Онлайн чтение книги Вождь окасов Le Grand chef des Aucas
ГЛАВА LXXXIX. Цезарь

Через месяц после происшествий, рассказанных нами, на ферме Палома два человека сидели рядом в боскете из смоковниц и разговаривали, любуясь великолепным восходом солнца. Эти два человека были Валентин Гиллуа и граф де Пребуа-Крансэ.

Французы с меланхолической задумчивостью присутствовали при пробуждении природы; небо было безоблачно; легкий душистый ветерок тихо шелестел листьями деревьев и цветами, росшими по берегам большого озера, на котором спокойно плавали бесчисленные стаи грациозных лебедей; лучи восходящего солнца уже начинали позлащать вершины высоких деревьев, а птицы, спрятавшись под листьями, приветствовали гармоническим пением рождение дня.

Граф де Пребуа-Крансэ, встревоженный упорным молчанием Валентина, наконец заговорил:

– Когда ты увлек меня сюда час тому назад, чтобы поговорить со мной на свободе, как ты сказал мне, я пошел за тобой, не сказав ни слова, но вот уже двадцать минут сидим мы в этом боскете, а ты все еще не решился объясниться; твое молчание тревожит меня, брат, я не знаю, чему приписать его; не имеешь ли ты сообщить мне что-нибудь неприятное?

Валентин вдруг приподнял голову.

– Прости меня, Луи, – отвечал он, – я не знаю ничего неприятного, но настал час для важного объяснения между нами.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты меня поймешь... Когда год тому назад, доведенный до отчаяния и решившись искать прибежища в смерти, ты призвал меня к себе, я принял на себя обязательство – возвратить тебе то, что ты потерял не по вине твоей, но по неопытности; ты поверил мне, не колеблясь, оставил Францию, распростился навсегда с жизнью дворянина и поехал со мной в Америку; теперь пришла моя очередь исполнить обещание, которое я тебе дал.

– Валентин!

– Выслушай меня. Ты любишь дону Розарио... я уверен, что и она со своей стороны тоже чувствует к тебе истинную и глубокую любовь; услуги, которые мы оказали ее отцу, дают нам право сделать ему предложение, которого, как мне кажется, он ожидает; последствия этого предложения должны наконец сделать тебя счастливым навсегда. Я сегодня же объяснюсь откровенно с доном Тадео.

Печальная улыбка сжала губы молодого графа; он ничего не отвечал и опустил голову на грудь.

– Что с тобой, – вскричал с беспокойством Валентин, – мое намерение должно увенчать твои желания, а между тем оно погружает тебя в горесть? Объяснись, Луи?

– К чему мне объясняться? Зачем говорить сегодня с доном Тадео? Зачем торопиться? – отвечал уклончиво молодой человек.

Валентин взглянул на него с удивлением, качая головой; он не понимал поведения своего друга, но во что бы то ни стало решился узнать тайну его печали.

– Послушай, – сказал он, – я хочу обеспечить твое счастие как можно скорее, потому что жизнь на этой ферме тяготит меня; с приезда моего в Америку характер мой изменился; вид больших лесов, высоких гор, всего этого величественного великолепия, которое Господь пригоршнями рассыпал в пустыне, развил во мне страсть к путешествиям, которую я носил в зародыше в глубине моего сердца; вечное разнообразие странствующей жизни, которую я веду с некоторого времени, доставляет мне безграничные наслаждения; словом, я сделался страстным любителем лесов и с нетерпением ожидаю той минуты, когда снова буду иметь возможность отправиться в путешествие.

Наступило молчание.

– Да, – прошептал граф, – эта жизнь полна очарования.

– Поэтому-то мне и хотелось бы поскорее пуститься в путь.

– Кто нам мешает?

– Тебе!

– Ты ошибаешься, брат; мне так же как и тебе надоела жизнь, которую мы ведем; мы поедем, когда ты захочешь.

– Будь откровенен со мной: невозможно, чтобы пламенная любовь твоя к донне Розарио вдруг исчезла?

– Почему же ты думаешь, что я не люблю ее?

– А если ты любишь, то зачем же хочешь ехать и отказываешься жениться на ней?

– Не я отказываюсь! – прошептал молодой человек со вздохом. – А она.

– Она! О! Это невозможно.

