Онлайн чтение книги Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
ГЛАВА ВТОРАЯ. СИМЭНЬ ЦИН ВИДИТ В ОКНЕ ЦЗИНЬЛЯНЬ. АЛЧНАЯ СТАРУХА ВАН РАЗЖИГАЕТ СТРАСТЬ

Так вот, вскоре после того, как У Сун переехал от старшего брата, небо прояснилось. Прошло каких-нибудь дней десять…

Но тут мы должны сказать о правителе уезда. За два с лишним года пребывания на посту у него скопилось немало золота и серебра, и он решил переправить его родственнику в Восточную столицу,[86]Восточной столицей (Дунцзин) в эпоху Сун именовался город Бяньлян, нынешний Кайфэн. чтобы потом, когда выйдет трехлетний срок службы, одарить высокое начальство. Только одного побаивался правитель: как бы не ограбили по дороге. Долго он присматривал человека надежного и сильного, пока его выбор не пал на У Суна. «Вот у кого смелости хватит. Этот дело сделает», – подумал он и вызвал У Суна в управу.

– Есть у меня в Восточной столице родственник, – начал правитель, – главнокомандующий дворцовой гвардией Чжу Мянь.[87]В годы Мира и Порядка, описываемые в романе, командующий дворцовой гвардией – самый высокий военный пост в государстве. Хотел бы отправить ему подарки и письмо, только вот добраться туда нелегко, но ты бы сумел. Услужи, щедрую награду получишь.

– Ваш покорный слуга был так возвышен вашей милостью, – говорил У Сун. – Не посмею отказаться. Только прикажите! Готов хоть сей же час отправиться в путь. Мне никогда не доводилось бывать в столице. Лицезреть блеск империи – для меня высокая честь.

Правитель остался доволен, угостил У Суна тремя чарками вина и дал десять лянов на дорожные расходы, но не о том пойдет речь.

Так вот. Выслушал У Сун наказ начальника, вышел из управы и направился к себе. Дома он распорядился, чтобы солдат купил вина и закусок, и они пошли к старшему брату. У Чжи тем временем возвращался домой. Видит – сидит У Сун и наказывает солдату отнести на кухню закуски.

Не охладело к деверю сердце Цзиньлянь. Как завидела его с вином, про себя подумала: «Наверняка обо мне вспомнил! А то к чему б ему приходить? Видно, меня из сердца не выкинешь! Надо будет у него исподволь выпытать». И она поднялась наверх, напудрилась, поправила прическу, переоделась в яркое платье и вышла к дверям встречать У Суна.

– Чем это мы вам не угодили, деверек? – спросила она, поклонившись. – давно к нам не заглядывали. Я уж не знала, что и подумать. Каждый день мужа к управе посылала, но он вас так и не нашел. Как хорошо, что вы снова дома! Только зачем же зря тратиться?

– Я по делу пришел, – отвечал У Сун. – С братом поговорить.

– В таком случае проходите наверх, присаживайтесь.

Втроем поднялись наверх, и У Сун предложил брату с невесткой занять главные места, а сам сел на скамейку сбоку. Солдат расставил на столе горячие закуски и вино. У Сун стал потчевать хозяев. Цзиньлянь не отрывала от деверя глаз, но он не обращал на нее никакого внимания – знай себе ел да пил. Когда осушили по нескольку чарок, У Сун попросил Инъэр принести круговую чашу и велел солдату наполнить ее вином.

– Мой уважаемый старший брат! – обратился он к У Чжи с чашей в руке. – Я получил распоряжение правителя ехать по делам в столицу и завтра же должен отбыть. Вернусь в лучшем случае через месяц, а то и через два или три. Вот и пришел поговорить с тобой. Человек ты слабый. Не стали бы тебя обижать, пока меня не будет. Так что если ты продавал за день, скажем, десять противней лепешек, то с завтрашнего дня продавай пять. Попозже выходи, пораньше домой возвращайся, ни с кем не выпивай. А придешь, спускай занавеси и запирай ворота – меньше будет неприятностей. А будут приставать, не связывайся. Меня обожди. Я приеду – сам разберусь. Договорились? Согласен со мной? Тогда выпей до дна эту чашу.

