Онлайн чтение книги Сан-Феличе
LXXIX. ПЕРЕМИРИЕ

Отъезд короля, хотя этого события и ждали последние два дня, привел Неаполь в полное оцепенение. Пока английские суда стояли на якоре, народ, толпившийся на набережных, все еще надеялся, что король, тронутый их мольбами и заверениями в преданности, изменит свое решение и не покинет столицу; люди оставались на берегу до тех пор, пока последнее судно не скрылось за туманным горизонтом, и лишь тогда, печальные и безмолвные, стали расходиться. Они все еще находились в подавленном состоянии.

Вечером странный слух пронесся по улицам Неаполя. Мы воспользуемся неаполитанским восклицанием, которое великолепно выражает нашу мысль, — люди, встречаясь, говорили друг другу: «Пожар!» Но никто не знал, ни где этот пожар, ни что его вызвало.

Народ снова собрался на берегу. Густой дым, клубясь над самой серединой залива, подымался к небу, отклоняясь с запада на восток.

Это горел неаполитанский флот, подожженный маркизом Ница по приказу Нельсона.

Это было великолепное зрелище. Но обошлось оно дорого!

Сожжению было предано сто двадцать канонерских лодок.

Эти сто двадцать лодок пылали одним огромным костром, который был виден с другой стороны залива, где на некотором расстоянии друг от друга стояли на якоре два линейных корабля и три фрегата. Было видно, как языки пламени побежали вдруг от одного судна к другому, и вот разом вспыхнули все пять кораблей; пламя, вначале скользившее по поверхности моря, охватило теперь все суда, обежав вдоль бортов и обрисовав их контуры; оно подымалось вдоль мачт, скользя по реям, просмоленным канатам, по марсам, и достигло наконец верхушек мачт, где развевались военные флаги; несколько мгновений волшебной иллюминации — и суда рассыпались в прах, погасли и исчезли, поглощенные морем.

Это был результат пятнадцати лет труда, это были огромные средства, которые исчезли в один вечер, сразу, без всякой цели, без смысла. Народ вернулся в город, как после фейерверка в день праздника. Только этот фейерверк стоил сто двадцать миллионов!

Ночь была мрачная и безмолвная. Но это было грозное безмолвие, предшествующее извержению вулкана. На другой день, на рассвете, народ, шумный, возбужденный, грозный, заполнил улицы Неаполя.

Поползли слухи еще более странные. Передавали, что перед отъездом королева сказала Пиньятелли: «Если будет нужно, сожгите Неаполь. В нем нет ничего хорошего, кроме народа. Спасите народ и уничтожьте все остальное».

Люди останавливались перед объявлениями, возвещавшими:

«Как только французы вступят на неаполитанскую землю, все коммуны должны разом восстать и начать побоище.

За короля: Пиньятелли, главный наместник».

И вот, в ночь с 23 на 24 декабря, то есть в ночь, последовавшую за отъездом короля, представители города собрались, чтобы обсудить меры, какие надлежит принять ради безопасности Неаполя.

Городом тогда называли то, что в наши дни назвали бы муниципалитетом; это было собрание из семи человек, избранных седилями.

Звание «седили» носили те почетные горожане, которые пользовались привилегиями, дарованными городу более восьмисот лет назад.

Когда Неаполь был еще греческим городом-республикой, в нем, как и в Афинах, существовали портики, под которыми собирались богачи, знать и военные люди, чтобы обсуждать политические дела.

Эти портики были для Неаполя горой.

Под этими портиками имелись круглые сиденья, называемые «седили».

Народ и буржуазия имели туда доступ; но из почтительности они оставляли эти места для аристократии, которая, как мы уже говорили, обсуждала там государственные дела.

Вначале «седилей» было четверо, когда Неаполь имел четыре квартала, затем их стало шесть, потом десять, позднее двадцать.

Наконец, число их выросло до двадцати девяти. Но так как это привело к путанице, было решено оставить только шестерых «седилей» по числу частей города, где они проживали и которые представляли; это были: Капуана, Форчелла, Монтанья, Ниро, Порто и Портанова.

Со временем роль «седилей» настолько возросла, что Карл Анжуйский признал их значительной силой в управлении государством. Он даровал им привилегию представительствовать от столицы и всего королевства, выбирать из своей среды членов городского совета Неаполя, распоряжаться городскими доходами, предоставлять права гражданства иностранцам и в некоторых случаях отправлять правосудие.

Постепенно в Неаполе сложился народ и образовалась буржуазия.

