Еще до окончания срока перемирия, утром двадцать третьего апреля, князь Гинтулт в сопровождении Рафала спускался с Динасовских холмов, чтобы переправиться на другой берег Вислы.
Улицы, по которым они шли, были пусты, ставни закрыты. Понтонный мост напротив Беднарской улицы уже сняли, и самые понтоны со всеми военными материалами спустили вниз по реке. Пришлось переправляться на лодке. Гинтулт остановился у подножия холма и окинул взглядом свой дворец, переполненный ранеными офицерами и солдатами, который он оставил на милость чужого правительства и нескольких старых лакеев. Для него там не осталось места, так как раненых набралось уже до трехсот человек.
– Кажется, – тихо сказал он Рафалу, – я не увижу больше этого дома. Договор не распространяется на Прагу. Легко предугадать, что Варшава будет бомбардировать Прагу, а Прага – Варшаву. Я родился под этим кровом, там моя библиотека, коллекции, памятки… Прощай, старый дом…
Рафал пытался сказать князю что-нибудь в утешение, но тот махнул рукой. Они спустились к реке и направились вдоль берега, по пустынной Доброй улице, к углу Беднарской. После снятия понтонов странно было смотреть на выложенный камнем канал, тянувшийся от Вислы в глубь Доброй улицы. На канале теснились лодки перевозчиков, крикливо приглашавших пассажиров переправиться через реку. Князь и Рафал сели в одну из лодок и вскоре высадились на другом берегу. В укреплениях было полно солдат. У тех, кто прибывал из-за Вислы, проверяли документы, водили их на Ольшовую улицу к каким-то властям, которые сами не знали, что делать и как быть.
Покончив с формальностями, князь и Рафал вышли из душных клетушек в деревянных бараках, где люди задыхались, ожидая очереди, и стали искать выхода из района укреплений. Они пошли по Брукованой улице, расположенной перпендикулярно к Висле, но оттуда им пришлось вернуться, так как они забрели в третий люнет. Часовой показал им дорогу, которая вела между двумя флигелями военных казарм к горже другого люнета, оттуда поворачивала направо и выходила к ратуше и Брудзенской заставе. Выбравшись из района предмостного укрепления, Гинтулт остановился на перекрестке и стал смотреть на укрепление. На лице его, сонном и угрюмом, застыло выражение скуки и уныния. Но вдруг взгляд его оживился.
– А знаешь, – сказал князь вполголоса, точно боясь, что их могут подслушать, – ведь неплохой окопчик! Право… Видишь ли ты, вон там, этот средний окоп, обращенный острым углом к Зомбковской заставе? Это крепкая штука. Или вон тот люнет, обращенный к Голендзиновской заставе и дороге в Новый Двор. Собственно, это он один, сиротка, и обращен к Варшаве. Кто бы мог подумать, что тебе, бедняге, выпадет такая участь – выпустить когти против родной матери – Варшавы…
Князь повернул налево и пошел к третьему редуту, замыкавшему доступ со стороны Спшечной улицы и Гроховской заставы. Оживившись, он широким шагом торопливо направился к Саксонскому острову и стал осматривать шанец у дороги, на берегу рукава Вислы, окоп на самом Саксонском острове, за паромом рукава, на берегу самой Вислы и у дороги к водяной мельнице. Сейчас он внимательно и детально осматривал эскарпы валов, идущих вдоль Вислы от предмостного укрепления до излучины рукава. Затем князь вернулся на дорогу и в задумчивости направился к монастырю бернардинцев. После долгого молчания он спросил у Рафала:
– Не знаешь ли ты случайно, какие у нас шанцы за Гроховской заставой?
– Не знаю.
– Помню, раньше… Там шел вал от Камионок, он пересекал Окуневскую дорогу и неподалеку от Радзиминского тракта кончался крепким люнетом.
– Я ничего не знаю.
– Жаль, что мы не можем посмотреть, есть ли там какие-нибудь укрепления напротив Тарговка. Уже нет времени. Надо торопиться!