– Верно ты говоришь, – согласился У Чжи и взял чашу. – Так и буду делать.

Он осушил чашу, и У Сун, снова наполнив ее вином, обратился к Цзиньлянь:

– Вы, невестка, говорить не приходится, женщина умная, а брат мой слишком простодушен и во всем полагается на вас. Только, как говорится, чем решительность свою всем напоказ выставлять, не лучше ль хранить ее в своем сердце. Если вы будете вести себя как подобает, брату не придется волноваться. Ведь еще в старину говаривали: ни один пес не пролезет, пока изгородь крепкая.

От этих слов Цзиньлянь так вся и вспыхнула, а потом побагровела до самых ушей.

– Дурак ты бестолковый! – указывая пальцем на У Чжи, напустилась она. – Что ты людям наговариваешь, меня позоришь? Да, верно, я головную повязку не ношу, но я мужчине не уступлю, на кулаке удержу – себя в обиду не дам. У меня по руке лошадь проскачет, по лицу человек пройдет – все вынесу. Я не из тех черепах, которых хоть насквозь проколи, крови не увидишь. С тех пор как я замужем за У Старшим, у меня в дом букашка не вползала, а ты говоришь – собака! Что ты ерунду-то городишь? Смотри, доиграешься! Камень – не мяч, подбросишь – себе в голову и угодишь.

– Если бы невестка навела в доме порядок, лучшего и желать не надо, – говорил, улыбаясь, У Сун. – Хорошо, когда слово с делом не расходится. Дурно, когда на уме одно, а на языке другое. Но я запомню ваши слова, невестка. А теперь выпейте чашу.

Цзиньлянь оттолкнула вино и стремглав бросилась вниз. Пробежав половину лестницы, она крикнула:

– Считаешь себя умным, а не знаешь, должно быть, что невестку старшего брата следует, как мать родную, почитать. С самой нашей свадьбы ни о каком девере не слыхала. Откуда только заявился такой родственничек?! Хозяина из себя строит, невестку позорит. Ишь, какие штучки выделывает!

И Цзиньлянь со слезами стала спускаться по лестнице.

О том же говорят и стихи:

Весь свой характер выказала Цзиньлянь. Братья между тем выпили по несколько чарок. Им не сиделось. Захмелев, они спустились вниз и расставались со слезами.

– Побыстрее приезжай, брат, – наказывал У Чжи.

– А ты бросай-ка совсем свою торговлю и сиди дома, – советовал перед уходом У Сун. – А на расходы денег я тебе с посыльным вышлю. Не забывай, что я тебе говорил.

У Чжи кивнул головой.

У Сун простился с братом и пошел к себе, собрал вещи и прихватил на всякий случай оружие. На другой день навьючил он золотом, серебром и подарками уездного правителя свою лошадь и отправился в столицу, но не о том пойдет речь.

Скажем только, что после разговора с У Суном дня четыре ругала мужа Цзиньлянь, а тот будто язык прикусил. Пусть, мол, ругается, буду делать, как брат велел. Продаст он, бывало, лепешек вполовину меньше прежнего и пораньше домой идет. Снимет короб, опустит занавеску, запрет дверь и сидит дома. Злило все это Цзиньлянь.

– Башка бестолковая! – ругалась она. – Я с обеда света белого не вижу, сидя взаперти. Уж соседи зубоскалят. Мы, говорят, от злых духов спасаемся. Должно быть, вдолбил тебе братец в голову всякую ерунду. Хоть перед людьми бы постыдился.

– Ну и пусть смеются, – отвечал У Чжи. – Брат верно говорит. Так меньше неприятностей.

– Тьфу, тварь ты ничтожная! – зарычала Цзиньлянь. – А еще мужчина. Нет, чтобы самому в доме распоряжаться, он по чужой указке живет.

– Ну и что ж! Брат верный совет дал.