Народ и буржуазия, видя, что делами всего города правят только знать, богачи и военные, потребовали и себе seggio 2Кресло (ит.), или «седиль». Это право было им дано, и с тех пор стал избираться «седиль» от народа.

Этот «седиль» пользовался теми же привилегиями, что и пять других, кроме прав дворянства.

Городской совет Неаполя состоял тогда из одного синдика и шести выборных членов, соответственно числу «седилей». Сверх того, к ним присоединялось двадцать девять членов, избранных на тех же собраниях, в память одно время действовавшего совета из двадцати девяти «седилей».

Итак, после отъезда короля город представляли: синдик, шесть избранных и двадцать девять дополнительных членов; они собрались и вынесли первое решение — образовать национальную гвардию и избрать четырнадцать депутатов, которые должны были защищать Неаполь и его интересы в ожидающихся пока еще неизвестных, но, несомненно, грозных событиях.

Пусть читатели простят нам эти долгие исторические пояснения: мы считаем их необходимыми для понимания фактов, о которых нам предстоит рассказать; не имея представления о гражданском устройстве Неаполя, правах и привилегиях неаполитанцев, нельзя разобраться в событиях, как нельзя правильно понять великую борьбу народа с королевской властью, не зная, какими силами или хотя бы правами обладала каждая из сторон.

Итак, 24 декабря, то есть на другой день после отъезда короля, когда происходили выборы четырнадцати депутатов, город и магистраты отправились принести дань уважения господину главному наместнику короля, князю Пиньятелли.

Князь Пиньятелли, человек в полном смысле слова посредственный, недостойный положения, на которое вознесли его события, и, как всегда это бывает, столь высоко мнящий о себе, сколь оказался он ниже своего поста, — князь, принимая депутатов, держался с такой наглостью, что они подумали: уж не оставила ли королева, в самом деле, рокового распоряжения, о котором говорили и которое привело в ужас неаполитанцев.

В этой тревожной обстановке были выбраны четырнадцать депутатов или, вернее, представителей города. Они решили в качестве первой меры, утверждающей их избрание и полномочия, послать наместнику второе посольство, несмотря на неуспех первого, послать с особым заданием — доказать князю Пиньятелли пользу национальной гвардии, только что городом учрежденной.

Но князь Пиньятелли был на этот раз еще более груб и высокомерен, отвечая депутатам, что это его, а не их дело: безопасность города поручена ему и он даст отчет лишь тому, кто имеет на это законное право.

Случилось то, что обычно бывает в таких обстоятельствах, когда власть народа, впервые облеченная правами, приступает к своим обязанностям. Город, узнав о наглом ответе главного наместника, нисколько не был обескуражен. Он назначил новых представителей, которые явились к князю в третий раз и, встретив еще более грубый прием, удовольствовались тем, что ответили ему:

— Отлично! Принимайте меры со своей стороны, мы же примем их со своей — посмотрим, в чью пользу решит народ!

После этого они удалились.

В Неаполе случилось нечто близкое тому, что происходило во Франции после клятвы в зале для игры в мяч; только положение неаполитанцев оказалось более ясным: рядом с ними уже не было больше короля и королевы.

Двумя днями позже город получил разрешение сформировать национальную гвардию, которую он учредил.

Но сам порядок организации гвардии заключал в себе трудность едва ли не большую, чем разрешение или отказ князя Пиньятелли.

Гвардия составлялась путем вербовки, но вербовка еще не означала организации.

Знать, привыкшая занимать в Неаполе все государственные посты, имела намерение занять и в гвардии все высшие должности, оставив буржуазии только низшие, которые ее не интересовали.

Наконец, после трех-четырех дней споров, пришли к соглашению, что должности должны распределяться поровну между буржуазией и аристократией.

На этой основе был установлен план действий; не прошло и трех дней, как число завербованных возросло до четырнадцати тысяч.

Но ведь недостаточно простой вербовки людей — тотчас встал вопрос об их вооружении. И здесь-то возникло упорное сопротивление со стороны главного наместника.

В итоге борьбы добились на первых порах получения пятисот ружей, потом еще двухсот.

Затем были созваны патриоты (это слово уже произносилось открыто), им раздали оружие, патрули немедленно приступили к своим обязанностям, и в городе установилась видимость спокойствия.

Неожиданно, к великому всеобщему удивлению, в Неаполе стало известно о заключении двухмесячного мирного соглашения, первым условием которого была сдача Капуа; накануне, то есть 9 января 1799 года, по требованию генерала Макка было подписано перемирие между князем Мильяно и герцогом Джессо со стороны неаполитанского правительства, представленного главным наместником, и комиссаром-распорядителем Аркамбалем со стороны республиканской армии.

Перемирие оказалось как нельзя более кстати для Шампионне, так как вывело его из затруднительного положения— Оставленные королем приказы уничтожать французов неукоснительно выполнялись. Кроме трех больших банд Пронио, Маммоне и Фра Дьяволо, которых мы видели в деле, каждый охотился за французами. Тысячи крестьян заполняли дороги, отправлялись в леса и горы и, устраивая засады за деревьями, прячась в складках местности, за уступами скал, безжалостно убивали тех, кто имел неосторожность отстать от своей колонны или отойти от лагеря. Кроме того, войска генерала Назелли, соединившись по возвращении из Ливорно с остатками колонны Дама, должны были спуститься на судах к устью Гарильяно и напасть на французов с тыла, между тем как Макку предстояло встретиться с ними лицом к лицу.

Положение Шампионне, затерянного со своими двумя тысячами солдат среди тридцати тысяч восставших крестьян и имевшего дело одновременно с Макком, который удерживал Капуа пятнадцатью тысячами человек, с Назелли, который имел восемь тысяч, с Дама, у которого осталось пять тысяч, и с Роккаромана и Молитерно, каждый из которых располагал полком волонтёров, было, без сомнения, крайне серьезным.

Корпус Макдональда собирался захватить Капуа врасплох; передвигаясь по ночам, он уже окружил передовой форт Сан Джузеппе, когда один артиллерист, услышав шум и увидя скользящих в темноте людей, открыл огонь; он стрелял наугад, но поднял тревогу.

Французы попытались также перейти Вольтурно вброд у Кайяццо, но были отброшены Роккаромана и его волонтёрами. Роккаромана в этом деле выказал чудеса храбрости.

Шампионне тотчас же отдал приказ сосредоточить все силы у Капуа, которую он хотел взять перед тем, как идти на Неаполь. Армия выполнила этот маневр. Только здесь Шампионне в полной мере осознал свою изолированность и понял всю опасность положения. В поисках выхода он пошел было на решительные действия, какие внушает отчаяние, и принялся устрашать врага громовыми раскатами орудий; и вот тогда-то в минуту, когда он меньше всего этого ожидал, он вдруг увидел, что ворота Капуа распахнулись и небольшая группа военных в высоких чинах вышла из города с парламентёрским знаменем в руках, чтобы предложить перемирие.

Эти военачальники, не знавшие Шампионне, были, как мы уже сказали, князь Мильяно и герцог Джессо.

Перемирие, о котором шла речь в переговорах, имело целью в конечном счете установить прочный и длительный мир.

Условия, предложенные этими двумя полномочными неаполитанскими представителями, были таковы: сдача Капуа и проведение разграничительной линии, по обе стороны которой две армии — неаполитанская и французская — ждали бы решения своих правительств.

Учитывая положение, в каком находился Шампионне, подобные условия были не только приемлемы, но чрезвычайно выгодны. Тем не менее, Шампионне их отверг, заявив, что единственные условия, которые он может выслушать, — это полное подчинение провинций и сдача Неаполя. Парламентёры не были уполномочены заходить в переговорах так далеко, поэтому они удалились.

На другой день они вернулись с теми же предложениями, но те были отвергнуты, как и накануне.

Наконец, спустя два дня, в течение которых положение французской армии, окруженной со всех сторон, еще ухудшилось, князь Мильяно и герцог Джессо вернулись в третий раз и объявили, что им позволено согласиться на все условия, кроме сдачи Неаполя.

Эта новая уступка неаполитанских уполномоченных была столь странной, если учесть положение, в котором находилась французская армия, что Шампионне подумал, уж не кроется ли здесь какая-то ловушка, — так выгодны были предлагаемые условия. Он собрал своих генералов, чтобы выслушать их мнение. Мнение было единодушным: соглашаться на перемирие.

Итак, перемирие было заключено на три месяца на следующих условиях:

сдача крепости Капуа со всем, что в ней находится;

выплата контрибуции в два с половиной миллиона дукатов, чтобы покрыть издержки войны, к которой вынудили Францию враждебные действия неаполитанского короля;

сумма эта будет внесена за два раза: первая ее половина — 15 января, вторая — 25-го того же месяца;

должна быть проведена разграничительная линия, по сторонам которой будут находиться обе армии — неаполитанская и французская.

Такое перемирие удивило всех, даже самих французов, которым были неизвестны мотивы, заставившие противника заключить его. Перемирие получило название Спара-низского, по имени селения Спаранизе, где оно было подписано 9 января.

Нам известны причины его заключения, которые обнаружились позднее, и мы расскажем о них читателю.