Онлайн чтение книги Дочь времени The daughter of time
10

Стиллингтон заявил на Совете в один из летних дней 1483 года, что он обвенчал Эдуарда IV с леди Элеонор Батлер, дочерью первого графа Шрусбери, задолго до того, как тот женился на Елизавете Вудвилль.

— Почему же Стиллингтон молчал раньше? — воскликнул Грант, выслушав Брента.

— Эдуард заставил его держать язык за зубами. Это ясно.

— Видать, тайные браки вошли у Эдуарда в привычку, — буркнул Грант недовольно.

— Что ему оставалось делать, когда он встречал сопротивление неприступной добродетели! Жениться — и больше ничего. Король с его внешностью привык к победам над женщинами, так что у него не было ни малейшего желания отступать.

— Да. Такой же была его женитьба на Елизавете Вудвилль. Добродетельная, неприступная красавица с золотыми волосами — и тайный брак. Эдуард прибегнул к испытанному способу, если Стиллингтон не соврал. Не соврал ведь?

— При Эдуарде он, кажется, был сначала лордом-хранителем печати, потом лордом-канцлером, до этого послом в Бретани. Эдуард или был ему чем-то обязан, или сильно любил его. Так что у Стиллингтона не было резона затевать интригу против него, даже если бы он был интриганом по природе.

— Да, резона не было.

— В любом случае дело вовсе не в Стиллингтоне. Вопрос обсуждался на парламенте.

— Даже так?

— Да. Скрыть было невозможно. Девятого июня лорды долго заседали в Вестминстере. Были заслушаны Стиллингтон и его свидетели и подготовлен доклад к открытию парламента, намеченному на двадцать пятое. Десятого Ричард направил в Йорк просьбу прислать ему войска.

— Ха! Вот оно — начало конфликта.

— Одиннадцатого он послал аналогичную просьбу своему двоюродному брату лорду Невиллю. Опасность, видимо, была реальной.

— Могу себе представить. Человек, действовавший так продуманно в неожиданной и безнадежной ситуации, которая сложилась в Нортгемптоне, не стал бы терять голову из-за простой угрозы.

— Двадцатого июня он прибыл с небольшой группой слуг в Тауэр, который, как вы, должно быть, знаете, служил королевской резиденцией в Лондоне, а вовсе не тюрьмой.

— Конечно, знаю. За Тауэром закрепилась такая слава только потому, что сейчас слова «отправить в Тауэр» воспринимаются однозначно. Королевский замок был единственной крепостью в Лондоне, поэтому преступников приходилось содержать там, пока у нас не появились королевские тюрьмы. Так зачем Ричард поехал в Тауэр?

— Затем, чтобы сорвать заседание заговорщиков. А также арестовать Гастингса, Стэнли и некоего Джона Мортона, епископа Илийского.

— Так я и думал, что рано или поздно мы дойдем до Джона Мортона.

— Был оглашен билль о заговоре с целью убийства Ричарда, но, к сожалению, оригинал не сохранился. Казнен был только один из заговорщиков. Как ни прискорбно, это был старый друг обоих братьев, Эдуарда и Ричарда, — лорд Гастингс.

— Если верить праведному сэру Томасу Мору, его выволокли во двор и обезглавили на первом же попавшемся обрубке дерева…

— Никого не выволакивали, — возмущенно прервал его Каррадин. — Он был обезглавлен только спустя неделю. В одном из писем того времени приводится точная дата. Более того, если бы речь шла только о мести, то Ричард не вернул бы вдове Гастингса его конфискованные поместья и не восстановил бы его детей в правах наследования, которые они автоматически утратили.

— Да, казнь Гастингса была неизбежна, — проговорил Грант, листая «Ричарда III». — Даже праведный Томас пишет: «Протектор несомненно любил его, и его потеря была для него горестна». А что сталось со Стэнли и Джоком Мортоном?

— Стэнли был прощен… Чего вы стонете?

— Бедный Ричард! Тем самым он подписал себе смертный приговор.

— Смертный приговор? Почему, простив Стэнли, он подписал себе смертный приговор?

— Потому что из-за внезапного перехода Стэнли на сторону противника Ричард проиграл Босвортскую битву.

— Не может этого быть!

— Вот если бы Ричард послал на плаху Стэнли вместе с обожаемым Гастингсом, он выиграл бы сражение, и у нас не было бы ни Тюдоров, ни изобретенного ими горбатого чудовища, переходившего из одного предания в другое. Если учесть его прежние успехи, его правление могло быть самым удачным и просвещенным в истории. Что сделали с Мортоном?

— Ничего.

— Еще одна ошибка.

— Во всяком случае, ничего особенного. Его отпустили на поруки Букингема. Казнены же были те, кто стоял во главе заговора, раскрытого Ричардом в Нортгемптоне: Риверс и компания. А на Джейн Шор было наложено покаяние.

— Джейн Шор? С какой стати она замешана в этом деле? Она же была любовницей Эдуарда?

— Верно. Но потом перешла к Гастингсу. Или, кажется, к Дорсету. И выполняла роль посредницы между сторонниками Гастингса и людьми Вудвиллей. В одном из сохранившихся писем Ричарда говорится о ней. О Джейн Шор.

— Что же?

— Королевский стряпчий хотел на ней жениться, то есть когда Ричард уже был королем.

— И он дал согласие?

— Дал. Чудное письмо. Скорее грустное, чем сердитое. Не без юмора.

— «Как глуп, о Господи, весь смертный род».[21] Шекспир В. Сон в летнюю ночь. Акт III. Сцена 2.

— Абсолютно верно.

— И тут никакого мстительного чувства.

— Никакого. Напротив. Не мое дело додумывать и делать выводы — я занят прежде всего фактами, — но я убежден, что горячим желанием Ричарда было раз и навсегда покончить с междоусобной войной Йорков и Ланкастеров.

— Откуда у вас такое убеждение?

— Я просматривал списки гостей на церемонии коронации. Кстати говоря, их было больше, чем когда-либо. Но что удивительно: практически не было таких, кто не захотел присутствовать на ней. Ни от Йорков, ни от Ланкастеров.

— В том числе наш флюгер Стэнли?

— Кажется, и он тоже. Я их не всех хорошо знаю, так что поименно не запомнил.

— Наверное, вы правы насчет желания Ричарда покончить с распрей между Йорками и Ланкастерами. Этим можно объяснить его снисходительность к Стэнли.

— Разве Стэнли был Ланкастер?

— Нет, но он был женат на самой яркой из них — на Маргарет Бофорт, а Бофорты родственники Ланкастеров по побочной линии. Но думаю, что ее подогревало незаконное происхождение ее семьи или ее сын, скажем.

— А кто был ее сын?

— Генрих Седьмой.

Каррадин даже свистнул от удивления.

— Так значит, матерью Генриха Седьмого была леди Стэнли?

— Да, от ее первого мужа Эдмунда Тюдора.

— Но ведь на коронации Ричарда она несла шлейф королевы, а это очень почетно. Я запомнил эту деталь, потому что она показалась мне забавной. Тащить шлейф за королевой. У нас этого не бывает. Большая честь, я так понимаю?

— Огромная. Бедняга Ричард! Не помогло.

— Что именно?

— Великодушие не помогло, — Грант замолчал, а Каррадин продолжал шуршать своими бумажками. — Итак, парламент выслушал показания Стиллингтона?

— Более того. На их основании было издано постановление, дающее Ричарду титул короля.

— Для священника Стиллингтон поступил не очень-то красиво. Но если бы он заговорил раньше — это означало бы гибель для него.

— Вы к нему несправедливы. Зачем было рассказывать раньше? Кому от этого было хуже?

— А леди Элеонор Батлер?

— Она умерла в монастыре. Похоронена в церкви Ордена Белых Кармелиток в Норидже, если вас это интересует. Пока Эдуард был жив, никто от этого не пострадал. Когда же встал вопрос о престолонаследии, то он был обязан рассказать всю правду, красиво это или нет.

— Вы правы, конечно. Так, значит, в парламенте дети были объявлены незаконнорожденными, а Ричард коронован. В присутствии всей английской знати. А где была королева, жена Эдуарда? Она все еще скрывалась?

— Да, она скрывалась, но позволила перевезти младшего сына к брату.

— Когда это произошло?

Каррадин поискал нужное место в своих записях.

— Шестнадцатого июня. Вот моя запись: «По просьбе архиепископа Кентерберийского. Оба мальчика живут в Тауэре».

— Значит, уже после того как перестало быть тайной то, что они незаконнорожденные.

— Да, уже после того. — Каррадин сложил свои бумажки и спрятал их в широченный карман. — Вот, пожалуй, и все на сегодня. Хотя есть кое-что напоследок. — Он собрал на коленях полы своего пальто жестом, которому позавидовала бы Марта. Или король Ричард. — Вы помните парламентский билль «Titulus Regius» — «О королевском титуле»?

— Да, да. И что с ним?

— Так вот. Когда Генрих Седьмой вступил на трон, он потребовал, чтобы билль был аннулирован, рукописный оригинал и все копии уничтожены. За хранение или чтение его полагались штраф и тюрьма.

Грант окаменел от удивления.

— Зачем Генриху это понадобилось?

— Не имею ни малейшего понятия. Но во что бы то ни стало докопаюсь. А теперь можете развлечься вот этим, пока Статуя Свободы не напомнит вам, что наступило время английского чая.

И он положил на грудь Гранту вырванную из блокнота страницу.

— Что это?

— Это то самое письмо, в котором Ричард упомянул о Джейн Шор. До скорой встречи.

Оставшись один, Грант перевернул листок и стал читать.

Высокопарный стиль письма и размашистый детский почерк Брента представляли собой забавное сочетание. Но ни неряшливая современная скоропись, ни тяжеловесные фразы не могли истребить пикантный вкус от чтения письма. От него исходил благородный аромат, как от выдержанного вина. В переводе на современный язык оно звучало так:

Письмо и впрямь было «скорее грустное, чем сердитое», как выразился Каррадин. Действительно, если вспомнить, что оно касалось женщины, нанесшей Ричарду непоправимый вред, то великодушие и благородство его не могли не поражать. В данном случае в его великодушии не было никакой личной выгоды. Ту широту взглядов, которую Ричард проявил в поисках мира между Йорками и Ланкастерами, можно назвать небескорыстной. Он неизмеримо выиграл бы от объединения страны. Это же письмецо к епископу Линкольнскому было частным, и освобождение Джейн Шор не было важно ни для кого, кроме влюбленного Тома Лайнома. Ричард ничего не выигрывал от своей щедрости. Тут очевидна одна вещь: желание Ричарда видеть друга счастливым было выше его мстительности. Откровенно говоря, если отсутствие мстительного чувства можно считать необычным, в любом человеке, то оно тем более поразительно для такого злодея, как Ричард III.