Онлайн чтение книги Злой
5

— Слушай, — сказала Олимпия Шувар, слегка подкрашивая губы, — я уже ухожу. К сожалению, должна идти. Дорогой, — добавила она, снова опускаясь на колени возле кровати и заботливо поправляя одеяло у подбородка Гальского, — я охотно бы ещё побыла здесь, но нужно идти. Сегодня четверг, необходимо уладить кое-какие торговые дела. Кому-то же надо подумать о завтрашнем дне, правда? Ах, — добавила она непринуждённо и весело, — чуть не забыла тебе сказать: мне сегодня днём звонила панна Маевская и спрашивала о состоянии твоего здоровья. Очень мило с её стороны, не так ли?

Гальский лениво взглянул на Олимпию.

— Безусловно, — спокойно ответил он, — очень мило. Значит, помнит старых знакомых. Милая Марта! И что ты ей сказала? — равнодушно спросил он.

— О, всё, — так же небрежно ответила Олимпия. — Что чувствуешь себя лучше, что уже неплохо выглядишь. Сердечно поблагодарила её, ведь она помогла нам найти друг друга в столичном лабиринте. Благодарила, конечно, и от твоего имени…

— Большое спасибо тебе за это, — приветливо сказал Гальский.

«Как она красива, — подумал он, глядя на Олимпию, — но не то».

— Итак, любимый, — сказала женщина, — я зайду к тебе завтра утром.

— Буду ждать, — откликнулся Гальский, — до свидания.

Он никогда не спрашивал, как удаётся Олимпии в любое время дня и ночи свободно проходить в больницу; прекрасно знал, что для людей её типа общие ограничения, в том числе и административные, никогда не бывают преградой.

Олимпия вышла, и через минуту в палате появилась невысокая медсестра.

— Как приятно у вас здесь пахнет, пан доктор, — заметила она с лукавой улыбкой.

— Приятно, — согласился Гальский, — но…

— Что значит «но»? — заинтересовалась медсестра; она всегда любила разговаривать с сентиментально настроенными больными, уже выздоравливающими, и особенно — на любовно-семейные темы.

— Сестра Леокадия, — ответил Гальский, — я и сам не знаю, почему.

— Наверное, вы уже скоро выпишетесь из больницы, — сообщила сестра. — Доктор Мочко сказал, что если вы будете себя спокойно вести и ограничите визиты этой пани, которая только что от вас вышла…

— Что значит «ограничите»? — как-то неуверенно спросил Гальский.

Сестра Леокадия прищурила небольшие, но весёлые глаза.

— Пан доктор, — улыбнулась она, открывая ряд крепких мелких зубов, — такие длительные посещения в закрытой комнате и здорового бы утомили.

— Вот несчастье! — простонал Гальский. — Теперь обо мне будет судачить вся больница. С чего это?

— Только не преувеличивайте, — успокоила его сестра Леокадия.

— Доктор Мочко сказал, что если всё будет в порядке, то вы сможете уже послезавтра, то есть в субботу, встать с постели. А через десять дней выпишетесь. Может быть, что-нибудь принести?

— Нет, благодарю, — раздражённо ответил Гальский, — ох, уж эти сплетни… Я на вас обиделся, — по-мальчишески надувшись, добавил он.

— Напрасно, — приветливо сказала сестра Леокадия, настежь распахивая окно, через которое сразу же ворвался в палату свежий весенний воздух. — Я понимаю, — выходя добавила она, — такая красивая женщина…

«И всё-таки не то, что надо, — подумал Гальский, удобно улёгшись на спину и вдыхая свежий воздух, — она действительно красива и очень добра ко мне. Но не то».

Кто-то постучал в дверь. «Марта! — Гальский словно почувствовал укол в сердце. — Наконец!»

— Прошу! — крикнул он, пытаясь справиться с собственным голосом.

Дверь открылась, и на пороге появился Колянко.

— Можно?

— Пан Эдвин! — через минуту успокоившись, обрадовался Гальский, — давненько я вас не видел…

Колянко подошёл к кровати и устроился сбоку на стуле. Он постарел лет на десять: покрасневшие веки, синие тени под запавшими глазами, небритые щёки, серые складки вокруг рта, мятая, землистая кожа. Исчезли его обычная элегантность и опрятность. Несвежий расстёгнутый воротничок рубашки цвета хаки, кое-как завязанный галстук того же цвета ещё сильнее подчёркивали запущенность и внутреннюю опустошённость Эдвина Колянко.

