Хотя Лестер Кармоди не так уж пекся о благоденствии младших родичей, к поездке Джона в Лондон он отнесся с большой заботливостью. Ни в коем случае, настаивал он, нельзя впихнуть прямой и обратный путь в один и тот же день. Не говоря о том, что это утомительно, Джон молод, а молодых людей привлекают столичные развлечения. Непременно нужно пообедать в хорошем ресторане, сходить в театр, переночевать в первоклассном отеле, а уже утром, потихонечку — домой.
Однако уже вечером Джон возвратился в усадьбу. Нет, он не боялся, но что-то его беспокоило. Еще по пути в столицу он думал о том, как странно вел себя Хьюго прошлой ночью. Конечно, увидеть Твиста, когда тот пытался ограбить дом, он не мог, это полная чушь, но кого-то он застукал. Туманный и путанный рассказ на чем-то да основывался; и Джон вполне серьезно возражал дяде, посылавшему его в Лондон, когда вокруг кишат воры. В конце концов, насчет страховки можно договориться и по телефону.
Дядя над ним посмеялся. Он не верил, что Хьюго вообще видел кого-то. А если и видел, и спугнул, и гнал по саду, разумно ли предполагать, что грабитель вернется почти сразу? От того, что Джон спит у себя над конюшней, толку мало, тогда уж лучше сторожить всю ночь, но и без этого Радж-холл прекрасно управится. Да, дворецкий — стар, у него плоскостопие, зато в гарнизон входит Томас Дж. Моллой, опытный боец, при мысли о котором гангстеры нефтяных скважин трясутся как осина.
Так-то оно так, но, справившись с делами, Джон наспех пообедал и отправился домой. Нередко бывает, что о деле больше всех беспокоится тот, кто меньше всего в нем заинтересован. Джон всегда подозревал, что дяде безразличны судьбы Радж-холла, а уж Хьюго, только и мечтающий о Лондоне, считает обузой славную усадьбу. Тем самым, хранить и ценить ее как ценил и хранил сэр Найджел, ожидая своего короля в темные дни Республики, оставалось Джону. Одна лишь мысль о том, что священный паркет оскверняют какие-то пришельцы, приводила его в ужас. И вот, он гнал машину, а там — и въехал в Радж, когда часы били одиннадцать.
Въезжая в конюшенный двор, он сразу заметил, что дверь гаража распахнута настежь и большой машины нет. Загоняя туда свою, небольшую, он попытался понять, в чем дело. По-видимому, дядя уехал, скорее всего — в Бирмингем. Вечерней порой из Раджа только туда и ездили.
Наверное, думал Джон, дело было так: бирмингемскую газету «Пост» в доме получали, и мисс Моллой, чей аппетит только разыгрался после концерта, прочитала, что в городе идет мюзикл ее родной земли. Прочитав, она упросила дядю отвезти их с отцом туда, и вот, пожалуйста — дом оставлен на дворецкого, который состарился еще в те дни, когда Джон был ребенком.
Ну, что же это! Поездка в два конца утомила даже его выносливое тело, но ничего не попишешь, надо нести стражу, пока они не вернутся. Ладно, разбудим Эмили.
— Да? — сонно отвечала она, заслышав его свист. — В чем дело?
— Иди-ка сюда, — позвал Джон.
Стуча коготками, она сбежала с лестницы и заметила:
— Вернулся? Это хорошо.
— И-ди сю-да!
— А что такое? Опять чего-то выдумал?
— Не шуми! — сказал Джон. — Ты знаешь, который час? Они медленно обошли дом. Ночные чары понемногу успокоили Джона. Как же он забыл, что усадьба лучше всего именно в эту пору? Повсюду витали робкие запахи, притихавшие при свете, и шелестели в тишине густые кроны.
После лондонской жары прохлада была истинным бальзамом. Эмили исчезла во тьме, а это означало, вероятно, что она вернется часа через два, извозившись в чем-нибудь, и прыгнет к нему на грудь. Однако он не огорчился. Его осенил блаженный покой. Мало того, внутренний голос нашептывал, что вот-вот случится чудо, хотя никаких чудес, кроме предстоящего купания Эмили, он вообразить не мог.
Снова, медленным шагом, он обогнул дом и перешел с травы газона на гравий двора. Ботинки его заскрипели в мирной тишине. И вдруг перед ним метнулось что-то белое, взывая при этом:
— Джонни!