Так с отъездом брата У Чжи стал раньше выходить, быстрее домой возвращаться и запирать двери. Сильно это злило Цзиньлянь. Не один раз она ругалась с мужем, но потом свыклась: к его приходу сама стала опускать занавески и запирать ворота. И муж был доволен. «Так-то лучше!» – приговаривал он про себя.

О том же говорят и стихи:

Как белый конь, мелькавший мимо расщелины, неслось солнце, как челноки в станке, сновали дни и месяцы. Наступила двенадцатая луна – пора цветения сливы-мэй. А потом дело пошло к лету.

И вот однажды, в третьей луне, когда было по-весеннему ярко и нарядно, Цзиньлянь приоделась по-праздничному и стала ждать ухода мужа. Как только он удалился, она встала у ворот, а потом, перед его возвращением, принялась опускать занавески. И надо ж было тому случиться! Говорят, не будь случая, не выйдет и сказа. И в делах сердечных, оказывается, не обходится без случайности. Так вот, взяла Цзиньлянь бамбуковый шест и только хотела опустить занавеску, как налетел ветер. Шест вырвало у нее из рук, и он угодил – надо ж тому статься! – прямо по голове прохожему.

Смущенная Цзиньлянь улыбнулась и увидела самого что ни на есть разбитного малого лет двадцати пяти или двадцати шести. На голове у него красовались шапка с кистью, золотые филигранной работы шпильки и ажурный нефритовый ободок. Стройную фигуру облегал зеленый шелковый халат. Чулки цвета родниковой воды обтягивали темные, расшитые шелком наколенники, а обут он был в туфли на толстой подошве, какие шьют в Чэньцяо. Он держал крапленый золотом сычуаньский веер. Внешностью напоминал студента Чжана,[88]Студент Чжан – герой знаменитой пьесы Ван Шифу «Западный флигель», прославившийся своей приятной наружностью. красотой не уступал Пань Аню.[89]Пань Ань (или Пань Юэ) – знаменитый китайский поэт III в., прославившийся своей удивительной красотой. По преданию, когда он шел по улице, девушки бросали в него фрукты, желая обратить на себя внимание. Словом, красавец – глаз не оторвешь. Настоящий щеголь и «ветротекучий жуир».[90]В китайском тексте здесь и далее используется слово «фэнлю» – «ветротекучий» («ветер-поток») – образ свободного в своем поведении, порой легкомысленного и блудливого человека. «Фэнлю» – своего рода представители старой богемы.

Когда шест угодил ему по голове, он опешил, но, обернувшись, вдруг увидел перед собой обворожительную красавицу.

Только поглядите:

Ее волосы чернее воронова крыла; изогнуты, как месяц молодой, подведенные брови. Глаз миндалины блестящи, неподвижны. Благоуханье источают губы-вишни; прямой, будто из нефрита выточенный нос; румянами покрытые ланиты. Миловидное белое лицо округлостью своей напоминает серебряное блюдо. Как цветок грациозен легкий стан; напоминают перья молодого лука тонкие нежные пальцы; как ива талия гибка; пышно мягкое тело; изящны остроконечные ножки – белы и стройны. Высокая полная грудь; нечто крепко-накрепко связанное, алое с гофрировкой, белое свеже-парное, черно-бархатистое, а что, не знаю сам. Все ее прелести не в силах описать.

А какая прическа! Какие наряды! Только поглядите:

Блестящие, как смоль, волосы туго стянуты, собраны сзади в пучок – благоуханную тучу. Воткнуты в ряд мелкие шпильки вокруг. На лоб ниспадают золотые подвески, сбоку держится гребнем, красуется ветка с парою цветков. Не поддаются описанью брови – тоньше ивового листка. Трудно преувеличить красоту ланит, как персик алых, серьгами обрамленных, игравших на свету. Чего стоит ее нежная, пышная грудь, что подтянута туго и полуоткрыта. Накинут цветастый платок на кофту шерсти голубой с длинными отделанными бахромою рукавами. Невидимые благовонья источают аромат. Виднеются чулочки из-под юбки бархата сычуаньского.