— Действительно, — сказал Колянко, — давно я у вас не был. И вот подумал, что надо проведать. Как вы себя чувствуете, пан доктор? — заботливо спросил он, обводя взглядом потолок, кровать, бутылочки с лекарствами, лицо Гальского, затем снова кровать и окно.

Гальский привстал, поднял повыше подушку и сел.

— Ничего, — озабоченно сказал он, — уже лучше… А вы, пан Эдвин? Не знаю, как выразить вам своё сочувствие. Ведь я понимаю, кем был для вас этот парень. Меня его смерть потрясла. Какой ужас!

— Так вы уже знаете? — Колянко исподлобья взглянул на Гальского.

— Знаю. Прочитал в сегодняшних газетах. Писали в информации о совещании общественных контролёров.

— Да.

— Жаль парня, очень жаль! Действительно способный был парень. Я читал его репортаж о ЗЛОМ. Хорошо написан. Сразу же было понятно, о чём речь. Это и есть мастерство — вроде бы запутывал дело и одновременно разъяснял. Настоящее искусство.

Колянко тяжело вздохнул, с усилием, будто поднимая тяжесть, давившую ему грудь.

— Не он написал эту статью, — хрипло кашлянув, сказал он.

— А кто же? — удивился Гальский.

— Я.

Гальский беспокойно шевельнулся.

— Как вы? — неуверенно начал он, — ведь в газетах писали, что эта статья…

— Возможно, — усталым голосом сказал Колянко, — но эту статью написал я.

— Так почему же вы сейчас?..

— Потому что Дзярский говорит, что я не должен себя выдавать. Чтобы избежать возможной опасности. И вообще… для облегчения следствия. Поручик Дзярский, вы же его знаете?

— Знаю. О нём много пишут сегодня в утренних газетах. Становится популярным. Итак… — Гальский протянул руку за сигаретой, — таким образом, дело ясное: ЗЛОЙ из мести убил репортёра Вируса. Вы считаете это окончательным решением мрачной загадки?

Колянко пожал плечами.

— Я и сам не знаю, — беспомощно ответил он, — совсем запутался. Может, действительно так и было?

— И вы в это верите? — Гальский приподнялся на постели. Он ощутил внезапный прилив энергии, свойственный выздоравливающим. — Верите в глупую выдумку? Неужели забыли о наших разговорах в начале всех событий? Ведь мы тогда вдвоём распутали эту историю! Первыми обратили внимание и, наверное, до сих пор верим в наши первоначальные предположения, разве нет?

Колянко выглядел как человек, которому работа мысли причиняет физическую боль.

— Может быть, и да, — неуверенно ответил он, — в конце концов… не знаю… Вы, пан доктор, не знаете всех подробностей. Из-за своей болезни вы сейчас не в курсе дела. Возможно, Дзярский в чём-то прав. Я думаю уже три дня и три ночи и ничего не могу придумать. Теряюсь. Столько переплелось доказательств, следов, возможностей, и в этой путанице — труп Кубуся… Такой, каким я его видел там, на Очках… — Он потёр небритый подбородок, и в этом жесте было глубокое отчаяние.

Гальский глубоко вздохнул и протянул Колянко сигареты.

— Нет, это сделал не ЗЛОЙ, а кто-то другой.

— Возможно, — Колянко закурил и с жадностью затянулся, — но кто?

