Очень признателен вам, пан, за ослепительную иллюминацию… к сожалению, не знаю вашей фамилии? — непринуждённо поинтересовался Кубусь.

— К счастью, вы её уже и не узнаете, — ответил голос с кровати.

Неизвестный внимательно разглядывал опухшее лицо Кубуся, его спутавшиеся светлые волосы. Разодранная яркая «бабочка» и измятый пиджак дополняли картину поражения, и только упрямые карие глаза Кубуся говорили, что борьба ещё продолжается.

— Жаль такого талантливого юношу, как вы! — добавил неизвестный с неожиданным раздражением в голосе.

— Не понимаю, — сказал Кубусь. — Можно мне закурить?

— Пожалуйста, — ответил голос, — и прошу выпить рюмку водки. Она стоит перед вами. Это на вас хорошо подействует, — благожелательно добавил он.

Хриплое бормотание за дощатой перегородкой на миг перешло в оглушительный рёв. Неизвестный на кровати не обратил на это никакого внимания. Кубусь дрожащей рукой налил себе рюмку водки и выпил. Жгучая жидкость обожгла раны во рту, но принесла минутное облегчение.

«Видимо, это тут хороший тон — не обращать внимания на вой диких зверей или кровожадных сумасшедших», — подумал Кубусь, и дрожь пробежала у него по спине.

— Жаль, что вы, пан, тратите зря свой талант, — неожиданно заявил неизвестный. — Сколько вы зарабатываете в этом «Экспрессе»?

— Как когда, — уклончиво ответил Кубусь, закуривая сигарету; «юпитер» над головой жёг, дышал нестерпимым жаром. — Не могли бы вы, пан, погасить этот ночник? — небрежно спросил Кубусь. — Будет уютнее.

— Мог бы, — бросил неизвестный, не пошевелив пальцем. — Так сколько же вы зарабатываете в этой газетке за месяц?

— Иногда больше, иногда меньше, — улыбнулся Кубусь; это была бледная, вымученная улыбка; прожектор над головой, казалось, плавил ему мозги.

— А сколько вам даёт Новак?

— Новак? — искренне удивился Кубусь. — Кто это Новак?

— Не знаете? В самом деле? Ах, значит, не знаете. Порядок. Ну хватит об этом. Я хотел, чтобы вы взяли на себя обязанности покойного Морица. Могли бы зарабатывать где-то тысяч десять злотых в месяц… — в голосе неизвестного прозвучала нотка жалобной меланхолии. — Ну а теперь… Так чего же вы, пан, хотели от Крушины? — спросил он неожиданно остро.

— Я? — осторожно переспросил Кубусь. — Ничего особенного не хотел. Люблю новые знакомства и вообще очень охотно знакомлюсь с людьми.

— Он хотел заработать несколько злотых, — неожиданно вмешался Крушина; голос его был хриплым от нервного напряжения и долгого молчания. — Хотел найти своё счастье… Так он говорил… — добавил Крушина, оправдываясь.

— Не лезь! — прикрикнул человек на кровати, и Крушина замолчал, отступив ещё дальше в свой угол.

— Почему? — дерзко бросил Кубусь. — Это правда! Мне даже причитается с вас за рекламу вашей ярмарки, панове…

— Тебе причитается, — голос человека на кровати стал вдруг злым и ядовитым. — Действительно, причитается! За то, что тот не явился… Хорошая работа. На медаль! Кто написал ту статью об убийстве Мехцинского? — неожиданно спросил неизвестный.

Кубусь колебался. Его мозг пронзила короткая ясная мысль: так надо! Он с усилием прищурил глаза и чётко ответил:

— Я.

— Этого и следовало ожидать. Ну, сынок, ты таки заработал. Сначала я думал, что эта статья мне обойдётся в каких-то несколько тысяч, но ошибся. Теперь это вижу. Хорошо ты меня подвёл, ничего не скажешь. Статья помогла, но не мне. В конце концов, теперь уже всё ясно… — Последние слова были сказаны тише, будто неизвестный говорил их самому себе.

