Онлайн чтение книги Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ. ЮЙСЯО НА КОЛЕНЯХ ВЫМАЛИВАЕТ ПРОЩЕНИЕ У ПАНЬ ЦЗИНЬЛЯНЬ. ЧИНЫ УГОЛОВНОЙ УПРАВЫ ПРИНОСЯТ ЖЕРТВЫ ПЕРЕД ГРОБОМ НАЛОЖНИЦЫ БОГАЧА

Итак, когда гости разошлись, запели петухи. Симэнь удалился на покой, а Дайань, прихватив кувшин вина и закусок, направился в лавку, где собирался трапезничать с приказчиком Фу и Чэнь Цзинцзи. Но у старого Фу не было желания пить в такой поздний час. Он стал разбирать постель и вскоре лег на кане.

– Вы уж с Пинъанем выпейте, – говорил он. – А зятя Чэня не стоит ждать. Не придет он, наверно.

Дайань зажег на прилавке свечу и кликнул Пинъаня. Они пили чарку за чаркой, и немного погодя закусок как и не бывало. Когда посуду убрали, Пинъань ушел обратно в приворотную сторожку. Дайань запер двери и лег на кан рядом с приказчиком Фу.

Старику не спалось, и он заговорил.

– Гляди, матушку Шестую в какой гроб положили! Панихиды служат, богатые похороны готовят. Какие почести, а!

– Богатая она, вот и почести, – отвечал Дайань. – Только пожить не пришлось. А то, что батюшка тратится, так это он не своими же деньгами сорит. Матушка Шестая, по правде тебе сказать, такое богатство в дом принесла! Я-то уж знаю. Про серебро и говорить не приходится. Сколько у нее одного только золота да жемчуга! А дорогие безделки, нефритовые пояса, запястья да головные украшения! А драгоценные камни! Всего не перечесть. А почему, думаешь, хозяин так убивается? Он ведь не ее жалеет. Ее деньги ему покою не дают. По характеру я покойную матушку ни с кем в доме не сравняю. И уступчивая, и добрая. Без улыбки не поглядит. Даже нашего брата, слугу, не обидит. Не было у нее привычки за каждое слово «рабским отродьем» обзывать или там заставлять клясться в верности ни за что, ни про что. А как она, бывало, за покупками посылала! Серебра, значит, даст. «Свешали бы, матушка, – скажешь, – чтобы потом недоразумений каких не вышло». А она улыбнется. «Чего тут вешать? – ответит. – Бери уж. Тебе ж ведь тоже заработать хочется. Только мне принеси, что прошу, ладно?» И кто только у матушки денег взаймы не брал! А многие ли долги возвращали? Но она ничего! Не отдаете, мол, и не надо. Матушка Старшая и матушка Третья над деньгами тоже не трясутся. Зато матушки Пятая и Вторая – вот уж скупые-то. Погибель к нам придет, замотают, если хозяйство в свои руки возьмут. За чем бы ни послали, все норовят недодать. Стоит, скажем, цянь серебра, так дадут девять с половиной, а то и девять фэней. Выходит, мы из своего кармана что ли за них доплачивать обязаны?

– Но матушка Старшая не из таких! – заметил приказчик Фу.

– Конечно, не из таких! – продолжал Дайань. – Только уж больно вспыльчива. Войдешь – все по-хорошему. И хозяйки мирно беседуют. Но стоит тебе прервать разговор, она тебя при всех отчитает. Матушка Шестая такого себе никогда не позволяла. Она, покойница, никого не обижала. Наоборот, за нас старалась замолвить словечко. Ведь кто молится, от того Небо иной раз и роковую напасть отвращает. А мы, бывало, покойную матушку упросим с батюшкой поговорить, он ее во всем слушался. Только матушка Пятая на язык остра. Знай, грозит: «Вот батюшке скажу, тогда узнаешь», или «Отведаешь у меня палок!» А теперь и Чуньмэй, горничная ее, тоже злюкой стала.

– Матушка Пятая ведь тоже давно в дом вошла, – заметил приказчик Фу.

– Сам, старина, небось, помнишь, какой она тогда была, – говорил Дайань. – Как пришла, мать родную признавать не хочет. Как ни придет к дочери, так со слезами уходит. А как матушка Шестая умерла, так она в передних покоях полновластной хозяйкой себя считает. На садовников кричит: плохо, мол, подметают. С утра с бранью на них обрушивается.

Старик Фу клевал носом и вскоре заснул. Подвыпивший Дайань тоже закрыл глаза. Высоко на небе солнце сияло, а они все еще спали как убитые.

Симэнь Цин, надобно сказать, частенько спал в передних покоях у гроба Пинъэр. Тогда постель утром убирала Юйсяо, а хозяин шел в дальние покои умываться и причесываться. Этим моментом и пользовался Шутун, чтобы пошутить и позубоскалить с горничной. А в тот день Симэнь ушел ночевать в дальние покои. Юйсяо встала раньше других и потихоньку вышла. Она подмигнула Шутуну, и они пробрались через сад в кабинет.

Цзиньлянь не спалось. Она прошла к зале, где лежала покойница, но там было тихо и темно. В крытой галерее в беспорядке стояли столы и стулья. Кругом не было видно ни души. Тут она заметила Хуатуна. Он мел пол.

– А, это ты, рабское твое отродье? – говорила Цзиньлянь. – Что ты тут делаешь? А остальные где?

– Все спят, матушка, – отвечал слуга.

– Брось веник! – приказала Цзиньлянь. – Ступай спроси у зятюшки кусок белого шелка. Старой матушке Пань, скажи, траурную юбку надо сшить. Да пусть выдаст трауру на пояс и в прическу. Матушка моя нынче домой собирается.

– Зятюшка, наверно, почивают, – говорил Хуатун. – Обождите, я пойду узнаю.

Слуга удалился и долго не появлялся.

– Зятюшка сказали, что брат Шутун с Цуем трауром ведают. Вы, матушка, у брата Шутуна спросите.

– Где ж я его, негодника, разыскивать буду? – ворчала Цзиньлянь. – Сам пойди поищи.

Хуатун бросил взгляд на флигель.

– Он только что тут проходил, – говорил он. – Должно быть, в кабинете причесывается.

– Ладно, мети, я сама его спрошу, – сказала Цзиньлянь и, едва касаясь лотосовыми ножками земли, подобрав юбку, подкралась к кабинету.

Оттуда донесся смех. Цзиньлянь распахнула дверь. Шутун с Юйсяо лежали на кровати.

– Вот, рабские отродья, чем вы тут, оказывается, занимаетесь? – заругалась она.

Застигнутые врасплох любовники с перепугу встали перед Цзиньлянь на колени и начали умолять о прощении.

– Ты, рабское отродье, ступай и принеси кусок траурного шелка и полотна, – обратилась она к Шутуну. – Моя матушка домой собирается.

Шутун тотчас же принес все, что она просила.

Цзиньлянь направилась к себе, за ней проследовала Юйсяо.

– Умоляю вас, матушка! – встав на колени, просила Юйсяо. – Только батюшке не говорите.

– Сукина дочь! – ругалась Цзиньлянь. – Все выкладывай, арестантка проклятая! Давно с ним шьешься, а?

Юйсяо рассказала все о связи с Шутуном.

– Стало быть, прощения просишь? – спрашивала Цзиньлянь. – Тогда я тебе три условия поставлю.

– Все исполню, матушка, что ни прикажете, – заверила ее горничная Юйсяо. – Только простите.

– Во-первых, будешь мне докладывать обо всем, что бы ни делалось в покоях твоей матушки. А утаишь чего, пощады не проси. Во-вторых, что бы я ни попросила, ты должна будешь достать и потихоньку мне принести. И, в-третьих, у твоей матушки никогда не было детей. Скажи, почему она ребенка вдруг стала ждать, а?

– Не скрою, матушка, – говорила Юйсяо. – Хозяюшка моя приняла снадобье из детского места, вот и понесла. А снадобье это мать Сюэ готовила.

Цзиньлянь внимательно выслушала горничную. Симэню о случившемся она ничего не сказала.

А Шутун, напуганный хитрой усмешкой Цзиньлянь, с какой она на него поглядела, когда уводила Юйсяо, струсил не на шутку и направился прямо в кабинет. Там он навязал целый узел платков и повязок, прихватил зубочистки, заколки и шпильки, узелки с подношениями и больше десяти лянов серебра собственных накоплений и пошел в лавку, где выманил у приказчика Фу еще двадцать лянов якобы на закупку траурного шелка и, миновав городские ворота, нанял до пристани осла. Потом Шутун сел на судно и отбыл на родину в Сучжоу.

Да,

В тот день отбыли домой певицы Ли Гуйцзе, У Иньэр и Чжэн Айюэ.

С утра носильщики принесли от придворных смотрителей Лю и Сюэ трех жертвенных животных и жертвенные принадлежности. От каждого было передано также по ляну серебра на приглашение двух исполнителей даосских напевов.[1051]Даосские напевы (дао-цин) – музыкально-поэтическая форма, сложившаяся на основе даосских поучительных притч и повествований, бытовавших в виде песнопений. Исполняется в сопровождении бамбукового барабанчика. Их сиятельства намеревались провести с хозяином весь день и ночь. Симэнь решил послать им траурного шелка и послал за ключом к Шутуну, но его не нашли.

– Шутун взял у меня двадцать лянов серебра и ушел шелку купить, – объяснял приказчик Фу. – Батюшка, говорит, наказал шелку купить. Он, наверное, за городские ворота отправился.

Я ему ничего не наказывал, – говорил Симэнь. – Зачем он серебро спрашивал?

Хозяин распорядился поискать Шутуна, но в лавках за городской чертой его так и не отыскали.

– Не задумал ли он, рабское отродье, чего дурного? – говорила хозяину Юэнян. – Чует мое сердце. Подозрительный он был какой-то. Может, обокрал и скрылся? В кабинете посмотри как следует. Чего доброго, и вещи прихватил, негодяй.

Симэнь пошел в кабинет. Ключи от кладовой висели на стене. В сундуке не оказалось платков и повязок, исчезли узелки с подношениями, зубочистки, шпильки и заколки. Симэнь рассвирепел и вызвал околоточных.

– По всему городу ищите! – приказывал он. – Ко мне приведете.

Но напасть на след Шутуна так и не удалось.

Да,

После обеда в паланкине пожаловал смотритель Сюэ. По просьбе Симэня его проводили к гробу для воскурения благовоний шурин У Старший, Ин Боцзюэ и сюцай Вэнь.

– Сколь тяжкое горе вас постигло, сударь! – говорил Сюэ, увидевшись с хозяином. – Какой же недуг извел вашу супругу?

– Обильные кровотечения, – отвечал Симэнь. – Благодарю за сочувствие и прошу прощения, что побеспокоил вас, ваше сиятельство.

– Ну что вы! – заверил его Сюэ. – Это я должен перед вами извиниться, что выражаю соболезнования с пустыми руками. – Он посмотрел на портрет и продолжал: – Какая прелестная была у вас жена! И в самом расцвете молодости. Только бы наслаждаться жизнью. Да, рано ушла.

– Ваше сиятельство, «неравенство вещей есть их неотъемлемое свойство»,[1052]Цитата из конфуцианского канона IV в. до н. э. «Мэн-цзы» (гл.3А, разд.4). – вставил стоявший рядом сюцай Вэнь. – Каждому свое на роду написано. Кто бедствует, а кто блаженствует; кому долгоденствием наслаждаться, кого ранняя смерть подстерегает. И судьбу не обойти никому, даже и мудрецу.

– Где вы учились, почтеннейший сударь? – обернувшись в сторону облаченного в траур сюцая, спросил Сюэ.

– Ваш бесталанный ученик значится лишь в списках местного училища, – отвечал Вэнь, земно кланяясь.

– Разрешите взглянуть на гроб усопшей сударыни, – сказал Сюэ.

Симэнь велел слугам приоткрыть с обеих сторон покров. Сюэ приблизился к саркофагу.

– Великолепный саркофаг! Прекрасное дерево! – воскликнул он. – Дорого заплатили, позвольте узнать?

– Видите ли, это мне один мой родственник уступил, – сказал Симэнь.

– Ваше сиятельство, – вмешался Боцзюэ. – Редкий материал, а? Сколько, как вы думаете, стоит, а? Догадайтесь-ка, что за дерево и откуда?

Сюэ принялся внимательно разглядывать гроб.

– Если не из Цзяньчана, то, должно быть, из Чжэньюани,[1053]Цзяньчан – уезд в северо-восточной провинции Ляонин. Чжэньюань – местность в провинции Гуйчжоу возле реки Чжэньян. Оба места славились тем, что здесь росли деревья с очень прочной древесиной. Из нее делались доски для особо долговечных гробов. – заметил он наконец.

– Чжэньюаньским доскам далеко до этих, – перебил его Боцзюэ.

– Лучше, конечно, из янсюаньского вяза.[1054]Янсюаньский вяз – вид дерева, растущего в провинциях Аньхуэй и Шэньси.

– Тонки да коротки вязовые-то доски. Разве как эти? – продолжал Боцзюэ. – Нет, не вяз это, а дерево из пещеры Персиков, что в Улинской долине Хугуана.[1055]Хугуан – объединяющее название двух провинций центрального Китая – Хунань и Хубэй. Улин – утопический образ земли обетованной из рассказанной Тао Юаньмином (365–427 гг.) легенды о «Персиковом источнике». Дерево из этих мест – своеобразная метафора абсолютной долговечности, неподверженности тлену. Туда в старину, при Танах, рыбак заплыл и с циньскими девицами повстречался. От смуты они там скрывались.[1056]Ин Боцзюэ, желая прослыть начитанным, приводит утопию Тао Юаньмина «Персиковый источник», но путает ее с легендой о бессмертных девах, которых встретили Жуань Чжао и Лю Чэнь в горах Тяньтай (I–II вв.), и относит историю к эпохе Тан (618–907 гг.). Редко кто в пещеру попадает. Доски – что надо! Больше семи чи длиной, четыре цуня в толщину и два с половиной чи шириной. Спасибо, у своего человека достали, по-родственному, можно сказать, уступил за триста семьдесят лянов серебра. Вы, ваше сиятельство, должно быть, заметили, как аромат в нос ударил, когда покров приподымали. Расписан и снаружи и внутри.

– Да, – вздохнул смотритель Сюэ, – только такие счастливые, как сударыня, могут наслаждаться в таком гробу. Столь высокой чести не удостаивают даже нас, придворных.

– Вы слишком скромны, ваше сиятельство, – вступил в разговор шурин У Старший. – Можем ли мы, провинциальные чины, угнаться за вашим сиятельством, когда вы удостоены высочайших почестей придворного сановника Его Величества? Ведь вы, ваше сиятельство, лицезреете светлый лик Сына Неба, а мы из ваших уст внимаем драгоценное слово Его Величества. Вон его превосходительство Тун удостоен титула князя. Теперь сыновья и внуки его будут одеты в халаты с драконами и препоясаны нефритовыми поясами. Так что вам, ваше сиятельство, по-моему, все доступно.

– Позвольте узнать, как вас зовут, почтенный? – спросил Сюэ. – Вижу, за словом в карман не полезете.

– Рекомендую! Брат моей жены, брат У Старший, – представил шурина Симэнь. – Занимает пост тысяцкого в здешней управе.

– Вы брат покойной сударыни? – спросил Сюэ.

– Нет, брат моей старшей жены, – пояснил Симэнь.

Смотритель Сюэ поклонился шурину У и сказал:

– Прошу прощения, сударь.

Хозяин проводил смотрителя Сюэ на крытую галерею и предложил высокое кресло. Когда гость сел, подали чай.

– В чем дело?! Почему нет его сиятельства Лю? – удивлялся Сюэ. – Надо будет послать за ним моего слугу.

– Ваша милость посылали паланкин за его сиятельством, – говорил слуга смотрителя, встав на колени. – Его сиятельство вот-вот прибудут.

– А два исполнителя даосских напевов прибыли? – спросил Сюэ.

– Давно прибыли, ваше сиятельство, – сказал Симэнь.

Вскоре появились исполнители и отвесили земные поклоны.

– Вас покормили? – спросил Сюэ.

– Покормили, ваше сиятельство, – ответили сказители.

– Тогда не подкачайте! Щедро награжу!

– Ваше сиятельство! – заговорил Симэнь. – Для вас приглашена актерская труппа.

– Что за труппа? – поинтересовался смотритель.

– Хайяньская.[1057]Хайянь – уезд в юго-восточной провинции Чжэцзян, диалект которого значительно отличается от шаньдунского, родного для Симэнь Цина и его гостей.

– А, так они ведь на своем варварском наречии поют, – сморщился Сюэ. – Не разберешь, что тявкают. Такие актеры в диковинку разве что студентам-горемыкам, которые года по три над писанием корпели, добрый десяток лет с лютней, мечом и связкой книг за плечами по свету маялись, потом в столице экзамены держали, кое-как чиновное звание получили и опять без жен живут. Нас же, одиноких, почтенных придворных смотрителей, такие лицедеи не интересуют.

– Позвольте, ваше сиятельство, с вами не согласиться, – говорил, улыбаясь, сюцай Вэнь. – Говорят, поселился в Ци, по-циски и говори.[1058]Ци – древнее царство на территории Шаньдуна, диалект которого отличался от соседних китайских царств. Неужели, ваше сиятельство, вас, пребывающих в высоких теремах и хоромах, нисколько не трогает за душу игра актеров?

– О, прошу прощенья, я совсем запамятовал, что средь нас и почтеннейший сударь Вэнь! – воскликнул Сюэ и, смеясь, ударил по столу. – Представители местной чиновной знати, разумеется, заступаются за себе подобных.

– И сановные мужи из сюцаев выходят, – не унимался Вэнь. – Вы, ваше сиятельство, сучок рубите, а урон всему лесу наносите. Убей зайца – лиса пригорюнится. Всякий за своих собратьев вступится.

– Вы не совсем правы, сударь, – заметил Сюэ. – В одном и том же месте рядом живут и мудрецы и глупцы.

Тем временем доложили о прибытии в паланкине его сиятельства Лю. Встретить знатного гостя вышли шурин У Старший и остальные. Лю поклонился перед гробом и приветствовал присутствующих.

– Где вы до сих пор пропадали, ваше сиятельство? – спросил Сюэ.

– Меня навестил родственник Сюй с Северной стороны, вот и задержался, – пояснил Лю.

Когда все расселись, подали чай.

– Жертвенный стол готов? – спросил своих слуг смотритель Лю.

– Все готово, – ответили те.

– Мы пойдем возжечь жертвенные предметы, – сказал Лю.

– Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, – уговаривал его Симэнь. – Вы уже отдали долг усопшей.

– Как же так?! – не унимался Лю. – Полагается самому принести жертвы.

Слуги захватили благовония. Оба смотрителя воскурили фимиам и поднесли три чары вина с поклонами.

– Не извольте себя утруждать, ваши сиятельства, – говорил хозяин. – Встаньте, прошу вас!

Смотрители отвесили поклоны и встали. Симэнь поблагодарил их за участие и проводил обратно в крытую галерею, где немного погодя расставили столы и подали вино. На обоих почетных местах восседали смотрители Лю и Сюэ. За ними разместились шурин У Старший, сюцай Вэнь и Ин Боцзюэ. Пониже рядом сел Симэнь Цин.

Послышались удары в барабан и гонги. Актеры поднесли смотрителям перечень исполняемых вещей. Те выбрали «Красный халат Лю Чжиюаня».[1059]Лю Чжиюань (895–948 гг.) – в период раздробленности, эпоху Пяти династий (907–960 гг.), основатель эфемерной династии Поздняя Хань (Хоу Хань, 947–950 гг.), под именем Гао-цзу правил в 947–948 гг. Образ его запечатлен во многих пьесах театрального репертуара. Не успели актеры исполнить и нескольких сцен, как смотрители заскучали.

– Нет, даосские напевы куда интересней, – заметили они и позвали исполнителей.

Под удары в барабанчик с натянутой рыбьей кожей двое стоявших рядом исполнителя запели высокими голосами «Историю о том, как снегопад задержал Хань Вэньгуна[1060]Речь идет о Хань Юе (768–824) – философе и литераторе, предтече неоконфуцианства в Китае, резко выступавшем против засилия буддизма и даосизма в стране. Указанное произведение, по-видимому, связано с эпизодом его ссылки за антибуддийский доклад императору «О кости Будды». на заставе Ланьгуань».

Вышли повара и отвесили гостям земные поклоны. Смотрители наградили их за угощение. Симэнь распорядился приготовить закусок и вина для сопровождающих смотрителей слуг, но рассказывать об этом подробно нет надобности.

Между обоими высокопоставленными евнухами завязался за столом разговор.

– Слыхал, брат, – говорил, обращаясь к Лю, смотритель Сюэ, – какой десятого дня в столице ураган-то прошел! Молния угодила прямо во Дворец Сосредоточения Духа. Ажурный конек вдребезги разнесло. В гареме до смерти перепугались. Страх великий обуял Его Величество. Сановникам велено было исполнять обязанности с большой осторожностью и тщанием. В обители Высокой Чистоты свершаются ежедневные молебны всем духам. На десять дней запрещен убой скота, закрыта Уголовная палата и прекращена подача докладов. А вчера посол Великого Цзинь с грамотой прибыл. Требуют три наших города, и разбойник Цай Цзин хочет им уступить. Войско под командованием Тун Гуаня должно быть передано в распоряжение десяти цензоров во главе с Тань Цзи и Хуан Анем, которым поручена охрана трех рубежей, но Тун Гуань не желает подчиняться приказу, что вызвало осуждение большинства придворных.[1061]В разговоре отражены некоторые эпизоды внешнеполитической ситуации на северных границах империи Сун в критический период ее истории. В 1115 г. предки маньчжур, чжурчжэни образовали на северо-западе Китая государство Цзинь (Золотое), которое захватом северной части Срединной империи вызвало крах династии Северной Сун в 1127 г. и само пало в 1234 г. в результате монгольского нашествия. В описываемый момент (1117 г.) сунские власти начали переговоры с Цзинь и предприняли попытки заключить с ним союз против другого враждебного государства на севере – киданьского Ляо (916-1125 гг.). Цай Цзин (1046–1126 гг.) – первый министр Сун, который руководил этой реформаторской политикой и действия которого позднейшая официальная историография признала первоисточником гибели государства Сун, что как анахронизм здесь отражено эпитетом «разбойник». При нем сановник Тун Гуань подал императору доклад с планом возвращения отторгнутых киданями северных территорий и завоевания северо-запада путем соглашения с Цзинь и обращения совместных сил против Ляо. А в день становления зимы[1062]День становления зимы (ли-дун) – по григорианскому календарю приходится на восьмое ноября, это начало одноименного, двадцать второго из 24 сезонов солнечного цикла, на которые, по китайской традиции, делится год (ср. примеч. к гл. XII, примеч. к гл. XXVII, примеч. к гл. XXIX и примеч. к гл. XXXVI). Государь Император свершал жертвоприношения в родовом храме предков. Так вот. В тот самый день, утром, один ученый муж из Палаты церемоний по имени Фан Чжэнь при осмотре храма предков заметил капающую меж кирпичей кровь, а в северо-восточном углу в полу зиял провал. Ученый доложил об увиденном государю, а один из прокуроров в докладе на высочайшее имя резко осудил командующего Тун Гуаня, обвинив его в превышении своей власти и в том, что его как гаремного смотрителя не следовало бы возводить в князья. За Тун Гуанем уже послан гонец Его Величества с высочайшим указом о срочном вызове в столицу.

– Мы, брат, с вами всего-навсего провинциальные чиновники, – отвечал ему Лю. – Какое нам дело, что там при дворе творится. Нам теперь день да ночь – сутки прочь. На то великаны и поставлены, чтобы небо подпереть, когда оно падать начнет. Только думается мне, погубят империю Великих Сунов эти кисляки,[1063]Кисляк (суань-цзы) – уничижительный образ никчемного книжника, «прокисшего» в никому не нужных знаниях. право слово, доконают. Впрочем, как говорится, Вану все трын-трава, коль во хмелю глава.[1064]В оригинале игра слов, основанная на том, что один и тот же иероглиф «ван» означает и наиболее распространенную фамилию (вроде русской «Иванов») и государя, императора.

Опять вышли исполнители даосских напевов.

– Спойте-ка «Как к чарке пристрастился Ли Бо»,[1065]Великий китайский поэт Ли Бо (701–762 гг.) славился своим пристрастием к вину. Возможно, здесь имеется в виду знаменитая история о том, как Ли Бо в пьяном виде написал ответ, устрашивший правителя соседнего царства Бохай, который прислал китайскому государю письмо на своем языке, непонятном никому при дворе. Ли Бо, не выдержавший экзамены (он не пожелал дать взятку), не только прочел его, но и написал суровый ответ. – заказали смотрители.

Певцы ударили в барабанчик с натянутой рыбьей кожей и запели. Пили до заката. Потом смотрители велели своим слугам приготовить паланкины и стали откланиваться. Как ни удерживал их Симэнь, ему пришлось проводить их за ворота. Сопровождающие окриками разогнали с дороги зевак, а именитые гости отбыли по домам.

Симэнь велел зажечь свечи, а столы не трогать. Повара снова расставили кушанья, и Симэнь сел за компанию с шурином У Старшим, Ин Боцзюэ и сюцаем Вэнем, а слугу послал за приказчиками Фу Цзысинем, Гань Чушэнем, Хань Даого и Бэнь Дичуанем, а также зятем Чэнь Цзинцзи.

Когда все уселись, хозяин позвал актеров и велел им продолжить «Историю нефритового браслета».

– Не понимают их сиятельства прелести южных драм, – заговорил, обращаясь к Боцзюэ, Симэнь. – Если б знал, не стал бы и актеров задерживать.

– Да, брат, хотел как лучше ублажить гостей, да не оценили, – говорил Боцзюэ. – Чего они, бобыли, понимают? Им бы «Заставу Ланьгуань», да всякие вульгарные песенки слушать. Где им настоящую игру понять – страдания и радости, разлуки и встречи?

Послышались удары в барабан и гонги, и актеры стали исполнять сцены, которые им не пришлось спеть накануне. Симэнь велел слугам налить лучшего вина.

– А сестры певицы здесь еще? – спросил сидевший рядом с хозяином Боцзюэ. – Их бы позвал чарки-то наливать.

– Тебе все певички грезятся, – заметил Симэнь. – Они домой давно отбыли.

– Что ж они дня два всего побыли?

– У Иньэр подольше оставалась.

Просидели до третьей ночной стражи. Когда актеры сыграли всю пьесу, гости разошлись.

– Завтра пораньше приходи, – наказывал шурину У Старшему Симэнь. – Надо будет чиновных лиц принимать.

Хозяин наградил актеров четырьмя лянами серебра и отпустил.

На другой день пожаловали столичный воевода Чжоу, военный комендант Цзин, командующий ополчением Чжан и судебный надзиратель Ся. Они сложились со своими сослуживцами и принесли в жертву трех животных. Обращение к душе усопшей читал распорядитель службы. Симэнь загодя распорядился приготовить столы с закусками и вином. Трое певцов во главе с Ли Мином ждали распоряжений.

Около полудня послышались удары в барабан и гонги. Шурин У Старший, Ин Боцзюэ и сюцай Вэнь вышли им навстречу к воротам. Сопровождаемые свитой адъютантов, именитые гости спешились и, проследовав в переднюю залу, переоделись, потом разложили жертвенные предметы и направились ко гробу, где их встретили поклонами Симэнь и Чэнь Цзинцзи.

После троекратного зова принять жертвы распорядитель заупокойной службы встал на колени и обратился к душе усопшей с похвальным словом:

После жертвоприношения Симэнь поблагодарил коллег за участие в его горе. Шурин У Старший и остальные проводили господ военных в крытую галерею, где те сняли верхнее платье и сели пить чай.

Во время угощения гостей услаждали певцы. Сопровождающих лиц кормили отдельно. Суетились повара, поднося все новые и новые блюда. Судя по обилию тонких вин и редких яств, стол был сервирован куда богаче, чем накануне. Повара отвесили земные поклоны. За компанию с прибывшими за стол сели Симэнь Цин и шурин У Старший. Пониже расположились Ин Боцзюэ и сюцай Вэнь.

Вздымались кубки с вином. Пир был в разгаре. Певцы во главе с Ли Мином пели романсы под аккомпанемент гуслей и кастаньет.

А в передней тем временем управлялись приказчики, принимая коробки с подношениями и деньги от все прибывавших отдать последний долг усопшей. Их провожали ко гробу, а денежные подношения убирали.

После обеда военные чиновники стали было откланиваться, но их задержал Симэнь. Он с помощью шурина и Боцзюэ налил каждому по большому кубку вина, а певцам велел спеть малые романсы. Пир затянулся до самого захода солнца.

Симэнь хотел, чтобы шурин и Боцзюэ посидели еще немного.

– Нет, пора немного и отдохнуть, – говорил шурин У Старший. – Да ты и сам-то, небось, устал? Ведь весь день с людьми.

Шурин с Боцзюэ откланялись и ушли.

Да,

Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.