— Этого я не знаю. Знаю только: то, что нам известно о ЗЛОМ, полностью противоречит этому поступку. На первый взгляд, если не углубляться в суть дела, здесь всё логично: опороченный в газете хулиган, бандюга и авантюрист решил отомстить и свёл счёты с тем, кто это написал. Но мы знаем, пан Эдвин, что всё не так, ведь правда? Припоминаете ли вы наши первые разговоры о ЗЛОМ, ещё в феврале, в той кофейне на Пулавской? Мы согласились тогда, что эти, казалось бы некоординированные случаи, являются одной организованной акцией, осуществляемой человеком, которого толкнуло на это что-то очень серьёзное? Помните, как мы пытались постичь мотивы таких поступков, живые чувства того, кто для нас был тогда почти миражем, тенью, неуловимым фантомом, оставляющим следы в виде лежащих на земле врагов? Вы же помните, как мы пришли к выводу, что только большие чувства, рождённые в огне тяжёлых переживаний и внутренних конфликтов, могут подвигнуть на столь самоотверженные и последовательные действия? Теперь мы знаем о ЗЛОМ намного больше и, возможно, поэтому теряем в многочисленных новых подробностях чётко очерченную цель его борьбы. По-моему, ничего не изменилось, просто поступки этого человека обросли уличными легендами, помутнели в хаосе сплетен, оттого и обвиняют его в преступлениях, к которым он не причастен. Я не знаю, кто убил Кубуся Вируса, — существует милиция, чтобы это расследовать. Но я точно знаю и верю, что не ЗЛОЙ его убил, так как ЗЛОЙ борется за спокойствие в нашем городе, и его враг — только топкое болото варшавской уголовщины.

Колянко впервые чуть заметно улыбнулся; что-то похожее на прежнюю хищную живость блеснуло в его глазах.

— Дело в том, — сказал он, — что хулиганство и преступность тесно связаны между собой. Выходит, вы этого не замечаете, так же как и поручик Дзярский долгое время не мог это понять. Он разграничивал две вещи — отдельно хулиганство и дурные привычки и отдельно преступность. И лишь смерть Кубуся убедила его в ошибочности подобных взглядов. Я вижу, чувствую, как оно есть на самом деле. Думаю… — голос редактора Колянко дрогнул, — мне кажется, был один человек, который мог бы всё разъяснить. Потому он и погиб… А я… У меня больше нет сил искать и размышлять… Боюсь, — сказал он так неожиданно и таким шёпотом, что у Гальского тревожно забилось сердце. — Я боюсь, — повторил он почти со слезами в голосе, оглядываясь вокруг, — вы слышите, я боюсь… Боюсь, чтобы мне не засыпали глаза толчёным стеклом! Чтобы кто-нибудь не полоснул бритвой по лицу! Сам не знаю, когда это может произойти и где… Боюсь!

Гальский подался вперёд.

— Тем более, — с нажимом произнёс он, — бессмысленно обвинять в этом убийстве Кубы ЗЛОГО. Кубусь Вирус погиб, так как что-то знал об этом деле, правда? Вы так считаете? А я думаю, что ЗЛОЙ — второй человек, который мог бы нам многое рассказать. Раз он не открывается, значит, борется самостоятельно, вот что. Однако, наверное, он ничего не имеет против раскрытия этих тайн, — Гальский умолк, вытирая со лба пот. «Я ещё очень слаб», — с досадой подумал он. — Но в этом что-то есть, — снова сердито начал он. — Должен существовать кто-то, кому была необходима смерть Кубуся Вируса, слишком много знавшего репортёра.

— В этом вы сходитесь с Дзярским, — неприязненно и равнодушно сказал Колянко. — Только для Дзярского ЗЛОЙ — именно тот человек, которому чем-то мешал Кубусь.

— Скажите своему Дзярскому, что он недотёпа, — холодно обронил Гальский; его худые щёки слегка порозовели. — Ведь даже малый ребёнок догадается, что ЗЛОЙ — это союзник газетчика, который борется с хулиганством.

Колянко наклонился к Гальскому.

— Хочу вам кое-что сказать, — он оглянулся вокруг, словно опасаясь подслушивания; его глаза сверкали, усы испуганно топорщились, — хочу кое-что сказать, — повторил он, — вот послушайте. Кубусь напал вовсе не на след ЗЛОГО, а на след КУДЛАТОГО. Я это точно знаю.

— А кто такой Кудлатый? — с напряжённым интересом спросил Гальский.

— Не знаю, — пожал плечами Колянко, тупо посмотрев на собеседника, — какой-то предводитель варшавских гангстеров.

— Вы сказали об этом Дзярскому? — резко бросил Гальский.

— Нет, — заикаясь ответил Колянко. — Зачем? Я боюсь! — внезапно выкрикнул он и поднялся со стула. — Я боюсь, понимаете, пан? Я не хочу иметь со всем этим ничего общего! Этот Кудлатый всё может сделать, всё, — задыхаясь шептал он.