Резким движением он вскочил с кровати и стал на широко расставленных ногах посреди подвала. Туго стянутый поясом короткий и широкий внизу плащ придавал его фигуре мощь, силу и упругость; с поднятым до самой шляпы воротником он казался воплощением криминальной романтики.

«Прекрасный вид, — не мог не отметить в эту минуту репортёр Вирус. — Ну и тип… Кто же это такой?»

— Коллега, — проговорил человек в плаще напряжённым, злым голосом, — когда-то один из моих друзей спросил тебя, откуда ты знаешь о смерти Мехцинского. Ты ему солгал. Ты не знал никакого Сюпки, не ездил в Анин, к девушке Морица. И теперь ты лжёшь. Всё время лжёшь, играешь, обманываешь, прячешься, хочешь меня обвести вокруг пальца. Для чего ты это делаешь? И для кого?

— Ни для кого, — ясным голосом ответил Кубусь. — Делаю это потому, что я журналист. Хочу знать, что происходит в нашем городе.

— Ложь! — прошипел человек в плаще. — Ты делаешь это для ЗЛОГО… Ты его человек. Предостерегал его от милиции в этой статье, перечеркнул мне всё! Испортил сегодняшнюю операцию!

Крушина метнулся вперёд, лицо его белело в полумраке, словно натёртое фосфором.

— Но я хочу дать тебе шанс, — человек в плаще приблизился к Кубусю, и тот увидел искажённое мясистое лицо, на которое легла печать напряжённой мысли и недобрых решений. — Скажи, чего хочет ЗЛОЙ, и мы, возможно, договоримся…

— Вот это да, — прозвучал принуждённый смех Кубуся. — Я, собственно, и пришёл к вам, чтобы об этом узнать… Чтобы знать, кто он такой…

Человек в плаще попятился к кровати, закурил сигарету и, помолчав, проговорил жестоким, уже сдержанным голосом:

— Ничего не поделаешь. Раз уж ты такой упорный, пусть всё решает пан Кудлатый.

Хриплое басистое бормотание за перегородкой, до сих пор приглушаемое их довольно громким разговором, внезапно перешло в ужасающий вой.

«Хватит… Хватит! — застучало в измученной голове Кубуся. — Этого нельзя выдержать! Это невыносимо!» — В тот же миг погас свет над его головой.

Человек в плаще медленно подошёл к сбитой из кривых досок, залатанной фанерой двери и постучал. Крушина отступил ещё дальше и сильнее сжался в своём углу. Человек в плаще нажал железную задвижку, открыл дверь — в затхлый воздух подвала ворвался густой смрад. Послышалось какое-то движение, хриплый стон, и в двери выросла огромная фигура — такого же роста, как человек в плаще, но тяжелее и массивнее.

В первую минуту ещё ослеплённый светом, Кубусь скорее почувствовал, чем увидел, что фигура двинулась к нему — медленными, нетвёрдыми шагами, тяжело переваливаясь с ноги на ногу. Казалось, приближается сама сила уничтожения, слепая, неумолимая. Посреди подвала фигура остановилась, неуверенно пошатнулась и протянула вперёд обе руки. Кубусь с трудом поднялся со стула на дрожащих от боли и страха ногах. Широко раскрытыми глазами он схватывал каждую деталь: бесформенный, длинный, рваный свитер, какие носят моряки, широкие обтрёпанные штаны, огромные босые чёрные ноги, заросшее обрюзгшее лицо и взлохмаченные грязные седые волосы. Невидящие маленькие глазки блестели на этой маске под шапкой грязных волос. Они были обращены не на Кубуся, а куда-то пониже — на столик, где стояла бутылка водки.