А теперь поглядите вниз:

Обута она в туфельки из облаками расшитого белого шелка на толстой подошве. Изящно вздернуты кверху, как коготь орлиный остры их носки. Ее золотые лотосы – ножки – ступают, словно по пыльце, ароматной и нежной. Малейшее движение – шагнет или присядет – вздымает ветер юбку, надувая шелк розовых шальвар – и иволги в цветах, на них расшитые, порхают.

Алые ее уста струят благоуханье мускуса и необычных орхидей. Едва улыбка губ коснется, чаровница становится похожей на только что раскрывшийся цветок. Раз довольно взглянуть на нее – и совсем потеряешь рассудок, сразит наповал красотою своей.

Увидел ее прохожий и тут же смягчился. Возмущение будто рукой сняло, и на лице появилась улыбка. Цзиньлянь почувствовала, что виновата, и, сложив руки, отвесила низкий поклон.

– Простите меня, пожалуйста! – извинилась она. – Это ветром вырвало шест, и он нечаянно упал прямо на вас, сударь.

– Ну что вы! Какой пустяк! – сказал незнакомец, поправляя шапку и склоняясь почти до самой земли.

Эту сцену наблюдала хозяйка чайной старая Ван, которая жила по соседству. «Кто бы это мог быть? Кого так угостили шестом по голове?» – зубоскалила она про себя.

– Я сам виноват, – заметил, улыбаясь, прохожий. – Надо ж было подвернуться. Не беспокойтесь, сударыня!

– Не осудите, – упрашивала его с улыбкой Цзиньлянь.

– Да кто вас посмеет осуждать, сударыня!

Прохожий еще раз поклонился и вперил в красавицу свой лукавый взгляд. Он не первый год совращал женщин и слыл в таких делах большим мастером. Прежде чем уйти, незнакомец не раз оборачивался, потом исчез, обмахиваясь веером.

О том же говорят и стихи:

Убедилась тут Цзиньлянь, что незнакомец предан радостям жизни, сладкоречив и делами не обременен, и у нее еще сильнее вспыхнула привязанность к нему, хотя она и не знала ни кто он такой, ни где живет. «Стал бы он столько раз оборачиваться, если б я ему не приглянулась. Может, мой суженый?» – размышляла она у окна, а сама все глядела вдаль. Только когда незнакомец исчез из виду, она опустила занавеску, заперла дверь и ушла к себе в комнату.

Послушай, дорогой читатель! Неужели у того щеголя не было ни дома, ни хозяйства?! Был он отпрыском некогда богатых, но разорившихся торговцев в уездном центре Цинхэ и держал лавку лекарственных трав напротив уездной управы. С детства рос баловнем и бездельником, неплохо дрался, питал пристрастие к азартным играм – двойной шестерке,[91]Двойная шестерка – игра, при которой, бросая кости, двигают фигуры на доске. шашкам, костям и иероглифическим загадкам.[92]Иероглифические загадки – загадки, отгадкой в которых является один иероглиф, состоящий из нескольких значимых отдельно элементов. И чего он только не знал!

В последнее время он связался с уездными чиновниками – вел кое-какие дела, зарабатывал на тяжбах как поручитель. Так поднажился и обрел известность. Все в городе стали его бояться. Фамилия его была Симэнь, звали Цин, первый в роду. Раньше его звали просто Симэнь Старший, а когда он разжился и приобрел известность, стали величать господин Симэнь Старший. Родители у него умерли, братьев не было. Первую жену он похоронил рано. После нее осталась дочка. Не так давно он женился на У Юэнян, дочери начальника левого гарнизона Цинхэ.[93]Левый гарнизон – в старом Китае понятия «левый» и «правый» часто использовались для указания должности (например, «правый министр», «левый гарнизон» и т. д.) Держал несколько служанок и женщин. Давно он состоял в близких отношениях с Прелестницей Ли из веселого квартала, и теперь тоже взял ее к себе. Поселил он у себя и Потерянную Чжо,[94]Певичек звали Ли Цзяоэр, что буквально значит «Прелестница» и Чжо Дюэр, буквально «Потерянная». изгнанную из заведения на Южной улице, у которой до того числился в постоянных поклонниках.