— Не очень-то хорошо, — пробормотал Гальский. — Если Кубусь выслеживал этого Кудлатого, а Дзярский не знает… И всё время думает, что это ЗЛОЙ…

— Я ничего не хочу знать, — прошептал Колянко, опустив голову. — Пусть милиция сама ищет этого Кудлатого. Без меня. Дзярский не простачок, уверяю вас, пан доктор. — Он внимательно взглянул на Гальского. Это он был вдохновителем той фатальной статьи. Он говорил о единстве, о том, что в этом деле следует действовать сообща, хотел привлечь и вас, поскольку вы понимаете в подобных вещах, видели ЗЛОГО. Зачем я написал эту статью? Зачем? — Колянко обхватил руками голову.

Гальский погладил его по плечу.

— Хорошо, хорошо, — успокаивающе сказал он, — не будем больше об этом.

Несколько минут стояла тяжёлая тишина; со двора и из коридора доносился шум больничного полудня. Колянко казалось будто его что-то душит.

— А панна Маевская, — вдруг спросил он, — проведала вас, пан доктор?

— Нет, — ответил Гальский, — только дважды передавала привет через третье лицо, — добавил он через минуту и снова лёг навзничь, вспотевший и утомлённый, как человек, только начинающий выздоравливать, но переоценивший свои силы. «Неужели у меня опять температура?» — устало подумал он.

— Ну тогда до свидания, — поднялся Колянко. — Я пойду. Вы, верно, устали, пан Витольд. — Эта спешка была просто бегством: когда оборвался разговор о Марте, говорить стало не о чем.

— Спасибо за то, что не забыли обо мне, — сказал Гальский. — Приходите ещё, пан Эдвин, — дружески добавил он.

Колянко быстро и неловко вышел из палаты.

Гальский лежал в изнеможении. Ему не хотелось думать. В палату медленно вползали майские сумерки, через открытое окно вплывали сгущающиеся тени. «Включу свет, немного почитаю», — решил он, однако протягивать руку к тумбочке не хотелось.

Кто-то несмело постучал. «Кто это?» — с досадой подумал Гальский и крикнул:

— Входите!

Дверь медленно приоткрылась, и на пороге вырисовалась чья-то невыразительная фигура.

— Здесь лежит доктор Гальский? — прозвучал тихий голос.

— Я Гальский, — ответил доктор, — чем могу служить?

Фигура приблизилась, торжественный, хотя и робкий голос спросил:

— Не знаю, помните ли вы меня, пан доктор? Мы виделись всего один раз.

Гальский нажал на кнопку ночника, и в палате стало светло.

— Помню, — он приветливо улыбнулся. — Мы познакомились в комиссариате на Вейской, вы, кажется, Калодонт. Такая фамилия не забывается. Садитесь, пожалуйста.

— Благодарю, — ответил Юлиуш Калодонт, присаживаясь на краешек стула; в его голосе, помимо явного облегчения, слышались печаль и уважение.

— Простите, пан, ваш визит ко мне чем-то вызван, не так ли? — вежливо поинтересовался Гальский.

— Трудно всё сразу сказать… — Калодонт вдохнул и выпалил с отчаянной решимостью:

— Я хотел вас спросить: где Марта?

— Как это, — спокойно переспросил Гальский, — где Марта? Откуда мне знать?

На лице Калодонта отразилось замешательство. Он в отчаянии покачал головой.

— А кто же может знать? — въедливо буркнул затем робко добавил: — Я думал, вы знаете, пан доктор. Вы не сердитесь, но я так подумал.

— Я не сержусь, — без улыбки ответил Гальский, — но что же случилось?

— Собственно, я ничего не знаю. Только одно: Марта исчезла.

— Как это… исчезла?

— Да так. С самого утра. Вы знаете, мы соседи, видимся по нескольку раз на день. И вот с самого утра Марты нет. Вечером пришла ко мне старая пани Маевская и спрашивает, что делать. Марта ушла рано, ска зав, что у неё сегодня свободный день и она едет на толчок. И как в воду канула. Пани Маевская уже хотела пойти заявить в милицию, но я ей посоветовал дождаться утра, а сам отправился к вам. Ведь с вами, молодыми, ничего не знаешь: день так, на другой — иначе.