Он застыл на месте, словно его чем-то стукнули. Голос был подобен лунному свету, если бы тот зачем-то превратился в звук.
— Это ты? — продолжала Пэт.
Джон ринулся вперед. Сердце у него прыгало, тихая радость взметнулась бушующим пламенем. Значит, предчувствие не обмануло, хотя он и думать не посмел бы, что чудо так прекрасно.
Ночь была звездная, но под деревьями царила тьма, и Пэт едва-едва мерцала. Джон молча смотрел на нее. Что-то подобное он чувствовал один раз в жизни, серым ноябрьским днем, когда раздался свисток рефери, и он, весь избитый, в грязи, узнал, что их команда победила. Кроме этих двух случаев, он не испытывал странного, почти страшного восторга.
Пэт, со своей стороны, казалась спокойной.
— Да уж, собачка у тебя! Сторожевой пес. Сколько я бросила в окно камешков, а ей — хоть бы что.
— Эмили куда-то ушла.
— Надеюсь, ее укусит кролик. Всё, мы с ней в ссоре. Она меня чуть не загрызла там, в деревне.
— Пэт! — вскричал Джон.
— Да-да. А сейчас, думаю, пойду-ка погляжу, как ты. Ночь такая… ну, такая, никак не уснуть. Зачем ты тут рыщешь?
Джон внезапно вспомнил, что ушел с поста, но не устыдился. Если бы тысячи взломщиков проникли в дом, он бы им не мешал. Их дело.
— Так, гуляю.
— Ты удивился, что я здесь?
— Да.
— Мы мало видимся.
— Я не думал, что ты… хочешь меня видеть.
— Господи! Почему?
— Не знаю.
Они замолчали. Джон терзался тем, что недостоин дара небес. Бормочет какие-то глупости… На мгновение он увидел себя ее глазами. Где она только ни бывала, кого ни видела! Ловкие, любезные, галантные… А манеры, a savoir faire![93]Сноровка (франц.). Мучительное смирение сковало его.
Ну, хорошо, а все-таки она пришла с ним повидаться. Обретя немного уверенности, он стал лихорадочно искать слов, которые выразили бы, как он ценит благоволение небес, но тут она сказала:
— Джонни, пойдем к этому рву.
Сердце его запело, как утренняя звезда.[94] Сердце его запело как утренняя звезда — перифраза стиха из книги Иова (38:7). Ему бы это в голову не пришло, но теперь он увидел, как прекрасен такой замысел. Он попытался выразить свою мысль, и опять не нашел слов.
— Что-то ты не рад, — сказала она. — Наверное, думаешь, мне пора спать.
— Нет.
— Или сам хочешь спать.
— Нет.
— Тогда пойдем.
И они молча пошли ко рву по тисовой аллее. Тихая прелесть ночи окутала их, как мантия. В аллее было так темно, что даже Пэт не мерцала.
— Джонни!
— Да?
Что-то мягкое и благоуханное ткнулось в него, и он обнаружил, что держит ее в объятиях. Конечно, он тут же ее отпустил, а она нервно засмеялась.
— Прости, — сказала Пэт. — Споткнулась обо что-то. Джон не ответил, да и не мог бы. Во внезапном озарении он понял, почему так неловок. Дело в том, что ему очень хочется обнять и поцеловать ее. Он резко остановился.
— Что случилось?
— Ничего, — отвечал Джон.
Мирская мудрость, бледная дева с поджатыми губами и кротким угрожающим взором, зашептала ему на ухо: «А стоит ли?» Пещерный человек, проснувшийся в нем, нырнул обратно, в темную древность. «Конечно, не стоит», — подумал современный Джон. В конце концов, тогда в Лондоне, она ему ясно показала, что может предложить только дружбу. Так что же, разбивать это хрупкое сокровище ради прихотей какого-то предка, которому бы не грех и устыдиться? Слава Богу, пронесло.
Ведь читал же он, как девушки восклицают: «Ах, ты все испортил!» Нет, портить нельзя. Дойдя решительным шагом до воротец, за которыми была лесенка, он браво их распахнул и предупредил:
— Осторожно!
— А что? — суховато спросила Пэт.
— Да вот, ступеньки.
— О? — откликнулась Пэт.