– Брат, уже давно, на другой день той ночи, когда в Сантьяго мы освободили донну Розарио из рук похищавших ее разбойников, она сама сказала мне, что мы никогда не соединимся; она приказала мне избегать ее присутствия, потребовала с меня слова никогда не стараться ее видеть! Зачем же убаюкивать себя безумною химерой! Ты видишь, брат, мне не остается никакой надежды.

– Может быть! Но после того произошло столько разных разностей, что намерения донны Розарио, конечно, изменились.

– Нет, – печально отвечал граф.

– Почему ты так думаешь?

– Ее холодность, ее равнодушие ко мне, старание, с каким она меня избегает, все наконец доказывает мне, что я слишком долго оставался здесь и должен удалиться.

– Зачем ты не объяснился с нею?

– Я дал ей слово молчать и, чего бы мне это не стоило, сдержу мою клятву.

Валентин потупил голову и не отвечал.

– Умоляю тебя, – продолжал граф, – оставим эти места, присутствие той, которую я люблю, еще более увеличивает мою горесть.

– Хорошо ли ты обдумал свое намерение?

– Да! – решительно отвечал молодой человек. Валентин печально покачал головой.

– Да исполнится же твое желание, – сказал он, – мы поедем!

– Да, и как можно скорее, не правда ли? – сказал Луи с невольным вздохом.

– Сегодня же; я жду Курумиллу, которого я послал за лошадьми. Как только он воротится, мы пустимся в путь.

– И воротимся в селение племени Большого Зайца , где можем еще жить счастливо.

– Хорошо придумано; таким образом жизнь наша не будет бесполезна, потому что мы будем способствовать счастию окружающих нас.

– И как знать, – улыбаясь, сказал Валентин, – может быть мы сделаемся знаменитыми воинами в Арокании.

Луи отвечал на эту шутку вздохом, который не укрылся от его друга.

– О! – прошептал Валентин. – Он должен быть счастлив против воли!

Курумилла и Трангуаль Ланек показались издали в облаке пыли; они скакали к ферме с множеством лошадей. Друзья встали и пошли к ним навстречу.

Едва вышли они из боскета и отошли на несколько шагов, как ветви раздвинулись, и показалась донна Розарио. Молодая девушка задумчиво остановилась на минуту, следуя взором за обоими французами, которые шли печально и угрюмо. Вдруг она приподняла голову с лукавым видом, голубые глаза ее сверкнули, улыбка сжала ее розовые губки, и она прошептала:

– Увидим.

Она вернулась на ферму с быстротою лани.

В испанской Америке каждое утро в восемь часов звонит колокол, призывающий к завтраку жителей фермы, начиная с хозяина, который садится посередине, до последнего работника, который скромно помещается на нижнем конце. Завтрак – это час, избранный для того, чтобы видеться, желать друг другу доброго здоровья, прежде чем начнутся тяжелые дневные труды.

При первом ударе колокола дон Тадео вышел в залу и встал у стола; дочь стояла по правую его руку. Он приветствовал улыбкой или дружеским словом каждого из работников по мере того, как они входили. Последние пришли французы; дон Тадео пожал им руки, удостоверился взором, что собрались все, снял шляпу, чему подражали все присутствующие, и медленно прочитал молитву; потом по его знаку каждый занял свое место.

Завтрак был непродолжителен. Он длился не более четверти часа. Работники вернулись к своим обязанностям. Дон Тадео приказал подать матэ. В зале остались только дон Тадео, его дочь, два индейских вождя и Цезарь – если можно причислять собаку к обществу людей; благородное животное лежало у ног донны Розарио. Через несколько минут матэ обошел всю компанию.

Без всякой видимой причины тягостное молчание господствовало в собрании. Дон Тадео размышлял, донна Розарио рассеянно гладила собаку, которая положила свою огромную голову на ее колени и пристально смотрела на нее своими умными глазами. Граф и его молочный брат не знали, как начать разговор. Наконец Валентин, стараясь выйти из этого затруднения, решился заговорить.

– Ну! Какой ответ намерены вы дать дону Грегорио Перальта, дон Тадео?