— Не понимаю, что у меня может быть общего со всем этим, — сухо обронил Гальский.

— Ну-ну! — Калодонт шутливо поднял вверх палку и погрозил Гальскому. — Вы уж мне, пан доктор, не говорите. Неделю назад, вы, видно, поссорились, потому что Марта ходила как в воду опущенная, а что уж потом делали, Бог вас знает.

В голове у Гальского загудело и задрожало так, будто в ней кто-то привёл в движение гигантскую карусель. Множество образов, выводов и предположений начали дьявольский танец в его мозгу. Он приподнялся на постели, вытер лоб краешком одеяла и сказал:

— Пан Калодонт… Как вы сюда прошли? Ведь сегодня нельзя посещать больных.

Калодонт жалобно засопел.

— Сказал, что я ваш дядя из Закрочимья. Что специально приехал. Пустили.

Резким движением Гальский сбросил одеяло. Очень медленно перекинул ноги через край кровати и сел. Калодонт поднялся со стула. В глазах Гальского зарябило от слабости; он подпёр руками тяжёлую голову. Затем с трудом, сделав над собой огромное усилие, встал на дрожащие, подламывающиеся ноги. С секунду постояв, зашатался и схватился за быстро протянутую ему руку Калодонта.

— Дядя, — сказал он с упрямой улыбкой на худом вспотевшем лице, — мы должны уйти отсюда. В город. Надо разыскать девушку, но поскольку меня здесь очень полюбили и настаивают, чтобы я ещё остался, могут возникнуть трудности с получением моих вещей. Может, вы бы привезли мне какое-нибудь старьё?

Калодонт почувствовал, как его что-то кольнуло от умиления. «Любовь, как в кино… — подумал он, — сразу же мчится ей на помощь, словно Родриго. Только разговаривают друг с другом как-то резко, будто с насмешкой. Видно, теперь такая мода».

— Сделаем, только… не повредит ли вам это?

— Потом будет видно… — не без юмора сказал Гальский и осторожно сел на кровать.

— Теперь куда? — поинтересовался Калодонт, когда они сели в такси.

— Сам не знаю, — лицо Гальского было бледным как мел, — знаю только, что ключи от моей квартиры и деньги остались там, — он кивнул в сторону больницы.

— Хорошенькое дело, — сказал Калодонт и назвал шофёру свой адрес.

«Это настоящее бегство, — улыбаясь думал Гальский, — но от кого? Неужели от Олимпии?»

Когда они входили в чистенькую комнатку, где пахло сухой мятой, материнкой и жареным мясом, Юлиуш Калодонт сказал перепуганной Гелене Липинской, своей хозяйке:

— Это, пани Липинская, мой племянник из Закрочимья. С ним произошёл несчастный случай. Мы должны позаботиться о нём.

Старая хозяйка несколько раз кивнула дрожащей седой головой и прошамкала беззубым ртом:

— Матерь Божья, это всё мотоциклы. — Затем протянула Калодонту письмо, которое полчаса назад кто-то сунул за чисто вымытый порог этого бедного, но опрятного жилища. Письмо было без подписи и содержало всего две лаконичные фразы: «Приходил к вам, пан, киоск закрыт. Завтра, в пятницу, в десять часов в Уяздовском парке, на детской площадке, скамейка слева».

Калодонт стоял с письмом в руках, хмуря брови, как всегда, когда предстояли приключения; Гальский отдыхал на плюшевом диване и пытался найти общий язык с канарейками, обитающими в трёх клетках здесь же, рядом.

— Пан Юлиуш, — окликнул его Гальский, — если уж судьба нас связала, я должен сказать вам всё. Я намерен искать Марту, которую люблю, это правда. Однако моя цель номер два, не менее серьёзная, — это найти человека, которого в Варшаве называют ЗЛЫМ. Я должен сказать ему нечто чрезвычайно важное. Меня не покидает уверенность в том, что исчезновение Марты как-то связано с этим человеком.

Хотя Юлиуш Калодонт уже успел немного привыкнуть к небрежному тону, каким доктор Витольд Гальский сообщал самое главное, однако на этот раз письмо выпало у него из рук. Он наклонился за ним, скрыв замешательство.