Онлайн чтение книги Мари Marie: An Episode in the Life of the Late Allan Quatermain
ГЛАВА XXI. Невинная кровь

После того, как я был уведен, суд вызвал Перейру и Марэ и отвел их в уединенное место, где, они думали, их обсуждения не смогут быть подслушаны… В этом, однако, они ошиблись, забыв о хитром готтентоте Хансе. Тот слышал мой приговор, и решил, что не исключена возможность, что и он может быть призван разделить этот приговор. (Мало ли что может прийти в головы этим непонятным белым людям!). Поэтому, естественно, он и пожелал знать содержание секретного совещания этих буров, чей язык, конечно, он понимал так же хорошо, как и свой собственный.

Так что, обойдя холм, он подполз к собравшимся бурам на брюхе, как ползает змея, извиваясь туда-сюда между пучками прошлогодней сухой травы, оставшейся здесь в изобилии, даже не шевеля верхушек травинок. В конце концов, он залег прямо в центре куста, который рос за камнем не менее чем в пяти шагах от места, где разговаривали буры, откуда он внимательнейшим образом прослушал каждое слово, слетавшее с их губ.

И вот какова была суть их разговора.

По причинам, которые я уже упоминал, было бы лучше, чтобы я был убит немедленно. Приговор, сказал комендант, вынесен правильно и не может быть отменен, так как даже если бы это было сделано, все равно их действия в глазах британских властей рассматривались бы как тяжкое преступление. Но, если они отправят меня в их главный лагерь, возможно, что их большой совет отменит приговор, а им придется расплачиваться за то, что они сделали. Также они знали, что я, мол, очень умный и еще вдруг сумею тем или иным путем передать англичанам, а, возможно, даже и зулусам, об их партии буров, так как они были убеждены, что мы с Дингааном стремимся к их истреблению, и что пока в моем теле оставалось дыхание, я не прекращу попыток отомстить.

Когда было обнаружено, что у всех одно мнение на этот счет, встал вопрос: «Что следует делать?» Некоторые предложили расстрелять меня немедленно, но комендант указал на то, что такой поступок, совершенный ночью, будет убийством, в особенности, если он нарушит их же вердикт. Тогда выдвинули другое предложение, вывести меня из дома перед самым рассветом и застрелить, якобы при попытке к бегству. Или сделать вид, что я пытался напасть на кого-нибудь. Тогда все подтвердят, что обстоятельства были таковы, при которых по закону стрелять совершенно допустимо в арестованного, формально уже осужденного на смерть.

На этом черном совете они все пришли к согласию отнять жизнь у бедного английского парня, которого так боялись… Но тогда возникла другая проблема, чья рука должна совершить это? Ни один из них, оказалось, не горел желанием лично исполнить эту кровавую обязанность. И они, один за другим, отказались это сделать. Внесли, было, предложение принудить стать исполнителем одного из туземных слуг, но это запрещалось и дело зашло в тупик.

Тогда, после переговоров шепотом, комендант произнес несколько страшных слов:

— Эрнан Перейра и Анри Марэ, — сказал он, — ведь по вашим показаниям этот молодой человек приговорен к смерти… Мы верим этим показаниям, но, если они хоть на йоту лживы, тогда будет совершено подлое убийство, а не справедливость, и на ваших руках навеки останется невинная кровь. Эрнан Перейра и Анри Марэ… суд назначил вас охранниками, которые выведут заключенного из его дома завтра утром, когда небо начнет светлеть… Это именно от вас он будет пытаться убежать, и именно вы предотвратите его бегство смертью. Затем вы должны присоединиться к нам, где мы будем ожидать вас и ваш рапорт о свершении казни!..

Когда Анри Марэ услышал это, он воскликнул:

— Клянусь Богом, я не могу сделать это. Разве правильно и естественно, что человека заставляют убить своего собственного зятя?

— Ведь вы смогли дать показания против вашего зятя, Анри Марэ, — ответил комендант с суровым выражением лица. — Почему же тогда вы не можете убить ружьем того, кого вы уже помогли убить вашим языком?

— Я не буду, я не могу! — сказал Марэ, подергивая свою бороду.

