Онлайн чтение книги Остатки грязи Remnants of Filth
Глава 25 - Я хочу иметь дом

Морозная камера в тюрьме была герметичным помещением без света. Внутри она была меньше коровьего загона, но стены были толщиной в фут, и камера была зарешечена тремя воротами. Если в Чжунхуа по какому-то важному делу допрашивали преступников, совершивших одну из десяти мерзостей, то это происходило именно здесь.

«Нет богов над головой, и нет выхода. Дух один в пустынной камере; в полночь слышен плач тысячи призраков».

Неизвестно, сколько преступников трагически погибло на ледяном каменном ложе в Морозной камере, неизвестно, сколько крови прошлых лет затекло в щели между толстыми, тяжелыми, ледяными плитками.

«Поторопитесь, приведите все в порядок и остановите кровотечение. Император приказал, чтобы этот человек не умирал».

В тусклой камере тюремный офицер недовольно руководил лекарями. Целители под его командованием сновали туда-сюда по тюрьме, деловито принося лекарства и магические артефакты. Слуги старательно мыли камеру и вода постоянно мутнела от обильной крови.

Тюремщик то и дело хлопал себя по лбу, вздыхая: «Небось, Ваньшу-Цзюнь сегодня сильно не в духе, такой злой, что же это такое...»

В этот самый момент кто-то снаружи крикнул: «Сихэ Цзюнь прибыл...»

Тюремный офицер едва не прокусил себе язык.

Ваньшу прибыл, Ваньшу сделал свои дела, а после того, как Ваньшу ушел, прибыл Сихэ.

Они были солнцем и луной, которые по очереди восходили на востоке и заходили на западе, отказываясь уходить, пока не замучают Гу Мана до смерти?

Если бы он был обычным предателем, и они убили бы его, то так тому и быть; сколько тех, кто вошел в Морозную палату для допроса, смогли бы выйти оттуда живыми? Однако император ясно сказал, что у этого человека еще должно было остаться хоть немного дыхания, поэтому после того, как эти двое вельмож повеселились, не повезло тому, кто должен был убирать за ним!

Внутренне негодуя по этому поводу, он с улыбкой, полной беспокойства, поднялся и поприветствовал его. «Прибыл Сихэ Цзюнь. Простите, но у этого подчиненного заняты руки, прошу прощения, что не поприветствовал вас должным образом. Пусть Сихэ Цзюнь простит меня и не принимает на свой счет неуважение этого...»

Прежде чем он успел сказать «подчиненного», Мо Си поднял руку, чтобы прервать его. Его глаза даже не смотрели на него, а постоянно обращались к Морозной камере.

Тюремный офицер поспешил отговорить его. «Сихэ Цзюнь, вы не можете войти. Сейчас он весь изранен и без сознания, даже если вы хотите его допросить...»

«Я хочу увидеть его».

«Но, Сихэ-Цзюнь...»

«Я сказал, я хочу его видеть», - бушевал Мо Си, - «Ты что, не понимаешь?!»

«......»

«С дороги!»

Как тюремный офицер посмел остановить его? Он поспешно повернулся боком, чтобы освободить путь Мо Си, и двинулся следом за Мо Си.

В Морозной камере было холодно.

Призрачное голубое пламя мерцало в лампе - единственном источнике света в комнате. Гу Ман лежал на каменном ложе, его белое одеяние узника уже окрасилось в пунцовый цвет. Кровь стекала по кровавому желобу. Его лицо было пугающе бледным, а глаза широко раскрыты и расфокусированы.

Мо Си молча подошел к нему, но тот никак не отреагировал.

Сбоку от него тюремщик осторожно объяснял: «Ваньшу-Цзюнь подозревает, что он замешан в деле Хунъянь, поэтому он использовал зелье правды, и даже пытался использовать заклинание перемещения души, чтобы покопаться в его мозгу в поисках воспоминаний, но все было бесполезно».

Мо Си не издал ни звука и только смотрел на тело на каменном ложе. Вокруг Гу Мана несколько лекарей были заняты обработкой ран, оставленных заклинаниями, но у него было слишком много повреждений по всему телу, и раны были настолько глубокими, что лекари не могли сразу остановить кровотечение...

Тюремщик сказал с гримасой: «Видите, Сихэ-Цзюнь, я ведь не солгал вам, правда? Он больше не выдержит; если вы собираетесь допрашивать его сейчас, он точно не сможет ответить ни единым словом. Кроме того, Ваньшу-Цзюнь исчерпал все свои методы и все равно ушел в ярости. Если подумать, он должен был уйти с пустыми руками. Не хотите ли вы прийти еще раз...»

«Уходи».

«......»

«Убирайтесь все!»

Тюремщик отступил с гримасой. Видя, как Мо Си одного за другим прогоняет целителей из Морозной палаты, он набрался храбрости и крикнул в спину Мо Си:

«Сихэ Цзюнь, император хочет, чтобы он был жив, пожалуйста, пощадите его».

Сихэ Цзюнь уже быстро опустил трое ворот.

Тюремный офицер хотел заплакать, но у него не было слез. Он приказал своему ученику: «...Ты, как бы тебя ни звали, пойди принеси Небесный Душистый Эликсир Жизни, который этот господин спрятал на дне своего сундука. Как я понимаю, только этот эликсир жизни может спасти никчемную жизнь этого маленького предателя после того, как Сихэ Цзюнь выйдет наружу...»

В камере больше никого не было. Народная поговорка «Нет богов наверху, нет и выхода» воплотилась в этом маленьком и тесном мирке: стены толщиной в фут отгораживали их от всего остального в этой смертной пыли. Оставались только Гу Ман и Мо Си.

Мо Си подошел к краю каменной кровати и опустил глаза вниз, чтобы посмотреть на лицо Гу Мана. После нескольких мгновений гнетущей тишины он вдруг протянул руку, чтобы помочь ему подняться.

«Гу Ман».

Его губы слегка разошлись и сомкнулись. Его лицо было неподвижно, как мертвая вода, но рука дрожала.

«Проснись».

Единственным ответом ему были беспросветные глаза.

Будь то сыворотка правды или заклинание перемещения души, они оба наносили большой урон разуму. Если человек послушно признавался, все было в порядке; если же он сопротивлялся, его внутренности словно горели, доставляя ему сильные мучения.

Многие преступники выдерживали жестокие пытки и избиения, но, в конце концов, эти два приема, призванные заставить признаться, доводили их до безумия.

Мо Си также знал, что для предотвращения утечки секретной военной информации царство Ляо обычно накладывало на своих солдат заклинание «хранителя тайны».

Заклинание хранителя тайны царства Ляо, в противовес заклинания переселения душ Мужун Ляня - борьба между ними причиняла многократные мучения.

«...»

Узел в горле Мо Си подскочил. Это был первый раз, когда он лично видел, в каком состоянии был Гу Ман после допроса.

Это было больно.

Очень больно.

Гу Ман предал его, убил его. На его руках была кровь, его грехи непростительны.

Но все же...

Ведь именно этот человек когда-то бросил свою жизнь и военную карьеру перед Залом Высшей Гармонии, с яростью набросившись на императора, чтобы попросить о мирном погребении солдат, бывших под его командованием.

Именно с ним он однажды общался и жарил мясо у костра, смеясь над тем, как он пытался поддразнить угрюмого Мо Си.

Именно этот человек однажды в его постели признался ему в любви.

Это освежающе живое, сильное, мощное тело бога-воина, которое, казалось, никогда не остынет.

Этот молодой, яркий, пылающий юноша, который казался неувядающим источником света.

А теперь от него осталась только эта покрытая шрамами, изломанная оболочка...

Внезапно Мо Си остро осознал: он отсутствовал в столице целых два года - за эти два года сколько подобных допросов произошло? За эти два года столько людей хотели выпытать у Гу Мана информацию и выведать секреты царства Ляо, сколько раз происходили эти пытки хуже смерти и этот жалобный вой, на который не обращали внимания ни небо, ни земля?

Логика стремительно убывала, а боль проникала все глубже и глубже.

«Мы всегда будем вместе. Как бы тяжело ни было, я всегда выдержу».

«Шиди...»

Мо Си закрыл глаза, не в силах больше терпеть. Сжав зубы, он притянул человека в свои объятия. В ладони, которую он положил на спину Гу Мана, собрался яркий свет, и он направил чистую, почти непреодолимую духовную силу в это залитое кровью тело.

Он знал, что не должен этого делать, что это приведет к тому, что его обнаружат другие. Он не мог толком объяснить, почему поспешил сюда, чтобы лично исцелить Гу Мана.

Еще яснее он понимал, что должен передать Гу Мана лекарям в тюрьме. С приказом императора эти люди не допустят никаких ошибок при лечении Гу Мана. Мужун Лянь также не планировал наносить пленнику смертельный удар.

Но все же...

Он не мог сдержать этот порыв. Его сердце, казалось, вот-вот вырвется и разорвется на две части. Более десяти лет любви и ненависти - он желал, но не мог получить его; он отпустил, но не мог оставить позади. Это разъедало его.

Казалось, что если он не обнимет это тело, не направит духовную энергию своей рукой, то и сам умрет в этой Морозной камере.

Раны на теле Гу Мана были нанесены в основном небесным оружием Мужун Ляня, и заживали они очень медленно. Военная форма Мо Си почти полностью промокла, когда он помогал Гу Ману остановить кровотечение и вылечиться.

Позже, когда конечности Гу Мана начали постепенно заживать, он непроизвольно дрожал, а его залитая кровью рука безостановочно тряслась.

Спустя очень долгое время Гу Ман начал бормотать.

«Я... не знаю...»

«Я не знаю... вообще ничего...»

Мо Си молчал и, не говоря ни слова, продолжал обнимать его. 

Он не осмеливался на слишком интимные действия, словно совершая их, он совершил бы смертный грех. И все же он не хотел отпускать его; казалось, что если он отпустит его, сердце не выдержит и остановится.

Закрыв глаза, он медленно вводил мощный непрерывный поток духовной энергии в тело Гу Мана.

Кроме бессознательного бормотания Гу Мана, в Морозной камере больше ничего не происходило. В конце концов, в наступившей тишине Мо Си вдруг услышал, как тот заговорил сбивчиво, словно боялся произнести:

«Я... хочу... иметь... иметь...»

Мо Си замер. «Что?»

Голос Гу Мана прервался. Едва слышный, как жужжание комара, сопровождаемый рыданиями, когда он дрожал.

«Дом...»

Последнее слово долетело, как легкий ветерок, но оно поразило ухо Мо Си, как молния.

Мо Си опустил голову, чтобы взглянуть на лицо Гу Мана, и увидел, что Гу Ман плотно закрыл глаза. Длинные темные ресницы прикрывали синяки под глазами, а слова, которые он только что произнес, он выдохнул во сне.

Много лет назад он в порыве страсти поцеловал пальцы Гу Мана и искренне сказал:

«Император даровал мне титул Сихэ Цзюня. Отныне я больше не должен подчиняться настроениям дяди. Никто больше не сможет контролировать мои поступки, и никто не сможет меня остановить».

«Все, что я тебе обещаю, я выполню в будущем».

«Подожди меня еще немного».

«Я говорю серьезно».

До этого он никогда не осмеливался говорить с Гу Маном слово «серьезно» и никогда не осмеливался говорить с ним о будущем, потому что Гу Ман всегда выглядел так, будто не строил планы и не верил в него.

Но в тот день он стал Сихэ Цзюнем. Он больше не был Сяо Мо-гунцзы, марионеткой, которой мог манипулировать его дядя. Он наконец-то набрался смелости и пообещал будущее тому, которого любил.

Словно на сбережения, накопленные за долгое время, он наконец-то смог купить сокровище, достойное быть подаренным, и бережно передавал его своей возлюбленной, надеясь, что та примет его с радостью в сердце.

Он отчаянно желал подарить Гу Ману свою искренность, отчаянно желал дать все обещания на свете, лишь бы получить от Гу Мана хоть одно слово одобрения.

Поэтому в тот день он рассказал Гу Ману много-много вещей в постели. Гу Ман гладил его волосы и улыбался, позволяя Мо Си трахать себя без отдыха, как будто он слышал все, что говорил Мо Си, и в то же время думал, что его маленький шиди очень очарователен, как кукла. Неважно, насколько он был способен сегодня, был ли он Сихэ Цзюнем или нет, его Гу Ман-гэгэ всегда будет опекать его, баловать его.

«Что тебе нравится? Чего ты хочешь?»

Гу Ман ничего не говорил, ни о чем не просил.

Но, в конце концов, когда он в десятый раз вошел в Гу Мана, Гу Мана оттрахали до слез. Он был в оцепенении. Мо Си не знал, было ли это потому, что его сознание было нарушено, или потому, что он не мог больше терпеть, как Мо Си изматывает его.

Глядя на черный полог палатки с узором, Гу Ман пробормотал: «...я... я хочу иметь дом...»

Мо Си замер. Ему казалось, что он никогда не забудет выражение лица Гу Мана, когда он это сказал, до тех пор, пока жив.

Этот человек, который всегда был таким веселым и спокойным, даже не осмелился посмотреть ему в глаза, когда он это сказал. Тот человек, который всегда был так уверен в себе, в этот момент был всего лишь обычным испуганным трусом.

Как будто он жаждал чего-то слишком дорогого, грезил о недостижимой вещи, которую никогда не сможет получить.

Сказав это, он закрыл глаза, по покрасневшим уголкам глаз скатились слезы.

Были ли это слезы, которые он обычно проливал из-за того, что они делали в постели, или нет, Мо Си не мог сказать.

Но в этот момент Мо Си как никогда ясно осознал, что непобедимый генерал Гу был, в конце концов, всего лишь осиротевшим рабом. Его избивали и унижали более двух десятилетий, у него никогда не было ни своего дома, ни родных.

Мо Си чувствовал лишь удушье в груди, которое стало трудно переносить, сердце сильно болело. Наклонившись, он приник к влажным и трепещущим губам Гу Мана, и в паузах между их вздохами он зарывался пальцами в волосы Гу Мана, бормоча:

«Да. Я дам это тебе».

Я дам тебе это.

Я подарю тебе дом.

Впервые ты добровольно просишь меня о чем-то. Даже если это шутка или просто чушь, которую ты несешь, я отнесся к этому серьезно.

Я знаю, что ты прожил трудную жизнь. Многие люди издевались над тобой, смеялись над тобой... поэтому ты не смеешь принимать то, что предлагают тебе другие люди, и не смеешь верить обещаниям, которые они дают. Но я не стану обманывать тебя. Жди меня.

Жди меня. Я буду очень много работать, поле боя залито кровью, достижения достигнуты, репутация создана; я возьму все свои заслуги, заработанные на войне, и обменяю их на то, чтобы быть с тобой законным образом.

Жди меня.

Я дам тебе дом.

Когда-то давно он так страстно, наивно обещал это в своем сердце.

Мне не нужно слишком много лет для этого, я не буду тянуть.

Я хочу дать тебе дом, я хочу быть рядом с тобой всегда.

Молодой Мо Си нежно погладил лицо Гу Мана-гэгэ, горячо умоляя его.

Гу Ман, подожди меня еще немного...