Онлайн чтение книги Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ. ВДОВЫ ПРИХОДЯТ НА СВЕЖУЮ МОГИЛУ В ДЕНЬ ПОМИНОВЕНИЯ УСОПШИХ. У ЮЭНЯН НЕЧАЯННО ПОПАДАЕТ В МОНАСТЫРЬ ВЕЧНОГО БЛАЖЕНСТВА

Итак, на другой же день У Юэнян припасла все, что полагается: трех жертвенных животных, кушанья, бумажные деньги, завернула кусок полотна и велела падчерице собираться.

Симэнь Старшая облачилась в траур и отбыла в паланкине. Тетушка Сюэ с жертвенными дарами шествовала впереди.

Чэнь Цзинцзи они застали у ворот дома. Тетушка велела носильщикам внести жертвы.

– Это откуда? – спросил ее Цзинцзи.

Сюэ поклонилась.

– А ты будто и не знаешь, зятюшка! – воскликнула она. – От тещи пожаловали. Дочку она прислала твоего покойного батюшку почтить.

– Теща стебанутая?! Так ее, рас так! – Цзинцзи грубо выругался. – Вспомнила прошлогодний снег![1650]Вспомнила прошлогодний снег – в оригинале буквально: «Шестнадцатого января наклеивает духов-хранителей врат». Смысл данной фразы – в заведомом опоздании, поскольку изображения этих духов принято было приклеивать у дверей перед Новым годом. На целых полмесяца опоздала. Человек давно в сырой земле лежит, а она с жертвами является.

– Дорогой зятюшка! – заговорила Сюэ. – Теща твоя вдовою живет. Не забудь, она как краб безногий. Ну откуда ей было знать, что гроб сватушки доставили? Если и опоздала, обижаться не нужно.

Пока они вели этот разговор, к воротам приблизился паланкин с Симэнь Старшей.

– А это еще кто? – спросил Цзинцзи.

– Как кто! – не уступала тетушка Сюэ. – Жена твоя пожаловала. Теща плохо себя чувствует. Дочь послала. Ей, во-первых, полагается при муже находиться, а во-вторых – покойного свекра почтить.

– Сейчас же убирайтесь отсюда! – заругался на паланкинщиков Цзинцзи. – Чтобы ноги этой потаскухи тут не было! Добрые люди тысячами умирают, а этой ничего не делается. Зачем мне блудница?!

– Разве так можно говорить! Раз она замуж вышла, ей за мужем следовать надлежит.

– Мне блудница не нужна! – заявил Цзинцзи и обернулся к паланкинщикам. – Убирайтесь, говорят вам!

Однако паланкинщики продолжали стоять у ворот. Цзинцзи бросился к ним и стал пинать ногами.

– Не уйдете, да? – приговаривал он. – Ждете, пока я вам, голодранцам, ноги переломаю? Сейчас потаскухе все волосы выдеру.

Тут носильщики подняли паланкин и понесли его обратно домой. Тетушка Сюэ решила вызвать Чжан, мать Цзинцзи, но паланкин стал удаляться, и ей ничего не оставалось, как собрать жертвенные принадлежности и пойти рассказать о случившемся Юэнян.

Юэнян чуть было сознания не лишилась от гнева, когда ей доложила тетушка Сюэ.

– Вот арестант бесстыжий! – заругалась она. – Чтоб тебе провалиться! Когда вас по закону преследовать начали, так ты в доме тестя укрылся. Сколько лет тебя поили-кормили! И вот за все доброе злом отплачиваешь? Покойник, не тем будь помянут, зря тогда тебя принял. Тебя как порядочного приютили, а ты вон какие штуки выкидываешь. Мне от ворот поворот?! Да как он смеет со мной, тещей, так обходиться! – Юэнян обернулась к Симэнь Старшей и продолжала. – Дочка! Ты же своими глазами видала. Разве мы с отцом твоим хоть когда-нибудь его обидели?! А ты пока жива ему принадлежишь, умрешь – станешь духом в их доме. Я тоже не могу тебя оставлять. Завтра же переходи к нему в дом. А его не бойся. Не утопит же он тебя в колодце! Как бы ни храбрился, не решится человека губить. Ведь и на него найдется управа.

Однако не станем больше говорить о том вечере.

На другой день Симэнь Старшая, сопровождаемая Дайанем, снова отбыла в паланкине.

Чэнь Цзинцзи дома не оказалось. Он ушел на кладбище насыпать курган над могилой отца. Его мать, урожденная Чжан, как того требовал обряд, приняла невестку.

– Поблагодари от моего имени сватьюшку за присланные жертвы, – наказала она Дайаню. – Да скажи, чтобы она на моего сына не обижалась. Пьяный он был, вот так и получилось. А с ним я еще поговорю.