Но комендант продолжал:

— Вы получили приказ от суда, и если вы думаете не подчиниться ему, мы начнем верить в то, что вы давали ложную присягу… Тогда вы и ваш племянник предстанут перед большим советом, когда англичанина будут судить снова. Однако, для нас это не имеет никакого значения, если вы, или Эрнан Перейра, произведете этот, требуемый нами, выстрел в осужденного. Это напоминает то, что евреи говорили Иуде, который предал невинного Христа…

Затем комендант помолчал и обратился к Перейре:

— Вы также отказываетесь, Эрнан Перейра? Подумайте, прежде чем ответить, что, если и вы откажетесь, мы тут же сделаем соответствующие выводы. Помните также, что показания, которые вы дали и в правдивость которых мы поверили, могут быть взвешены и изучены слово за словом перед большим советом.

— Дать показания — одно дело, а застрелить предателя и убийцу — другое, — сказал Перейра, а затем он добавил, — однако, почему это я, который знает всю вину этого негодяя, должен отказываться от исполнения законного приговора? Не бойтесь, комендант, проклятый Аллан Квотермейн не добьется успеха в своей попытке бежать завтра утром…

— Да будет так, — сказал комендант. — Теперь все, кто слышал эти слова, запомните их.

Тогда Ханс, видя, что совет близок к окончанию, и опасаясь, чтобы его не поймали и не убили, ускользнул назад тем же путем. У него была мысль предупредить меня, но он не смог это осуществить из-за охраны. Так что он пошел к Принслоо и, застав фру с Мари, рассказал им все, что услышал.

Как только он закончил, Мари стала на колени и помолилась, или просто думала долгое время, затем поднялась и сказала:

— Тетушка, ясно одно: Аллана убьют на рассвете. Если бы удалось его спрятать, он смог бы бежать и спастись.

— Но как и куда можем мы его спрятать, — спросила фру, — учитывая, что его тщательно охраняют?

— Тетушка, сзади вашего дома имеется старый крааль для скота, сделанный кафрами, и в нем, как я заметила, есть ямы, в которые кафры складывали зерно. Ну, я полагаю, что нам следует посадить моего супруга в одну из таких ям и закрыть ее сверху. Там буры не смогут найти его, как бы ни старались.

— Это хорошая мысль, — сказала фру, — но как, во имя Бога, вытащим мы Аллана из охраняемого дома?

— Тетушка, ведь я имею право пойти в дом моего супруга и я пойду туда. Впоследствии я также буду иметь право уйти до того, как его выведут. Так вот, он мог бы покинуть дом вместо меня, изображая меня, а вы с Хансом помогли бы ему. Когда утром буры войдут в дом, они найдут там только меня…

— Все это очень прелестно, — ответила фру, — но не думаешь ли ты, племянница, что эти проклятые хищники уйдут отсюда, пока не закопают кости Аллана? Ведь они понимают, что на них слишком много висит ответственности за этот незаконный суд! Ведь они сообразят, что Аллан не мог убежать далеко и будут буквально ползать всюду, пока не обнаружат его в яме, или пока он сам не выйдет оттуда. Этой крови они жаждут, благодаря твоему кузену Эрнану, вонючему коту, ради собственной безопасности. Они никогда не уйдут отсюда, пока не увидят Аллана мертвым…

Теперь согласно рассказу Ханса, Мари снова глубоко задумалась. Затем она сказала:

— Есть большой риск, тетушка, но мы должны принять этот план. Пошлите своего мужа поболтать с охранниками и передайте им бутылку спиртного. А я пока посоветуюсь с Хансом и посмотрю, что можно устроить.

И Мари отошла в сторону с Хансом и спросила его, знает ли он какое-нибудь средство, чтобы усыпить на длительное время человека. Он ответил, что все цветные люди знают подобные снадобья. Он бы смог достать кое-что у кафров, живущих в этой местности, а если нет, то и сам может откопать корни растения, которое он видел растущим поблизости и которое может послужить этой цели. Итак, она послала его добывать это снадобье, после чего обратилась к фру Принслоо:

— Мой план заключается в том, что Аллану нужно бежать из нашего дома переодетым в мою одежду. Но, поскольку я твердо знаю, что он не убежит, будучи в сознании, ибо посчитает, что самим фактом бегства он признает себя виновным, я предлагаю усыпить его приготовленным Хансом напитком. Потом вы с Хансом перетащите его в тень дома, а когда никто не будет смотреть туда, перенесете его в зерновую яму, находящуюся всего в нескольких ярдах в стороне, прикрыв ее отверстие сухой травой. Там он будет оставаться, пока бурам не надоест искать его и они не уедут. А если же так случится, что они найдут его, ему будет не хуже, чем было до этого…

— Вполне хороший план, Мари, хотя и не такой, какой принял бы Аллан, если бы он находился в своем уме, — ответила фру, — учитывая, что он очень серьезный человек, хоть и молод годами. Однако, мы попытаемся спасти его, против его воли, из когтей этого вонючего кота Перейры, которого может проклянет сам Бог, и твоего отца, его орудия. Как ты говоришь, хуже не будет в любом случае!..

Такова была хитрость, задуманная Мари с фру Принслоо. Или, должен я сказать, видимость хитрости, так как Мари ничего не сказала о ее действительном замысле, ибо она твердо знала, что буры не покинут это место до тех пор, пока не увидят мою кровь…

Именно в этом… О, именно в этом и заключался истинный смысл ужасного плана Мари: отдать свою жизнь за меня! Она была уверена, что только Перейра убьет свою жертву, он не остановится, чтобы осмотреть труп… Он сразу же ускачет подальше, подгоняемый нечистой совестью, а тем временем я успею убежать…

Она не продумывала план во всех деталях, она обезумела от ужаса и у нее просто не оставалось времени. Она только прочувствовала свой образ действий, смутно видя мое освобождение в конце задуманного предприятия. Мари договорилась с фру Принслоо, что та добавит мне снотворного, если я буду плохо засыпать… Затем фру должна спрятать меня в яму для зерна. А тогда Мари скажет бурам, что я уже давно убежал.

Фру ответила, что у нее есть план получше. Он заключался в том, чтобы все, кто любит меня, попытались меня спасти, при необходимости убив или обезоружив Перейру до того, как он застрелит меня… Мари это очень понравилось и фру вышла, чтобы собрать верных мужчин. Однако, вскоре она возвратилась с вытянутым лицом, сообщив, что комендант всех их взял под стражу. Оказалось, что ему, а вернее Перейре, пришло в голову, что Принслоо и Мейеры могут сделать попытку освободить меня. Поэтому, в качестве предусмотрительной меры, их взяли под стражу и отобрали оружие. Комендант, правда, сказал, что это сделано, чтобы они следующим утром поехали в главный лагерь, где большой совет может пожелать допросить их.

Одну уступку, однако, фру получила от коменданта. Ей и моей жене было разрешено посетить меня и принести мне еду.

Так что получилось, что на постороннюю помощь нечего рассчитывать и лишь две женщины и готтентот могли что-либо сделать.

Итак, обе женщины и готтентот приступили к реализации плана. Ханс, правда, предложил усыпить охрану и дать возможность мне и Мари ускользнуть к реке и спрятаться в тростниках. Оттуда, быть может, мы смогли бы убежать в порт Наталь, где живут англичане, которые защитят нас.

Конечно, эта мысль была безнадежной с самого начала. Луна светила ярко, а вельд просматривался далеко вокруг, так что нас наверняка сразу же заметили бы и схватили, что, конечно, означало бы немедленную смерть. Кроме того, стражникам запретили принимать от посторонних любые напитки из боязни отравления. Однако, женщины решили попытаться использовать даже этот план, если появится возможность. В конце концов, это была запасная тетива их лука.

Тем временем они занялись приготовлением. Ханс ушел, но скоро вернулся с запасом снотворного зелья, только достал ли он его у кафров, или же сделал сам, я уже не помню. Во всяком случае, оно было прокипячено в воде и смешано с кофе, который я должен был выпить, а кофе своим вкусом и цветом полностью маскировал его. Фру также приготовила кое-какую еду и дала ее нести Хансу. Сначала, однако, он пошел осмотреть зерновую яму в нескольких шагах от дома Принслоо. Ханс доложил, что яма вполне пригодна, чтобы в ней спрятаться, особенно благодаря высокой траве и кустарнику, разросшемуся у входа.

Затем все трое направились к моему дому, где были остановлены часовыми.

— Хееры, — сказала Мари, — комендант разрешил нам принести пищу моему супругу, находящемуся в этом доме. Умоляю не препятствовать нашему посещению.

— Да, — последовал достаточно вежливый ответ, — у нас есть приказ пропустить к арестованному вас, фру Принслоо и слугу, хотя и не понятно, зачем троим нести пищу одному человеку. Вероятно, в такое время он предпочел бы побыть наедине с женой.

— Фру Принслоо желает задать моему мужу некоторые вопросы о его собственности здесь, а также о том, что делать в его отсутствие, поскольку мне, у которой сердце полно печали, не до таких вещей. Также и готтентот должен получить распоряжения, куда ему доставить лошадь, так что пропустите нас, минхееры.

— Очень хорошо, это не наше дело, фру Квотермейн… Хотя, стойте, я надеюсь, что под вашим длинным пальто нет оружия?

— Обыщите, если вам угодно, минхеер, — ответила она, распахивая пальто, и, после беглого осмотра, стражник кивнул головой и позволил им войти, добавив:

— Помните, что вы должны уйти отсюда до десяти часов. Ночью вам нельзя быть в этом доме, а то маленький англичанин еще проспит утром…

Тогда они вошли внутрь и застали меня пишущим заметки для своей защиты. Я могу сказать, что тогда, кроме пылкого негодования, я ничего не испытывал. И в самом деле, я не ощущал ни малейшего сомнения в том что после рассмотрения моего дела в высшем совете я смогу доказать свою полную невиновность и снять те отвратительные обвинения, которые были выдвинуты против меня. Поэтому, когда Мари только намекнула, что мне следует попытаться бежать, я почти грубо попросил ее больше не затрагивать этот вопрос.

— Бежать! — сердито сказал я. — Да ведь это значило бы, что я признал себя виновным, ибо зачем убегать невинному! Чего только я хочу, так это распутать все это дело и публично разоблачить этого дьявола Перейру!

— Но, Аллан, — сказала Мари, — как ты сможешь все разоблачить, если ты не будешь в живых? Что будет, если тебя первого застрелят?…

Здесь она встала и, посмотрев, плотно ли закрыта ставня в маленьком окне, повернулась и сказала шепотом:

— Ханс подслушал ужасное дело, Аллан… Расскажи об этом баасу, Ханс!

Итак, пока фру Принслоо для отвода глаз разводила огонь в очаге, чтобы подогреть мне еду, Ханс рассказал мне всю историю, как я уже изложил ее выше.

Я выслушал ее со все возрастающим недоверием. Или Ханс был введен в заблуждение, или лгал, последнее более вероятно, ибо я хорошо знал силу воображения моего готтентота. Или, может быть, он был пьян. Да, пожалуй, от него попахивало чем-то спиртным, а его он мог выпивать огромное количество без внешних признаков опьянения.

— Я не могу поверить в это, — сказал я, когда он закончил свой рассказ. — Насчет Перейры, правда, у меня сомнений нет, но неужели Анри Марэ, твой отец, человек добрый и богобоязненный, мог хладнокровно согласиться с убийством мужа своей дочери, хоть и не любит его?

— Мой отец уже не тот, кем он был раньше, Аллан, — сказала Мари. — Иногда я думаю, что он сошел с ума…

— Но он не рассуждает, как безумный, — ответил я. — Однако, давай допустим, что все это правда, что тогда ты хочешь делать?

— Аллан! Я хочу, чтобы ты переоделся в мою одежду и выбрался отсюда в укромное место, которое знают Ханс и фру, оставив меня здесь вместо себя.

— Что ты, Мари? — сказал я. — Тогда тебя могут застрелить вместо меня, если предположить, что они имеют в виду застрелить меня без предупреждения. Кроме того, меня наверняка поймают и убьют, так как у них будет формальное право убить меня за попытку к бегству, да еще переодетым. Это безумный план и у меня есть лучший. Фру Принслоо, идите прямо к коменданту и расскажите ему всю эту историю. Или, если он не захочет ее выслушать, кричите во весь голос, чтобы каждый мог слышать, а потом возвратитесь и расскажите нам результат. В одном я уверен, если вы это сделаете, решение застрелить меня утром будет отменено. Кстати, вы же не обязаны говорить, кто рассказал вам все это…

— Да, пожалуйста, не выдавайте меня, — пробормотал Ханс, — иначе я знаю, кого застрелят…

— Хорошо, я пойду, — сказала фру и вышла.

Охранники позволили ей выйти после нескольких слов, которых мы не разобрали.

Через полчаса, она возвратилась и окликнула нас, чтобы открыли ей дверь.

— Ну? — спросил я.

— Ну и ну, — сказала она, — мне ничего не удалось, племянник. За исключением этих часовых за дверью, никого нет. Комендант и все буры уехали неизвестно куда…

— Это странно, — ответил я, — но я полагаю, что для этого нашлась важная причина… Подождите, сейчас я кое-что сделаю, — и, открыв дверь, я позвал охранников, честных по-своему парней, которых я знал еще по прошлым временам.

— Послушайте, друзья, — сказал я, — до меня дошел слух, что меня не отправят в большой лагерь, чтобы совет изучил мое дело, а хладнокровно пристрелят, когда я утром выйду из дома. Правда это?

— Всемогущий, англичанин! — воскликнул один из них. — Ты что, считаешь нас убийцами? Нам приказано отвести тебя к коменданту, когда он распорядится, так что не бойся, что мы застрелим тебя, как кафра. Или ты, или те, кто рассказал тебе эту сказку, сумасшедшие!

— Так подумал и я, друзья, — ответил я. — Но все же, где комендант и все остальные? Фру Принслоо ходила искать их и говорит, что все они куда-то уехали…

— Это уж точно, — сказал бур. — Прошел слух, что твои зулусские братья перешли реку Тугелу, чтобы снова напасть на нас. Вот комендант и взял людей, чтобы поехать посмотреть, нельзя ли их прихлопнуть при ярком лунном свете. Жаль, что он не смог взять и тебя, ведь ты хорошо знаешь, где их искать, если они вообще есть. А теперь, пожалуйста, не говори нам больше глупостей, которые нам тошно слушать, и не думай, что ты сможешь ускользнуть отсюда, раз нас осталось только двое, так как знай, что наши роеры заряжены картечью и мы имеем строгий приказ при любой попытке к бегству применить их!

— Ну, что ж, — сказал я, когда закрыл входную дверь, — теперь вы сами все слушали. Как я и думал, во всей этой истории нет ни слова правды, так что, надеюсь, вы убедились в своей неправоте…

Ни фру, ни Мари не ответили, а Ханс тоже придержал язык за зубами. Однако, как я вспоминал потом, я тогда заметил странные взгляды, которыми обменялись женщины, которые вовсе не были убеждены и, хотя я даже не мог подумать об этом, твердо решили осуществить свой отчаянный план. Но об этом, повторяю, фру и Ханс знали только половину, остальное было скрыто в любящем сердце Мари…

— Возможно, ты и прав, Аллан, — сказала фру тоном, каким рассуждают с неразумным ребенком. — Я надеюсь, что это так и, в любом случае, ты можешь отказаться выйти из дома завтра утром, пока не будешь совершенно уверен… А теперь давай поедим кое-какой ужин, так как мы не сделаем лучше, если будем голодными… Ханс, принеси еду!

И мы поели, или сделали вид, что едим, а я, поскольку мне хотелось пить, выпил две чашки черного кофе с примесью спирта, заменившего молоко. После этого меня охватила странная сонливость. Последнее, что я вспоминаю, это Мари, смотревшая на меня наполненными нежной любовью прекрасными печальными глазами и целовавшая меня в губы еще и еще…

Я видел различные сны, в общем довольно приятные… Затем я проснулся, постепенно пришел в себя и обнаружил, что почему-то нахожусь в яме в форме бутылки с отшлифованными стенками. Это заставило меня подумать об Иосифе, который был опущен братьями в колодец в пустыне. Кто же, подумал я, и каким образом мог опустить меня в колодец, если у меня не было никаких братьев?… А, может быть, я в самом деле нахожусь не в колодце? Или это какой-то кошмар, или я уже умер?… Я начал вспоминать, что были, пожалуй, веские причины, почему мне следовало бы умереть… Только… только… почему же тогда они похоронили меня в женской одежде?

Однако, что это за шум, который разбудил меня?… На трубный глас не похоже, а скорей это звук выстрела из двуствольного ружья… Я начал делать попытки выбраться из моей норы, но она была футов девяти глубиной и сходилась конусом к верху, так что они не увенчались успехом. И едва я смирился, как в отверстии появилось желтое лицо, лицо Ханса, и вниз протянулась его рука.

— Прыгайте, если уже проснулись, баас, — раздался его голос, — и я вытащу вас отсюда.

Я немедленно подпрыгнул и ухватился за протянутую руку выше кисти. Затем обладатель этой руки отчаянно потянул и завершением этого было то, что мне удалось схватиться за край ямы и выбраться на поверхность земли.

— Ну, баас, — сказал Ханс, — бегите, бегите, пока буры не схватили вас.

— Какие буры? — сонно спросил я. — И как я могу бежать с этими штуками, обвивающимися вокруг моих ног?…

Затем я осмотрелся вокруг и, хотя только начинался рассвет, стал различать окрестности… Конечно, справа от меня стоял дом Принслоо, а тот, слабо различимый сквозь туман примерно в ста шагах, был домом Мари и моим собственным. Казалось, нечто необычайное случилось там, что пробудило во мне любопытство. Я мог различить какие-то фигуры, двигавшиеся в необычной манере, и мне захотелось узнать, что они там делают…

Я пошел по направлению к ним, а Ханс старался потащить меня в противоположном направлении, издавая нечленораздельные звуки, пытаясь убедить меня в необходимости немедленного бегства. Но я сопротивлялся, и, в конце концов, ударил его. Тогда, наконец, с возгласом отчаяния он отпустил меня и куда-то исчез.

Так что я дальше пошел один. Я приблизился к моему дому и увидел там какую-то фигуру, лежавшую лицом к земле в каких-нибудь десяти или пятнадцати ярдах направо от двери, и я рассеянно отметил, что она — эта фигура — почему-то была одета в мою одежду… Фру Принслоо в нелепом ночном одеянии, переваливаясь, пробиралась к этой фигуре, а невдалеке стоял Эрнан Перейра, как видно занимавшийся перезарядкой двуствольного ружья… Сзади, уставившись в него совершенно безумным взглядом, стоял Анри Марэ, тянувший свою длинную бороду одной рукой и державший ружье в другой руке. Еще дальше за ними стояли две оседланные лошади, порученные заботам кафра, который тупо смотрел в сторону.

Фру Принслоо подошла к лежащему на земле телу, одетому в похожую на мою одежду и, с усилием согнув свою плотную талию, перевернула тело лицом вверх. Она только глянула на него и тут же начала дико кричать:

— Иди сюда, Анри Марэ!.. Подойди и посмотри, что сделал твой возлюбленный племянник! У тебя была дочь, являвшаяся всей жизнью для тебя, Анри Марэ… Хорошо, подойди же, посмотри на нее после того, как твой любимый племянник закончил свою работу с нею!..

Анри Марэ подошел медленно, как человек, который ничего не понимает. Он остановился над лежащим на земле телом и посмотрел вниз сквозь утреннюю дымку. Затем внезапно он обезумел. Его широкополая шляпа упала с головы, а его длинные волосы, казалось, встали дыбом. Также и его борода словно увеличилась и ощетинилась, подобно птичьим перьям в морозную погоду. Он круто повернулся к Эрнану Перейре.

— Ты — дьявол! — воскликнул он и его голос звучал подобно реву дикого зверя. — Ты — дьявол, ты убил мою дочь! Потому что ты не смог получить Мари для себя, ты убил ее. Хорошо же, я расплачусь с тобой!

Он стремительно поднял свое ружье и выстрелил прямо в Эрнана Перейру, который с тяжелым стоном опустился на землю и остался там лежать. Как раз в этот момент я заметил, что нас окружили какие-то всадники, много всадников, хотя откуда они приехали в то время я и не знал. Одного из них я узнал даже в своем полуопьяненном состоянии, ибо он особенно ярко запечатлелся в моей памяти. Это был чернобровый комендант, который так старался приговорить меня к смерти. Он соскочил с лошади и, глядя на две лежавшие на земле фигуры, произнес громким и страшным голосом:

— Что это такое? Кто эти убитые мужчины и почему их застрелили? Объясните, Анри Марэ!

— Мужчины!!! — буквально завопил Марэ. — Это не мужчины! Одна из них — женщина, мое единственное дитя, а второй — дьявол, который будучи дьяволом, не умер. Смотрите! Он не умер! Дайте мне другое ружье, чтобы я смог заставить его умереть.

Комендант дико посмотрел на него, затем взгляд его остановился на фру Принслоо.

— Что здесь произошло, фру? — спросил он.

— Только это, — ответила она неестественно спокойным голосом. — Твои грязные убийцы, которых ты направил именем закона и справедливости, совершили ошибку. Ты сказал им, чтобы они, по твоим собственным соображениям, убили Аллана Квотермейна. Ну, а они вместо его убили его жену!

Тут комендант схватился за голову и застонал, а я, наконец, наполовину проснувшийся, бросился вперед, размахивая кулаками и невнятно крича что-то.

— А это еще кто? — спросил комендант. — Мужчина или женщина?

— Это мужчина в женской одежде, Аллан Квотермейн, — ответила фру, — которого мы усыпили и пытались спрятать от твоих палачей!

— Бог с нами! — воскликнул комендант. — Это земля или ад?…

Тогда раненый Перейра приподнялся, опираясь на руку.

— Я умираю! — застонал он. — Моя жизнь уходит вместе с кровью, но раньше чем я умру, я должен сказать… Вся эта история, которую я рассказал об англичанине, является ложью! Он никогда не устраивал сговор с Дингааном против буров. Это я договорился об этом с Дингааном… Я не хотел, чтобы Ретиф и его люди были убиты. Но я страстно желал, чтобы был убит Аллан Квотермейн ибо он завоевал ту, которую я любил, но стало так, что все другие оказались убитыми, а он единственный уцелел… Тогда я пришел сюда и узнал, что Мари стала его женой, — да, его настоящей женой, — и я взбесился от ненависти и ревности… Я дал ложные показания против него, а вы, дураки, мне поверили, да еще и приказали мне застрелить его… его, кто невиновен перед Богом и людьми… Затем события пошли неправильно… Эта женщина опять перехитрила меня, теперь уже в последний раз… Она оделась как мужчина и в предрассветных сумерках я был обманут… Я убил ее… ее, единственную, кого я любил, а теперь отец ее, который также любил ее, убил меня…

К этому времени я понял все, ибо мой отравленный мозг наконец-то полностью пробудился. Я подскочил к лежавшему не земле негодяю, нелепый в своем надетом вкривь и вкось женском одеянии, я прыгнул на него и вытряс из него остаток жизни. Затем, встав над его трупом, я потряс кулаками и закричал:

— Люди! Посмотрите, что вы сделали! Сможет ли Бог отплатить вам за все, что вы задолжали ей и мне!

Все всадники спешились, они обступили меня, они протестовали, они даже плакали… А я, я неистовствовал по их адресу с одной стороны, в то время как безумный Анри Марэ неистовствовал с другой. А фру Принслоо, размахивая своими огромными руками, призывала проклятия Бога и невинную кровь на их головы и головы их детей на веки веков…

А потом я больше ничего не помню…

Когда две недели спустя я пришел в себя (я был очень болен и находился в бредовом состоянии), я увидел, что лежу один в доме фру Принслоо. Все буры разъехались в разные стороны, а мертвые давно уже были похоронены. Буры взяли с собой Анри Марэ, как рассказали мне, привязав его к повозке с волами, ибо он был совершенно безумным человеком. Впоследствии он стал спокойнее и прожил многие годы, бродя вокруг и спрашивая всех, кто только встречался, не могут ли они отвести его к Мари… Но довольно о нем, бедном человеке. Кругом ходил рассказ о том, что Перейра убил Мари из ревности и был застрелен ее отцом. Но было так много трагических историй в те дни войны и резни, что одна частная история скоро совсем забылась, тем более, что причину ее так толком и не объяснили окружающим, да еще в деталях. Не рассказывал о ней и я, ибо никакое утешение не могло восстановить мое разбитое сердце…

Мне принесли письмо, обнаруженное на груди Мари и обагренное ее кровью. Вот оно:

Таким было ее письмо…

Я не знаю, можно ли было сказать что-нибудь больше…

Перед вами история моей первой любви. Те, кто прочитает ее, если кто-либо прочитает, поймут, почему я никогда не рассказывал о ней и не желаю, чтобы она стала известна до тех пор, пока я также не умру и не присоединюсь к великой душе Мари Марэ.