— Пан Кудлатый! — прозвучал неестественно тонкий голос человека в плаще. — Что с ним делать?

Кудлатый как-то странно застонал, дико и отвратительно. Медленно, неуклюже поднимая босые ноги, он двинулся вперёд.

«Бороться?» — вспыхнуло в мозгу Кубуся. Последним взглядом он обвёл подвал: никаких шансов на спасение. Не видно было даже выхода, вокруг возвышались только чёрные стены; одна-единственная дверь вела в ту зловонную каморку за перегородкой. В это время Кудлатый поднял огромный чёрный кулак и замахнулся — по-крестьянски неуклюже, наотмашь. Боль во всём избитом, измученном теле, во всех мышцах парализовала движения Кубуся, но инстинкт, опережающий мысль, заставил его отшатнуться в сторону. Однако уклониться от удара он не успел: кулак Кудлатого пудовой тяжестью упал на плечо Кубуся, швырнув его головой об стену. Тысячи сверкающих огней вспыхнули под черепом и ослепили угасающий взор юноши.

«Это конец… — мелькало под огнями, в остатках сознания газетчика Якуба Вируса. — Смерть журналиста… Какая вонь». От лохмотьев Кудлатого, который был уже совсем близко, несло отвратительным застарелым смрадом, смешанным с запахом алкоголя. Могучие заскорузлые пальцы обхватили шею жертвы. Ещё минута — и обмякшие ноги оторвались от пола. Журналист Якуб Вирус был отброшен в угол, как тряпичная кукла.

— Роберт! — резко скомандовал человек в плаще. — Забирай его отсюда! Скорее! В машину! — Голос был низкий, хриплый, решительный. — Ну! — прикрикнул он, увидев, что Крушина не двинулся с места. Одним прыжком Меринос бросился в угол, где стоял, уткнувшись лбом в стену, Роберт, приподнял его голову и дважды ударил ладонью по лицу. Крушина вытер рукавом рот, встряхнулся, как после ледяной купели, и медленно подошёл к трупу.

— Только за одежду! — крикнул Меринос. — Не прикасайся к телу!

Кудлатый сидел за столиком, наливал себе водку и пил не спеша, но непрерывно, рюмку за рюмкой, довольно прищёлкивая языком.

Крушина с трудом поднял тяжёлое неподвижное тело; ноги Кубуся волочились по полу. Меринос ловким движением перебросил их через шею и плечи Крушины, и тот согнулся — не столько от тяжести, сколько от страха. Сдвинулась стена, и Крушина, как нагруженный убитой дичью браконьер, исчез в темноте.

Меринос старательно закрыл отверстие. Подошёл к столику и остановился над Кудлатым, который жадно хлебал водку: за несколько минут исчезло больше половины пол-литровой бутылки. Меринос быстро схватил бутылку и кинул её об стену. Послышался звон разбитого стекла, и остатки прозрачной жидкости забрызгали чёрную стену.

— Мало тебе водки на сегодня, ты, мразь? — крикнул Меринос звучным жестоким голосом. — Литра перед этим тебе уже не хватает, нужно ещё пол-литра высосать, сволочь паршивая! Распустился тут, пёс! Рычит, поёт… Ну всё! Вон отсюда!

Он протянул руку, указывая на перегородку. Кудлатый медленно поднялся; в его опущенной лохматой голове, в могучей шее таилась скрытая угроза. Он что-то невнятно забормотал, со звериной ненавистью глядя на Мериноса. Тот медленно отступил назад, не сводя глаз с Кудлатого. Почувствовав позади себя кровать, он, не оглядываясь, уверенно снял висевшую над изголовьем и невидимую в темноте жёсткую ремённую плеть. Крепко стиснул её в руке и снова подошёл к столику.