Она угостила Дайаня, и он, успокоенный, отправился домой.

К вечеру с кладбища воротился Цзинцзи.

– Опять ты заявилась, потаскуха? – заругался он на жену и принялся бить ее ногами. – Чего тебе тут надо? Опять скажешь, вас объедаю, да? А сколько вы сундуков и корзин с моим добром захватили? Вот отчего вы и разжились-то! А еще болтают: зятя, мол, поим-кормим. Добрые люди на тот свет уходят, а тебя, потаскуху, все земля носит.

– Вот бесстыжий арестант! – заругалась в ответ Симэнь Старшая. – Есть ли у тебя совесть, арестантское твое отродье, а? Убили потаскуху, вот тебя и бесит. На мне зло решил срывать, да?

У Цзинцзи волосы встали дыбом от злости. Он что есть сил начал бить жену кулаками. Тут подоспела его мать и стала было уговаривать сына, но он оттолкнул ее в сторону.

– Ишь ты, арестантское отродье! – со слезами на глазах закричала мать. – Налил глаза-то кровью, на мать родную замахиваться!

К вечеру Симэнь Старшую снова пришлось отправить в паланкине домой.

– Убью, потаскуха, если не вернешь мне сундуки с корзинами! – угрожал Цзинцзи.

Напуганная Симэнь Старшая, не решаясь больше ехать к мужу, осталась в отчем доме.

Тому свидетельством стихи:

Так Симэнь Старшая и осталась жить в доме отца.

Однажды, дело было в третьей луне, в день поминовения усопших, У Юэнян велела приготовить благовония, свечи и жертвенные деньги. Трех жертвенных животных, вино и закуски уложили в два короба и отправили на загородное кладбище для принесения жертв душе Симэнь Цина.

Сунь Сюээ, Симэнь Старшая и служанки остались домовничать. У Юэнян взяла с собой Мэн Юйлоу и Сяоюй, а также кормилицу Жуи с Сяогэ на руках. Все они отбыли в паланкинах. Приглашение на кладбище получили также брат Юэнян, У Старший, с женой.

Когда они миновали городские ворота, перед ними раскинулось необозримое поле, покрытое ковром благоухающих цветов. Радовали взор обрамленные алым ярко-зеленые купы ив. Непрерывным потоком двигались толпы гуляющих – мужчины и женщины. Нет лучшего времени года, чем весна! Как очаровательна ее красота! Как ласково весеннее солнце, как нежен ветерок! Он ласкает ивовую почку, раскрывает бутон цветка и разносит душистую пыльцу. То веет теплом, то прохладой. И скачут всадники на холеных конях, а дамы выезжают в роскошных паланкинах. Гуляют по ароматным тропам и дорожкам. И даже пыль, что вздымается на дорогах, благоуханна весной. Распускаются тысячи цветов, и тьма трав пускает ростки – эти вестники весны. Весна ликует в цвету, даря нежную ласку и тепло. Чаруют обильно напудренные и подрумяненные цветы только что распустившихся персиков. Завораживают тонкие стройные, колышущиеся на ветру молодые плакучие ивы. Щебечут на сотни голосов золотистые иволги, пробуждая нас от полуденного забытья. Неумолчно кричат пурпурные ласточки, давая нам понять муки любовного томленья. На обогретом щедрым солнцем пруду резвятся желтые гусята, широкую и благоуханную водную гладь бороздят отливающие зеленью утки. А там, за рекой, в чьем-то подернутом зеленоватою дымкой поместье взмывают среди тополей качели. Да, до чего ж в самом деле прекрасна весна! С ее приходом в области или уезде, в селенье или на обыкновенном деревенском базаре – всюду тебя ждут развлеченья.

Тому свидетельством стихи:

А теперь вернемся к У Юэнян. Когда они добрались в паланкинах на поле пятой версты, где находилось кладбище, Дайань понес коробы со съестным на кухню. Развели огонь, и повара принялись готовить блюда, но не о том пойдет речь.

Юэнян и Юйлоу, а за ними Сяоюй и кормилица Жуи с Сяогэ на руках проследовали в гостиную, где им подали чай. Ждали прибытия старшей невестки У.

Дайань расставил на жертвенном столе перед могилой Симэнь Цина три жертвенных туши, кушанья и разложил бумажные деньги. Ждали невестку У. Однако им с мужем так и не удалось нанять паланкин, и они прибыли только к полудню на ослах.

– Вы не в паланкине, невестушка? – спросила Юэнян. – Что, не было?

Ее угостили чаем и, переодевшись, они пошли на могилу Симэнь Цина.