Крупными шагами они миновали бернардинский монастырь и вышли на Широкую улицу. Там теснилось множество подвод и карет, проходили пехотинцы-разведчики. Князь, не спрашивая о цене, нанял крестьянскую подводу. Усевшись с Рафалом на подводу, они через Голендзиновскую заставу выехали к шанцу, сооруженному перед заставой. Дорога огибала его полукругом с правой стороны, и князь мог хорошо осмотреть валы и глубокий, наполненный водою ров, тянувшийся от шанца к Висле.
– Крепкая у князя застава, – бормотал он больше про себя. – Ничего… Не думал я, что тут столько сделано… Эй, хлопец! – закричал он на возницу. – Поезжай-ка поживее, поторапливайся!
Повозка покатилась по тракту к Новому Двору. Направо, за Зомбковской заставой, виднелись в поле еще два обособленных шанца напротив еврейского кладбища. Туман стлался еще над низинами, над рукавами, поднимался над разлившейся Вислой и широко раскинувшимися ее протоками. Повозка быстро ехала вслед за армией, авангардом которой командовал Сокольницкий. Путники догнали армию в каких-нибудь двух милях от Праги, на полдороге между Варшавой и Модлином. Обоз шел впереди под прикрытием в триста человек. У пехоты было припасов на четыре дня, по шестьдесят пуль на человека и по два кремня. Солдаты ушли из пражских окопов темной ночью. Сейчас, направляясь к треугольнику между Вислой, Бугом и устьем Нарева, они не знали, куда и зачем идут, и роптали чуть ли не вслух.
Бригада Сокольницкого состояла из трех полков: двенадцатого, восьмого и шестого. Генерал Каменецкий,[561] Каменецкий Людвик (род. 1758 г.) – польский генерал. Участник войны 1792 г. и восстания 1794 г. В войне 1809 г. – командир бригады I дивизии. в распоряжении которого были первый, второй и третий полки, находился в арьергарде. Артиллерия, приданная батальонам, двигалась в боевом порядке, каждое орудие со своим батальоном. Авангард и арьергард шли всего лишь в пятистах шагах от колонны. Через каждые четверть часа войскам давался короткий отдых, после которого они форсированным маршем уходили все дальше и дальше. Обозы получили приказ не заходить в укрепления Модлина, а выйти за линию его со стороны Плоцка и там развернуться и задержаться. Повозка, в которой ехал князь Гинтулт, попала к маркитантам, из которых каждый имел номер, дававший ему право на две подводы. Вскоре пешие и ехавшие на подводах маркитанты и маркитантки стали выражать недовольство и жаловаться дивизионному начальнику обоза, требуя, чтобы он удалил из колонны новую подводу. Однако, когда Рафал и князь назвались, им удалось остаться в колонне и завязать разговор с офицерами. Никто из офицеров не знал цели этого похода. Они только предполагали, что придется запереться в крепости. Все были недовольны. После полудня голова колонны подошла уже к Модлину, но повозке князя еще долго пришлось стоять на месте.
Бригадный генерал Беганский выводил из своей колонны один батальон для охраны моста из варшавских понтонов, который как раз укрепляли на якорях и застилали помостом. Рафал узнал, что генерал Сокольницкий размещает бригады лагерем, так как вся пехота получила приказ расположиться лагерем с соблюдением всех предосторожностей, связанных с военным временем. После долгого перерыва дорога, наконец, открылась, и князь Гинтулт узнал, где находится штаб. Туда он и велел ехать.
Подъезжая по тракту к Старому Модлину, путники встретили генерала Немоевского, который ехал в сопровождении нескольких офицеров разного ранга. Старый легионер всмотрелся в лицо князя и спросил его с коня:
– Как вы к нам попали, князь?
– Да ведь вы тут стали стеной! До самого Модлина?
– Да! Приходится вам из ваших Галиции ходить к нам, в Великую Польшу, на передышку. К кому это вы, князь?
– Мне нужно к кому-нибудь из начальства.
– Может, к самому главнокомандующему?
– Да, вероятно, и до него придется добраться.