– Вы знаете, друг мой, – отвечал дон Тадео, обернувшись к Валентину, – что Чили, освободившись от человека, который увлекал ее к погибели, не имеет более нужды во мне; я не намерен более заниматься политикой; довольно долго тратил я жизнь на неблагодарный труд, который предпринял, чтобы упрочить независимость моего отечества и освободить его от власти честолюбца. Я исполнил мою обязанность; час отдыха пробил для меня; я отказываюсь от президентства, которое предлагает мне дон Грегорио от имени народа, и хочу посвятить себя единственно счастию моей дочери.

– Не могу не поддержать вашего намерения; оно благородно и прекрасно, дон Тадео; оно достойно вас, – отвечал граф.

– А вы скоро намерены отправить этот ответ? – спросил Валентин.

– Через несколько минут; но к чему этот вопрос? – позвольте спросить.

– Дело в том, – отвечал Валентин, – что друг мой и я возьмемся доставить его, если вы хотите.

Дон Тадео удивленно вскинул брови.

– Как это? – вскричал он. – Что вы хотите сказать? Неужели вы думаете оставить нас?

Печальная улыбка мелькнула на губах молодого человека; надо было храбро приступить к делу, и он не колебался.

– Бог мне свидетель, – сказал он, качая головой, – что самое пламенное мое желание было бы остаться здесь.

– Да, – перебил граф, украдкой бросая невольный взгляд на донну Розарио, которую казалось нисколько не занимал происходивший разговор, – да, мы и то уже слишком долго оставались в вашем очаровательном убежище; эта восхитительная жизнь расслабляет нас; если мы не поторопимся вырваться отсюда теперь же, то никогда не покинем вас...

– Вы должны ехать? – повторил дон Тадео, лицо которого омрачилось, а брови нахмурились. – К чему это?

– Разве вы не знаете, – отвечал Луи, который ободрился при виде беззаботного вида молодой девушки, – что когда мы в первый раз имели счастье встретиться с вами...

– Счастье было для меня, – с живостью перебил дон Тадео.

– Пусть так... мы гонялись тогда за фортуной, – поспешил досказать Валентин, – слава Богу, – прибавил он весело, – слава Богу, теперь наша помощь вам уже не нужна; мы не хотим далее употреблять во зло ваше любезное гостеприимство...

– Это что значит? – вскричал дон Тадео, вставая. – Что вы называете употреблять во зло мое гостеприимство?

– Мы должны ехать, – холодно отвечал Луи.

– О! Я не поверю, чтобы жажда золота побуждала вас оставить меня. Ваши сердца так возвышенны, что эта гнусная страсть никак не могла овладеть ими. А если и так, зачем вы не говорили об этом мне? Слава Богу, я довольно богат и могу дать вам этого презренного металла больше нежели вы могли бы приобрести его в своих безумных поисках.

– Дон Тадео, – отвечал благородно граф, – не жажда золота побуждает нас; расставшись с вами, мы намерены удалиться к пуэльчесам.

Дон Тадео сделал движение удивления.

– Не имейте дурного мнения о нас, – продолжал с жаром молодой человек, – верьте, что если бы важные причины не принуждали нас удалиться, я по крайней мере был бы счастлив остаться с вами; я вас люблю и уважаю как отца.

Дон Тадео с волнением ходил по зале; через несколько минут он остановился перед графом.

– Можете вы объяснить мне эти причины? – спросил он дружелюбно.

Молодая девушка с любопытством приподняла голову.

– Не могу, – отвечал Луи, потупив глаза. Донна Розарио с досадой пожала плечами. Ни один из этих почти незаметных оттенков не ускользал от пытливого взора Валентина.

– Очень хорошо, кабальеро, – возразил дон Тадео с холодным достоинством и оскорбленным тоном, – вы и ваш друг можете поступать, как вам заблагорассудится. Простите мне мои вопросы, но ваше намерение, которое я напрасно стараюсь объяснить себе, разрушает безвозвратно одну драгоценную надежду, осуществление которой составило бы мое счастие; я ошибся, не будем более говорить об этом; не сказал ли Господь: «Раствори настежь дверь твоего дома гостю, который хочет войти, и тому, кто хочет выйти!» Вот мое письмо к дону Грегорио Перальта; когда вы желаете ехать?

– Сию же минуту, – отвечал граф, взяв письмо дрожащей рукой, – друг мой и я, мы имели намерение проститься с вами немедленно после завтрака.

– Да, – подхватил Валентин, который заметил, что его молочный брат, побежденный волнением, не мог продолжать, – мы хотели просить вас принять нашу признательность за дружбу, которую вы удостаивали показывать нам, и уверить вас, что воспоминание о вас всегда будет жить в глубине наших сердец.