Юэнян несла пять благовонных палочек. Одну она передала Юйлоу, другую – кормилице Жуи с Сяогэ, две – брату и невестке. Юэнян воткнула палочку в курильницу для благовоний, склонилась в низком поклоне и, немного отступив, начала:

– Мой старший брат! Ты был человеком при жизни, стал духом после кончины. Ныне, в прекрасный день весенних поминок, твоя верная жена, урожденная У, вместе с сестрицей Мэн Третьей и годовалым сыном Сяогэ, пришла к тебе на могилу возжечь связку жертвенных монет. Спаси и сохрани сына своего и да продлится его жизнь до ста лет, чтобы он мог убирать твою могилу. Мой старший брат! Мы жили с тобой как муж и жена. Как тяжело мне бывает всякий раз, когда я представлю себе твой облик, когда мне послышится твой голос.

Дайань поджег жертвенные деньги. Юэнян заплакала.

Тому свидетельством романс на мотив «Овечка с горного склона»:

В добавление романс на мотив «Чарует каждый шаг»:

Вперед вышла Юйлоу. Она воткнула благовонную палочку и, низко поклонившись, заплакала.

Тому свидетельством романс на первоначальный мотив:

В добавление романс на мотив «Чарует каждый шаг»:

После Юйлоу благовонную палочку поставила кормилица Жуи с Сяогэ на руках. Она опустилась на колени и отвесила земные поклоны. За ней воскурил благовония У Старший и его жена. Затем все проследовали в крытую галерею, где был накрыт стол. Юэнян пригласила брата с невесткой занять почетные места. Сама она и Юйлоу сели сбоку, а Сяоюй, кормилица Жуи и Ланьхуа, служанка госпожи У, расположились по обеим сторонам. Подали вино. Однако оставим их пока за трапезой.

Расскажем теперь о столичном воеводе Чжоу Сю, жены которого в тот же день посетили кладбище.

Ночь накануне дня поминовения усопших Чуньмэй провела с хозяином. Притворившись спящей, она вдруг зарыдала и проснулась.

– Что с тобой? Отчего ты плачешь? – обратился к ней встревоженный Чжоу Сю.

– Я видела во сне матушку, – отвечала Чуньмэй. – Она явилась мне вся в слезах. Ведь я, говорит, вырастила тебя. А мне, думаю, не придется принести ей жертвы даже в день Хладной трапезы,[1651]День Хладной трапезы, или праздник Холодной пищи (хань-ши) – см. примеч. к гл. LXIX. когда поминают усопших. Оттого я и проснулась заплаканная.

– Раз она растила тебя, ты как дочь обязана выразить ей свое почтение, – заметил Чжоу. – А где ее могила?

– За Южными городскими воротами, – пояснила Чуньмэй, – сзади монастыря Вечного блаженства.

– Не волнуйся! – успокоил ее муж. – Я покровитель монастыря Вечного блаженства и всегда заказываю там службы. Завтра мы посетим кладбище. Вели слугам захватить жертвенную снедь. Там ты и принесешь жертвы покойной матушке, сделаешь доброе дело.

Начальник гарнизона приказал слугам приготовить вина, закусок и фруктов, а также жертвенные принадлежности, с тем чтобы поехать на семейное кладбище, возле которого у него было обширное поместье с просторными залами, хоромами и парком. Там-то, в зале Услаждений предков и был устроен жертвенник.

Вместе с воеводой Чжоу на кладбище отбыли в больших паланкинах его старшая жена, Сунь Вторая и Чуньмэй. Каждую из них несли четыре паланкинщика. Процессию сопровождал отряд воинов, которые возгласами разгоняли с дороги зевак.

Между тем, после короткой трапезы с братом и невесткой У Юэнян опасаясь скорого наступления сумерек, велела Дайаню с Лайанем тотчас же собрать съестное и накрыть стол наверху в кабачке. Она решила пойти в раскинувшуюся у Длинной плотины деревню Абрикосов.[1652]В стихотворении известного поэта Ду Му (803–852 гг.) топоним «деревня Абрикосов» (или «селение Цветов абрикоса» вблизи Нанкина) был использован как обозначение места, где есть винная лавка, после чего он приобрел в литературе соответствующий нарицательный смысл пункта, связанного с винопитием. Ассоциация со стихотворением Ду Му подчеркнута тем, что оно называется «В праздник поминовения усопших» («Цин-мин»), а события настоящей и начала следующей главы, где содержатся упоминания на деревню Абрикосов, разворачиваются именно в это время, что даже специально отражено в подзаголовке гл. LXXXIX. Там сверху, из кабачка на холме, было удобнее любоваться весельем праздничной толпы. Туда-то и послала своих слуг Юэнян.