Он следовал за ней, думая о том, что лучшая в жизни ночь пошла как-то не так. Девушки — странные созданья, тонкие, что ли. То одно настроение, то другое. Пэт молчала, когда он выволакивал лодку; молчала и позже, когда та заскользила по воде, унося их в звездный прохладный мир, где царит тишина и темные деревья четко очерчены на фоне неба, словно вырезанные из картона.
— Тебе удобно? — наконец осведомился Джон.
— Спасибо, вполне.
Тут настроение снова сменилось, голос ее стал мягче.
— Как хорошо! — сказала Пэт, устраиваясь на подушках. — Помнишь, когда-то у вас была только плоскодонка?
— Хорошее было время! — вздохнул Джон.
— Да, — согласилась Пэт.
Очарование летней ночи снова оборвало беседу. Стояла тишина, если не считать шелеста крохотных волн и плеска весел. Вдруг над лодкой пронеслась летучая мышь, а у островка, пристанища птиц, что-то шумно подпрыгнуло.
— Щука? — предположила Пэт.
— Очень может быть.
Пэт выпрямилась, а там — наклонилась вперед.
— Отец был бы рад, — сказала она. — Он спит и видит, как бы половить тут щук. Джонни, хоть бы кто прикончил эту дурацкую ссору! Отец упираться не будет, если твой дядя что-нибудь сделает. В конце концов, он очень плохо поступил. Мог бы попросить прощения.
Джон ответил не сразу, думая о том, что каяться дядя не любит. Упрям — это еще мягко сказано. Свиньи склонялись перед ним, а мулы с большой пользой могли бы у него поучиться.
— Понимаешь, — выговорил Джон, — он такой человек…
— Тебя-то он выслушает!
— Как знать…
— Ты попробуй. Пойди и скажи, что отец ждет первого шага. Господи, это же истинный пустяк! Он его чуть не убил.
— Попробую…
— Джонни, я тебя прошу! Мне очень трудно. Отец увидел, что я стою с Хьюго, и страшно разорался. Знал бы он, что я тут с тобой! Он запретил мне разговаривать со всеми вами, даже с Эмили, хотя с ней я и сама бы… В общем, ни с ослом, ни с волом.[95] …ни с ослом, ни с волом — перифраза десятой заповеди Десятисловия (см. Исх. 20:17, Втор 5:21). Проклял всех до единого, даже мышей на кухне. Я всегда была здесь как дома, а уж ты мне…
Джон застыл, держа весло над водой.
— … просто как брат.
Весло шумно опустилось, куда следует.
— Наверное, — продолжала Пэт, — нынешнее девушки чихали бы на отцов, а я — не могу. Дело не в том, что он рассердится. Ему будет больно. Вот я и пришла тайком, хотя очень не люблю врать. Поговори ты со старым боровом! Нежно так, по-матерински.
— Пэт, — сказал Джон, — я не знаю, как это сделать, но непременно сделаю.
— Молодец! Смешной ты, честное слово. Вроде — размазня размазней, а вдруг…
— Размазня? — переспросил Джон — Это в каком смысле?
— А ты сам не знаешь?
— Размазня!
— Ну, такая каша.
Звезды бодро сверкали, и все же было темно, лица ее он не видел; однако предполагал, что на нем, то есть на лице, играет насмешливая улыбка. Обычно это сражало его, но сейчас ввергло в неописуемую ярость. Лодка угрожающе накренилась.
— Какой ты прыткий! — сказала Пэт.
— Да? Я же — каша. Пэт хихикнула.
— Ты обиделся, Джонни? Прости, пожалуйста. Ты не каша. Ты просто… ну, благоразумный. Или мудрый, что ли…
Опять эта мудрость! Проплыла ондатра, оставив на воде подобный вееру след. Звезды мерцали и подмигивали. На островке вспорхнула птица. Мудрость! Может быть, Пэт имеет в виду… или намекает…
Нет, конечно! С чего он взял? Там, в аллее, он действовал точно так, как надо. Послушайся он брутального предка в какой-нибудь медвежьей шкуре, ему бы не было прощения. Да-да, «как ты все испортил!», именно так. Быть может, в свое время предок вполне преуспевал, но не в наши же дни!
Думая все это, Джон рьяно работал веслом и вызвал еще один упрек.
— Куда ты несешься? Хочешь поскорей от меня избавиться?
— Нет, — ответил он.
— А вообще-то пора спать. Знаешь что, высади меня у моста. Я не слишком много прошу? Ты ведь утомился…
Джон проехал в тот день двести миль, но совсем не устал. Плыть он мог сколько угодно.
