Онлайн чтение книги Вождь окасов Le Grand chef des Aucas
ГЛАВА LIV. Перед битвой

Ступив на площадку, которой оканчивалась гора, дон Тадео и граф упали от усталости. Курумилла дал им перевести дух, потом, рассудив, что они несколько оправились от утомления, пригласил их осмотреться кругом. Они обернулись.

Зрелище, представившееся их взорам, вызвало у них изумление и восторг. У ног их расстилалось целое ущелье со своими величественными гранитными массами и густой чащей зелени.

Ничто не показывало в ущелье присутствия человека: повсюду, казалось, царствовало спокойное и величественное уединение пустыни. Несколько налево два вихря пыли, из которой иногда показывались черные и оживленные массы, обозначали два отряда, которые на значительном расстоянии один от другого продолжали путь; а в синеватой дали горизонта блистала широкая желтоватая полоса, смешивающаяся с окраинами неба: это было море.

– О! Как это прекрасно! – вскричал Луи.

Дон Тадео, пресытившийся с детства видами подобных чудес природы, бросал рассеянные и равнодушные взоры на великолепную перспективу; лицо его оставалось задумчиво, в глазах светилась печаль. Король Мрака думал о своей дочери, о своей возлюбленной дочери, которую надеялся скоро освободить. Он считал с тоской минуты, которые должны были пройти прежде, чем ему удастся сжать в своих объятьях ту, которая для него составляла все.

О! Что бы ни говорили хулители семейной жизни, родительская любовь истинно божественное чувство, которого зародыш Высшее Существо вложило в сердце человека затем, чтобы составить цель его жизни. Господь даровал ему необходимое мужество к беспрерывной и ежедневной борьбе, борьбе, предпринятой единственно для счастья детей, без которых, впрочем, жизнь была бы только жалкой погоней за физическими наслаждениями, без интереса и без важности. Родительская любовь облагораживает борьбу, а поцелуй невинного существа, для которого ее ведут упорно, вознаграждает за нее с лихвой, заставляет забывать все неудачи.

– Разве мы остаемся здесь? – спросил дон Тадео.

– Да, на несколько минут, – отвечал Курумилла.

– Как вы называете это место? – спросил граф с любопытством.

– Этот пик бледнолицые называют Корковадо , – отвечал ульмен.

– Это, конечно, тот самый пик, на котором вы условились подать сигнал?

– Да, но поспешим все приготовить...

Трое товарищей тотчас набрали сухих ветвей и на самом высоком месте горы приготовили огромный костер.

– Теперь отдохните немножко, – сказал Курумилла, – и не трогайтесь с места до моего возвращения.

– Куда вы идете, вождь? – спросил граф.

– Окончить план атаки.

И не входя в дальнейшие подробности, Курумилла бросился вниз с крутого склона и тотчас исчез между деревьями. Дон Тадео и Луи сели около костра и, мечтая, ждали возвращения ульмена.

Между тем отряд чилийцев под командой Жоана приближался к ущелью, старательно подражая во всем индейским всадникам. Скоро этот отряд подошел к ущелью на расстояние ружейного выстрела. Антинагюэль приметил его. Давно уже он наблюдал за его движениями; но несмотря на свою проницательность, не подозревал засады. Он был уверен, что испанцы не знали о его намерении. Кто мог уведомить их?

Присутствие в отряде Жоана, которого токи тотчас узнал, окончательно успокоило его и внушил ему полное доверие. Он предположил, что эти индейцы запоздали по причине отдаленности их лагеря; что посланные вице-токи не предупредили их вовремя, и потому они теперь спешили присоединиться к своим товарищам.

Со своей стороны, Черный Олень полагал, что Антинагюэль, отправившись к ущелью после их свидания, велел предупредить этих индейцев. Итак, все соединилось, чтобы ввести в обман обоих вождей.

Жоан подвигался вперед с удивительной самоуверенностью, по мере приближения к ущелью вдруг начал так сильно погонять свою лошадь, что при въезде в него опередил свой отряд шагов на шестьдесят.

Он въехал в ущелье без малейшего колебания. Едва сделал он десять шагов, как из густой чащи вышел индеец и стал прямо перед ним. Этот индеец был сам Антинагюэль. Жоан внутренне задрожал при виде грозного вождя, но лицо его однако ж осталось бесстрастно.

– Сын мой приехал очень поздно, – сказал токи, бросая на Жоана косой взгляд.

– Отец мой простит меня, – почтительно отвечал Жоан, – я узнал о его приказании только ночью, а моя деревня далеко.

– Хорошо, – возразил вождь, – я знаю, что сын мой благоразумен; сколько копий привел он с собой?

– Тысячу!

Жоан смело увеличил число своих воинов, но он следовал в этом случае приказаниям Курумиллы.

– О! О! – сказал токи с радостью. – Простительно прийти поздно, когда приводишь такой многочисленный отряд.

– Отец мой знает, что я ему предан, – лицемерно отвечал индеец.

– Знаю... сын мой храбрый воин; видел он инков?..

– Видел...

– Далеко они?

– Нет, едут; через час они будут здесь.

– Стало быть, нам нельзя терять ни минуты; пусть сын мой расположит своих воинов по обеим сторонам ущелья возле сожженного кактуса.

– Хорошо, это будет сделано; пусть отец мой положится на меня.

В эту минуту отряд мнимых индейцев показался при входе в ущелье и по примеру своего вождя въехал в него с совершенной самоуверенностью. Обстоятельства были критические. Малейшая оплошность со стороны испанцев могла, открыв обман, погубить всех.

– Пусть сын мой торопится, – сказал Антинагюэль.

И он вернулся на свое место. Жоан и испанцы поскакали галопом: за ними наблюдали тогда тысячи невидимых шпионов, которые при первом подозрительном движении с их стороны изрубили бы их без пощады. Нужна была чрезвычайная осторожность.

Приказав своим людям сойти с лошадей и спрятать их в углублении, образуемым ложем реки, Жоан расставил их с величайшим спокойствием, которое могло изгнать навсегда все подозрения из головы вождя, если бы он возымел их.

Через десять минут в ущелье воцарилось такое же безмолвие, как и прежде. Едва Жоан сделал несколько шагов в кустах, чтобы рассмотреть окрестности занимаемого им поста, он вдруг почувствовал, что кто-то положил ему руку на плечо. Он вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял Курумилла.

– Хорошо, – прошептал ульмен голосом тихим как дыхание, – сын мой благороден; пусть он идет за мной со своими людьми.

Жоан сделал знак согласия. Тогда с чрезвычайными предосторожностями и в величайшем безмолвии триста человек начали взбираться на скалы вслед за ульменом. Курумилла расставил их в различных местах, так что они составили двойную линию, которая широким кругом облегала пост, выбранный Антинагюэлем для бивуака своих лучших воинов.

Этот маневр было тем легче исполнить, что, повторяем, токи не мог иметь никакого подозрения и вместо того, чтобы наблюдать за тем, что происходило вокруг него, он внимательно следовал глазами за отрядом дона Грегорио, который уже был виден вдали.

Триста солдат Жоана, взобравшиеся на стену с противоположной стороны ущелья, разделились на два отряда. Первый занял позицию над Черным Оленем, а второй из ста человек сгруппировался в арьергарде, готовый в случае надобности напасть на неприятеля с тыла.

Как только Курумилла сделал описанные нами распоряжения, он оставил Жоана и вернулся к своим товарищам, которые ждали его на вершине Корковадо.

– Наконец! – вскричали они, увидев его.

– Я начинал бояться, не случилось ли с вами какого-либо несчастья, вождь, – сказал ему граф.

Курумилла улыбнулся.

– Все готово, – сказал он, – и если бледнолицые желают, они могут войти в ущелье.

– Вы думаете, что план ваш будет иметь успех? – спросил дон Тадео с беспокойством.

– Я надеюсь, – отвечал индеец, – но впрочем один Пиллиан может знать что случится.

– Справедливо. Что мы будем теперь делать?

– Зажжем огонь и уедем.

– Как уедем? А наши друзья?

– Мы им не нужны; как только огонь будет зажжен, мы поедем отыскивать бледнолицую девушку.