Поскольку у невестки Юэнян не было паланкина, женщины направились в кабачок по цветущему полю, а носильщики с паланкинами следовали за ними. Шествие замыкал У Старший, который вел двух ослов.

На расстоянии трех ли от кладбища они миновали Персиковую харчевню, и вдали, в предместьи пяти ли[1653]Предместье «трех ли» (сань ли) и предместье «пяти ли» (у ли) – см примеч. к гл. XXXIV. им открылась деревня Абрикосов. Всюду на могилах громко веселились знатные баричи и барышни, тут и там мелькали их яркие наряды. А женщины продолжали свой путь, любуясь природой, вдыхая аромат цветущих полей, благо стояло тепло и дул приятный ветерок.

Неожиданно сквозь зелень ясеней показался монастырь.

До чего же изумительное то было творение!

Только поглядите:

Высоко вздымаются центральные врата уединенной буддийской обители – Брахмы .[1654]Брахма, или «Будды отец» – см. примеч. к гл. XXXIX и примеч. к гл. LI. дворца. Отчетливостью знаков поражает высочайше утвержденная вывеска-доска. Алмазные скипетры держат суровые стражи у входа. Идет служба в пяти громадных храмах. Отливает бирюзою чешуя драконов с черепицы. В обеих галереях – монашеские кельи из цветного кирпича блестят, как черепаший щит. В переднем храме укрощают бурю и молят о дожде, а в заднем возносятся молитвы буддам прошлого и грядущим. Колокольни и звонницы возвышаются тут и там. Скалою высится Башня Священного Канона – Трипитаки. Древко хоругви достигает благовещих облаков. Пагода как будто вторглась в самые пределы Млечного Пути. Повсюду рыбы деревянные [1655]Деревянная рыба – колотушка с изображением рыбы, употребляемая во время службы. развешены и била. Пред ликом Будды горят ярко свечи и лампады. Клубится, вьется из курильниц аромат. Стягам и хоругвям несть числа. Рядом с храмом милосердной Гуаньинь придел Наставника и Патриарха [1656]Наставник и Патриарх – Бодхидхарма (ум. в 528 г.), основатель школы чань-буддизма в Китае, прибывший туда из южной Индии в 520 г. . Их с драгоценными камнями балдахины слиты воедино. Близ трона Матери демонов [1657]Мать демонов (Hariti, кит.: Гуй му) – буддийское божество, некогда бывшее женщиной-дьяволицей в столице индийского государства Магадха, городе Раджагриха, поклявшейся сожрать всех местных чад. Переродившись в ведьму-ракшаси, она родила 500 детей и поедала по одному в день. Согласно другой версии, она родительница 500 демонов. Так или иначе, в итоге она покорилась Будде, став покровительницей детей и непременным персонажем буддийских женских монастырей (см. также примеч.. к гл. II). прибежище всех святых-архатов. Постоянно нисходят в этот храм небесные духи хранители веры [1658]Веры (или закона, дхармы) небесные духи хранители (Ху фа чжу тянь) – множество разнообразных буддийских божеств, защищающих мир и людей от демонов и злых сил. Среди них, например, Небесные отороки хранители дхармы (Ху фа тянь тун), Мать демонов (см. предыдущее примечание), Упрочивающие земные духи (Цзянь-лао ди ци) и восходящие к индийской традиции локапалы – «четыре небесных царя» (Сы тянь ван), охраняющие страны света: Дхритараштра – восток, Вирудхака – юг, Вирупакша – запад, Вайшравана – север. . Из года в год прибывает туда Досточтимый Укротитель демона Мары [1659]Досточтимый Укротитель демона Мары – то есть Будда. Мара – злой дух, владыка бесов, персонифицирующий погибель, искушал Будду и был им побежден.

– Что это за обитель? Как она называется? – спросила Юэнян.

– Это обитель Вечного блаженства, – отвечал У Старший. – Здесь молится почтенный Чжоу Сю. Покойный зятюшка в свое время пожертвовал на монастырь не один десяток лянов серебра.[1660]См. гл. LVII. Оттого так и сверкает отремонтированный храм Будды.

– Зайдем, поглядим? – обратился Юэнян к невестке У.

С этими словами они направились в монастырь.

Вскоре их заметил послушник и доложил настоятелю. Тот, обнаружив толпу прибывших, вышел встретить милостивых жертвователей.