– Не знаю, удастся ли это вам, потому что я еду как раз на военный совет.
– Ах, так мне, значит, нечего торопиться…
– Особенно, если дело частного характера.
– Частного не частного, но во всяком случае личного. Я хочу дать все, что имею при себе, на военные госпитали, которые были бы лучше устроены, чем те, которые я видел в Варшаве после рашинского дела. Кроме того…
– Если я смогу помочь вам…
Генерал подъехал поближе к бричке. Рафал сошел с нее и зашагал по тропинке вдоль рва. Князь с генералом вели разговор вполголоса.
– У меня здесь, за Свидером, в Галиции, – говорил князь, – две-три деревушки. Там легко было бы сформировать батальон, а, пожалуй, и неплохой полк, если бы только какой-нибудь отряд пробрался через границу и кликнул клич среди молодежи. Я вот и хотел посоветоваться…
– Браво, князь! Хо-хо… Пойдемте с этим к главнокомандующему. Так нам и заявите, галичанин!
– Хорошо вам шутить над нашей галицийской бедой, когда у вас дом и деревня под боком…
Проехав по узкой деревенской улице, они вскоре остановились перед каменной корчмой. Не успел Немоевский отворить дверь, как в соседней комнате послышались оживленные голоса. Князь хотел остаться в первой комнате, но Немоевский потащил его с собой и представил собравшимся. Мало кто обратил на Гинтулта внимание. Сразу было видно, что на этом совете должно было быть принято особо важное решение. Лица у всех были неспокойные, сосредоточенные, напряженные, почти тревожные. Князь Понятовский, сидя на маленьком диванчике за круглым столом, крутил в руках лист бумаги. У кровати с пышной постелью стоял Зайончек, с преувеличенной, нарочито подчеркнутой субординацией не занимая места, не осмеливаясь сесть. В углу комнаты расхаживал великан Домбровский.
Его крупное лицо, длинный, мясистый, прямой нос, бритые толстые губы, каждый мускул дрожали и дергались от волнения. Большой рукой он нетерпеливо ерошил и без того растрепанные волосы. Он отдувался, останавливался, окидывал взглядом присутствующих и снова начинал ходить в своем углу. У стены, скрестив на груди руки, стоял Сокольницкий, рядом с ним – Беганский, затем Каминский, Каменецкий, Фишер, Пиотровский, Хебдовский, Грабовский, Войчинский, Изидор Красинский, Рожнецкий, Гауке.
Когда Немоевский с князем вошел в комнату, Домбровский посмотрел на Гинтулта и сказал вполголоса:
– Где я его видел?…
Князь поклонился ему издали. Старый генерал кивнул головой, продолжая бормотать про себя:
– Ах да, вспомнил… Постарели мы с тобой, уважаемый, с той поры как ты в Вероне хотел судить меня за коней Александра Македонского…
Генералы обратили на вошедших глаза, но видно было, что думают все они о чем-то ином.
– Ваша светлость, – обратился Немоевский к главнокомандующему, – по дороге сюда я встретил князя Гинтулта. Он хочет сформировать целиком на свой счет полк кавалерии. Я полагал, что вы, ваша светлость, согласитесь принять князя…
– Я очень рад вашему гражданскому великодушию и щедрости. Но время неподходящее…
Через минуту, как бы. для того, чтобы смягчить некоторую резкость своих слов, главнокомандующий прибавил:
– Мы, кажется, служили с вами под старыми знаменами? Я помню…
Гинтулт издали поклонился.
– Садитесь, пожалуйста, князь. Мы будем обсуждать здесь наши дальнейшие действия. Быть может, вы подадите нам какую-нибудь счастливую мысль…
Гинтулт остановился у дверей и глубоким, полным любви и сострадания взглядом окинул присутствующих.
– Итак, господа, – сказал главнокомандующий, – прошу подать совет, как нам быть дальше.
При этих словах он поднял беспокойные глаза прежде всего на Зайончека. Крайняя антипатия сквозила в его взгляде. Надменностью и презрением было проникнуто каждое слово:
– Прежде всего прошу высказаться господ дивизионных генералов.