– Дай Бог, чтобы мы могли спасти ее!

– Пиллиан всемогущ, – отвечал Курумилла, высекая огонь.

– О! Мы ее спасем! – вскричал восторженно молодой человек.

Курумилла зажег трут, находившийся в роговом ящичке, смел в кучу ногами сухие листья, положил на них трут и начал дуть изо всех сил. Листья, высушенные солнечными лучами, скоро вспыхнули; Курумилла набросал на них других листьев, прибавил к ним несколько сухих ветвей, почти тотчас же загоревшихся, и положил эти ветви на костер. Огонь, раздуваемый ветром, который на высотах обыкновенно бывает гораздо сильнее, быстро разгорался, и скоро столб пламени поднялся к небу.

– Хорошо! – сказал Курумилла своим товарищам, которые так же как и он жадно глядели в долину. – Друзья наши увидали сигнал, мы можем ехать.

– Поедем же, не теряя времени, – вскричал граф с нетерпением.

– Поедем, – сказал дон Тадео.

Через минуту Курумилла и его товарищи углубились в огромный девственный лес, покрывавший вершину горы, оставив позади себя зажженный костер, этот зловещий сигнал убийства и разрушения.

Между тем вот что происходило в долине. Дон Гре-горио Перальта, боясь слишком зайти вперед прежде чем узнает положительно в чем дело, приказал отряду остановиться. Он не скрывал от себя страшной опасности своего положения и потому хотел воспользоваться всем для достижения успеха, чтобы в случае неудачи в битве, которую приготовлялся дать, честь его осталась невредима, а память о нем безупречна.

– Генерал, – обратился он к Корнейо, который так же как и сенатор, находился возле него, – вы воин храбрый, солдат неустрашимый; я не скрою от вас, что мы находимся в положении крайне опасном.

– О! О! – сказал генерал, вертя усы и бросая насмешливые взгляды на дона Района, который при этом известии, сделанном так неожиданно, побледнел. – Объясните нам это, дон Грегорио!

– О! Боже мой! – отвечал тот. – Дело очень просто: индейцы в значительной силе находятся в засаде в ущелье, чтобы не допустить нас пройти.

– Вот какие молодцы! Эдак, пожалуй, они перебьют нас по одиночке, – сказал генералв спокойным голосом.

– Да это страшная засада! – вскричал испуганный сенатор.

– Разумеется засада! – согласился генерал. – Впрочем, любезный друг, – прибавил он с лукавой улыбкой, – сейчас вы сами будете в состоянии судить об этом; скажите мне после ваше мнение, если, что впрочем невероятно, вы избавитесь от смерти...

– Но я не хочу соваться в эту страшную западню! – закричал дон Рамон, вне себя от страха. – Я не солдат, черт побери!

– Ба! Вы будете драться как любитель; с вашей стороны это будет прекрасный подвиг, тем более, что вы не привыкли к сражениям...

– Милостивый государь, – холодно сказал дон Грегорио, – вы сами виноваты во всем: если бы вы спокойно оставались в Сантьяго, как этого требовал ваш долг, вы не подвергались бы подобной опасности.

– Это правда, любезный друг, – смеясь, подтвердил генерал, – если уж вы так трусливы как заяц, то зачем суетесь в военную политику?

Сенатор не отвечал на этот грубый вопрос; он обезумел от страха и почти считал себя мертвым.

– Что бы ни случилось, генерал, могу ли я положиться на вас? – спросил дон Грегорио.

– Я могу вам обещать только одно, – благородно отвечал старый солдат, – что не буду торговать моей жизнью, и если понадобится, храбро умру. Что касается до этого труса, – прибавил он, указывая на дона Района, – о нем не беспокойтесь; я берусь заставить его показать чудеса храбрости.

При этой угрозе несчастный сенатор почувствовал, как на всем теле у него выступил холодный пот. Длинный столб пламени засверкал на вершине Корковадо.

– Нечего долее колебаться, – вскричал решительно дон Грегорио, – вперед! И да покровительствует Господь Чили!

– Вперед! – повторил генерал, обнажая шпагу. Отряд двинулся по направлению к ущелью.