Только поглядите на этого настоятеля:

Синевою отливает у него обритая до блеску голова. Ароматами и мускусом от умащен. Горит золотом ряса с иголочки густо-желтого цвета сандала. На ногах сандалии темно-синие, какие найдешь лишь в Фучжоу. Препоясан шелковым шнуром, из пурпурной тесьмы сплетенным, какой купишь разве что в Западном крае.[1661]Западный край – здесь Индия. Весь лоснится от жиру буддийский монах, чей насильника взгляд вожделенный так и ищет красотку в толпе прихожан. Этот лысый детина сладкоречив и услужлив, весь от жажды сгорает совратить молодую вдову. Страстью обуянный, он торопится в скит, чтоб монашку обнять. Снедаемый похотью, он молоденького инока в келье ищет. Он алчет ложе с девою святою разделить, с Чанъэ утехам плотским предаться.

Подойдя к У Старшему и Юэнян, настоятель приветствовал их со сложенными руками, потом велел послушнику открыть храм и пригласил милостивых жертвователей-бодхисаттв насладиться его красотами. После того как молодой монах угостил прибывших чаем, послушник открыл обитель и провел их во главе с Юэнян по обеим галереям. Закончив осмотр, все проследовали в покои настоятеля, где им тотчас же заварили лучшего чаю на сладкой воде и подали в серебряных, искрящихся как снег, чашках, напоминающих слитки.

У Старший осведомился о монашеском имени настоятеля.

– Мое имя в монашестве Даоцзянь, – отвечал тот, хихикая. – Я настоятель обители, милостивым покровителем коей является его сиятельство воевода Чжоу. В храме сто десять монахов. Множество странствующих иноков в заднем приделе. Там они погружаются в сидячую медитацию, совершают заказные службы и молятся за своих благодетелей, жертвователей-данапати со всех концов света.

Во внутреннем покое накрыли стол, и настоятель пригласил туда прибывших во главе с Юэнян.

– Прошу меня простить за скромный прием, – говорил он.

– Не извольте беспокоиться, отец настоятель, – отвечала Юэнян и передала через брата пять цяней серебра. – Пусть пойдут всемилостивому Будде на благовония.

Даоцзянь расплылся в улыбке.

– Премного вам благодарен за подношение, милостивая бодхисаттва, – раскланивался настоятель. – Посидели бы немного. Бедному иноку и попотчевать-то вас нечем.

На столе появились постные блюда и сладости. Настоятель сел сбоку и взял палочки для еды, намереваясь составить компанию Юэнян и ее брату.

Внезапно словно громовые раскаты сотрясли настоятельские покои. Тишину нарушили два ворвавшихся молодца в темном одеяньи.

– Отец настоятель! – тяжело дыша, обратились они. – Скорее выходите! Младшая госпожа из дома его сиятельства воеводы пожаловали.

Даоцзянь торопливо накинул рясу, надел на ходу клобук и велел послушнику прибрать пока посуду.

– Будьте так любезные, почтенные бодхисаттвы, – обратился он к сидевшим за столом, – пройдите, пожалуйста, на время в небольшую комнату. Я не задержусь. Только провожу прибывшую госпожу, и мы еще посидим за трапезой.

У Старший стал было откланиваться, но настоятель никак не хотел их отпускать.

Монахи ударили в колокола и гонги, и настоятель побежал за ворота, чтобы встретить знатную особу на достаточном расстоянии от монастыря.

Наконец, на дороге показалась толпа слуг. Они окружали громадный паланкин, как облако плывущий, с востока. Носильщики в промокших насквозь куртках обливались потом.

Настоятель сложил руки на груди и низко поклонился.

– Никак не ожидал я, ничтожный инок, – говорил он, – что вы изволите пожаловать к нам, сударыня. Прошу покорнейше простить, что опоздал, не смог встретить по дороге.

– Извините меня за беспокойство, отец настоятель, – отвечала из-за занавески Чуньмэй.

Тем временем слуги уже были за монастырем на могиле Цзиньлянь, где поставили стол и разложили на нем жертвенную снедь и бумажные деньги.

Наконец-то пожаловала и сама Чуньмэй. Носильщикам она велела миновать храм и нести ее под тополь к могиле Цзиньлянь. Когда Чуньмэй выходила из паланкина, ее с обеих сторон поддерживали слуги. Чуньмэй не спеша приблизилась к могиле и, поставив благовонную палочку, четырежды поклонилась.

– Моя матушка! – начала она. – Сестрица Пан пришла к тебе возжечь связку бумажных денег, чтобы тебе хорошо жилось на небесах. Когда тебе будет трудно, не жалей денег. Если б знала, что ты погибнешь от руки ненавистника, я б сделала все, чтобы и ты вошла в дом начальника. Мы б жили опять вместе. Но я упустила время, и теперь поздно раскаиваться.

Чуньмэй умолкла. Слуги зажгли жертвенные деньги, и она, выйдя вперед, громко зарыдала.