Симэнь Цин был большой мастер игр ветра и луны,[95]«Ветер и луна» – образ вольготной жизни, полной утех и увеселений, обычно в кругу певичек-гетер. то бишь знал одни лишь наслаждения, соблазнял жен порядочных людей. Брал их к себе в дом, а как только они ему надоедали, просил сваху продать. Чуть не каждый день наведывался он к свахам, и никто не решался ему перечить. Стоило Симэню увидеть Цзиньлянь, как он, придя домой, стал раздумывать: «А хороша пташка! Как бы ее поймать?» Тут он вспомнил про старую Ван из чайной по соседству с домом красавицы. «А что! Если она сумеет обделать дельце, – рассуждал он, – можно и разориться на несколько лянов серебра. Чего мне стоит?!» У Симэня даже аппетит пропал. Пошел он прогуляться, а сам прямо к чайной свернул. Отдернул дверную занавеску и сел за столик.

– А, господин Старший пожаловали! Как вы любезно раскланивались… – старуха засмеялась.

– Поди сюда, мамаша, – позвал ее Симэнь. – Хочу тебя спросить: чья это пташка с тобой рядом живет?

– Это сестра великого князя тьмы Яньло,[96]Великий князь тьмы Яньло (Яма) – владыка загробного мира в китайской народной мифологии, образ которого был заимствован из буддизма. дочь полководца Пяти дорог,[97]Полководец Пяти дорог – божество, управляющее жизнью и смертью в даосской мифологии. Согласно древним верованиям, он считался военачальником при божестве Восточной Горы Дунъюэ, ведавшим людскими судьбами. Поэтому в литературе он нередко ассоциируется с Владыкой ада Янь-ваном (Яньло). Легенды также говорят, что это был бог-покровитель разбойного люда. Пять Путей – это пути святости, отваги, справедливости, мудрости и человеколюбия. а в чем дело?

– Брось шутки шутить. Я серьезно спрашиваю.

– А вы разве ее не знаете, сударь? – удивилась старуха. – Хозяин-то ее прямо против управы съестным торгует.

– Уж не жена ли Сюя Третьего, который пирожки с финиками продает?

– Нет, – махнула рукой Ван. – Будь он мужем, была бы пара подходящая. Отгадывайте еще.

– Значит, торговца пельменями Ли Третьего?

– Опять не угадали, – развела руками старуха. – И это была бы чета.

– Может, Лю Татуированные руки?

– Нет, – смеялась Ван. – И это была бы парочка хоть куда. Еще подумайте, сударь.

– Нет, – заключил Симэнь, – видно, мне не догадаться.

– Скажу, смеяться будете, – и Ван сама расхохоталась. – Муж ее – знаете кто? – торговец лепешками У Старший.

– Уж не тот ли самый У, которого дразнят: «Сморщен, как кора, ростом три вершка»? – Симэнь тоже засмеялся и даже ногой притопнул.

– Он самый и есть, сударь, – подтвердила старуха.

– Ну и угодил же лакомый кусочек псу в пасть! – подосадовал Симэнь.

– В том-то и дело! Так вот и случается: добрый конь несет простака, красавица-жена ублажает дурака. Такова уж, знать, воля Лунного старца.

– Сколько же с меня за чай и фрукты, мамаша? – спросил Симэнь.

– Да пустяки, сударь, потом сочтемся.

– Так с кем, говоришь, уехал твой сын-то Ван Чао, а?

– И сама не знаю. Взял его с собой один хуайский гость,[98]Хуайский гость – торговец, приехавший с реки Хуай. и вот до сих пор ни слуху ни духу. Жив ли, нет ли?

– Что ж ты его ко мне не прислала? Парень он вроде расторопный и умный.

– Если б вы взялись за него, ваша милость, да вывели в люди, вот бы я была вам благодарна, сударь, – говорила старуха.

– Погоди, приедет, тогда и потолкуем, – решил Симэнь, поблагодарил хозяйку и вышел из чайной.

Не минуло и двух страж, как он снова появился в чайной, сел у двери и стал смотреть на дом У Чжи.

– Может, господин Старший откушает сливового отвару? – предложила вышедшая к нему Ван.

– Только покислее.[99]Здесь игра слов, основанная на созвучии слова «слива» – «мэй» слову «сваха» – «мэй» и близости звучания слова «суань» – «кислый» слову «цуань» – «завлекать», «соблазнять».

Ван приготовила отвар и подала Симэню.

– А ловко ты стряпаешь, мамаша! Немало, должно быть, надо про запас держать, чтобы на любой вкус угодить, а?

– Да вот, всю жизнь сватаю. Какой же прок дома-то держать? – смеясь, отвечала старуха.

– Я тебе про отвар говорю, а ты мне про сватовство.

– Послышалось, вы сказали, ловко сватаю.

– Раз сватаешь, помоги и мне. Щедро отблагодарю.

– Шутите вы, сударь. А старшая жена узнает? Достанется мне затрещин.

– Жена у меня покладистая. Мне не одна женщина прислуживает, да нет ни единой по сердцу. А у тебя есть на примете хорошенькие. Сосватай мне, а? Как приглядишь, прямо ко мне приходи, не бойся. Ничего, если бы и замужем была, только б по сердцу пришлась.

– Была тут на днях красавица. Да вряд ли вам подойдет.

– Если хороша собой и сумеешь сосватать, щедро вознагражу.

– Женщина она прекрасная. Правда, возраст великоват, – заметила старуха. – Красавицу, говорят, и в годах можно взять. Ну, а сколько ж ей?

– Родилась в год свиньи,[100]В Китае счет годам велся по двенадцатилетнему животному циклу. Год свиньи – последний год такого цикла. Знать, под знаком какого животного родился человек, обычно важно для гадания о вступлении в брак и т. п. и к новому году ей исполнится ровно девяносто три.

– Ты, знать, помешалась, старуха! – засмеялся Симэнь. – Тебе бы только шутки отмачивать.

С этими словами Симэнь Цин встал и с хохотом удалился из чайной.

Темнело. Старая Ван зажгла огонь и пошла запирать двери. Но в это время снова появился Симэнь. Отдернув занавеску, он вошел в чайную, уселся около двери на скамейку и впился глазами в дом У Чжи.

– Может, откушаете супу брачного согласия?[101]Суп брачного согласия полагалось есть во время брачной церемонии в честь божества согласия и единения Хэ-Хэ. – предложила хозяйка.

– Только послаще.

Ван подала чашку супа, и Симэнь Цин просидел у нее допоздна.

– Подсчитай, мамаша. Завтра расплачусь.

– Как вам будет угодно. Спокойной ночи, сударь. Завтра приходите и обо всем потолкуем.

Симэнь, улыбаясь, направился домой. Он не мог ни есть, ни спать. Все его мысли были поглощены красавицей Цзиньлянь, но о том вечере говорить больше не будем.

На следующий день рано утром старуха открывала чайную. Только она выглянула на улицу, Симэнь Цин был тут как тут и сразу завернул к хозяйке. «А метла чисто метет, – подумала старуха. – Прилепила-таки ему на нос сахару – слизнуть не может. Ничего, он весь уезд обирает, вот и ко мне в руки попался. Пусть-ка поделится, а уж я сдеру с него не одну связочку монет».

Надобно сказать, что старуха Ван не отличалась порядочностью. Многие годы не знала она покоя: и свахой была, и посредницей, и перепродажей занималась. Принимала младенцев, помогала при родах, слыла мастерицей разыгрывать злые шутки и устраивать кое-что еще, о чем и не скажешь. Казалась она простоватой и даже глуповатой, но попробуй распознай подноготную этой старухи.

Только поглядите:

Слово скажет – обманет Лу Цзя, рот откроет – померкнет Суй Хэ. [102]Лу Цзя и Суй Хэ (III–II вв. до н. э.) – знаменитые острословы, обладавшие блестящими дипломатическими способностями, соратники ханьского правителя Лю Бана в его борьбе за центральную власть в Поднебесной, славные своими успешными переговорами с правителями других царств и их военначальниками о добровольном подчинении дому Хань. В частности, Суй Хэ привел на поклон к Лю Бану Хуайнаньского правителя Ин Бу, а Лу Цзя – правителя Южного Юэ. Кроме того Лу Цзя, будучи политическим мыслителем, историком и литератором, с конфуцианских позиций утверждал закономерность неминуемого падения Цинь и воцарения Хань. Ему принадлежат сочинения «Новые речения» («Синь юй») и «Летопись Чу и Хань» («Чу Хань чунь-цю»). Биография Лу Цзя приводится в гл.097 «Жизнеописание Ли Шици, Лу Цзя и Сун Цзяня» «Исторических записок» Сыма Цяня и в гл.043 «Жизнеописание Ли Шици, Лу Цзя, Чжу Цзяня, Лоу Цзина и Шу Суньтуна» «Истории Хань» Бань Гу. Красноречьем Шесть царств. [103]Имеются в виду шесть древнекитайских царств, которые постоянно находились в сложных отношениях друг с другом, что и дало возможность правителю царства Цинь завоевать их и провозгласить себя Шихуаном – «Первым государем». помирит, склонит к дружбе три области Ци [104]Речь идет о трех областях, на которые в конце III – начале II в. до н. э. было разделено бывшее царство Ци на территории полуострова Шаньдун. Одинокого феникса соединит в мгновение с подругой. Девицу с бобылем сумеет сочетать при первой же встрече. Теремную затворницу принудит очаровать святого. Заставит отрока, послушника при Нефритовом государе, [105]Яшмовый владыка, или Нефритовый государь – Юй-ди – верховное божество даосского пантеона, ставшее объектом общегосударственного культа. поманить и заключить в объятья прислужницу самой богини Сиванму. [106]Богиня Сиванму – Хозяйка Запада в даосской мифологии. Немного хитрости подпустит – и архат, [107]Архат – буддийский святой, освободившийся от бесконечной цепи перерождений. прильнет к монашке молодой. Чуть-чуть смекалки ей довольно, чтобы Ли, небесный царь [108]Имеется в виду Небесный царь Ли (Ли-тяньван) – первый министр небес, хранитель небесных врат в китайской народной мифологии. мать демонов. [109]Мать демонов – буддийское божество, первоначально богиня зла, породившая пятьсот бесов, но потом покорившаяся Будде и ставшая монахиней. Ее изображения имелись во всех женских буддийских монастырях. обнял. От ее речей медоточивых смутится сам Фэншэ [110]Фэншэ – даосский святой. Пред словом вкрадчивым ее не устоит фея Магу. [111]Фея Магу – даосская богиня, в легендах обычно помогает страждущим. Ей стоит только извернуться – и дева непорочная будет любовною тоскою сражена. Ей стоит только изловчиться – и заведет себе любовника лунная Чанъэ. [112]Согласно древнекитайским мифам, Чанъэ, жена Стрелка И, похитила у мужа снадобье бессмертия и, приняв его, улетела на Луну, где и осталась жить навсегда в тоске и полном одиночестве.

Да, этой старухе не привыкать устраивать любовные дела и скандалить у казенных домов.

Ван открыла свое заведение и принялась суетиться у чайного котла. Тут она заметила Симэнь Цина. Он опять сновал взад и вперед, а потом откинул бамбуковую занавеску, вошел в чайную и уставил неподвижный взгляд на дом У Чжи. Хозяйка же знай себе мешала угли и не выходила к посетителю, притворившись, будто его не замечает.

– Мамаша, две чашки чаю, – крикнул Симэнь.