– Прощайте же! – сказал с волнением дон Тадео. – Дай Бог, чтобы вы нашли в другом месте то счастье, которое ждало вас здесь!

Валентин поклонился, но ничего не отвечал; слезы душили его, он боялся, что не будет иметь силы исполнить свою последнюю жертву. Граф обернулся к донне Розарио:

– Прощайте, сеньорита! – прошептал он прерывающимся голосом. – Будьте счастливы!

Молодая девушка не отвечала. Он вдруг отвернулся и большими шагами пошел к двери.

Несмотря на всю свою решительность, молодые люди не могли не оглянуться, выходя из дверей, как бы желая приветствовать в последний раз тех, кто был им дорог и кого они оставляли навсегда.

Дон Тадео стоял неподвижно на том же месте. Донна Розарио, потупив взор, продолжала машинально играть ушами собаки. При виде этого жестокого равнодушия безумный гнев уязвил сердце графа.

– Цезарь! – закричал он.

Услышав голос своего господина, собака вырвалась из рук молодой девушки и одним скачком очутилась возле него.

– Цезарь! – слабо прошептала донна Розарио своим мелодическим голосом.

Собака обернулась к ней.

– Цезарь! – повторила она еще нежнее.

Тогда, несмотря на знаки и приказания своего господина, собака легла у ног молодой девушки. Граф, с разбитою душою, сделал последнее усилие и бросился к двери.

– Луи! – вскричала вдруг дона Розарио, поднимая к нему свое лицо, блестящее от слез, и глядя умоляющими глазами. – Луи, вы поклялись никогда не расставаться с Цезарем; зачем же теперь бросаете его?

Луи зашатался, как бы пораженный громом; выражение неизъяснимой радости осветило его лицо, он выронил из рук письмо и упал к ногам восхищенной девушки.

– Батюшка! – вскричала донна Розарио, бросившись к нему на шею. – Я знала, что он меня любит! Батюшка, благословите ваших детей!

И грустно и весело было Валентину при виде этой сцены. Он заключил в глубине души волновавшие его чувства и, взяв письмо, сказал с кроткою улыбкой:

– Я отвезу ответ дону Грегорио.

– О нет! – возразила молодая девушка, очаровательно надув губки и протягивая ему руку. – Вы нас не оставите, друг мой, разве вы не возлюбленный брат Луи? О! Мы не отпустим вас!.. Мы не можем быть счастливы без вас, мы вам обязаны нашим счастьем.

Валентин поцеловал руку, протянутую к нему молодой девушкой, украдкой отирая слезу, но ничего не отвечал.

Этот день прошел быстро и счастливо для всех. Когда наступил вечер, Валентин, входя в спальную, сказал с волнением:

– Прощай, брат! Слава Богу, ты теперь счастлив! Я исполнил свой долг!

Граф взглянул на него с беспокойством.

– Брат, – сказал он ему, – отчего ты так грустен и страдаешь?

– Я, – отвечал Валентин, стараясь улыбнуться, – я никогда не был так счастлив!

Поцеловав графа, удивлявшегося этой внезапной горести, странной в таком человеке, он удалился большими шагами, произнеся опять тихим голосом:

– Прощай!

Луи несколько минут следовал за ним глазами, между тем как сердце его сжималось.

– Что с ним? – прошептал он. – О! Завтра он должен объясниться!

Назавтра Валентин исчез. Бывший спаг вместе с двумя индейцами, которые не хотели его оставить, углубился в неизмеримые пустыни, разделяющие Чили от Буэнос-Айреса.

Несмотря на все поиски, Луи не мог узнать, что сделалось с его молочным братом.

Зачем Валентин бросил своего друга и убежал с фермы? Бедный солдат не имел духу быть свидетелем счастия того, для кого он пожертвовал всем!.. Он также любил донну Розарио!..

Молодые люди долго его ждали. Наконец через три месяца после отъезда Валентина, когда надежда на его возвращение совершенно исчезла, граф де Пребуа Крансэ женился на донне Розарио.

Счастье Луи было не полно. Ему всегда недоставало Валентина.

Может быть, когда-нибудь мы вновь встретимся с бедным солдатом посреди обширных пустынь, куда он отправился.