Тому свидетельством романс-плач на мотив «Овечки с горного склона»:

Однако не будем больше говорить, как при жертвоприношении оплакивала бывшую хозяйку Чуньмэй.

Вернемся к У Юэнян. Она все еще сидела в покоях настоятеля, в то время как тот, услыхав о прибытии знатной особы, пошел ее встречать и задержался. Юэнян поинтересовалась, в чем дело.

– У младшей госпожи здесь, за обителью, недавно похоронили сестру, – пояснил послушник. – Вот они в день поминовения и пожаловали убрать могилу и принести жертвы.

– Уж не Чуньмэй ли это? – проговорила Мэн Юйлоу.

– Но откуда у нее взялась сестра? – недоумевала Юэнян и опять обратилась к послушнику. – А как фамилия госпожи?

– До замужества Пан, – отвечал послушник. – Они дали отцу настоятелю около пяти лянов на панихиды по покойной сестре.

– Помнится, сам как-то называл ее барышней Пан, – продолжала Юйлоу. – Должно быть, Чуньмэй и есть.

Пока они говорили, появился настоятель и велел послушнику поскорее приготовить чаю.

Немного погодя перед кельей остановился паланкин. Юэнян и Юйлоу следили за ним из-за занавески. Присмотревшись к выходившей из паланкина, они убедились, что это была Чуньмэй. Она заметно пополнела, особенно в лице, и казалась изваянной из нефрита. Ее прическу обильно украшали жемчуг и бирюза.

Высоко вздымались фениксы-шпильки. На ней была ярко-красная вытканная цветами кофта и нежно-голубая широкая юбка, отделанная золотой тесьмой. Мелодичный звон подвесок сопровождал каждый ее шаг. Как она не походила теперь на прежнюю Чуньмэй!

Только поглядите:

Шпильки-фениксы украшают высокую прическу. Низко свисают заморские жемчужины серег-колец. Позолоченных фениксов пара красуется в пучке. Расшитая красная кофта облегает нефритовые плечи и благоуханную грудь. Золотые лотосы ножек выглядывают из-под бирюзовой узорной юбки. Когда идет, нежный звон подвесок раздается, а сядет, повеет ароматом мускуса и орхидей. Как нежна ее белая шея! Сколько чар таят искусно подведенные тонкие брови в обрамлении золотых цветов! Изысканны ее манеры. Чудесного цветка она прелестней, изяществом способна покорить. Душа нежнее орхидеи. Воспитана иль в тереме высоком, или в уединенных покоях девичьих. Будто яшмовая дева вышла из Лилового чертога .[1662]Лиловые чертоги (Цзы-фу) – местопребывание даосских бессмертных, ближайшая сфера при вознесении на небо (см. также примеч. к гл. LXV). у Млечного Пути, как небожительница-фея на грешную землю спустилась из Дворца цветов [1663]Дворец цветов (Жуй-гун), или Цветочно-жемчужный дворец, – небесное обиталище даосских бессмертных в области Высшей Чистоты, а также метафорическое обозначение даосского монастыря.

Настоятель отдернул дверную занавеску и пригласил Чуньмэй в приемную. На возвышении стояло одно-единственное гостевое кресло. Когда Чуньмэй села, они обменялись приветствиями. Послушник внес чай.

– Не предполагал я, ничтожный инок, что вы пожалуете нынче для принесения жертв, сударыня, потому и не встретил вас как полагается, – поднося гостье чашку чаю, говорил Даоцзянь. – Прошу покорно меня простить.

– Причинила я вам с панихидами хлопот, отец настоятель, – отвечала Чуньмэй.

– Что вы, сударыня! – говорил без передышки настоятель. – Какие могут быть разговоры! Ведь вы наша благодетельница! Какие деньги вы пожертвовали нам на свершение служб, сударыня! Я звал восемь монахов. Они целый день читали сутры, отправляли службы и панихиду. Панихида окончилась вечером сожжением жертвенных предметов, после чего я послал троих монахов к вам в город с уведомлением.

Чуньмэй выпила чаю, и послушник убрал чашки. А сидевший рядом настоятель все продолжал беседовать с Чуньмэй, оставив Юэнян и остальных сидеть во внутренней комнате. Близился вечер, но Юэнян было неловко выйти. Она стала волноваться и попросила послушника пригласить настоятеля, чтобы попрощаться и двинуться в путь. Однако настоятель никак не хотел их отпускать.

– Я бы хотел вам кое-что сказать, сударыня, – войдя в гостиную, обратился к Чуньмэй настоятель.

– Я вас слушаю, отец настоятель, – отозвалась Чуньмэй.

– Видите ли, сударыня, у меня в келье остановились прихожанки… Они прибыли полюбоваться обителью и никак не полагали, что пожалуете вы, сударыня. Им уже пора отправляться в обратный путь. Хотелось бы знать ваше драгоценное мнение, сударыня.

– Что же вы не пригласили их сюда, отец настоятель? – удивилась Чуньмэй.

Даоцзянь поспешил пригласить Юэнян, но та никак не решалась выйти.

– Уж поздно, отец настоятель, – говорила Юэнян. – Может, обойтись без встречи? Разрешите нам откланяться.

Настоятелю было неловко. Он принял от Юэнян серебро, но не удостоил ее должного приема, а потому продолжал настаивать на своем. У Юэнян, Мэн Юйлоу и жена У Старшего в конце концов не устояли и вышли в гостиную.

– О, оказывается, это вы, мои матушки, и тетушка У Старшая! – едва завидев вошедших, воскликнула Чуньмэй и предложила супруге У Старшего сесть в кресло, а сама склонилась перед ней, как ветка под тяжестью цветов.

Госпожа У в свою очередь поклоном приветствовала Чуньмэй и сказала:

– Вы меня ставите в неловкое положение, сударыня! Достойна ли я таких почестей! Теперь ведь совсем не то, что было раньше.

– Зачем вы так говорите, дорогая моя тетушка! – заверила ее Чуньмэй. – Я не из тех, кто пренебрегает старшими. Уважать старших требуют правила приличия.

Отвесив ей низкий поклон, Чуньмэй чинно склонилась перед Юэнян и Юйлоу. Те хотели было ответить ей тем же, но она удержала их.

– Не ожидала вас здесь встретить, матушки, – говорила Чуньмэй после четырех поклонов. – А то б давно пригласила. Поговорили бы.

– Не обижайтесь на меня, сестрица! – заговорила Юэнян. – Так и не навестила я вас, как вошли вы в дом воеводы, не выразила почтения.

– Да кто я есть такая, матушка! – воскликнула Чуньмэй. – Могу ли я на вас обижаться! – Она обернулась в сторону кормилицы Жуи и, увидев у нее на руках Сяогэ, добавила. – А сынок-то как вырос, а?

– Жуи, Сяоюй! Подойдите и поклонитесь сестрице! – распорядилась Юэнян.

Кормилица и горничная, улыбаясь, приблизились к Чуньмэй и отвесили ей полупоклоны.

– И сынок мой свидетельствует вам свое почтение, сестрица, – заметила Юэнян.

Чуньмэй вынула из прически пару серебряных с позолотой шпилек и воткнула их в шапочку Сяогэ.

– Поблагодари тетю за подарок, сынок, – обратилась к малышу Юэнян. – Как ты поклонишься, а?

Жуи с Сяогэ на руках отвесила Чуньмэй поклон, чем доставила Юэнян немалую радость.

– Если б не ваше прибытие в монастырь, сестрица, мы б, наверное, так и не встретились, – заметила Юйлоу.

– Конечно! – подтвердила Чуньмэй. – Я недавно похоронила здесь свою матушку. Сколько лет вместе прожито! А у нее нет ни родных, ни близких. Если не я, так кто ж ее вспомнит, кто сожжет деньги над ее могилой?

– Да, припоминаю, – вставила Юэнян. – Ваша матушка умерла несколько лет тому назад. Разве ее здесь похоронили?

– Вы не поняли госпожу Пан, матушка, – сказала Юйлоу. – Речь идет о сестрице Пань. Ее погребли здесь, за монастырем, благодаря заботам госпожи Пан.

Услыхав о Пань Цзиньлянь, Юэнян не проронила ни слова.

– Кто еще проявит столько милосердия, как вы, сестрица! – воскликнула старшая невестка У. – Вы не забыли прошлое и предали ее земле, а нынче, в день поминовения, прибыли почтить прах ее и возжечь жертвенные деньги.

– Дорогая тетушка! – отвечала на это Чуньмэй. – Я хорошо помню, как она, покойница, ценила меня. А какую тяжкую смерть приняла! Под открытым небом лежала брошенная без погребения. Кому же, как не мне, было о ней позаботиться!

Когда кончился их разговор, настоятель велел послушникам накрыть два больших стола на восемь человек. Появились в изобилии всевозможные весенние яства и овощные блюда, выпеченные на пару пирожки и сладости. Заварили на сладкой воде лучший чай из молодых лепестков, нежных, как воробьиные язычки. После трапезы посуду убрали. Дядю У Старшего угощали отдельно, в другой келье, но не о том пойдет речь.

Первой из-за стола поднялась Мэн Юйлоу. Она решила сходить на могилу Цзиньлянь и сжечь жертвенные деньги. Ведь сколько лет они жили, как сестры!

Убедившись, что Юэнян не собирается делать то же самое, Юйлоу достала пять фэней серебра и попросила послушника купить жертвенных денег.

– Не извольте беспокоиться, сударыня! – предупредил ее настоятель. – У меня найдутся и серебряные и золотые. Я вам дам для сожжения.

Юйлоу передала настоятелю серебро и попросила послушника проводить ее на могилу.

Под тополем возвышался трехфутовый[1664]В оригинале говорится о высоте в три чи (чи – около 30 см). могильный холмик желтого песка, на котором зеленели редкие кустики полыни. Юйлоу воткнула благовонную палочку, подожгла жертвенные деньги и отвесила несколько поклонов.

– Не знала я, сестрица, что здесь твоя могила, – говорила она. – Я, Мэн Третья, случайно попала в монастырь и вот сжигаю связку монет у тебя на могиле. Живи на небесах спокойно, а станет трудно, пригодятся деньги.

Юйлоу достала платок и громко зарыдала.

Тому свидетельством романс-плач на мотив «Овечка с горного склона»:

Кормилица Жуи тоже собралась последовать за Юйлоу, но Юэнян, разговаривавшая тем временем с Чуньмэй, хотела запретить ей брать с собой Сяогэ, так как опасалась испугать младенца.

– Не волнуйтесь, матушка, я буду осторожна, – заверила ее Жуи и с Сяогэ на руках отправилась на могилу, где видела, как Юйлоу сжигала жертвенные деньги и оплакивала Цзиньлянь.

Когда они воротились, Чуньмэй и Юэнян попудрились, подрумянились и переменили туалеты. Чуньмэй распорядилась, чтобы ее слуги открыли коробы со съестным. Из них были извлечены всевозможные редкие фрукты, сладости и яства. Особый короб был с пирожными и печеньем. Накрыли два стола. Подали обтянутый холстом кувшин вина, серебряные чарки и палочки слоновой кости.

Чуньмэй пригласила супругу У Старшего, Юэнян и Юйлоу занять почетные места на возвышении. Сама она села за хозяйку, а кормилица, Сяоюй и старшие служанки расположились по обеим сторонам.

Для дяди У Старшего был накрыт особый стол в другой келье.

В самый разгар угощения появились два денщика от воеводы Чжоу. Войдя в гостиную, они опустились перед Чуньмэй на колени.

– Его превосходительство пожаловали в Новое поместье, – докладывали они. – Велели нам пригласить вас, матушка, на представление забавников и скоморохов. Матушка Старшая и матушка Вторая уже в поместье. Пожалуйста, матушка, мы вас ждем.

– Хорошо! Ступайте! – не спеша, чинно ответила Чуньмэй.

– Слушаюсь! – крикнули денщики и вышли, но уйти не решались и стали поджидать младшую хозяйку около настоятельских покоев.

Трапеза подходила к концу.

– Не смеем вас задерживать, сестрица, вставая из-за стола, проговорили госпожа У и Юэнян. – Время позднее, и вам пора готовиться к отбытию. Мы пойдем.

Чуньмэй никак не хотела их отпускать и велела слугам подать большие кубки, чтобы выпить на прощание.

– Мы теперь с вами в разлуке, – говорила она. – Встречи так редки. А раз нам выпал случай повидаться, так не будем забывать друг друга. У меня ведь тоже нет ни родных, ни близких. Я была бы рада нанести вам визит и поздравить вас, когда наступит ваш день рождения, матушка.

– Что вы, дорогая моя сестрица! – говорила Юэнян. – К чему вам утруждать себя? Я как-нибудь соберусь навещу вас, сестрица. – Юэнян осушила кубок и продолжала. – Ну, довольно! Благодарю за угощение! Время позднее, а у невестушки нет паланкина. Нелегко нам будет добираться.

– Вы без паланкина, сударыня? – спросила Чуньмэй. – Возьмите у меня пони, вот и доберетесь.

Госпожа У поблагодарила Чуньмэй, но воспользоваться такой любезностью не решилась.

Они распрощались.

Когда слуги убрали посуду, Чуньмэй пригласила настоятеля и велела слугам достать кусок холста и пять цяней серебра, которые и были вручены настоятелю. Тот поклонами благодарил жертвовательницу и вышел проводить ее за ворота храма.

Попрощались и Чуньмэй с Юэнян.

Чуньмэй проводила к паланкинам Юэнян, Юйлоу и остальных, потом только села сама. Их пути разошлись. Чуньмэй со свитой слуг и денщиками, окриками разгонявшими с дороги зевак, отбыла в Новое поместье.

Да,

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.