– А, это вы пожаловали, сударь, – протянула старуха. – Давненько вас не видала. Присаживайтесь, прошу вас.

Вскоре хозяйка вынесла две чашки крепкого чаю и поставила на стол.

– Выпейте со мной чайку, мамаша, – предложил Симэнь.

– К чему же это мне с вами пить, сударь? Ведь я даже тени вашей зазнобы не напоминаю, – захихикала старуха.

Симэнь рассмеялся.

– А чем, скажи мне, торгуют твои соседи? – спросил он.

– Продают поджаренные пампушки, вяленое мясо удава, мясные пельмени, фаршированные клецками; начиненные лапшей и устрицами пирожки, остро наперченные сласти и крутой кипяток.

– Ах ты, сумасбродная старуха! – засмеялся Симэнь. – Одни глупости у тебя на уме.

– Почему же глупости? Каждый по-своему с ума сходит.

– Я тебе серьезно говорю. Если они в самом деле хорошо пекут, я взял бы у них полсотни лепешек.

– Купить желаете – обождите. Скоро придет хозяин. Зачем же вам самому-то к ним ходить?

– Ты права, мамаша.

Симэнь Цин выпил чаю, посидел немного и вышел.

Старуха долго еще суетилась у котла, но глаз не спускала с Симэня. А тот все прохаживался у чайной. То на восток посмотрит, то на запад обернется. Так он прошелся туда и обратно несколько раз и опять очутился у чайной.

– А, господин Старший! Давненько не заглядывали! Можно с удачей поздравить?

Симэнь Цин рассмеялся, достал лян серебра и протянул хозяйке.

– Возьми! Это тебе на чай. – К чему ж так много? – Бери, не стесняйся.

«Наконец-то он мне попался! – подумала старуха и взяла серебро.

– Он мне еще за пристанище выложит!» И она обратилась к гостю: – Вижу, жажда вам покоя не дает. Может, чайку выпьете? Авось и пройдет.

– А ты откуда знаешь, мамаша?

– Да неужто трудно догадаться? Исстари говорят: войдя в дом, не спрашивай о житье-бытье, а загляни хозяину в глаза, и сам все поймешь. Сколько мне на своем веку приходилось отгадывать и не таких загадок!

– У меня дело сердечное, – продолжал Симэнь. – Догадаетесь, пять лянов поднесу.

– Не нужно семи пядей во лбу – дело тут ясное. Нагнитесь-ка, сударь. Что я вам на ушко скажу. Моя соседушка вам покоя не дает. Ведь верно говорю?

– Ты, мамаша, и точно умом посоперничаешь с Суй Хэ, смекалкой превзойдешь Лу Цзя. Откровенно говоря, я и сам не знаю, что со мной. Как угодил тогда в меня этот шест, как взглянул на нее, так она у меня будто и сердце, и душу отняла. Днем и ночью предо мной стоит. Ни пить, ни есть не могу. Ко всему охота пропала. Не поможешь ли как-нибудь, мамаша?

– Сказать вам всю правду, сударь, – Ван захихикала. – Я так же чаем торгую, как черт стражу отбивает. Чтобы не соврать, когда ж я в последний раз от чаю выручила? Да года три назад в десятой луне третьего дня, когда снег выпал. И вот до сих пор не везет. Только то да се – тем и кормишься.

– Что это значит – то да се? – поинтересовался Симэнь.

– Тридцати шести лет я осталась без мужа. Жить нам с малолетним сыном было нечем. Сперва сватала, потом вещи перепродавала. И роженицам помогала, и повивальной бабкой по домам ходила. При случае любовников свожу, тайные свидания устраиваю. Прижиганием и иглами болящих пользую. Случалось, и приворовывала…

– Вот не знал! – недослушав старуху, Симэнь, улыбнулся. – А ты, оказывается, на все руки! Устрой мне свиданье с этой пташкой, дам десять лянов на гроб.

Старая Ван расхохоталась.

О том же говорят и стихи:

Если хотите узнать, что за план придумала старуха и что случилось потом, приходите в другой раз.