Онлайн чтение книги Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих Le Vite de’piu eccelenti Pittori, Scultori e Architetti
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ДОМЕНИКО БЕККАФУМИ СИЕНСКОГО ЖИВОПИСЦА И МАСТЕРА ЛИТЬЯ

То самое, что благодаря одному лишь дару природы обнаружилось у Джотто и некоторых других из живописцев, о которых уже рассказывалось, обнаружилось позднее всех у Доменико Беккафуми, сиенского живописца. Ибо в то время, как еще мальчиком он пас овец своего отца, которого звали Пачо и который был батраком сиенского гражданина Лоренцо Беккафуми, было замечено, что он забавляется рисованием то на камнях, а то еще как-нибудь. И случилось так, что, когда названный Лоренцо однажды увидел, как он что-то рисует концом обструганной палки на песке у маленького ручейка, где он пас свою скотину, он выпросил его у отца, предполагая пользоваться им как мальчиком на побегушках, с тем, однако, чтобы он в то же время и учился. И вот как только Пачо, отец мальчика, которого тогда звали Мекерино, уступил его Лоренцо, его отправили в Сиену, где этот самый Лоренцо нет-нет да и разрешал ему проводить свободное от домашней службы время в мастерской жившего по соседству не очень значительного живописца. Как-никак, но тому, чего он сам не умел, этот человек обучал Мекерино по принадлежащим ему рисункам лучших живописцев, которыми он пользовался для собственных нужд, как это обычно делают некоторые мастера, не слишком искушенные в рисунке. И вот, упражняясь таким способом, Мекерино стал обнаруживать признаки того, что из него выйдет отличный живописец. А в это время случилось Пьетро Перуджино, уже знаменитому тогда живописцу, быть в Сиене, где он расписал, как об этом говорилось, две доски, и манера его очень понравилась Доменико, который начал изучать ее, воспроизводя эти доски, и не прошло много времени, как он эту манеру усвоил.

После этого, когда в Риме были открыты капелла Микеланджело и творения Рафаэля Урбинского, Доменико, у которого не было более сильных стремлений, чем к учению, и который понимал, что в Сиене он только теряет время, был отпущен Лоренцо Беккафуми, передавшим ему свое имя и право наследования, и отправился в Рим. Там, договорившись с живописцем, который за плату приютил его у себя в доме, он выполнил с ним много работ, занимаясь в то же время изучением произведений Микеланджело, Рафаэля и других превосходных мастеров, а также древних статуй и саркофагов дивной работы. И не прошло много времени, как он проявил смелость в рисунке, богатство в выдумке и большую прелесть в колорите. Однако в течение двух лет он не сделал ничего достойного упоминания, кроме разве цветного герба папы Юлия II, написанного им на одном из фасадов в Борго.

В это время, по приглашению одного из представителей купеческого семейства Спанокки, в Сиену приехал, как об этом будет рассказано на своем месте, Джованнантонио из Вердзелли, весьма опытный молодой живописец, получивший много заказов от дворян этого города (который всегда слыл другом и покровителем всех талантов) и в особенности на портреты с натуры. Услышав об этом, Доменико, которому очень хотелось вернуться на родину, возвратился в Сиену, где убедился в том, что Джованнантонио обладает прочной основой в отношении рисунка, в чем, как он знал, и проявляется превосходство художников. И, не удовлетворившись сделанным в Риме, он со всяческим рвением пошел по его стопам, ревностно изучая анатомию и рисуя обнаженную натуру, и это так пошло ему на пользу, что по прошествии короткого времени он начал приобретать в этом благороднейшем городе большое уважение. Не менее, чем за его искусство, любили его там и за доброту и нрав, ибо если Джованнантонио был грубым, распущенным и причудливым и, получив прозвание Содома за то, что всегда и общался, и жил с безбородыми юнцами, на эту кличку весьма охотно отзывался, то, с другой стороны, Доменико был человеком нравственным и добропорядочным, жил по-христиански и большую часть времени проводил в уединении. А так как часто более ценятся людьми те, кого называют хорошими собутыльниками и весельчаками, чем люди добродетельные и нравственные, потому большинство сиенских юношей и бегали за Содомой, прославляя его как человека необыкновенного. Содома этот держал у себя дома для своих причуд и угождения черни попугаев, обезьян, карликовых ослов, маленьких лошадок с Эльбы, говорящего ворона, скаковых арабских жеребцов и тому подобное и этим приобрел в народе известность, где только и говорили, что об его дурачествах.

И вот когда Содома расписал фреской фасад дома мессера Агостино Барди, Доменико, соревнуясь с ним, отделал в это же самое время с большой старательностью фасад дома Боргези, что у колонны Постьерла близ собора. Под самой крышей он изобразил светотенью на фризе несколько фигурок, вызвавших большое одобрение, а в пространствах между тремя рядами окон с травертиновыми наличниками этого дворца он написал бронзой, светотенью и красками много фигур древних богов и других. Сделано было это более чем толково, хотя, впрочем, фасад Содомы хвалили гораздо больше; закончены же были оба фасада в 1512 году. После этого Доменико в Сан Бенедетто, обители монахов Монте Оливето, что за воротами, ведущими в Туфи, написал на доске святую Екатерину Сиенскую, получающую стигматы, а под неким строением стоит святой Бенедикт по правую руку, а по левую – святой Иероним в кардинальском облачении; доску эту за весьма мягкий колорит и большую рельефность много хвалили раньше и хвалят и теперь. Подобным же образом и на пределле этой доски он написал темперой несколько небольших историй невероятно смело и живо, и с такой легкостью рисунка, что большего изящества вложить в них было бы невозможно, и тем не менее кажется, что написано это без малейшего напряжения. На историйках этих изображено, как той самой святой Екатерине ангел вкладывает в уста частицу причастия, освященного священнослужителем, на другой же – ее венчание с Иисусом Христом, а тут же рядом -как она постригается святым Домиником, а также и другие истории.

В церкви Сан Мартино он на большой доске написал новорожденного Христа, которому поклоняются Пречистая Дева, Иосиф и пастухи, наверху же, над хижиной, – прекраснейший сонм ангелов. В этом произведении, получившем большое одобрение художников, Доменико начал показывать тем, кто в этом кое-что понимал, что вещи его были построены на ином основании, чем вещи Содомы. После этого в Главной больнице он написал фреской Посещение Мадонной святой Елизаветы в манере весьма привлекательной и весьма естественной, в церкви Санто Спирито он написал на доске Богоматерь с сыном на руках, венчающимся с названной святой Екатериной Сиенской; с обеих же сторон – святых Бернардина, Франциска, Иеронима и святую Екатерину, девственницу и мученицу, а спереди на какой-то лестнице стоят святые Петр и Павел, причем он очень искусно показал отражение их цветных одеяний в блестящем мраморе ступеней. Работа эта, выполненная с большим толком и со знанием рисунка, сильно его прославила, равно как и мелкие фигуры на пределле образа, где святой Иоанн крестит Христа, некий царь приказывает бросить в колодец жену и детей святого Сигизмунда, святой Доминик сжигает книги еретиков, Христос вручает святой Екатерине Сиенской два венца, один из роз, другой из шипов, а святой Бернардин Сиенский проповедует на площади Сиены при огромнейшем стечении народа.

После этого Доменико, прославившийся этими работами, получил заказ на доску, предназначавшуюся для Кармине, на которой он должен был изобразить святого Михаила, поражающего Люцифера. Но здесь он повел себя как человек своенравный, выдумав новую затею, дабы проявить доблесть и прекрасные замыслы духа своего; и вот, чтобы показать, как Люцифер с его свитой был повержен за гордость с небес вниз в самую глубину, он начал изображать очень красивый дождь голых тел, над которым он, однако, так перестарался, что получилась настоящая путаница. Эта доска так и осталась незаконченной и после смерти Доменико была перенесена в Главную больницу, как подняться на лестницу, что возле главного алтаря, где еще до сих пор можно любоваться некоторыми изображенными на ней сокращениями прекраснейших обнаженных тел. А в Кармине вместо нее поставили другую, где на самом верху в облаках изображен с величайшим изяществом Бог Отец в окружении ангелов, а в середине доски – архангел Михаил вооруженный, который словно на лету поверг Люцифера в самый центр земли; там и пылающие стены, и рухнувшие пещеры, а в огненном озере, окруженном ангелами в различных позах, голые души грешников в разных положениях плавают и терзаются в этом пламени, и все это выполнено с таким изяществом и в такой прекрасной манере, что кажется, будто это дивное произведение в мрачной темноте освещается огнем этим, почему оно и было признано редкостным, а Бальдассаре Перуцци, сиенец, превосходный живописец, не мог им нахвалиться. Так и я, проезжая как-то через Сиену и увидев его раскрытым, остановился, пораженный и им, и пятью малыми историями на пределле, написанными темперой в прекрасной и толковой манере.

Еще одну доску расписал Доменико для монахинь Оньисанти в том же городе, изобразив наверху Христа, венчающего с небес Пречистую Деву во славе; внизу же святые Григорий, Антоний, Мария Магдалина и Екатерина, девственница и мученица. На пределле равным образом несколько весьма прекрасных мелких фигур написано темперой.

В доме синьора Марчелло Агостини Доменико расписал фреской в одном из помещений свод с тремя люнетами в каждой стене и двумя в обоих торцах, распределив по обходящим кругом фризам несколько прекраснейших произведений. В середине свода он поместил две картины: на одной изображен в раме будто кусок шелковой материи, на котором словно выткан Сципион Африканский, возвращающий девушку нетронутой жениху, а на другой знаменитейший живописец Зевксис рисует нескольких обнаженных женщин для своей картины, предназначенной для храма Юноны. В одной из люнет в небольших фигурах, в полулокоть примерно, однако прекраснейших, он изобразил двух братьев-римлян, враждовавших и помирившихся ради общественного блага и пользы отечества. На следующей изображен Торкват, который, повинуясь закону, должен был выколоть глаза своему сыну, но выкалывает один глаз у него и один у себя. На следующей – наказание…, который приговаривается к смерти после обнародования его преступлений, совершенных против отечества и римского народа. На той, что возле, римский народ решает отправить Сципиона в Африку. А рядом, в другой люнете, древнее жертвоприношение, изобилующее разнообразными красивейшими фигурами, с изображенным в перспективе храмом, весьма рельефным, ибо в этом Доменико был мастером поистине превосходным. На последней – кончающего с жизнью Катона топчут кони, написанные здесь великолепно. В проемах люнет равным образом помещено несколько отлично отделанных небольших историй. Недаром добротность этой работы и была причиной того, что Доменико был признан тогдашними правителями как превосходный живописец и был приглашен расписать во дворце Синьории свод одной из зал, куда он и вложил все свое старание, рвение и прилежание, на какие был только способен, дабы показать свою доблесть и украсить это знаменитое место на его родине, столь его почитавшей.

Длина этой залы – два квадрата, а ширина – один квадрат, и свод ее не с люнетами, а килевидный. Поэтому, полагая, что так получится лучше, Доменико разделил его на части написанными золотом фризами и карнизами без каких-либо лепных или других украшений так удачно, так красиво и с такой прекрасной грацией, что поистине кажутся они выпуклыми. В обеих же торцовых стенах этой залы помещено по большой картине с одной историей, а на каждой длинной стене по две картины с восьмиугольниками между ними, так что всего там шесть прямоугольников и два восьмиугольника с одной историей в каждом. По углам свода, там, где образуются ребра, помещены тондо, обе половины которых заходят на соседние две стены, а так как ребром свода они ломаются пополам, то образуется всего восемь полей, на каждом из которых большие сидящие фигуры изображают мужей, отличавшихся защитой государства и соблюдением законов. Поверхность же свода на самом верху разделена на три части, образуя в середине тондо, как раз над восьмиугольниками, и два прямоугольника над прямоугольниками, что на стенах.

Итак, в одном из восьмиугольников изображена женщина в окружении нескольких детей, и в руке она держит сердце в знак любви к отечеству. В другом также женщина со столькими же детьми изображает Согласие граждан, а между ними Правосудие, изображенное в тондо с мечом и весами в руках; фигура сокращается снизу вверх так искусно, что прямо чудо: ибо и рисунок, и цвет у ног поначалу темные, у колен светлеют, и так это сделано постепенно по направлению к спине, плечам и рукам, что голова под конец погружена в небесное сияние, благодаря чему кажется, что фигура эта мало-помалу растворяется в дымке; недаром, сколько ни написано фигур, сокращающихся снизу вверх, невозможно не то что увидеть, но и вообразить более прекрасную, чем эта, или же написанную с большим вкусом и искусством.

Что же до историй, то первая из них, та, что в торце, как войдешь в залу по левую руку, изображает цензоров Марка Лепида и Фульвия Флакка, ранее враждовавших, которые, как только были призваны к управлению в должности цензоров, тотчас же, ради блага родины, отбросили личную неприязнь и при исправлении должности оказались ближайшими друзьями. Их Доменико написал обнимающимися, стоя на коленях и в окружении многих фигур с прекраснейше расположенными зданиями и храмами, изображенными в перспективе так хорошо и искусно, что по ним сразу видно, насколько Доменико понимал в перспективе.

Далее в прямоугольнике следует история диктатора Постумия Тибурция, того, кто, оставив вместо себя под охраной войска своего единственного сына, наказал ему следить за лагерем и ничего другого не делать и его же и умертвил за то, что тот, ослушавшись, при удачном стечении обстоятельств напал на врага и одержал победу. На истории этой Доменико изобразил Постумия старым и бритым, простирающим правую руку над ликторскими топорами, левой же указывающим войску на лежащего на земле мертвого сына, прекрасно написанного в сокращении; есть под этой отличнейшей картиной и надпись, расположенная очень удачно.

В восьмиугольнике, следующем далее, изображен посредине Спурий Кассий, тот, которого римский сенат, опасаясь, что он провозгласит себя царем, приказал обезглавить, дома же его разрушить, и в этой истории прекраснейшим образом написаны голова подле палача и лежащее на земле тело, показанное в сокращении. На следующей картине изображен трибун Публий Муций, приказавший сжечь на костре всех других своих коллег-трибунов, стремившихся вместе со Спурием к тирании над родиной, и там отменно, с искусством величайшим написан огонь, охвативший человеческие тела. В противоположном торце залы на другой картине изображен афинянин Кодр, тот, который, узнав об изречении оракула, что победа будет на стороне тех, чей царь будет убит врагами, сбросил свои одежды и проскользнул неузнанный к врагам, где его и убили, он же собственной своей смертью даровал своим победу. Доменико изобразил его сидящим в окружении царедворцев и совлекающим с себя одежды возле чудеснейшего круглого храма; а вдали, отдельно от этой истории, он написан мертвым, а внизу в эпитафии его имя.

Если же повернуться к другой длинной стене, той, что напротив, то и там две картины с восьмиугольником между ними. На первой – история князя Селевка, приказавшего вырвать по глазу себе и одному из своих сыновей, дабы не совершить насилия над законом; он стоит там в окружении многих людей, умоляющих его не быть жестоким к себе и к сыну, а поодаль сын его совершает насилие над девушкой, внизу же в эпитафии его имя.

В восьмиугольнике рядом с этой картиной история Марка Манилия, сброшенного с Капитолия; фигура Марка в виде юноши, падающего вниз головой с чего-то вроде балкона, написана в сокращении так хорошо, что кажется живой, какими кажутся и еще несколько фигур, изображенные снизу. На следующей картине изображен Спурий Мелий, принадлежавший к сословию всадников, убитый трибуном Сервилием, ибо народ подозревал его в том, что он собирается стать тираном отечества; Сервилий этот восседает в многочисленном окружении, а посредине один из них указывает на написанную с большим искусством фигуру лежащего на земле мертвого Спурия. Далее в угловых тондо с восемью фигурами написано много мужей, прославившихся защитой отечества. Главное место занимает восседающий в доспехах знаменитейший Фабий Максим. С другой же стороны Спевзипп, вождь тегьетов, который, когда один из его друзей убеждал его убрать со своего пути своего противника и соперника, ответил несогласием, дабы из-за собственных интересов не лишить отечества такого гражданина.

В тондо, что на следующем углу, с одной стороны претор Целий, тот, который, хотя и победил, был наказан сенатом за то, что вступил в бой вопреки совету и воле гаруспициев; рядом же с ним сидит Тразибул, вместе с несколькими друзьями доблестно убивший тридцать тиранов ради свободы отечества: он изображен в виде безбородого седовласого старца, а внизу, как и под другими, его имя. С другой стороны угла внизу в тондо изображен претор Генуций Ципп, тот, которому на голову села пророческая птица с крыльями, похожими на рога, и оракул предсказал ему, что он станет царем у себя на родине, он же предпочел, будучи уже старым, удалиться в изгнание, чтобы не порабощать своего отечества; потому-то Доменико и написал его с птицей на голове. А рядом с ним сидит Харонд, тот, который, возвратившись из деревни, тотчас же направился в сенат, не сняв с себя доспехов, вопреки закону, каравшему смертью входящего в сенат вооруженным, и покончил с собой, когда заметил свою оплошность. В последнем же тондо с другой стороны изображены Дамон и Питий, весьма известные необыкновенной своей дружбой, а также тиран Сицилии Дионисий, а подле них Брут, который из ревности к отечеству приговорил к смерти двух своих сыновей, пытавшихся вернуть Тарквиниев на родину.

И вот благодаря работе этой, поистине единственной в своем роде, сиенцы поняли доблесть и достоинства Доменико, проявившего всеми своими действиями искусство, вкус и прекраснейший талант. А так как ожидалось посещение Сиены императором Карлом V впервые за его пребывание в Италии и так как послам республики этой дано было между прочим понять, что нужны были и пышность, и великолепие при приеме столь великого государя, то Доменико и сделал круглоскульптурного коня размерами в восемь локтей целиком из папье-маше, а внутри пустого; держался этот конь на железном каркасе, а на нем восседала статуя императора в древних доспехах, с жезлом в руке; внизу же три большие фигуры, будто бы им поверженные, также несли частично тяжесть, ибо конь со вздыбленными в воздух передними ногами готовился к скачку; названные же три фигуры представляли три провинции, покоренные и побежденные этим императором. Работой этой Доменико доказал, что в скульптуре он понимает не менее, чем в живописи. К этому нужно прибавить, что вся работа эта была поднята на деревянной раме в четыре локтя высотой с колесами внизу, приводимыми в движение людьми, сидевшими внутри. По замыслу Доменико, конь этот при въезде его величества, приведенный в движение, как сказано выше, должен был сопровождать его от городских ворот до дворца синьории и затем остановиться посредине площади. Конь этот, доведенный Доменико до такого состояния, когда его оставалось только позолотить, таким и остался, ибо его величество так и не приезжал тогда в Сиену, а, короновавшись в Болонье, покинул Италию, и работа так и осталась незавершенной. Тем не менее доблесть и талант Доменико были признаны, и все как один всячески восхваляли совершенство и великолепие этого сооружения, которое стояло в попечительстве собора с того времени и до возвращения его величества из победоносного африканского похода, когда оно было отправлено в Мессину и затем в Неаполь, Рим и в конце концов в Сиену, где эта работа Доменико с великими похвалами была поставлена на соборную площадь.

А так как слава о доблести Доменико все ширилась, дож Дориа, состоявший при дворе и видевший все его сиенские работы, пригласил его в Геную работать в его дворце, где работали Перино дель Вага, Джованнантонио из Порденоне и Джироламо из Тревизо. Однако Доменико не смог обещать этому синьору переехать к нему на службу именно тогда, а лишь как-нибудь в другой раз, ибо в то время он начал отделывать в соборе часть мраморного пола, который в новой манере был начат еще сиенским живописцем Дуччо. А так как большая часть фигур и историй была уже нарисована на мраморе и контуры были очерчены резцом и заполнены черной мастикой с украшениями из цветного мрамора кругом, как равным образом и поля фигур, то со своим прекрасным вкусом Доменико увидел, что работу эту можно значительно улучшить; он взял для этого серый мрамор, который служил бы переходом между тенью черного мрамора и светом белого, а нарезав его резцом, он обнаружил, что таким образом серым и белым мрамором возможно отменно чередовать светотень и в изделиях из камня.

Сделав подобным способом образец, он столь же удачно выполнил и всю работу, изобретательно, основательно по рисунку и со множеством фигур, положив таким образом начало самому красивому, большому и великолепному полу из всех когда-либо существовавших и, продолжая мало-помалу работу в течение всей своей жизни, большую часть ее выполнил.

Главный алтарь он обвел фризом из отдельных картин, причем, следуя порядку историй, установленному Дуччо, выполнил истории из Книги Бытия, а именно Адама и Еву, изгнанных из рая и обрабатывающих землю, Жертвоприношение Авеля, Жертвоприношение Мельхиседека, а перед самым алтарем в большой истории – Авраама, собирающегося принести в жертву Исаака, и вокруг нее фриз из полуфигур, несущих разных животных, явно предназначенных ими для жертвоприношений.

Сойдя по ступеням, увидишь большую картину, дополняющую ту, что наверху: на ней Доменико изобразил Моисея, получающего на горе Синай от Бога законы, а внизу он же, обнаружив, что народ поклоняется золотому тельцу, охваченный гневом, разбивает скрижали, на которых были начертаны эти законы. Поперек же храма, насупротив кафедры для проповедей, под этой историей протянут фриз с многочисленными фигурами, сочиненный с такой грацией и с таким рисунком, что большего сказать невозможно. Там Моисей в пустыне, ударяя по камню, высекает из него воду, дабы напоить жаждущий народ, причем Доменико изобразил воду, льющуюся рекой вдоль всего фриза, и народ, по-разному ее пьющий, так живо и изящно, что и вообразить почти невозможно более легкого изящества и более прекрасных и грациозных положений, чем в фигурах, изображенных в этой истории: кто склонился, чтобы выпить воды, до самой земли, кто встал на колени перед извергающим воду камнем, кто тянется с кувшином, а кто с чашкой, иные же, наконец, пьют воду, зачерпнув ее пригоршней. Некоторые, кроме того, ведут на водопой животных, и весь народ охвачен великой радостью. Между прочим, чудесен там мальчик, который, схватив собачонку за голову и загривок, тычет ее мордой в воду, чтобы она пила, а та, уже напившись, так здорово мотает головой, не желая больше пить, что кажется совсем живой. Вообще же фриз этот так прекрасен, что ничего более искусного в этом роде не сделаешь, поскольку тени на фигурах и тени, от них падающие, не то что красивы, а прямо-таки чудесны, и хотя и вся эта работа, необычайная по исполнению, отменно прекрасна, но эта ее часть почитается самой лучшей и самой красивой. Кроме того, под куполом находится шестиугольник, разделенный на семь шестиугольников и шесть ромбов. Из этих шестиугольников до своей смерти Доменико закончил четыре, заполнив их историями и жертвоприношениями Ильи; делал же он это все не торопясь, ибо работа эта была для Доменико и занятием, и времяпровождением, и ради других работ он никогда не бросал ее совершенно.

Работая, таким образом, то в одном месте, то в другом, он в Сан Франческо, как войдешь в церковь по правую руку, написал маслом на дереве большой образ с Христом, сходящим во славе в ад, дабы вывести оттуда святых отцов, и там среди многих обнаженных фигур отменно прекрасна Ева и отлично выполнена фигура разбойника позади Христа, несущего свой крест, и поистине необычайны и адская пещера, и демоны, и огни сего места.

По мнению Доменико, вещи, написанные темперой, сохранялись лучше написанных маслом, и ему, по его словам, казалось, что вещи Луки да Кортона, братьев Поллайоло и других мастеров, работавших в то время маслом, старели скорее, чем вещи фра Джованни, фра Филиппо, Беноццо и других, работавших раньше названных темперой, поэтому-то, говорю я, он и решил, получив заказ на образ для сообщества св. Бернардина, что на площади Сан Франческо, написать его темперой; и сделал он это превосходно, написав на нем Богоматерь со многими святыми. В пределле, отлично написанной равным образом темперой, он изобразил св. Франциска, получающего стигматы, и св. Антония Падуанского, который, дабы обратить некиих еретиков, совершает чудо с ослом, преклоняющимся перед святым причастием, и св. Бернардина Сиенского, проповедующего своим согражданам на площади Синьории. Подобным же образом на стенах этого сообщества написал он фреской две истории из жизни Богоматери, соревнуясь с теми, что там же выполнил Содома. На одной он изобразил Посещение св. Елизаветы, а на другой – Успение Богоматери в окружении апостолов, причем и та и другая получили большое одобрение.

Наконец, после того как дож Дориа уже давно ждал его к себе в Геную, Доменико туда все же отправился, что стоило ему, однако, немалых трудов, поскольку он был привычен к спокойной жизни и довольствовался тем, что получал по своим потребностям, большего и не желая, а сверх того он и к путешествиям не очень-то привык. В самом деле, построив себе домишко в Сиене, а за Порта а Камоллиа на расстоянии одной мили – свой виноградник, который он ради провождения времени возделывал собственными руками и часто посещал, он уже давно ни разу далеко от Сиены не уезжал. И вот, приехав в Геную, он написал там историю рядом с историей Порденоне. В ней он за себя постоял, однако же не настолько, чтобы ее можно было причислить к его лучшим произведениям.

Но так как придворные обычаи пришлись ему не по нраву и он привык к вольной жизни, пробыл он там без большого удовольствия, более того – казался в известной мере даже растерянным. И потому, закончив названную работу, он отпросился у дожа и уехал с тем, чтобы вернуться восвояси. Заехав в Пизу, дабы осмотреть город, он попал в руки Баттисты дель Червельера, который показал ему все городские достопримечательности и в особенности написанные на дереве работы Сольяни и его картины, находящиеся в абсиде собора за главным алтарем. А в это время попечитель собора Себастьяно делла Сета, узнавший от Червельера о достоинствах и доблестях Доменико и стремившийся завершить эту работу, с которой тянул Джованнантонио Сольяни, заказал две картины в названной абсиде Доменико с тем, чтобы он работал над ними в Сиене и прислал их в готовом виде в Пизу; на том и порешили.

На одной изображен Моисей, который, увидев, что народ поклоняется золотому тельцу, разбивает скрижали; там Доменико написал несколько прекраснейших обнаженных фигур. На другой – тот же Моисей, и земля разверзается и поглощает часть народа; там тоже несколько чудесных обнаженных тел, пораженных вспышками молний. Когда эти картины были доставлены в Пизу, они послужили поводом для заказа Доменико четырех евангелистов, которых он написал перед абсидой по два с каждой стороны, и все четыре эти фигуры очень красивы. И Себастьяно делла Сета, убедившись в том, как быстро и хорошо выполняются заказы, поручил затем Доменико написать на дереве еще образ для одной из капелл собора, после того как четыре образа были уже написаны Сольяни.

Задержавшись, таким образом, в Пизе, Доменико на названном образе изобразил в воздухе Богоматерь с младенцем на руках, на облаках, несомых несколькими путтами, внизу же много святых, весьма хорошо написанных, не с таким, впрочем, совершенством, как картины, упомянутые выше. Он сам признавался в этом многим друзьям, и в частности как-то и Джорджо Вазари, говоря, что когда он лишается воздуха Сиены и некоторых своих удобств, ему кажется, что он вообще ничего не умеет.

Итак, вернувшись домой с намерением никуда больше не уезжать и нигде больше не работать, он для монахинь Сан Паоло, что близ Сан Марко, написал на дереве Рождество Богоматери с несколькими няньками и св. Анной в постели, изображенной в сокращении; за дверью же одна из женщин сушит пеленки в темноте и освещена она только сиянием пламени на очаге. На очень красивой пределле темперой написаны три истории: Введение во храм, Обручение Богоматери и Поклонение волхвов.

Должностным лицам Мерканции, трибунала этого города, принадлежит прекраснейшая небольшая картина на дереве, написанная Доменико, как говорят, в молодости. Посредине на ней сидящий св. Павел, а по бокам – с одной стороны его Обращение, с другой же Усекновение главы его, написанные с мелкими фигурами. В конце концов Доменико было поручено расписать большую абсиду собора, что в торце за главным алтарем, где он прежде всего сделал собственноручно все лепное обрамление с листвой и фигурами, среди которых две Победы в простенках полукружия. Это обрамление было поистине красивой и исключительно богатой работой. В нем он после этого написал фреской Вознесение Христово, а внизу под карнизом в перспективе три картины, отделенные одна от другой рельефными колоннами. На средней, с аркой наверху, изображенной в перспективе, Богоматерь, св. Петр и св. Иоанн, а по бокам, в двух простенках, – десять апостолов, по пять с каждой стороны, взирающих, в разных положениях, на Христа, возносящегося на небо, а над обеими картинами с апостолами – по ангелу в сокращении, те самые, которые после Вознесения возвестили, что он вознесся на небо. Конечно, чудесна и эта работа, но она была бы еще лучше, если бы Доменико придал лицам выражение получше, а то выражение их не очень приятное, так что кажется, будто на старости лет стал он писать лица какими-то перепуганными и не очень-то красивыми.

И работа эта, говорю я, если бы красивее были на ней лица, была бы такой прекрасной, что лучше и не увидишь. В выражении лиц, по суждению сиенцев, Содома стоял выше, чем Доменико, ибо Содома писал лица гораздо более красивыми, у Доменико же они были лучше нарисованы и в них было больше силы. А ведь говоря по правде, манера, в какой написаны лица, имеет для наших искусств большое значение, и умение придавать им приятное выражение и надлежащее изящество спасло многих мастеров от порицаний, заслуженных ими за другие части их работ.

Картина эта была последней живописной работой Доменико, которому напоследок взбрело в голову заняться скульптурой, и он принялся за работы по бронзовому литью и преуспел в них так, что вылил, приложив, правда, к этому все свои силы, для шести колонн в соборе, тех, что ближе всего к главному алтарю, шесть не многим меньше натуры очень красивых круглоскульптурных ангелов из бронзы, которые держат в виде подставок для канделябров со светильниками некие чашки или тазики; и все получилось у него так удачно, что он удостоился самых высоких похвал. И потому, собравшись с духом, взялся он за двенадцать апостолов для нижних колонн, где сейчас стоят мраморные, старые и сделанные в плохой манере. Однако он далеко в этом не ушел, так как жить ему оставалось немного. А так как он был человеком с большими причудами и все у него ладилось, он для самого себя резал по дереву для листов светотенью; из них были сделаны два апостола, выполненные превосходно, одного из которых можно видеть в нашей Книге рисунков, вместе с другими собственноручными его листами, нарисованными божественно. Резал он равным образом и по меди и напечатал несколько офортов с историйками на алхимические темы, как Юпитер и другие боги, вздумав заморозить Меркурия, посадили его связанного в тигель, Вулкан же и Плутон развели кругом огонь, а когда они решили, что он уже должен застыть, Меркурий превратился в дым и улетучился.

Помимо названных выше, Доменико принадлежит и много других, менее значительных вещей, вроде картин с Богоматерью и тому подобных домашних вещей, какова Богоматерь, что в доме кавалера Донати, вместе с картиной, написанной темперой, на которой Юпитер, превратившийся в золотой дождь, ниспадает в лоно Данаи. Равным образом есть и у Пьеро Катанеи написанное им же маслом тондо с прекраснейшей Богоматерью. Им же прекраснейшим образом расписана плащаница для братства св. Лучин, а также и другая для братства св. Антония. Нечего дивиться, что я поминаю и такие работы, ибо поистине они дивно прекрасны, с чем согласится всякий, кто их видел.

Так в конце концов достиг он шестидесятипятилетнего возраста и сам торопил конец своей жизни, ибо день и ночь трудился над литьем металла и сам и отчищал его, отказываясь от чьей-либо помощи. Скончался же он 18 мая 1549 года и был погребен ближайшим другом своим золотых дел мастером Джулиано в соборе, где им выполнено столько редкостных работ, и на похоронах присутствовали все художники города, который тогда лишь познал тот величайший ущерб, который причинила ему утрата Доменико, и ныне, восхищаясь его творениями, понимает это лучше, чем когда-либо. Был Доменико человеком порядочным и воспитанным, богобоязненным и в своем искусстве прилежным, однако же нелюдимым до чрезвычайности. И потому он от земляков своих сиенцев, всегда, к великой их чести, прилежавших к художествам и поэзии, заслужил достойного прославления в стихах как народных, так и латинских.