— Хорошо, — отвечал он.
— Спасибо, — сказала она. — Только помедленней, если можно. Все-таки, на воде так приятно… Далеко еще до Уголка Призраков?
— Вон он.
— Ну, не пугайся.
Ров, окружавший усадьбу, прорыл первый Кармоди в ту пору, когда домовладельцы создавали препятствия для посетителей. С умягчением нравов цель его была забыта, и позднейшие хозяева расширяли ров, украшали, уснащали островками, по возможности приближая к живописному озеру. Для вящего сходства посадили несколько мрачных тиссов, между которыми, однако, протекал узкий поток воды. Тот, кто не пугался зловещей кущи, вскоре выходил на простор и, миновав мост, оказывался у реки.
— Сколько тебе было, Джонни, — спросила Пэт, — когда ты решился проплыть тут ночью?
— Шестнадцать.
— Ну, больше!
— Нет. Ровно шестнадцать. Я проплыл там в день рождения.
Пэт протянула руку, и ветки коснулись ее пальцев.
— Я бы и сейчас одна не смогла. Меня бы схватила рука скелета, поросшая черной шерстью. Видишь, вот она. А почему ты так расхрабрился?
— Потому что ты сказала, что я там не проплыву.
— Правда?
— Еще бы! Дразнила, не знаю как.
— А ты и купился? Да, ты многим мне обязан. Нет, ты подумай, мы тут бывали совсем детьми, а теперь — усталые, старые, совсем другие…
— Я не другой.
— Это в чем же?
— Ах, не знаю!
Джон опустил весло. Он хотел во всем разобраться.
— Почему ты думаешь, что я другой?
— Эти белые пятна, наверное, гуси. Джон гусями не интересовался.
— Я… — начал он, — я… — он хотел сказать, что любит ее, но вовремя опомнился и завершил фразу, — совсем такой же.
— Тогда почему ты со мной не общаешься? — упорствовала Пэт. — Бог знает, когда ты приехал, а я только сейчас тебя вижу. И то пришлось швырять камешки в окно. Как по-твоему, приятно бродить в одиночестве?
Джон удивился. Получалось, что он не деликатен, а равнодушен. Казалось бы, если ты объяснился и узнал, что тебя не любят, уйди с дороги, пока не сотрется память о твоей наглости. Да половина несчастных случаев на охоте, в Африке, обязана этой статье кодекса!
— Я не знал…
— Чего?
— Что ты хочешь меня видеть.
— Конечно, хочу. Вот что, Джонни. Ты завтра свободен?
— Да.
— Тогда сбеги из узилища, заезжай за мной и мы устроим пикник, как в старое время. Отец уйдет в гости. Приезжай к часу. Ну, как?
Джон опять ответил не сразу. Чувства его были слишком сильны для слов. Тем временем река приняла лодку с той неспешной, важной, сонной любезностью, благодаря которой разумные люди считают ее лучшей из рек.
— Согласен? — осведомилась Пэт.
— Еще бы!
— Вот и хорошо. Даже прекрасно. Значит, в час.
Река журчала, мягко посмеиваясь. Она была доброй и мудрой, а потому — посмеивалась, как старый джентльмен, которому приятно, когда молодые люди счастливы.
— Мы часто устраивали пикники, — припомнила Пэт.
— Да, — согласился Джон.
— Просто не пойму, зачем тебе общаться с ехидной, капризной, сварливой девицей!
— Что ты такое говоришь!
Показался старый мост, едва заметный во тьме. Джон подвел лодку к берегу, она зашуршала в камышах, словно феи заиграли на дудочках. Пэт вышла и повернулась к Джону.
— Теперь я не очень плохая, — тихо сказала она, — Если потерпишь, ты это увидишь. Спокойной ночи, Джонни. Значит, к часу, мой дорогой.
Она исчезла в темноте, а Джон рванулся вперед, словно его ударили током. Он дрожал. Конечно, ему померещилось, но на одну долю секунды он ощутил что-то вроде поцелуя.
— Пэт! — крикнул он, едва дыша.
Никто не ответил. Река спешила к Северну рассказать новости.
— Пэт!
Джон ударил веслом по воде. Река возмущенно заворчала. Лодка ткнулась носом в берег, лодочник выскочил на землю. Он прислушался. Звуков не было. Мир затих и опустел.
Наконец раздался хоть какой-то звук. Река опять засмеялась.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления