Онлайн чтение книги Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЯТАЯ. ЧУНЬМЭЙ ПОНОСИТ ПЕВИЦУ ШЭНЬ ВТОРУЮ. ЮЙСЯО НАУШНИЧАЕТ ПАНЬ ЦЗИНЬЛЯНЬ

В этом восьмистишии говорится о том, что за добро воздается добром, а зло злом и отплачивается. Возмездие следует неотступно, как за телом тень, как за речью эхо в долине. Вы скажете, что только посвятивших себя молитве и медитации ждет воздаяние, но разве не могут достичь просветления простые миряне, если они ведут праведную жизнь и у себя дома?! Кто чтит Будду, тому благоволит Он; кто творит имя Всевышнего, на того снисходит милость Его; кто читает Писание, тому открывается истина Его; кто сидит в медитации, тот вступит в пределы Буддовы; кто достигнет прозрения, тот ступит на путь Его. Однако нелегко это исполнить. Ведь столь многие прежде сделают, а потом раскаиваются или прежде каются, а потом делают. Так случилось и с У Юэнян. Хотя и творила она добро, читала Писание, чтила Будду и жертвовала монастырям, но не должна была она слушать эту проповедь, когда зрел плод в утробе ее. Родиться человеку бедным или богатым, мудрым или глупым, наслаждаться ли долголетием или рано умереть хотя и предопределяется жизненными силами отца и матери в момент зачатия, однако соблюдать предосторожность надобно и во время беременности. В старину беременная женщина не садилась с небрежной торопливостью и не ложилась навзничь, не слушала сладострастных речей и не глядела на соблазны, но услаждала взор свой золотыми и нефритовыми драгоценностями и слух свой – стихами, просила слепых музыкантов петь старинные песни. И рождались дети честные и красивые, вырастали умными и одаренными. Таков был завет роженицам Вэнь-вана – царя Просвещенного.[1426]Вэнь-ван, буквально: Просвещенный государь (XI в. до н. э.) – согласно традиции один из родоначальников китайской культуры, участвовавший в создании китайской библии «Книги перемен» (см примеч. к гл. LVIII), отец основателя Чжоуского государства У-вана – Государя Воинственного. Так что не полагалось У Юэнян слушать эту проповедь о перерождениях, потому что явится потом буддийский монах-старец, вселится во чрево ее, родится и в назначенный срок покинет мать, поскольку, увы, не сможет стать наследником рода.

Да,

Однако не станем забегать вперед. В тот раз после чтения в хозяйских покоях «Драгоценного свитка о праведной Хуан» все разошлись на ночлег.

А теперь обратимся к Пань Цзиньлянь. Долго стояла она у калитки. Наконец появился Симэнь Цин, и они рука об руку вошли в спальню.

– Чего ж не раздеваешься? – спросила Цзиньлянь сидевшего на кровати Симэня.

Он обнял ее.

– Я зашел тебе сказать, – говорил он, широко улыбаясь, – что нынче я туда пойду ночевать. Дай мне узелок со снастями.

– Решил перед этой бабой щегольнуть? – заругалась Цзиньлянь. – Нет, арестант проклятый, меня улыбками не обманешь. Не окажись я у калитки, ты б себе преспокойно прошел, не стал бы спрашиваться. Загодя с вонючкой снюхался. Вот тебя туда и тянет. А мне думал рот заткнешь, да? Почему не послал служанку, почему ее заставил шубу принести, а? Еще раскланивается тут, прощения просит. Да за кого она меня, вонючка несчастная, принимает, а? Подразнить захотел? Ты еще при Ли Пинъэр готов был меня живьем закопать. Пока пустовало гнездо, я не ревновала.

– Будет уж тебе! – уговаривал ее, смеясь, Симэнь. – Разве она не попросила прощения? А ты все равно к ней придираешься.

Цзиньлянь некоторое время помолчала.

– Ладно, ступай, отпускаю, – наконец, проговорила она. – А узелок не получишь. Чтобы с вонючкой грязь разводить, а потом ко мне?

Симэнь долго выпрашивал. Наконец, она протянула ему серебряную подпругу.

– На, бери! – сказала она.

– Давай хоть это, – пролепетал он и, спрятав в рукав, направился, шатаясь, к выходу.

– Поди сюда! – окликнула его Цзиньлянь. – Скажи, неужели с ней на всю ночь останешься? Постыдился бы служанок. Не задерживай ее, смотри. Дело сделай и отпусти.

– А кто на всю ночь собирается?! – возразил Симэнь и пошел.

– Погоди ты! – опять крикнула она. – Видать, невтерпеж? Слушай, что тебе говорят.

– Ну что?

– Спать с ней разрешаю, но чтоб лишнего у меня не болтать! Чтоб потом перед нами не куражилась, нос не задирала. Смотри, узнаю, тогда на глаза мне не показывайся. Отгрызу то, что у тебя там снизу.

– Вот потаскушка негодная! Тебе человека загубить ничего не стоит.

С этими словами Симэнь ушел.

– Пусть его идет, – уговаривала хозяйку Чуньмэй. – Чего вы его держите? Что свекровь ворчит, сноха мимо ушей пропускает. А то на вас больше злиться будет. Чем время терять, давайте в шашки сыграем, матушка.

Чуньмэй велела Цюцзюй запереть калитку. На столе появились доска и шашки.

– Матушка спит? – спросила горничную Цзиньлянь.

– Давно почивает, – отвечала Чуньмэй. – Как из дальних покоев пришла.

Не будем говорить, как играли в шашки Цзиньлянь и Чуньмэй. Расскажем о Симэнь Цине. Когда он отдернул дверную занавеску и вошел в покои Ли Пинъэр, то Жуи, Инчунь и Сючунь ужинали на кане. Завидев хозяина, они тотчас же встали.

– Ужинайте, ужинайте! – сказал Симэнь и, пройдя в гостиную, опустился в кресло против портрета Пинъэр. Немного погодя появилась сияющая Жуи.

– Холодно здесь, батюшка, – сказала она. – Прошли бы во внутренние покои.

Симэнь протянул руки и, заключив ее в объятия, поцеловал. В спальне они сели около кровати. На углях кипел чай. Инчунь сейчас же подала чашечку Симэню. Жуи стояла близ кана и грелась у жаровни.

– Вам, батюшка, и выпить не пришлось, – заговорила она. – Гости вон как рано разъехались.

– Если б не завтрашний визит к его сиятельству Цаю на корабль, мы бы еще посидели.

– Выпейте винца, батюшка, – продолжала Жуи и обратилась к служанке: – Ступай подогрей вина. А закуски у нас найдутся. С прошлого раза от жертвенного стола покойной матушке остались. Рис мы съели, а до цзиньхуаского вина и закусок даже не дотрагивались. Вам оставили.

– Ели бы сами, – отвечал Симэнь и наказал: – Из закусок дайте только что повкуснее. В цзиньхуаское вино я не хочу. – Он обернулся к Сючунь: – Зажги фонарь и сходи в грот Весны. Налей там в кабинете из жбана виноградного. Ван Цзин тебе покажет. Я виноградного выпью.

– Слушаюсь! – отвечала служанка и, поклонившись, пошла с фонарем в сад.

Инчунь поспешно расставляла на столе закуски.

– Сестрица, – обратилась к ней Жуи, – открой-ка короб. Надо батюшке к вину-то лакомства поставить.

Жуи подошла к лампе и стала доставать из короба всевозможные кушанья. На столе появились утятина, голубятина, маринованная рыба, лапша с бобовыми ростками, приправленная молодым душистым луком медуза, мясные сосиски с потрохами, залитая желтым соусом серебряная лапша-рыба и вареные бамбуковые ростки с салатной горчицей. Перед Симэнем поставили также вычищенные до блеску два кубка на подставках и палочки.

Тут подоспела с кувшином виноградного и Сючунь. Вино процедили и подогрели, после чего Жуи наполнила кубок и поднесла хозяину. Симэнь поднес кубок к губам. Густо-красный напиток издавал необыкновенно тонкий аромат. Жуи встала поближе, у самого стола. Она наполняла кубок и подавала к вину жареные каштаны.

Инчунь смекнула, в чем дело, и удалилась в кухню к Сючунь. Когда они остались вдвоем, Симэнь пригласил Жуи к себе на колени. Они обнялись и пили из уст в уста. Жуи грызла орехи и угощала ими Симэня. Он расстегнул ее бледно-зеленую шелковую кофту и, прильнув к ее нежно-белой груди, поиграл сосками.

– Дитя мое! – восклицал он восторженно. – Мне, твоему возлюбленному, милее всего эта белизна, – такая же, как у твоей покойной матушки. Когда я обнимаю тебя, мне кажется, я обнимаю ее.

– Что вы говорите, батюшка! – Жуи засмеялась. – Моя матушка нежнее и белее меня была. Матушка Пятая тоже собой хороша, но тело у нее розовыми пятнами – так, ничего особенного. Матушка Старшая и Третья – вот белизной взяли. Правда, у Третьей рябинок многовато. Зато матушка Сюээ – красавица, ничего не скажешь. И бела и стройна. – Жуи помолчала и заговорила о другом: – Я вам, батюшка, вот что хочу сказать. Сестрица Инчунь собирается мне подарить заколку-восемь бессмертных, а у вас, батюшка, попросить к новогодним празднествам золотого тигренка, которого наша матушка носила. Вы ей дадите?

– Если у тебя нет драгоценностей, я отнесу золота ювелиру и закажу тебе заколку, – сказал Симэнь. – А сундук с головными украшениями и драгоценностями твоей матушки хранится в дальних покоях у хозяйки, так что неловко спрашивать.

– Ладно, согласилась Жуи. – Тогда и мне тигренка закажите, хорошо?

Она земным поклоном поблагодарила хозяина, после чего пир продолжался.

– Батюшка, сестриц бы надо позвать, – предложила, наконец, Жуи. – Пусть по чарочке выпьют. Не обиделись бы.

Симэнь крикнул Инчунь, но она не отозвалась. Тогда Жуи сама пошла в кухню.

– Сестрица, тебя батюшка зовет, сказала она Инчунь.

Когда горничная подошла к столу, Симэнь велел Жуи налить ей чарку и положить закусок. Инчунь осушила чарку и, стоя у стола, стала закусывать.

– Надо бы и сестрицу Сючунь позвать, – обратилась к ней Жуи. Инчунь удалилась.

– Она не придет, – сказала Инчунь, вернувшись из кухни, а немного погодя забрала с кана постель и пошла на ночлег. – Не хочу в гостиной на скамейке ночь коротать. Пойду на кан, к Сючунь под бок. Чай там кипит батюшке, сама тогда нальешь.

– Прикрой заднюю дверь, – наказала Жуи. – Я потом запру.

Инчунь удалилась. Немного погодя Жуи собрала со стола посуду, подала Симэнь чай, а сама пошла запереть дверь.

На всякий случай она разобрала для хозяина постель, как следует согрела шелковое одеяло и расшитые подушки.

– Вы где будете спать, батюшка? – спросила она. – На кане или на кровати?

– Давай на кровати.

Жуи расстелила перину и позвала Симэня, чтобы помочь ему снять туфли и чулки, а сама после омовения заперла дверь, поставила на столик у кровати лампу и, раздевшись, забралась под одеяло. Они лежали обнявшись. Жуи играла с Симэнем. Она мяла руками его предмет, который, подтянутый подпругой, являл вид грозный и устрашающий. Она радовалась и в то же время побаивалась. Они целовались, крепко прильнув друг к другу. Опасаясь как бы не простыла Жуи, которая лежала на спине под одеялом совершенно голой, Симэнь прикрыл ей грудь нагрудником, ухватил за обе ноги и, собравшись с силами, начал заталкивать и выдергивать. Женщина порывисто дышала, и от его молотьбы действий лицо ее горело огнем.

– А этот нагрудник мне тоже покойная матушка дала, – заметила она.

– Не беспокойся, душенька моя! Я тебе завтра же из лавки полкуска красного атласу принесу. В шелковом белье и атласных ночных туфельках меня встречать будешь.

– Вот спасибо! А я выберу время и сошью.

– Да, я что-то запамятовал, сколько тебе лет и как твоя фамилия, – спросил Симэнь. Муж у тебя вроде был по фамилии Сюн?

– Да, его звали Сюн Ван, а моя девичья фамилия – Чжан, я – Чжан Четвертая. Мне тридцать второй год пошел.

– Значит, я на год старше.[1428]Поскольку действие гл. LXXV приходится на конец года дин-ю (1117), Симэню идет тридцать второй год от появления на свет и, следовательно, его возраст назван считая от зачатья.

Симэнь продолжал свое дело, называя ее Чжан Четвертой.

– Будешь мне усердно служить, дитя мое, – говорил он, – кормилицей к младенцу Старшей хозяйки поставлю, а если сама наследником обзаведешься, – вознесу, младшей женой сделаю. Место покойной твоей матушки займешь. Что на это скажешь, а?

– Муж у меня умер, родителей тоже не стало, – говорила Жуи. – Всем сердцем рада служить вам, батюшка. Вот о чем мечтаю, и нет у меня другого желания. Быть бы мне до самой моей смерти рядом с вами, батюшка. А за щедрые милости ваши и посулы не знаю, как мне вас и благодарить.

Сказанное пришлось весьма по душе Симэню и привело его в неописуемый восторг. Держа в руках ее белоснежные ножки, на которых красовались зеленые вытканные цветами шелковые туфельки, он заботился только о том, чтобы погружаться по самую маковку. Оба раскачивались изо всей мочи. Жуи внизу была не в силах унять стенанья, на затем нежный голосок ее стихал, а сверкающие точно звезды глаза тускнели.

Через немалый промежуток времени Симэнь велел ей встать на четвереньки и раздвинуть ноги, а сам, накинув на себя красное шелковое одеяло, сел на нее верхом и заправил свой предмет в срамную щель. При свете лампы он мял ее белоснежную попку и, раскачиваюсь, наносил удары.

– Чжан Четвертая! Детка! – приговаривал Симэнь. – Кричи как следует: «Родной мой! Любимый!» – и не останавливайся, а я буду поддавать по своему.

Жуи не оставалась безучастной. Она все время потрафляла ему, поднимая ноги навстречу его движениям. Опять не смолкал ее нежный, дрожащий шепот. Прошла целая стража, прежде чем Симэнь завершил, наконец, поединок, выпустил семя и затем, после длительного сладостного оцепенения вынул наконец свой веник из потаенной ложбины. Жуи тотчас же привела его в порядок, вытерев платком, и они, обнявшись, проспали до пятой предутренней стражи, когда запели первые петухи. Жуи опять начала заигрывать, взяв то самое себе в рот.

– А как матушка Пятая играет! – откликнулся Симэнь. – Целую ночь, боится, как бы я не озяб. Даже за малой нуждой с постели не пускает.

– Не беспокойтесь, батюшка! – заверила его Жуи. – Что же, я разве от вас не выпью?

И Симэнь тут же, воспользовавшись ее заверением, отправил все содержимое своего мочевого пузыря ей в рот.

Так всю ночь провели они в утехах и ласках, которые сопровождались неумолчным щебетом и лепетанием.

На другой день первой встала Жуи. Она отперла дверь и поставила для умывания таз воды. Симэнь оделся и после утреннего туалета направился в переднюю залу, где наказал Дайаню:

– Надо будет взять двоих солдат и срочно доставить в цензорское управление его сиятельству Суну золотой треножник, украшенный фигурами восьми бессмертных. Он стоит в крытой галерее. Когда вручишь визитную карточку, обожди ответа.

Симэнь обернулся к Чэнь Цзинцзи и велел ему завернуть кусок расшитого золотом атласа и кусок пестрого атласа. Циньтуну было дано распоряжение приготовить плед и седлать коня для предстоящей поездки хозяина в Синьхэкоу на свидание с Цай Сю.

Симэнь Цин ел рисовый отвар в покоях Юэнян.

– Неужели мы все пойдем в гости к госпоже Ин? – спросила Юэнян. – Надо кому-то из сестер и за домом присмотреть и старшей невестке У компанию составить.

– Но я уже приготовил пять подарков, – говорил Симэнь. Ты поднесешь лиф, золотые серьги и пять цяней серебра, остальные – по два цяня серебра и по платку. Все пойдете. А дома дочь с тетушкой побудет. Не все ли равно. Нет, вы все должны пойти. Я брату Ину слово дал.

Юэнян не проронила ни слова в ответ.

– Мне домой пора, матушка, – сказала ей, поклонившись, Гуйцзе.

– А ты куда спешишь? – отозвалась хозяйка. – Погостила бы еще денек.

– Мамаше нашей что-то нездоровится, – объяснила Гуйцзе. – А сестры заняты и некому за ней поухаживать. Я в другой раз, в новогодние праздники, подольше погощу, хорошо?

Певица поклонилась Симэню. Юэнян дала ей две коробки сладостей к чаю и лян серебра. После чаю Гуйцзе ушла.

Симэнь оделся в парадный халат и пошел в переднюю залу. Тут явился Пинъань.

– Его сиятельство комендант Цзин прибыли с визитом, – доложил он.

Симэнь вышел навстречу гостю и провел его в залу, где они обменялись приветствиями. Военный комендант Цзин был облачен в парадный халат с квадратными нашивками и круглым воротом, препоясан золотым поясом, уши для тепла были прикрыты наушниками.

– Давненько не виделись, сударь! – отвешивая поклон, заговорил Цзин. – Прошу покорно меня простить, что не смог поздравить вас с высоким назначением.

– Премного вам благодарен, сударь, за щедрые дары, – отвечал Симэнь. – Извините, до сих пор не засвидетельствовал вам почтение.

После взаимных любезностей они сели на места, предназначенные гостю и хозяину. Подали чай.

– Вас, я вижу, ждет отличный конь, – обратился Цзин. – Далеко ли путь держите?

– Видите ли, цензор Сун Гунцзу, начальник Ведомства работ Ань Фэншань, Цянь Лунъе и Хуан Тайюй вчера угощали у меня правителя Девятиречья Цая Девятого, сына его превосходительства императорского наставника, – объяснял хозяин. – Поскольку правитель Цай удостоил меня своей визитной карточкой, я считаю своим долгом нанести ему ответный визит и незамедлительно. Его сиятельство вот-вот собирается отчалить.

– Ваш покорный слуга как раз прибыл просить вас об одном одолжении. Дело в том, что у цензора Суна в этом году истекает срок полномочий. В конце года ожидаются перемещения чинов местной службы. Сыцюань, будьте так добры, замолвите у цензора словечко насчет меня. Прослышал, он пировал вчера у вас, вот и решился попросить вашего благодеяния.

– Это не так трудно сделать, – заверил его Симэнь. – Мы ведь друзья, и для вас я рад сделать все, что в моих силах. Дайте только ваш послужной список. На ваше счастье, цензор еще будет устраивать у меня прием. Тогда и поговорю.

Цзин поспешно встал и бил челом Симэню.

– Я вам так обязан! Благодарю за щедрые милости! – говорил он. – А послужной список у меня с собой.

С этими словами он велел сопровождающему подать список, который он собственноручно вручил Симэню.

Послужной список гласил:

Следовало подробное перечисление заслуг. Когда Симэнь просмотрел список, Цзин достал из рукава лист подношений и вручил его со словами:

– Не откажите, примите скромный дар, прошу вас.

Симэнь прочитал: «Отборного риса двести даней[1429]Иносказательное обозначение 200 лянов серебра (ср. примеч. к гл. XVIII).».

– Что вы! – воскликнул он. – Мы же с вами друзья! Нет, я никак не могу принять.

– Если вы не хотите принять, Сыцюань, то цензору Суну пригодится поднести, – упрашивал Цзин. – Не отвергайте! Знай я, что вы откажетесь, не решился бы вас беспокоить.

После долгих церемоний Симэнь, наконец, согласился принять серебро.

– Ладно, пока возьму, – сказал он. – А насчет вас я с ним при первом же свидании поговорю. О результатах сообщу через посыльного.

Подали чай. Цзин откланялся и, поблагодарив Симэня, ушел.

– Если кто без меня пожалует с визитом, карточку прими, а за мной не приезжайте, – наказывал Пинъаню Симэнь. – Четверых солдат у ворот поставь.

С этими словами он вскочил на коня и отбыл к Цай Сю. Его сопровождал Циньтун.

* * *

А теперь расскажем про Юйсяо, горничную Юэнян. Отправив Симэня, она пошла к Пань Цзиньлянь.

– Что же вы, матушка, вчера так скоро ушли? – спрашивала она Цзиньлянь. – А мы до поздней ночи засиделись. Мать Сюэ читала «Драгоценный свиток о праведной Хуан», потом матушка Вторая чаем угощала, а матушка Третья распорядилась принести вина и закусок. Гуйцзе и Шэнь Вторая по очереди пели. Только в третью ночную стражу разошлись. И чего только про вас не говорила моя хозяйка! Вы, говорит, как услыхали, что у батюшки гости разошлись, так сразу к себе бросились. Вот, говорит, как она его держит. Уж и в день рождения Третьей к себе завлекает. А матушка Третья и отвечает: «Не стану я перед людьми позориться. Не собираюсь с ней, – это с вами, матушка, – тягаться. Нас вон сколько: к которой пожелает, к той пусть и идет».

– Ну вот! – воскликнула Цзиньлянь. – Они совсем ослепли, что ли? Ну скажи, ночевал он у меня сегодня или нет? А попробуй ты им объясни, нехороша будешь.

– Хозяин к матушке Шестой в покои все время ходит, – подтвердила Юйсяо. – Но к кому? Ведь матушки Шестой давно нет.

– Цыпленок не мочится, и все ж нужду справляет, – заметила Цзиньлянь. – Одна умерла, другая гнездо заняла.

– А как разгневалась на вас моя хозяйка! – продолжала Юйсяо. – Почему, мол, вы у батюшки шубу попросили, а ей ни слова. Когда батюшка ей ключи принес, она ему выговор сделала: «Когда сестрица Ли скончалась, ты ворчал, горничных и служанок ее велел на месте оставить. Давно ли это было? И вот, ни слова не говоря, уж и шубу ее любимую другим отдаешь». А батюшка ей объясняет: «Ей ведь одеть нечего». «Как так нечего? – спрашивает она. – а почему заложенную не хочет? Ей, видишь ли, вот эту вынь да положь. Умерла сестрица, так у нее глаза разгорелись на ее добро? А будь сестрица жива, наверно как-нибудь обошлась бы.»

– Это я вам, матушка, по секрету сказала, – заключила Юйсяо, – до вашего сведения довела, а вы уж меня не выдавайте. Гуйцзе сегодня ушла, хозяйка к выезду готовиться. Хотела с супругой У Старшего Сюээ оставить, но батюшка не согласился. Все, говорит, в гости пойдете. Так что, вы, матушка, тоже будьте готовы.

С этими словами Юйсяо и ушла.

Цзиньлянь села перед туалетным зеркалом, украсила прическу цветами и бирюзой, попудрилась и нарумянилась, потом послала Чуньмэй к Юйлоу узнать, какого цвета платье одеть.

– Ведь батюшка велит траур соблюдать, – говорила горничной Юйлоу, – значит, все будут одеты скромно. Будут бледные тона.

Решено было, что каждая украсит прическу белой сеткой и бледно-голубым с золотой ниткой газовым платком, который будет держать жемчужный ободок, а на себя оденет кофту с застежкой из тканного с золотом атласа и голубую атласную юбку. Только У Юэнян, помимо жемчужного ободка, венчала себя белой газовой шапочкой, отороченной выдровым мехом. Шапочку сверху украшала золотая дуга. В ушах у нее сверкали серьги с заморскими жемчужинами. На ней была кофта цвета алоэ с пестрым нагрудником и расшитая золотом зеленая юбка. Ее ожидал большой паланкин, остальным предназначались малые. Паланкины обогревались медными жаровнями. Сопровождали их Ван Цзин, Цитун и Лайань. Солдаты окриками разгоняли с дороги зевак. Распростившись с женой У Старшего, монахинями и мамашей Пань женщины отбыли к Ин Боцзюэ, где справляли месяц со дня рождения его сына, но ни о том пойдет наш рассказ.

Жуи и Инчунь между тем накрыли стол. Кроме кушаний, которые остались от пировавшего накануне Симэня, они поставили кувшин цзиньхуаского вина, налили из жбана кувшин виноградного и в полдень пригласили мамашу Пань и Чуньмэй.

Пела им барышня Юй. Угощение было в самом разгаре. И надо же было тому случиться!

– Барышня Шэнь, говорят, уж очень хорошо поет на мотив «Повесила портрет», – сказала вдруг Чуньмэй. – Сходили бы за ней. Пусть споет.

Только Инчунь хотела послать за певицей Сючунь, как к ним вошел Чуньхун и встал погреться у жаровни.

– А ты что ж, арестантская твоя душа, матушек не сопровождал? – спросила его Чуньмэй.

– Батюшка Ван Цзина послал, – отвечал Чуньхун. – Меня за домом оставил присматривать.

– Замерз, должно быть, разбойник, а? Погреться пришел? – спрашивала Чуньмэй и крикнула Инчунь. – Налей-ка ему чарку. А ты пей и ступай Шэнь Вторую позови. Скажи, что я велела ей прийти бабушке спеть.

Чуньхун осушил чарку и поторопился в дальние покои.

Тем временем жена У Старшего, монахини и Юйсяо, а за компанию с ними и певица Шэнь пили заваренный с тмином и кунжутом чай. Чуньхун отдернул дверную занавеску и, войдя к ним в комнату, позвал певицу.

– Поди-ка сюда, – сказал он. – Тебя тетушка Старшая петь зовет.

– Тетушка Старшая здесь, – отвечала Шэнь, имея в виду невестку У. – Что, другая объявилась?

– Тетушка Чуньмэй тебя зовет, – пояснил Чуньхун.

– Какая тетушка! Подумаешь! – недоумевала певица. – С чего это я ей понадобилась? Там же барышня Юй, а я тетушке Старшей пою.

– Ничего, пойди спой, потом вернешься, – заметила госпожа У.

Однако певица точно приросла к своему месту. Чуньхун удалился.

– Я звал, она не идет, – объяснил он Чуньмэй. – Они в покоях хозяйки сидят.

– Скажи: я зову, она и придет, – настаивала Чуньмэй.

– Я так и сказал, – подтвердил Чуньхун. – Тетушка Старшая, говорю, тебя зовет, а ей хоть бы что. «Тетушка Старшая, – отвечает, – здесь сидит. Там, говорит, другая что ли объявилась?» Тетушка Чуньмэй, говорю ей. «С каких, – отвечает, – пор она тетушкой заделалась? Звать начала? Занята я, говорит, тетушке Старшей пою». Тут к ней обратилась жена У Старшего и говорит: «Пойди спой, потом вернешься». Но она ни в какую.

Не услышь этого Чуньмэй, все бы шло своим чередом, а тут в ней, казалось, взбунтовались три демона дурных страстей,[1430]Три демона дурных страстей – буквально: духи трех трупов (сань-ши), которые, согласно даосским представлениям, находятся в голове, груди и ногах человека. гневные духи вырвались из пяти внутренностей и достигли небес. У нее покраснели уши, а потом побагровело все лицо. Ее пытались удержать, но не тут-то было. Чуньмэй вихрем ворвалась в хозяйкины покои и, тыча пальцем, обрушилась с руганью на певицу Шэнь Вторую.

– Как ты говоришь обо мне слуге?! – вопрошала она, – «Еще одна тетушка объявилась? Подумаешь, какая тетушка! С чего это я ей понадобилась?» Ишь какая барыня нашлась! Ее позвать не смей. Конечно, мы же скотина ничтожная. Ты нас ведь из хлева вызволила, в люди вывела. Явилась новая благодетельница! Да кто ты такая есть, сучья дочь? Через сколько рук прошла, шлюха поганая? Давно ли в наш дом вошла и уж заносится, на всех глядит свысока. А чего ты знаешь? Настоящей песни спеть не можешь. Тянет одно и то же: к востоку плетень, к западу плотина. Такую белиберду – лай собачий, и записать-то нельзя. И еще гордится! Да мы не таких певиц слышали. Подумаешь, невидаль какая! Пусть тебя потаскуха Хань Даого расхваливает, нас не удивишь. Как ты ей ни подражай, я тебя не испугалась. И вот что. Убирайся-ка ты отсюда по добру по здорову и чтобы ноги твоей здесь больше не было.

Тут Чуньмэй остановила супруга У Старшего:

– Ну довольно! прекрати сейчас же ругань!

Выведенная из себя певица только глаза таращила, не решаясь перечить Чуньмэй.

– Ай-яй-яй! – наконец, протянула она. – Ну и грубиянка! Я ж ничего плохого слуге не говорила. И столько грязи вылить! Если я здесь не нужна, пойду туда, где меня примут.

Это еще больше обозлило Чуньмэй.

– Ступай, шлюха неотесанная! – закричала она. – По тебе улицы и переулки скучают. Будь ты порядочная да самостоятельная, в своем бы доме сидела, а то по чужим домам шляешься, подаяние клянчишь. Убирайся и чтоб я тебя больше не видала!

– Я не с тобой живу! – отвечала Шэнь.

– Не со мной! – не унималась Чуньмэй. – Смотри! слуг позову. Без волос останешься.

– Дочка! – опять вмешалась госпожа У. – Ну что с тобой сегодня? Иди-ка к себе и успокойся!

Но Чуньмэй не двинулась с места. Певица Шэнь, рыдая, спустилась с кана, поклонилась тетушке У и принялась увязывать одежду в узел. Не дожидаясь носилок, она попросила тетушку послать Пинъаня за Хуатуном, чтобы тот проводил ее до дома Хань Даого. После ее ухода Чуньмэй еще раз разразилась бранью и удалилась.

– Выпила она, должно быть, – заметила У Старшая, обращаясь к дочери Симэня и Юйсяо. – А то не стала бы, наверно, так ругаться. Мне прямо неловко было слушать. Ну пусть бы человек не спеша собрался, а то гнать … и провожать не велела. На что ж это похоже?! Разбушевалась – не подступись. Зачем так людей нервировать?!

– Наверно, они там выпили, – сказала Юйсяо.

Чуньмэй тем временем вернулась к себе возбужденная.

– Как же я эту неотесанную шлюху отчитала! – начала она, обратившись к сидящим. – В два счета выставила. Если б не тетушка У, она бы, проклятая, у меня оплеух заработала. Ишь до чего зазналась! Кого она из себя корчит?! Только меня она еще плохо знает!

– Ты сучок срубила, а всему дереву рану нанесла! – говорила Инчунь. – Попридержи язык-то. Шлюхой обзываешь, а тут барышня Юй.

– К ней это не относится, – продолжала Чуньмэй. – Барышня Юй – дело другое. Вот уж который год она к нам ходит, а назови, кого она хоть раз обидела. Попросишь, сейчас же споет. Разве ее можно с этой наглой шлюхой равнять? А чем она, дура хвастается?! Она ж ни одной настоящей песни, ни одного напева не знает. Только и тянет свою «Овечку с горного склона» да «Застряла в решетке южная ветка».[1431]Романс на мотив «Застряла в решетке южная ветка» («Со нань чжи») упоминался в романе в главах XLIV и LXI. Здесь же в экземпляре «Цы-хуа» он назван с заменой первого иероглифа «со» на омонимичный и сходный в написании. «Со нань чжи» – типовая южная мелодия, четвертая в тонике шан (шуан-дяо), использующаяся при исполнении коротких арий из 9 строк по 3–7 иероглифов в каждой. Несет всякую дребедень – слушать тошно, а гонору хоть отбавляй. Ей, по-моему, хотелось барышню Юй вытеснить. Ее место она занять мечтает.

– Этого-то она и добивается! – поддержала ее барышня Юй. – Вчера матушка Старшая мне петь велела, так у меня лютню прямо из рук вырвала. Матушка тогда и говорит мне: пусть, мол, она первая поет, а ты потом. А уж вы на нее не обижайтесь, – продолжала Юй, обращаясь к Чуньмэй. – Откуда ей знать, какие правила в солидных домах заведены. И как ей подобает к вам относиться, она тоже понятия не имеет.

– Я вот ее отругала, а она опять к жене Хань Даого отправилась, – говорила Чуньмэй. – Только как ты ни подражай этой проклятой шлюхе, я тебя не испугаюсь…

– Ну зачем ты, дочка, так горячишься? – вставила бабушка Пань.

– Погодите, я сейчас сестрице чарочку поднесу, – сказала Жуи. – Она и успокоится.

– Вот ведь какая у меня дочка! – подхватила Инчунь. – Разгорячится – не уймешь. – Она обернулась к барышне Юй: – Спой-ка что-нибудь получше.

Барышня Юй взяла лютню.

– Я вам, бабушка и сестрица, спою «Смятеньем объята в спальне Инъин» на мотив «Овечка с горного склона».

– Только с чувством пой, – наказывала Жуи. – А я чарку налью.

Инчунь подняла чарку и обратилась к Чуньмэй.

– Хватит, дочка! Не горячись, успокойся! Тебе мать родная подносит. Выпей!

Чуньмэй не выдержала и рассмеялась.

– Ах ты, потаскушка несчастная! – шутя заругалась она на Инчунь. – И ты в матери мне заделалась? – Чуньмэй обернулась в сторону барышни Юй и продолжала: – Не надо «Овечку». Спой лучше «Воды реки».

Певица расположилась сбоку и, аккомпанируя на лютне, запела:

Однако оставим их, и расскажем о Симэнь Цине.

Когда Симэнь по возвращении из Синьхэкоу от Цая Девятого спешился у ворот, к нему обратился Пинъань.

– Господин Хэ присылал посыльного из управы, – докладывал привратник. – Приглашает вас завтра в управу на допрос задержанной шайки грабителей. Его сиятельство Ху целую сотню календарей на новый год прислали. От коменданта Цзина принесли свиную тушу, жбан вина и четыре пакета с серебром. Подношения зятюшка принял, но ответ без вас дать не решился. Под вечер его слуга опять вас, батюшка, спрашивал. Визитную карточку только его сиятельству Ху отправили, а посыльного наградили цянем серебра. От господина Цяо приглашение принесли. Вас завтра на пир приглашают.

Потом Дайань вручил хозяину ответ цензора Суна.

– Его сиятельство Сун обещали завтра рассчитаться, – докладывал Дайань. – Меня и носильщиков наградили пятью цянями и передали сто календарей.

Симэнь позвал Чэнь Цзинцзи и велел отнести пакеты с серебром к хозяйке в дальние покои, а сам направился в залу.

Тем временем Чуньхун поторопился в залу.

– Батюшка воротились, а вы все веселитесь? – обратился он к Чуньмэй.

– Вот дикарь арестант! – заругалась горничная. – «Батюшка воротились»… А нам-то какое до него дело?! Раз нет матушки, он сюда не заглянет.

И они, как ни в чем не бывало, продолжали веселый пир.

Симэнь же проследовал в покои Юэнян. Там расположились старшая невестка У, монахини и остальные. Юйсяо помогла хозяину раздеться. Симэнь сел. Ему тотчас же накрыли стол. Он позвал Лайсина и отдал распоряжения относительно предстоящих приемов:

– Тридцатого цензор Сун устраивает у нас проводы губернатору Хоу, первого надо будет заколоть свинью и барана для семейного жертвоприношения, а третьего – угощение командира Чжоу и дворцовых смотрителей Лю и Сюэ по случаю их повышения в должности.

Слуга удалился.

– Какого вина изволите, батюшка? – спросила Симэня стоявшая рядом Юйсяо.

– Открой-ка жбан бобового, которое прислал комендант Цзин. Надо попробовать, что это за вино.

Вернулся с ответом Лайань.

Юйсяо поспешно принесла вино и, откупорив жбан, наполнила чарку, которую поднесла Симэню. Он отпил глоток чистого, как янтарь, ароматного напитка и приказал:

– Его буду пить.

Вскоре на столе появились закуски.

Пока Симэнь пировал в хозяйских покоях, Лайань и солдаты с фонарями вечером проводили Юэнян и остальных жен домой. На Юэнян была горностаевая шуба, расшитая золотом светло-коричневая атласная кофта и нежно-голубая юбка.

Ли Цзяоэр и остальные жены были в собольих шубах, белых шелковых кофтах и вытканных золотом лиловых юбках. Юэнян не могла не обратить внимания на то, что Цзиньлянь вырядилась в шубу Ли Пинъэр, а свою шубу отдала Сунь Сюээ.

Прибывшие вошли в покои хозяйки и приветствовали Симэня. Только Сюээ склонилась в земном поклоне сначала перед Симэнем, потом перед Юэнян. Женщины прошли в гостиную, где поклонились старшей невестке У и монахиням. Юэнян села и повела разговор с Симэнем.

– Супруга Ина была так обрадована, увидев нас всех, – говорила она. – За столом собралось больше десяти человек. Были соседка Ма и жена Ина Старшего Ду Вторая. Двух певиц звали. Малыш у них растет такой здоровый, толстощекий. Но Чуньхуа с тех пор заметно осунулась и побледнела. Лицо какое-то длинное стало, как у ослицы. И чувствует себя неважно. Ведь все хлопоты на нее легли. Впрочем им там всем досталось. Рук у них не хватает. Перед уходом брат Ин нам земные поклоны отвешивал, благодарностями осыпал. Тебя за щедрые подарки просил благодарить.

– И Чуньхуа, рабское ее отродье, тоже к вам выходила? – спросил Симэнь.

– А почему ж нет? – удивилась Юэнян. – Что она, дух бесплотный, что ли? У нее вроде и нос и глаза – все на месте.

– Ей, черной кости, рабскому отродью, только бы свиней кормить.

– Ну что ты болтаешь? – срезала его хозяйка. – Слушать не хочется. По-твоему только ты подобрал красавиц одну к другой, только тебе можно ими хвастаться, да?

Тут в разговор вступил стоявший сбоку Ван Цзин.

– Дядя Ин как матушек увидел, даже выйти не решился, – говорил он. – В пристройку увильнул и давай в щелку за матушками подглядывать. Совесть, говорю, у тебя есть, почтеннейший? Зачем же украдкой-то подглядываешь? Так он на меня с кулаками набросился.

От хохота Симэнь так сощурился, что глазных щелок не видно было.

– Вот Попрошайка разбойник! – заругался он, наконец. – Погоди же, только ко мне приди, я тебе глаза мукой засыплю.

– Вот, вот, – подтвердил Ван Цзин.

– Чепуху ты болтаешь, негодник! – отрезала Юэнян. – Зачем человека напрасно оговаривать?! Его и следа не было видно. Где он за нами подглядывал? Он только перед нашим уходом и вышел.

Ван Цзин вскоре ушел. Юэнян поднялась и пошла в гостиную, где приветствовала старшую невестку У и монахинь. Падчерица, Юйсяо и остальная прислуга склонилась перед хозяйкой в земном поклоне.

– А где же барышня Шэнь? – сразу спросила Юэнян.

Никто не решался рта раскрыть.

– Барышня Шэнь домой ушла, – наконец, сказала Юйсяо.

– Почему ж она меня не дождалась? – продолжала недоумевать хозяйка.

Тут супруга У Старшего, будучи не в состоянии больше скрывать происшедшее, рассказала, как на певицу обрушилась Чуньмэй.

– Ну, не захотела петь и что ж такого? – говорила в раздражении Юэнян. – А ругать к чему? Тем более служанке! Совсем не пристало распоясываться! А впрочем, когда в доме нет настоящего хозяина, тогда и прислуга порядка не знает. И на что только это похоже? – Юэнян обернулась в сторону Цзиньлянь и продолжала. – А ты, если твоя горничная распускается, должна ее приструнить.

– Я такой невежды-упрямицы отродясь не встречала, – заговорила, улыбаясь, Цзиньлянь. – Ветер не дунет, дерево не закачается. Раз ты по домам ходишь, знай свое дело – пой, когда тебя просят. Нечего на рожон лезть. Кто ей велел зазнаваться?! Права Чуньмэй, что ей все прямо в глаза сказала. Впредь не будет задираться.

– На язык ты бойка, спору нет, – продолжала Юэнян. – По-твоему выходит, пусть на всех без разбору бросается, всех из дому гонит? Стало быть, и урезонить ее не моги?

– Так, может, мне прикажете ее палками избить из-за какой-то безграмотной шлюхи, так, что ли?

Тут Юэнян так и побагровела от злости.

– Ну, потакай ей больше! Она, увидишь, со всеми родными, близкими и соседями переругается.

С этими словами Юэнян встала и направилась к Симэню.

– Кто это тебя? – спросил Симэнь.

– Сам знаешь кто! – отвечала Юэнян. – Вот каких воспитанных горничных ты в доме собрал!

И она рассказала ему, как Чуньмэй выгнала певицу Шэнь Вторую.

– Ну, а почему ж она ей спеть не захотела? – говорил, улыбаясь, Симэнь. – Не волнуйся! Пошлю ей завтра со слугой лян серебра и все будет в порядке.

– И коробку барышня Шэнь забыла взять, – заметила Юйсяо.

– Нет, чтобы горничную вызвать да внушение сделать, ты только знаешь зубоскалить, – говорила Юэнян, видя, как несерьезно он отнесся к ее словам. – Не нахожу ничего смешного!

При виде разгневанной хозяйки Мэн Юйлоу и Ли Цзяоэр удалились к себе. Симэнь продолжал выпивать как ни в чем не бывало.

Через некоторое время и Юэнян прошла в спальню и стала раздеваться.

– А это что за пакеты? – спросила она Юйсяо, заметив на сундуке четыре пакета с серебром.

– Это комендант Цзин двести лянов принес, – объяснил Симэнь. – Просил с цензором Суном насчет повышения поговорить.

– Зятюшка передал, – говорила Юйсяо. – Я на сундук положила, а вам, матушка, забыла сказать.

– Раз чужие, надо было в буфет убрать, – заключила Юэнян.

Юйсяо спрятала в буфет серебро, но не о том пойдет рассказ.

Тем временем Цзиньлянь продолжала сидеть в покоях Юэнян. Она поджидала хозяина, чтобы вместе пойти к себе в спальню. В этот благоприятный для зачатия день жэнь-цзы ей не терпелось принять снадобье монахини Сюэ и быть с Симэнем. Он, однако, не собирался выходить из-за стола. Цзиньлянь отдернула дверную занавеску.

– Ну, ты идешь? – спросила она. – Я пошла.

– Иди, дитя мое! – отвечал Симэнь. – Я выпью и сейчас приду.

Цзиньлянь удалилась к себе.

– А я не хочу, чтобы ты туда шел, – заявила Юэнян. – Мне еще с тобой поговорить нужно. Какие вы неразлучные! Куда иголка, туда и нитка. До чего ж она обнаглела, бесстыжая! И надо ж: врывается ко мне в покои и зовет. Ты ему жена, а мы, выходит, никто, да? Ну и у тебя тоже нет ни стыда ни совести. Не зря тебя судят да рядят. Все – твои жены, и ты обязан ко всем относиться одинаково. К чему одну выделять? Она тебя как на привязи держит. После поездки в столицу и тени твоей в дальних покоях не видно. Как же тут зла не будет? Нет, ты и похлебки попробуй, а не только лакомый кусочек. А то держит у себя, ни на шаг не отпускает. Я про себя не говорю. Я не такая, но другие этого не простят тебе. Может, и промолчат, а в душе гнев затаят. Вон сестрица Мэн в гостях крошки в рот не взяла. Не знаю, то ли она простудилась, то ли сердце от обиды зашлось. Во всяком случае, воротилась сама не своя. Ин Вторая ей чарку поднесла, а ее вырвало. И ты не заглянешь к ней, не навестишь?

– Ей в самом деле плохо? – переспросил Симэнь и, приказав слугам убрать со стола, направился в покои Юйлоу.

Ее платье было небрежно брошено на кан. Раздетая, без головных украшений, она лежала с опущенной вниз головой и тяжело дышала. Ее мутило. Ланьсян разжигала печь.

– Скажи, что с тобой, дитя мое? – спрашивал Симэнь. – Завтра же приглашу врача, пусть осмотрит.

Юйлоу не проронила ни слова, даже головы не подняла. Симэнь приподнял ее, и они сели рядом. Ей было тяжко. Она все время разглаживала грудь.

– Дорогая моя, что с тобой? Скажи! – расспрашивал Симэнь.

– Душит меня, – проговорила она. – А ты что спрашиваешь? Шел бы, тебя ведь ждут, наверно.

– Не знал я, что тебе плохо, – оправдывался он. – Мне только что Старшая сказала.

– Где тебе знать?! – продолжала Юйлоу. – Какая я тебе жена! Иди к своей любимой.

Симэнь обнял ее за шею и поцеловал.

– Ну, зачем ты так говоришь! Не насмехайся надо мной! – Симэнь крикнул Ланьсян. – Ступай завари матушке ароматного чаю да покрепче.

– Чай готов, – отвечала горничная и тотчас же подала чашку.

Симэнь поднес ее к губам Юйлоу.

– Поставь! Я сама, – сказала Юйлоу. – Не надо за мной ухаживать. Себя не утруждай. А над тобой никто не насмехается. Только уж очень редко ты сюда заглядываешь. Нынче солнце, должно быть, на западе взошло, не иначе. А Старшая напрасно обо мне напомнила. Только лишние терзания.

– Пойми, в эти дни у меня минуты свободной не выпало – так я был занят, – оправдывался Симэнь.

– Да, да, конечно! Но зазнобу свою ты, однако ж, не забыл. Вот как она тебя крепко держит! А мы неходовой товар. Нас лучше упрятать куда подальше. Может, лет за десять разок и вспомнишь.

Симэнь хотел поцеловать ее, но она воспротивилась.

– Отстань, от тебя вином несет. Человек целый день в рот ничего не брала, а ты пристаешь. Нет у меня никаких желаний …

– Если ты не ела, я велю накрыть стол. Вместе поедим. Я тоже еще не ел.

– Нет, мне не до еды. Ешь, если хочешь.

– Ты не хочешь, я один есть тоже не стану. Тогда давай ложиться спать. А утром я за лекарем Жэнем пошлю.

– Вот еще! Не надо мне ни лекаря Жэня, ни лекаря Ли. Лучше пусть тетушка Лю снадобья даст.

– Ложись, – уговаривал ее Симэнь. – А я тебя поглажу, тебе и полегчает. Я ведь, знаешь, массажировать мастер. Стоит мне только коснуться, и недуг как рукой снимет.

– Сказала бы я тебе, – не выдержала Юйлоу. – Знаю, какой ты мастер!

Тут Симэнь вдруг вспомнил:

– Знаешь, инспектор просвещения Лю прислал мне как-то десяток пилюль. Они были изготовлены в Гуандуне из бычьего безоара и залиты в очищенном воске. Их надо принимать с вином. Очень помогают. – Он обернулся к Ланьсян: – Ступай у матушки Старшей попроси. Они лежат в фарфоровом кувшине. И вина захвати.

– Вина не проси, у меня есть, – вмешалась Юйлоу.

Ланьсян тут же отправилась в покои Старшей хозяйки.

Когда подогрели вино, Симэнь снял воск, под котором засверкала золотая пилюля, и протянул ее Мэн Юйлоу.

– Мне налей чарочку, – сказал он Ланьсян. – Я тоже приму.

– Не дури! – одернула его Юйлоу, бросив строгий взгляд. – Тогда к другой ступай. Ты зачем ко мне пришел? Подстрекать? Думаешь, раз я еще жива, со мной можно вытворять все что угодно? У меня и без того нестерпимая боль, а ты пристаешь. Вот бессовестный! И не рассчитывай.

– Ладно, ладно, дитя мое! – Симэнь улыбался. – Я без пилюли обойдусь. Давай ложиться.

Юйлоу приняла лекарство, они, раздевшись, легли в постель. Симэнь поглаживал ей грудь, играл сосцами.

– Милая! – говорил он, обнимая ее. – Ну как? Боль утихла?

– Боль-то прошла, а все еще урчит.

– Ничего, скоро пройдет. А я без тебя передал Лайсину пятьдесят лянов. Послезавтра цензор Сун у нас прием устраивает, первого жертвы приносить, а третьего и четвертого гостей угощать будем. Много приглашенных. Подарков нанесут – не отмахнешься, нехорошо.

– Кого ни принимай, мне все равно, – отвечала Юйлоу. – Завтра, тринадцатого, велю счета подвести и вручу их тебе, а ты хоть Шестой[1432]Шестая – здесь Пань Цзиньлянь. передай. Пора и ей похозяйствовать. А то говорит: счета, мол, вести, подумаешь дело! Только Будде глаза резцом высечь трудно. Давай, говорит, хоть сейчас возьмусь. Вот и пусть делом займется.

– Да не слушай ты, что болтает эта потаскушка! – возражал Симэнь. – Она тебе наговорит, а поручи что посерьезнее, подведет. Нет, вот пройдут приемы, тогда и счета ей передашь, ладно?

– Ишь какой ты умник! А еще говоришь, ее не выделяешь? Вот сам же и проговорился: «после приемов …» Ты, выходит, умри, а делай. Утром причесаться не дадут. Начинается беготня слуг. Один просит – серебра отвесь, другой – разменяй. Всю душу вымотают – зла не хватает. И хоть бы слово доброе услышать. Нет, такого не жди.

– Дитя мое, а помнишь, что гласит поговорка? Кто три года хозяйством правит, на того и дворовый пес лает. – Говоря это, Симэнь осторожно положил ногу Мэн Юйлоу к себе на руку, потом прижал ее к груди. На белоснежной ножке красовались расшитая узорами ярко-красная шелковая туфелька. Он продолжал: – Мне милее всего твои белые ножки. Таких нежных хоть целый свет обыщи не найдешь.

– Вот болтун! – усмехнулась Юйлоу. – Кто твоей лести поверит?! Так уж во всем свете не сыщешь. Сколько угодно и не таких грубых, а понежнее найдется. Смеешься ты надо мной.

– Душа моя! – продолжал Симэнь. – Пусть меня смерть на этом месте застигнет, если я говорю неправду.

– Ну, довольно клятв!

Тем временем Симэнь, вооружившись серебряной подпругой, хотел было приступить к делу.

– Знаю, к чему ты клонишь, – заметила она. – Погоди! Принесла ли горничная что нужно? Кажется, нет. – Юйлоу запустила руку под тюфяк, нащупала шелковый платок и хотела уже положить его под одеяло, но тут заметила подпругу. – Когда ж это ты успел упаковать свой товарец? Убери сейчас же!

Но Симэнь ее не послушался и приступил к делу. Обхватив руками одну ногу женщины, он стал понемногу вставлять и вынимать свой предмет, стремясь полностью окунуться в срамное отверстие. Вскоре начало извергаться семя, из-за чего движения стали сопровождаться звуком, напоминающим чавканье собаки. Юйлоу вытирала жидкость куском шелка, но чем больше она вытирала, тем больше текло.

– Будь поосторожней, милый! – говорила она нежным дрожащим голосом. – Меня последние два дня бели мучили и поясницу ломило.

– Ничего, – успокаивал ее Симэнь, – завтра тебя доктор Жэнь осмотрит, примешь лекарство и пройдет.

Однако, оставим Симэня и Юйлоу с их усладами, а перейдем к У Юэнян.

Юэнян вела беседу со старшей невесткой У и монахинями. Ей рассказали про ругань, с которой Чуньмэй обрушилась на Шэнь Вторую, про то, как плачущей певице даже паланкина не наняли и как госпожа У, не выдержав, наказала Хуатуну проводить ее в дом Хань Даого.

– Но до чего ж груба была Чуньмэй! – воскликнула невестка У. – Когда я попробовала ее урезонить, она еще больше разошлась. И чем ей могла досадить певица? Мне в голову не приходило, что она может себе позволить такую разнузданную брань. Выпила, должно быть, лишнего.

– Да, до этого они впятером у себя пировали, – подтвердила Сяоюй.

– Вот до чего доводит безрассудное попустительство! – не выдержала Юэнян. – Совсем девка от рук отбилась. Скоро на шею сядет. А скажи слово, не понравится. Так она на всех будет бросаться, всех без разбора из дома выгонять начнет. А что мы можем сделать, когда негодница потачку дает? Певица по домам ходит. Возьмет да расскажет. Приятно будет? В доме Симэнь Цина, скажут, хозяйка такие скандалы допускает, что не разберешь, кто у них хозяин, кто слуга. Ведь не служанку обвинят – порядков, мол не знает, а хозяйку. Куда это годится!?

– Не расстраивайся! – уговаривала ее невестка У. – Что поделаешь, если ей зятюшка потакает?

Они удалились в спальню.

На другой день Симэнь с утра отбыл в управу. Цзиньлянь из себя выходила, потому что по вине Юэнян опять упустила день жэнь-цзы. С утра она послала Лайаня за паланкином и отправила свою матушку домой.

Юэнян встала рано. К ней подошли монахини и стали раскланиваться. Хозяйка вручила каждой из них по коробке сладостей к чаю и по пяти цяней серебра, а наставнице Сюэ напомнила о службе, которую та должна будет совершить в первой луне. Сюэ получила лян серебра на благовония, свечи и жертвенные изображения. Для принесения жертв Будде Юэнян обещала ей прислать к концу года ароматного масла, лапши, риса и постные угощения.

Хозяйка угостила монахинь чаем. Помимо старшей невестки У за столом сидели Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу и падчерица.

– Ну как, помогли пилюли? – спросила Юэнян.

– Утром горечью рвало, сейчас полегче стало, – отвечала Юйлоу.

– Сяоюй! – крикнула Юэнян. – Ступай позови бабушку Пань и матушку Пятую.

И Юйсяо направилась прямо в спальню Цзиньлянь.

– А где же бабушка? – спросила она. – Вас с бабушкой к чаю приглашают.

– Я ее утром домой отправила, – пояснила Цзиньлянь.

– И хозяйке ничего не сказали?

– Скучно ей стало, я и проводила, – отвечала Цзиньлянь. – Сколько можно гостить? Побыла и хватит. И дома некому за малышом приглядеть.

– А я копченого мяса и сладких дынь припасла. Хотела бабушку угостить. Вот, передайте ей, матушка.

Юйсяо протянула гостинцы Цюцзюй, и та убрала их в ящик.

– В прошлый раз, как вы ушли, матушка, – начала Юйсяо, – хозяйка чего только на вас батюшке ни наговаривала. Вы, говорит, весь свет смутили, с батюшкой два сапога и оба на левую ногу. Нет, говорит, у вас ни стыда ни совести. Батюшку у себя держите, не даете ему в дальние покои показаться. Потом она велела ему к матушке Третьей на ночь идти. Когда батюшка ушел, она стала на вас жаловаться тетушке У и монахиням. Распустила, говорит, свою Чуньмэй. Никаких порядков не признает, на Шэнь Вторую набросилась. Батюшка собирается лян серебра певице послать от стыда.

Цзиньлянь приняла к сведению все, что ей подробно доложила Юйсяо.

– Бабушку с утра домой отправили, – объявила хозяйке воротившаяся Юйсяо. – А матушка Пятая сейчас придет.

– Вот видишь? – глядя в сторону невестки У, заговорила Юэнян. – Стоило мне вчера ей слово сказать, как она уж гонор выказала. Извольте, матушку домой отослала, а мне ни слова. Вот и догадайся попробуй., что у нее на уме. Какой еще фортель выкинет?

Цзиньлянь между тем подкралась к гостиной и, встав за дверной занавеской, долго подслушивала, потом ворвалась в комнату и начала допрашивать Юэнян:

– Я, говоришь, мать домой отослала? Я мужа у себя держу, да?

– А кто же! – подтвердила хозяйка. – А в чем дело? Хозяин после поездки в столицу от тебя не выходит. Хоть бы тень его показалась в дальних покоях. Выходит, только ты ему жена, а остальные никто? Может, другие твоих проделок не ведают, но я-то знаю. Вот и случай с Ли Гуйцзе. Невестушка спрашивает меня, почему, мол, Гуйцзе день погостила и ушла. За что, дескать, на нее зятюшка серчает. Кто его знает, отвечаю. И тут ты со своим языком вылезаешь: «я-то, мол, знаю». Да и как тебе не знать?! Ты же его от себя ни на шаг не отпускаешь.

– Его никто не держит, – не уступала Цзиньлянь. – Он сам ко мне ходит. Может, еще скажете, я его на цепь посадила? Нет, я себе такого не позволю.

– Ты не позволишь! – продолжала Юэнян. – А как ты вела себя вчера? Он сидел у меня тихо и мирно, так ты ворвалась как настоящая смутьянка. Зачем к себе зазывала, а? Говори! Муж – опора наша и поддержка. Он ради нас старается. Чего он дурного сделал, я тебя спрашиваю. За что его на цепь сажать собираешься, а? Бессовестная! Нет у тебя уважения к человеку! Долго я терпела, долго молчала, но ты вынуждаешь говорить. Выпросила украдкой шубу, вырядилась и хоть бы зашла сказаться. И так во всем. У нас не вертеп какой-нибудь. Да и заправиле подчиняются. А тут прислуга на господском месте оказалась – кот с мышью спит. Виданное ли дело! Ты же сама ее распустила, вот она и распоясалась – на людей кидается. И ты ж ее укрываешь и выгораживаешь.

– При чем тут горничная? Это я тебе помешала, так и скажи. Только я тоже одна-одинешенька. А шубу, верно, выпросила. Но хозяин не ради меня одной кладовую открывал. И остальным шубы доставали. Так что же молчишь? Я горничную распустила, ну и что ж? Я мужу радость доставляю. Это, по-твоему, тоже распутство?

Цзиньлянь задела Юэнян за живое.

– Может, ты скажешь, я распутна? – воскликнула Юэнян, и лицо ее побагровело. – Меня, как полагается, девушкой выдали, а не бабой замужней. Я женщина порядочная, за мужчинами не увивалась. Распутна та, кто без стыда и совести с чужими мужьями кокетничает …

Тут выступила вперед невестка У.

– Золовушка, успокойся, уймись! – уговаривала она Юэнян.

– Одного мужа в гроб вогнала, за другого взялась? – не унималась хозяйка, желая высказать все, что накипело.

– Ну и ну! – вступилась Юйлоу. – Что с вами, матушка?! И нас в покое не оставили – решили одной розгой по всем пройтись? – Она обернулась к Цзиньлянь: – А ты уступи Старшей, зачем отговариваться. Хватит вам препираться!

– В драке кулаков не жалеют, в ссоре слов не выбирают, – заметила госпожа У. – Своей руганью вы родных в неловкое положение ставите. Если ты меня не послушаешься, золовушка, не обижайся. Я носилки велю подать и домой уйду.

Ли Цзяоэр тут же уговорила невестку остаться.

Устыженная Цзиньлянь упала посреди гостиной. Она билась головой об пол, била себя по щекам и громко рыдала. У нее выпали шпильки и сбилась прическа.

– Хоть бы умереть мне! – вопила она. – Кому нужна такая жизнь! Раз тебя по всем правилам выдавали, а я мужа захватила, в чем же дело! Вот вернется сам, пусть разводную дает, и я уйду. Бери его себе, только попомни, тебе мое место все равно не занять.

– Вот смутьянка! – кричала Юэнян. – Ты ей слово, а она целые потоки изрыгает. Так будешь на полу валяться, чтобы потом на меня свалить, да! Ждешь, пока хозяин появится? Надеешься его со мной поссорить? Вытворяй, что хочешь, не испугалась!

– Да уж где мне с тобой, порядочной и непорочной, сравняться!

– Да, порядочная и непорочная! – с еще большим гневом воскликнула Юэнян. – Я любовников не завожу.

– А кто заводит? – вопрошала Цзиньлянь. – Ну, хоть одного мне назови!

Предвидя возможный исход разгоревшейся брани, Юйлоу подошла к Цзиньлянь и попыталась ее поднять.

– Пойдем! – говорила она. – Нехорошо так! Нельзя так расходиться. Наставниц постыдилась бы. Вставай. Я тебя провожу.

Но Цзиньлянь не собиралась вставать с пола. Тогда Юйлоу помогла Юйсяо, и они проводили Цзиньлянь к себе.

Тем временем старшая невестка У уговаривала Юэнян:

– Разве тебе, золовушка, в твоем-то положении можно так раздражаться! И ведь из-за пустяка. Когда меж вами, сестры, царит мир и согласие, мне гостить у вас – одно удовольствие. Когда же ругань затеваете и к советам не прислушиваетесь, это никуда не годится.

Во время ссоры монахини отправили послушниц полакомиться сладостями, а сами, завернув коробки с подарками, поднялись из-за стола и попрощались с Юэнян.

– Не обессудьте, не взыщите, наставницы милосердные! – говорила им Юэнян.

– Что вы, бодхисаттва! – уверяла ее монахиня Сюэ. – Будьте покойны! Очага без дыма не бывает. В сердце всегда теплится невидимый огонек, а стоит пошевелить – и задымит. Друг дружке уступать надобно, тогда и жизнь пойдет на лад. Как предписано буддийским законом: охлади сердце, чтобы уподобилось оно ладье одинокой, что недвижно стоит на причале. Очисти престол души и откроется путь к просветлению. Если же ослабишь путы, отомкнешь замки, то пусть хоть тьмою снизойдут духи-хранители с ваджрами, им тебя не спасти. Человек должен обуздать страсти и пыл. Будда и патриархи именно с этого начали подвижничество. Мы пошли. Простите нас, бодхисаттва, за беспокойство и живите по-хорошему.

Монахини поклонились. Юэнян ответила им поклонами.

– С пустыми руками отпускаю вас, наставницы милосердные, – говорила она. – Не обессудьте. Я к вам слугу с гостинцами направлю.

Юэнян обратилась к падчерице и Ли Цзяоэр:

– Проводите наставниц. Собаку подержите.

Когда монахини ушли, Юэнян присоединилась к невестке У и остальным.

– Глядите! – говорила она. – Руки совсем онемели. А до чего холодные! Кроме чаю с утра крошки в рот не брала.

– Как я тебя, золовушка, уговаривала, – вставила невестка, – не волнуйся, не горячись! Нет, ты меня не хотела слушать. А тебе время подходит. Разве так можно!

– Но ты же, невестушка, сама очевидица, – продолжала хозяйка. – Разве я ругань начала? Зачем перекладывать с больной головы на здоровую? Я всегда уступаю, только мне никто не уступит. Мужа захватила и держит. Они с горничной заодно. Что они там у себя вытворяют, другим и в голову не придет. Женщина, а ни стыда ни совести. Себя она не видит, других распутными обзывает. Бывало, сестрице Ли житья не давала, целыми днями ругалась. И чего она только на нее ни наговаривала. Все у нее виноваты, только сама она невинна, как святая. Коварства и вероломства в ней хоть отбавляй. Словом, зверь в человеческом обличии. Она никаких доводов не признает, а клятвами огорошит любого. Но я за ней слежу, глаз не спускаю. И что ее ждет впереди? Вот при вас ведь дело было. Я, по-хорошему, чай приготовила, ее матушку к столу ждала, так она, видите ли, ни слова не говоря, домой отправила. Она спит и видит с кем бы поругаться. Подкрасться под двери и подслушать! Это еще что за новость!? Да кто тебя испугался! Наговаривай мужу сколько влезет. Разойдемся, и дело с концом.

– Я все время у печи стояла, – заговорила Сяоюй. – Когда матушка Пятая могла подойти? Я и шагов-то ее не слыхала.

– Она нарочно войлочные туфли обувает, – пояснила Сюээ. – Ступает как приведение, чтобы шагов не слышали. А вспомните, когда она к нам пришла. Сколько мне крови попортила! И чего только про меня не наговаривала! Из-за нее меня хозяин не раз бил. А вы тогда, матушка, меня винили.

– Ей человека живьем закопать – дело привычное, – подтвердила Юэнян. – Теперь она меня доконать решила. Видала, как она головой об пол билась, истерику закатывала? Это она чтоб хозяин узнал, чтобы меня унизить.

– Напрасно вы так говорите, матушка, – заметила Ли Цзяоэр. – Ей свет не перевернуть.

– Плохо ты ее знаешь, – продолжала Юэнян. – Это же оборотень, лиса девятихвостовая. С такой, как я, она в два счета разделается, не таких приканчивала. Ты вот сама из певиц и у нас не первый год, а подобных выходок себе не позволяешь. Врывается вчера ко мне и заявляет хозяину: «Ты идешь или нет? Я пошла». Как будто хозяин только ей одной и принадлежит. Захватила его и ни в какую. Так это меня разозлило! Он после поездки в столицу ни разу в дальних покоях не был. Даже к той, у кого день рождения, идти не дает. Ей палец в рот не клади – всю руку отхватит.

– Крепись, золовушка, – уговаривала ее госпожа У. – Слабая ты и болезная. Зачем так к сердцу принимаешь? Пусть делает, как знает. А будешь за других стараться, себе врагов наживешь.

Юйсяо накрыла на стол, но Юэнян даже не коснулась еды.

– Голова у меня болит и тошнота подступает, – сказала она и велела Юйсяо постелить на кане: – Я прилягу. – Она обернулась к Ли Цзяоэр: – А ты покушай со сношенькой за компанию.

Барышня Юй собралась домой. Хозяйка велела положить ей в коробку сладостей и наградила ее пятью цянями серебра.

Симэнь Цин после допроса грабителей вернулся к обеду. Только он переступил порог, как от коменданта Цзина явился слуга за ответом.

– Передай батюшке мою сердечную благодарность за ценные подношения, – наказывал слуге Симэнь. – Но к чему было тратиться? Забирай-ка их назад. Когда удастся дело сделать, тогда другой вопрос.

– Нельзя мне с подарками домой являться, – умолял слуга. – Мне батюшка такого наказа не давали. Пусть уж у вас полежат, батюшка.

– Ну ладно! – согласился Симэнь. – Поблагодари от меня хозяина.

Он передал слуге ответ и лян серебра в награду, а сам прошел в покои Юэнян.

Юэнян спала на кане. Симэнь не раз окликнул ее, но ответа не последовало. Горничная и служанки тоже не решились рассказать о случившемся. Тогда он проследовал в передние покои к Цзиньлянь. Она тоже спала, обхватив руками подушку. Волосы у нее были всклокочены. И она голосу не подала. Симэнь еще больше встревожился и направился к Юйлоу. Она не смогла скрыть и рассказала ему, как поругались утром Юэнян и Цзиньлянь. Симэнь был вне себя. Он вернулся к Юэнян и поднял ее на руках.

– Тебе в таком положении совсем не надо обращать внимание на эту потаскушку, – говорил он. – И к чему ты с ней связываешься?!

– То есть как это связываюсь? – недоумевала Юэнян. – Кто с ней ругался?! Спроси любую, я к ней пришла или она ко мне. Я как ни в чем не бывало чай приготовила. Матушку Пань пригласила, а она гонор выказала. Взяла да выпроводила мать родную. А потом заявилась и давай ругаться. Головой об пол билась, волосы у нее растрепались. Кричит – как монарх на престоле. Не знаю, как она меня не избила. Если б не уговорили, в драку бы полезла. Ни за что человека оскорбить у нее в натуре. Думала, я ей покорюсь. Только и твердит: «раз тебя, мол, по всем правилам выдавали, а меня нет, возьму разводную и уйду». Ей слово, а она тебе десять. Целые потоки обрушивает, как река Хуай в половодье. Куда мне с ней тягаться! От такой нахалки и грубиянки меня как подкосило. В жар бросило. Где там ребенка ждать! Будь принц наследный, и того в утробе загубит. Я была ни жива ни мертва. Думала, выкину. И лучше б очиститься, чтобы на тот свет брюхатой не идти. А ночью бы веревку да в петлю. Тогда уж вы с ней делайте, что хотите. А то она меня в гроб вгонит, как сестрицу Ли вогнала. Да и тебе невтерпеж: надо ж каждые три года по одной жене хоронить.[1433]Юэнян намекает на то, что Симэнь Цин регулярно хоронит жен: в 1110 или в 1112 г. умерла первая жена, урожденния Чэнь, мать Симэнь Старшей (данные глав III и X противоречивы, см. т. 4, кн. 2, Приложение, «Календарь „Цзинь, Пин, Мэй“»); в 1113 г. умерла Чжо Дюэр, бывшая третьей женой Симэня; и теперь, в 1117 г., – Ли Пинъэр.

Не услышь такого Симэнь Цин, все бы шло своим чередом, а тут он прямо из себя вышел.

– Сестрица! Дорогая моя! – обнимая Юэнян, говорил он. – Не ставь ты себя на одну доску с этой потаскухой. Она ж понятия не имеет, что высоко, а что низко, что благоуханно, а что зловонно. Успокойся! Ты же мне дороже всех. Ну такого я ей не прощу! Я ей сейчас покажу.

– Да ты ей слова сказать не посмеешь. Она тебя тут же на цепь посадит.

– Пусть только попробует. Она у меня пинков отведает. Ну а ты как себя чувствуешь? Ела?

– Какое там! Утром чай приготовила, матушку Пань ждала, а тут она на меня набросилась. У меня под ложечкой распухло, живот опустился и боли поднялись. Голову разламывает, и руки онемели. Пощупай руку. До сих пор не отпускает.

Симэнь переминался с ноги на ногу.

– Так что же делать? – раздумывал он. – Надо немедленно позвать доктора Жэня. Пусть осмотрит и даст лекарства. Пока не стемнело, а то не пойдет.

– Разве этим поможешь? – говорила Юэнян. – Какого доктора ни зови, ежели судьба, и так выживешь, а нет все равно на тот свет пойдешь. Вот уж тогда с облегчением вздохнете. Какая ни будь жена, даже сама хорошая, – все равно как кирпич в стене. Упал один, вставят другой. Когда я умру, ты ее Первой женой сделай, ладно? Такой умной только хозяйством и править.

– И не надоело тебе говорить про эту потаскушку? Брось ты дерьмо ворошить! И на что она тебе сдалась. Надо Жэнь Хоуси звать, а то не вселился бы гнев тебе в нутро. Младенцу может повредить.

– Тогда бабушку Лю позови, – предложила Юэнян. – Она снадобьем напоит. А может, иглоукалыванием головную боль остановит.

– Пустое не говори! – возразил Симэнь. – Знает ли эта проходимка, как лечить беременных? Нет, пусть слуга седлает коня и едет за доктором Жэнем.

– Ну и зови, если хочешь, только я к нему не выйду, – заявила она.

Однако Симэнь ее не послушался. Пройдя в переднюю, он крикнул Циньтуна.

– Скорее седлай коня! – приказал хозяин. – Скачи за городские ворота за доктором Жэнем. Да обожди его. Вместе с ним возвращайся.

– Слушаюсь! – ответил слуга и умчался стрелой.

Симэнь вернулся к Юэнян и наказал служанке приготовить рисовой кашицы. Как он ее ни потчевал, она есть не стала. После обеда воротился Циньтун.

– Доктор Жэнь несет службу в управлении, – докладывал он. – Приглашение я передал. Доктор будет завтра утром. От нас не надо никого посылать.

– Раз лекарь придет завтра, сходил бы ты к сватушке Цяо, а то уж вечереет, – посоветовала Юэнян, напомнив о настоятельных приглашениях, неоднократно от того поступавших. – Обижаться будет.

– А за тобой кто посмотрит?

– Уж на грех не наводи! – Юэнян улыбнулась. – Ступай, ничего со мной не случится. А я немного погодя встану. Может, со сношенькой и поем. Так что не волнуйся!

Симэнь крикнул Юйсяо:

– Старшую невестку пригласи. Пусть с матушкой побудет. А где барышня Юй? Позови ее. Пусть матушке споет.

– Барышня Юй давно домой ушла, – сказала горничная.

– Кто ж ей позволил уходить? – спросил Симэнь. – Погостила бы еще денек-другой.

Он подскочил к Юйсяо и дал ей пинка.

– Увидала, как мы ругаемся, и ушла, – заметила Юэнян. – Ну, а горничная тут при чем?

– Кто певицу Шэнь обругал, ту вы пальцем не тронули, – сказала Юйсяо.

Симэнь сделал вид, что не слышал ее. Он оделся и отправился пировать к свату Цяо.

Еще не начали отбивать ночные стражи, когда он воротился домой и проследовал в покои хозяйки.

Юэнян сидела с невесткой У, Юйлоу и Ли Цзяоэр. Заметив Симэня, госпожа У удалилась во внутреннюю комнату.

– Тебе полегче стало? – обратился к хозяйке Симэнь.

– С невестушкой поела немного, – отвечала Юэнян. – Под ложечкой опухоль вроде опала. Только голова все болит, и в пояснице ломит.

– Уж как-нибудь потерпи. Завтра Жэнь Хоуси даст лекарства. Гневный дух выгонит, и плод успокоится.

– Как я тебя просила – не зови его, а ты все свое, – говорила Юэнян. – Хочешь, чтобы посторонний мужчина на меня глаза пялил? Не покажусь я ему, вот увидишь. А сватушка Цяо по какому случаю приглашал?

– По случаю моего приезда из столицы целое угощение устроил, – объяснил Симэнь. – Постарался. Стол ломился. Две певицы пели. Просил об одолжении. Потом мне в компанию пригласил цензора Чжу. Но я все о тебе беспокоился, не до веселья мне было. Выпил немного и поспешил домой.

– Вот болтун! Слушать не хочется твое краснобайство. Так уж обо мне и беспокоился! Будь я живым Буддою, для меня не нашлось бы места в твоем сердце. А умру, и вовсе не вспомнишь. Ты ведь меня не выше разбитого горшка ценишь. Ну, а о чем же тебя просил сватушка?

– Мне сватушка Цяо тридцать лянов припас, просил замолвить за него словечко у областного правителя Ху, – стал, наконец, объяснять Симэнь. – Он хочет воспользоваться новогодними назначениями чиновных лиц для приобретения чина главы ритуальной службы в уездном управлении.[1434]Речь идет о почетной чиновничьей должности, которую можно было приобрести за деньги Это, говорю, дело несложное. Тем более, что правитель Ху вчера прислал мне сотню календарей на новый год, а я ему еще не ответил. Погоди, говорю, вот подарки буду отправлять и кстати попрошу выделить вакансию. Тогда искомую должность и получишь. Но сватушка настоял, чтобы я взял серебро. Так, говорит, полагается. Да оно и верно. В таком деле надо одарить и другого – вряд ли десятью лянами обойдешься.

– Если он тебя просит, ты должен постараться, – говорила Юэнян. – Серебро принес?

– Он завтра пришлет, – отвечал Симэнь. – Подарки хотел покупать, но я отсоветовал. Сам пошлю правителю свиную тушу и жбан вина.

Симэнь ночевал у Юэнян.

На другой день цензор Сун устраивал прием. В дальней зале стояли ломившиеся от яств столы. Все было готово к встрече гостей. Рано утром из областного управления прибыли назначенные в услужение тридцать казенных музыкантов, два дирижера и четыре сопровождавших их солдата. Симэнь отвел им восточный флигель, который располагался у внутренних ворот и примыкал к передней зале, где они должны были оставаться в ожидании распоряжений. В примыкавшем к средней зале западном флигеле разместились актеры хайяньской труппы.

Немного погодя верхом на коне прибыл доктор Жэнь. Симэнь поспешно вышел ему навстречу и проводил в залу, где они сели и разговорились по душам.

– Вы присылали за мной, сударь, – переходя к делу, заговорил доктор. – Вчера я был занят. Домой вернулся лишь вечером. Мне подали вашу карточку. И нынче, не откладывая, я поторопился к вам.

– У моей Старшей жены внезапно началось какое-то расстройство, – объяснил Симэнь. – Хоуси, будьте добры, обследуйте у нее пульс.

Тем временем подали чай.

– Только вчера узнал от почтенного Минчуаня, что у вас радость, сударь, – вы удостоились повышения в чине, – отпив чаю, обратился к хозяину гость. – Разрешите вас поздравить, сударь. Подарки за мной.

– Что вы, что вы! И не извольте утруждать себя, – отозвался Симэнь. – Я вам очень признателен, но мне, бесталанному, вряд ли справиться с высокими обязанностями, на меня возложенными.

После чаю, когда Циньтун убрал со стола, Симэнь наказал ему:

– Иди передай матушке Старшей: господин Жэнь прибыли. Пусть гостиную приберут.

– Слушаюсь! – отозвался Циньтун и направился в дальние покои.

В покоях Юэнян сидели старшая невестка У, Ли Цзяоэр и Мэн Юйлоу. Когда Циньтун доложил о прибытии доктора Жэня, Юэнян даже не шевельнулась.

– Я ж говорила, мне его не нужно, – наконец, проронила она. – Напрасно звал. Чтобы посторонний мужчина пялил на меня глаза, щупал руки? К чему это?! Позвал бы бабушку Лю. Ее снадобья приму, авось, и полегчает. И для чего было весь этот шум подымать? Разве что удовлетворить любопытство лекаря?

– Но его уже пригласили, сестрица! – говорила Юйлоу. – Как же ты не покажешься! Не отсылать же его назад!

– Золовушка! – уговаривала ее госпожа У. – Позволь ты ему обследовать пульс. Хоть будешь знать, что у тебя за недуг приключился, откуда гневный дух поднимается и какие задеты жилы. Не следует отказываться от услуг доктора. Примешь лекарство, и наладиться обращение крови, укрепится плод. А что толку звать бабку Лю, как ты хочешь? Она же и болезней не знает, и в пульсе не смыслит. И потом нельзя время упускать.

Тут только Юэнян встала, начала причесываться и надела на голову шапочку. Юйсяо держала перед ней зеркало. Мэн Юйлоу залезла на кан и щеткой расчесывала ей затылок, Ли Цзяоэр прикалывала украшения, а Сунь Сюээ держала наготове наряды. Юэнян украсила прическу всего лишь шестью золотыми шпильками и скрепила ободком. Она не стала белиться, лишь слегка попудрилась и подрумянилась, чуть подвела полумесяцем изогнутые брови и надела золотые серьги-гвоздики. На груди у нее красовалась брошь золотая жаба. На ней были белая кофта с застежкой на спине, желтая юбка с широкой бахромой и кисейные чулки. Из-под подола виднелась пара изящных остых-преострых золотых лотосов-ножек. На юбке сбоку висели лиловый парчовый мешочек с благовониями и медные ключи. Она была препоясана расшитым поясом.

Да,

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.