Воцарилось молчание.
– Представленные вам соображения не являются моим личным мнением, – продолжал князь Юзеф. – Сам я готов на все. Если дело дойдет до бомбардировки Варшавы, я приказал Горновскому палить прежде всего в мой дом «Под бляхой».
Язвительная улыбка скользнула по тонким губам Зайончека.
– Я полагаю, – проговорил дивизионный генерал, – дело не дойдет до такого ужасного несчастья…
– Как бомбардировка Варшавы, – вставил Фишер, желая, видимо, смягчить слова старого завистника.
– Как разрушение дворца «Под бляхой», – отрубил Зайончек, обращаясь к Фишеру с той же ядовитой и злобной улыбкой.
Главнокомандующий стерпел это оскорбление. Бледный от ранений Фишер продолжал:
– Почему вы полагаете, генерал, что дело не дойдет до этого?
– Я так полагаю. Обстрел Варшавы и Праги причинил бы сейчас австрийцам не меньше бед, чем пятнадцать лет назад. Поэтому они не начнут обстреливать Прагу. Но что из того, что мы сохраним за собой эту крепость и клочок земли? Где тут развернуться? Чем прокормить солдат? Нам грозят пруссаки, тридцать с лишним тысяч, город занят, паника, а император за сотни миль. Мы как рукав реки перед приливом.
– Это мы знаем, но что же вы предлагаете? – сухо спросил князь Понятовский.
– Я думаю, что надо собрать решительно все наличные силы, перейти Вислу и через Тешинскую Силезию форсированным маршем направиться в Саксонию. Выйти на соединение с императором и делать, что он прикажет. Вот и все…
– Мы не имеем права оставить так Княжество! – порывисто вмешался Фишер. – Что подумает народ? После одного сражения и сдачи Варшавы мы покидаем родину!..
– Прежде всего меня совершенно не интересует мнение народа, – возразил Зайончек, – для меня важно мое собственное мнение, то есть военные соображения. Я генерал императора и не имею права губить армию, которую он мне доверил, а здесь я могу ее только погубить.
По толпе генералов пробежал ропот.
– Да, да, да! Еще раз повторяю: я генерал императора, только императора…
– А как вы посоветуете поступить? – обратился князь Юзеф к Фишеру, явно желая прервать поток красноречия Зайончека.
– Я бы скорее предпочел запереться в крепостях и ждать. У нас есть Модлин, Глогово, Гданьск, Кистшинь. В каждой из этих крепостей есть горсточка наших солдат. Мы можем защищаться месяцами.
– И голодать, – вставил Зайончек, отмечая что-то у себя в записной книжке.
– Я предпочел бы защищаться и голодать, чем оставить родину! Я знаю, что такое голод, значит знаю, что говорю!
– Вы можете голодать, сколько вам угодно, но не имеете права заставлять голодать солдат. Говоря об уходе, я питаю надежду вернуться назад с императором во главе армии. Я рекомендую не бегство, а выход из западни, военный маневр. Сами мы тут ничего не сделаем. Потеряем только горсточку наших рекрутов да пушчонки и на этом позорно кончим свое существование.
– Мы все видели этих рекрутов в бою, – заговорил князь Юзеф.
– Все, что вашей светлости будет угодно сказать в похвалу этим, повторяю, новобранцам, говорит только в пользу моего плана. Мы опять усеем трупами какой-нибудь Рашин и, заключив почетный договор, сложим прусские карабины. Я повторяю: это не наши солдаты, а только резерв императора.
Князь Понятовский был бледен как бумага, которую он держал в руке. Генералы молчали, но видно было, что большинство из них разделяет мнение Зайончека или совсем не имеет никакого мнения. После долгого и тягостного молчания Зайончек сказал мягче:
– Впрочем, кроме моей точки зрения, я слышал тут только мнение Фишера. Любопытно было бы послушать и других.
– Мне кажется, – заговорил генерал Каменецкий, – мы могли бы продвинуться к литовской границе и ждать там союзника.