Яростное звериное бормотание заклокотало в горле Кудлатого. Меринос остановился, не спеша распахнул на груди плащ и вынул большой чёрный револьвер. Кудлатый вслепую протянул обе руки; казалось, в следующее мгновение он всей тяжестью навалится на своего мучителя. Но Меринос сделал шаг к нему, правой рукой молниеносно поднял вверх плеть, и свистящие удары со страшной силой обрушились на лицо, голову и шею Кудлатого. Ещё секунда, и тот пошатнулся, как подпиленная колода, и с воем стал отступать к перегородке. В этом вое уже не было угрозы, только животная боль и бессмысленное тупое отчаяние. Меринос запер за ним на ключ дверь перегородки, повесил на место плеть, поправил на себе плащ, вытер платком, от которого пахло одеколоном, лицо и руки, отодвинул стену, старательно закрыл её за собой на очень сложный замок, спрятанный за штабелями ящиков и коробок, после чего отправился наверх.

На улице Банго стояла маленькая тёмная машина; на переднем сиденье съёжился Крушина, тупо смотревший куда-то во тьму. Меринос сел за руль, и машина быстро помчала пустыми улицами. Проехала Свентокшизскую до улицы Нови Свят, потом спустилась вниз и наконец очутилась у гигантского чёрного виадука моста Понятовского. Глухое эхо разнеслось под железобетонными сводами, и машина выехала на мощёную улицу. Слева тянулись лужайки Центрального парка, пересечённые новыми дорожками и аллейками, усеянные тонкими стволами молодых, недавно посаженных деревьев. Редкие лампы на высоких бетонных столбах давали больше тени, чем света. Машина остановилась. Меринос вышел и внимательно огляделся вокруг. Здесь было тихо и пустынно, огромное пространство молодого парка беззвучно спало в безмолвии майской ночи, нарушаемом только грохотом ночных трамваев под виадуком.

Меринос тихо свистнул. Крушина выскочил из машины, открыл заднюю дверцу, и они вместе вытащили тело. Немного пронесли его по лужайке и тяжело свалили в высокий бурьян на молодом, ещё не прополотом газоне.

Меринос полез в карман, вытащил сложенный листок бумаги, покрытый отпечатанными на машинке строчками, развернул его и приколол булавкой к испачканному пиджаку Кубуся. Тёплый весенний ветер с Вислы, свежий и благоуханный, легко зашелестел бумажкой.

Меринос и Крушина вернулись к машине.

— Пан председатель, — Роберт Крушина обратил к Филиппу Мериносу своё побледневшее, покрытое потом лицо. — А если Пегус… совсем не виноват… в том… что Злой не пришёл? Неужели это было необходимо? — Роберт заикался от волнения, которое тщетно пытался подавить.

Филипп Меринос спокойно вёл машину, внимательно глядя перед собой.

— Это из-за тебя, — равнодушно откликнулся он. — Из-за тебя он узнал адрес конторы, и потому должен был умереть…

Крушина застонал, словно ему вырвали зуб, а Меринос деланно расхохотался.

— Ты, дурак, — сказал он через минуту совсем спокойным тоном. — Ничего не понимаешь. Не понимаешь, что это не имеет никакого значения. Какой-то там Пегус или Вирус. Важно то, что мы переходим в контратаку. Атакуем!

В его сдержанном голосе прозвучала такая холодная, скользкая жестокость, что Роберт Крушина впервые в жизни захотел очутиться на том свете, только бы подальше от своего кормильца, благодетеля и начальника.

Субботнее утро было пасмурным и дождливым. Люди спешили на работу, проходя по аллейкам Центрального парка, между виадуком и стеной музея Войска Польского. Две скромно одетые женщины шли, держась вблизи тротуара.

— Езус — Мария! — внезапно вскрикнула одна из них. — Кто тут лежит?

К ним повернулись встревоженные лица идущих поблизости людей.

— О Боже! — воскликнула другая. — Убитый! Замученный!

По газонам бежали люди. Одного взгляда на судорожно скорченные руки и ноги убитого было достаточно, чтобы у каждого перехватило дыхание.

Какой-то молодой человек без пиджака опустился на колени возле трупа.

— Ничего не трогать! — закричал пожилой рабочий в фуражке, с завтраком и бутылкой с чаем в кармане. — Ничего не трогать, пока не придёт милиция.

— Правда, — откликнулась полная молодая женщина со свежим лицом, которое сейчас перекосилось от ужаса. — Это, наверное, убийство, нельзя ни к чему прикасаться до следствия! Эта записка что-то значит! Наверное, что-нибудь важное.

— Такой молодой! — заплакала седая женщина. — Боже! Боже!.. Такой молодой…

— Должно быть, дело рук хулиганов, — шепнула та, что первая увидела убитого; её лицо пылало от негодования и бессильного гнева. — В прошлом месяце здесь тоже нашли одного молодого… дружки его закололи ножами, вон там, в парке. Притащили на виадук и сбросили, чтобы всё выглядело, как самоубийство… Вот и имей сыновей!

— А хуже всего, — волновался какой-то низенький человек с красным лицом, в рабочей спецовке, — что ей всё сходит с рук, этой молодёжи! Убьют, замучают — и ищи ветра в поле! Безнаказанность — вот что страшно!

Его честные ясные глаза пылали гневом, шея побагровела, дыхание участилось.

— Ничего не трогать, — повторил немолодой рабочий с завтраком в кармане. — Уже побежали за милицией.

На письменном столе редактора Эдвина Колянко зазвонил телефон. Колянко вздрогнул, сердце его больно сжалось.

«Перенервничал, — расстроенно подумал он. — Что со мной такое? Ведь Куба уже не раз опаздывал в редакцию…»

— Алло? — сказал Колянко в трубку усталым голосом.

— Это сержант Мацеяк, — услышал он. — Звоню по поручению поручика Дзярского. Прошу немедленно приехать в Институт судебной медицины на Очки.

Мацеяк говорил ещё что-то — ненужное, ужасное. Колянко вскочил на ноги. В глазах у него закружились тёмные пятна. Он бросил трубку на письменный стол и в одной рубашке, без пиджака, выбежал в коридор, скатился по лестнице и кинулся к стоящей во дворе редакционной машине.

— Скорее, пан Марьян, скорее… — шептал он белыми дрожащими губами; перед его глазами всё время кружили тёмные точки, руки тряслись, как в лихорадке.

Шофёр испуганно взглянул на него.

— Не могу, пан Колянко, — неуверенно ответил он. — Ожидаю главного редактора и фоторепортёров. Едут на какую-то конференцию. Велели обязательно ждать.

— Едем сейчас же! — как сумасшедший крикнул Колянко. — Голову разобью! Кубу убили!

Шофёр побледнел как полотно.

— Боже! — крикнул он. — Вы что, пан, больны?..

И уже не дожидаясь пояснений, вскочил в машину и нажал на стартёр.

— Кубу убили… Кубу убили… — безумным шёпотом повторял Колянко, тяжело падая на сиденье.

… В комнату вошёл старший сержант Мацеяк и доложил:

— Я приехал с этим Колянко. Был с ним на Очках, а теперь привёз сюда. Ввести его?

— Через минуту, — ответил поручик Дзярский.

Он старательно свернул листок бумаги, покрытый машинописными строчками, спрятал в ящик стола, поднялся и сам открыл дверь. В двери стоял Эдвин Колянко, без пиджака. Воротничок у него был расстегнут, галстук неаккуратно свисал на пропотевшую измятую рубашку цвета хаки. Лицо серое, похудевшее, на губах и под глазами — чёрные тени.

— Это моя вина, — тихо сказал он.

Дзярский запер дверь и сел за письменный стол.

— Садитесь, пан, — холодно приказал он, движением головы указывая на стул рядом со своим столом. Стул для допрашиваемых.