– Мы слышали, что находятся галицийские граждане, которые готовы сформировать новые полки, – заметил Сокольницкий.
– Это особенно утешительная новость. Неприятель засел в нашей столице, а мы вербуем полки в его государстве, в его стране, под самым его носом. Вот это по-польски! – издевался Зайончек.
– Конечно, по-польски! – раздался из угла грубый, хриплый голос Домбровского. – Так поступал старик Чарнецкий: коли ты, Ракоченок, ко мне, на мое пепелище, так я, Ракоченок, к тебе! А тут, сударь, вдобавок не на чужое пепелище, а на свое собственное.
Все повернулись к старику и впились в него глазами.
– «Я» – это значит полк, не сформированный еще в чужой стране… Чарнецкий!.. – проворчал Зайончек. стоя боком к своему противнику не глядя на него.
– «Я» – это значит мы все, солдаты, присутствующие здесь!
– Для меня это слишком туманно.
– Это ясно, как день. Вы этот план видите уже четыре дня, потому что слепой только его не увидел бы, но, по своему обычаю, смущаете из гордости людей и усыпляете их совесть…
– Пан генерал! – вскипел Зайончек, хватаясь за шпагу.
– Это чтобы мы не забыли, что вы чином старше всех нас? – продолжал Домбровский. – Мы это помним.
– Чином я старше всех вас – это не подлежит сомнению. Но я не поэтому подал здоровый и единственно возможный совет, я сделал это лишь ради общего блага. А что, если герцог Фердинанд пойдет в прусские земли и поднимет всех немцев, что тогда? Кто будет защищать народ, с мнением которого вы здесь так считаетесь? Он будет растоптан тогда и станет чужим нам народом.
– То же самое можно сделать, не заходя к немцам, если, вняв вашему совету, мы отправимся в поход… по стопам Дигеррна.
– Я сказал все. Теперь я повинуюсь приказам.
Домбровский помолчал с минуту времени, затем тяжелым шагом вышел на середину комнаты. Его грузное тело едва умещалось в тесном военном мундире. Он тяжело вздохнул Огненными глазами окинул генералов.
– Мой совет, – сказал он, – не уступать! Ни пяди. Напротив, напасть!
– Хорош совет! – язвительно заметил Зайончек.
– Напасть немедленно, прежде чем австрийцы перейдут Вислу. Они еще нигде ее не перешли. Моста У них нет. Если они и перейдут Вислу, то только вброд или на баркасах, значит, их будет горсточка. Напасть на нее и раздавить. Прежде чем они построят мост, перейти Свидер, бросить все силы на захват Галиции по правую сторону Вислы, до самых ее истоков. По дороге мы можем встретиться с императором и взять герцога Фердинанда в клещи. Кликнуть клич на всю Галицию и поднять весь народ. Это наша родная земля. Испокон веков… Заслышав вашу поступь, князь, она встанет вся, до карпатских вершин. С теми солдатами, которые стояли на Рашинском болоте… Боже ты мой! Да я ведь собственными старыми глазами все это видел, а уж я-то всего насмотрелся… Идите туда не как офицер, а как вестник!
– Генерал говорит правду! – воскликнули все в один голос.
Понятовский при этих словах встал, и на глазах у него блеснули слезы воодушевления. Все генералы подошли к Домбровскому. Лица у них пылали.
– Такое слово стоит выигранного сражения! – твердо сказал Сокольницкий.
– Вы пойдете с нами, генерал! – протягивая руку Домбровскому, проговорил главнокомандующий.
– Нет, – ответил создатель легионов. – Я скажу вам всю правду: стар я стал и трудно мне повиноваться приказам. Строптив – ничего не поделаешь. Если что делаю, то делаю один, по своему разумению, и уж тогда рублю с плеча… Такой уж я бунтарь. Так всю жизнь прожил. Вот, князь, прикажите – послушаюсь. Велите мне сесть в бричку и ехать в Познань. Там мои родные места. Не успеете дойти до Кракова, как я вам с Гопла толпу мазур приведу…
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления