Онлайн чтение книги Дочь времени The daughter of time
2

Через два дня Марта пришла снова, но не для того, чтобы вручить ему спицы и пряжу. Она влетела в палату, как свежий ветерок, в высшей степени элегантная в своей меховой папахе, сдвинутой набекрень с той небрежностью, которая заняла у нее не одну минуту перед зеркалом.

— Я ненадолго, дорогой. Я по пути в театр. Сегодня у меня утренний спектакль, помоги мне, Господи. Все эти классные дамы, снующие туда-сюда с чайными подносами… Я вижу: хоть одну книжицу из тех, что я принесла, ты перелистал.

— Да, да. Ту, что о горах. Действительно, удачная вещь. Я часами разглядывал картинки. Ничто так не влияет на наше мироощущение, как горы.

— Ну, тогда вот еще тебе картинки.

Марта высыпала ему на грудь целый дождь фотографий из большого плотного конверта.

— Что это?

— Это все лица, — ответила она, сияя. — Десятки и десятки всевозможных лиц — мужчины, женщины, дети.

Он взял первую попавшуюся фотографию — гравюру с портрета XVI века. На ней была изображена женщина.

— Кто это?

— Лукреция Борджиа. Правда, душечка?

— Возможно, возможно. Ты серьезно говоришь, что с ней связана какая-то тайна?

— Конечно. Никто так и не смог доказать, чем она была — орудием в руках своего брата или его сообщницей.

Грант отбросил в сторону Лукрецию и взял другую картинку. Это был портрет маленького мальчика в одежде конца XVIII века, под которым была заметна подпись: «Людовик XVII».

— Вот тебе отличнейшая загадка, — сказала Марта. — Сын Людовика XVI. Удалось ли ему спастись, или он погиб в заточении?

— Откуда ты это все взяла?

— Я вытащила Джеймса из его каморки в Музее Виктории и Альберта и заставила пойти со мной в гравюрный магазин. Я знала, что он будет в восторге от этой идеи.

Это так похоже на Марту — предполагать, что любой служащий государственного учреждения, если он к тому же автор пьес и специалист по портрету, всегда готов бросить работу и бежать в гравюрный магазин, чтобы доставить ей удовольствие.

Он взглянул на обратную сторону фотографии с какого-то портрета елизаветинской эпохи. Оказалось, что это был граф Лестер.

— Так вот он каков, Робин королевы Елизаветы? Никогда не представлял себе его. Какая же тайна связана с Робином?

— Конечно же, загадка Эми Робсарт.

Эми Робсарт его не интересовала. Какое ему дело до того, как и почему она умудрилась упасть с лестницы. Тем не менее ему понравилось рассматривать фотографии. Лица людей всегда интересовали его, еще до поступления в полицию, а уж в Скотланд-Ярде личный интерес превратился в профессиональный. Как-то раз, в самом начале своей службы, они с шефом присутствовали на следственном эксперименте — опознании преступника. И он, и его начальник были заняты расследованием совершенно другого дела, но что-то заставило их остаться и наблюдать за тем, как два человека — мужчина и женщина — прохаживались вдоль выстроенных в ряд людей неопределенной наружности, пытаясь опознать того, кто им нужен.

— Знаешь, кто из них подозреваемый?

— Не знаю, но попробую догадаться.

— Вот как? Кто же, по-твоему?

— Третий слева.

— В чем его обвиняют?

— Понятия не имею.

Шеф с интересом посмотрел на Гранта. Но когда мужчина и женщина отказались опознать преступника и ушли, а люди, участвовавшие в опознании, вышли из ряда и, переговариваясь между собой, оправляли пиджаки и галстуки перед тем как вернуться к обычной жизни, один из них продолжал оставаться на месте. Третий слева покорно ждал, пока его уведут обратно в камеру.

— Ну и ну! — вымолвил шеф. — Как тебе это удалось? Что ж, неплохо. Он угадал вашего из всех двенадцати, — обратился он к следователю, проводившему эксперимент.

— Вы знали его? По нашим данным, этот человек ранее никогда не привлекался.

— Нет, в первый раз вижу. Даже не знаю, по какому делу он проходит.

— Почему же ваш выбор пал на него?

Грант заколебался, впервые анализируя ход своей мысли. Он не поддавался никакому объяснению. Грант как бы повиновался инстинкту. Наконец он с трудом выдавил: «У него, единственного из всех двенадцати, нет морщин на лице».

Его собеседники дружно засмеялись. Но тут Грант быстро нашел нужный довод: «Может, это звучит глупо, но я так не считаю. В зрелом возрасте только идиоты не имеют морщин. Идиот — высшая степень безответственности. Из этих двенадцати только один человек был без морщин».

После этого случая в Скотланд-Ярде долго ходили разговоры о способности Гранта определить преступника «с первого взгляда». А шеф как-то сказал ему, иронически улыбаясь: «Неужели вы и впрямь считаете, инспектор, что существует такое понятие, как „криминальная внешность“»? — «Не надо упрощать, — ответил Грант, — такое понятие имело бы право на жизнь, если бы существовал только один вид преступления. Но их так же много, как велико разнообразие человеческой натуры. Если полицейский начнет делить преступников на категории, он в них потонет».

Интерес Гранта к типам человеческого лица перерос в планомерное изучение. Он систематизировал, сравнивал. Нельзя, говорил он, делить лица на категории, но всякому лицу можно дать характеристику. Когда однажды Грант рассматривал фотографии участников одного нашумевшего судебного процесса, у него не возникло вопроса, кто из них обвиняемый, а кто судья. Правда, один из адвокатов, по внешнему виду, вполне мог оказаться на скамье подсудимых, ибо адвокат, как и все обычные люди, может пасть жертвой какой-нибудь страсти — жадности, например. Но не судья. Его характеризуют особые качества: неподкупность, беспристрастность. Поэтому и без парика судью невозможно спутать с обвиняемым.

Друг Марты Джеймс, по-видимому, увлекся, отбирая для него гравюры, так что целая коллекция портретов нарушителей закона или их жертв не давала Гранту скучать, пока Пигалица не принесла вечерний чай. Когда он стал собирать фотографии, чтобы положить их в тумбочку, его рука нащупала в складках одеяла еще одну, не замеченную ранее.

На портрете был изображен мужчина в бархатном берете и камзоле с разрезными рукавами по моде конца XV века. Ему было лет тридцать пять-тридцать шесть, лицо худощавое, чисто выбритое. Воротник камзола богато украшен драгоценными камнями. Мужчина надевал на мизинец своей правой руки кольцо. Но смотрел он не на кольцо, его взгляд был устремлен куда-то вдаль.

Портрет отличался от всех остальных. У Гранта возникло впечатление, будто художник старался изобразить нечто такое, что его талант был не в силах передать средствами живописи. Выражение глаз — самое интересное и неповторимое в человеческом лице — ускользнуло от него. Не получилась у художника еще одна деталь: он не сумел оживить складку тонких губ широкого рта — рот у него вышел деревянным. Больше всего ему удалась лепка лица — высокие, крепкие скулы, впадины под ними и слишком широкий, чтобы казаться мужественным, подбородок.

Перед тем как перевернуть фотографию, Грант еще раз внимательно взглянул на портрет. Кто он — судья, солдат, принц крови? Во всяком случае, человек, привыкший нести бремя большой ответственности. Знавший тяготы власти. В высшей степени честный. Добросовестный, может быть, даже чересчур. Натура широкая, но способен беспокоиться по пустякам. Явный кандидат в язвенники. В детстве, должно быть, был слаб здоровьем. На лице печать непередаваемого, невыразимого страдания, испытанного еще в раннем возрасте. Не похоже на лицо калеки. Художник уловил это и смог запечатлеть на портрете: припухлость нижних век, как у ребенка, спавшего слишком долго, неровность кожи. Что-то старческое проглядывало в чертах молодого лица.

Грант перевернул портрет, чтобы узнать, кто это. Подпись на обратной стороне гласила: «Портрет Ричарда III. Национальная портретная галерея. Художник неизвестен».

Так вот он какой, Ричард III! Горбун, чудовище, которым няньки пугали детей. Погубитель невинных душ. Синоним злодейства.

Грант снова взглянул на фотографию. Неужели именно это самое художник хотел передать, рисуя глаза. Неужто таков взгляд человека, мучимого совестью?

Он долго еще вглядывался в портрет. Узкие, глубоко посаженные глаза. Сперва Гранту казалось, что они обращены на какой-то предмет, но на самом деле художник использовал такой прием, чтобы показать сосредоточенность, почти отрешенность своего героя. Слегка сдвинутые брови придавали лицу озабоченный, хмурый вид.

Когда Пигалица вошла, чтобы забрать пустую чашку, Грант все еще смотрел на фотографию. Давненько ему не попадалось ничего подобного. Джоконда показалась бы ему сейчас простым плакатом.

Пигалица увидела, что чай остался не выпит, потрогала рукой остывший чайник и надула губы. «Что ей, делать нечего, кроме как таскать подносы с чаем, к которому он и не притрагивается?»

Грант протянул ей портрет. Что она думает о нем? Если бы этот человек был ее пациентом, каков был бы ее диагноз?

— Печень, — сказала Пигалица сухо и удалилась со своим подносом, стуча каблучками и тряся кудрями в знак протеста. Но у доктора, вошедшего в палату сразу после ее ухода, оказалось иное мнение. Он внимательно посмотрел на протянутый ему портрет и произнес после минутного молчания:

— Полиомиелит.

— Детский паралич? — удивился Грант, но тут же вспомнил, что Ричард III был сухорукий.

— А кто это? — спросил доктор.

— Ричард Третий.

— Вот как? Интересно.

— Вы знали, что у него была сухая рука?

— Разве? Нет, не знал. Я полагал, что он горбун.

— Он и был горбун.

— Помнится, рассказывали еще, что он родился уже с зубами и ел живых лягушек. Что ж, мой диагноз был, пожалуй, на редкость точен.

— Потрясающе! Что дало вам повод предположить полиомиелит?

— Вот теперь, когда вы меня спросили, я не смогу вам объяснить. Выражение лица, пожалуй. Такое встречается у детей-калек. Если он с детства горбун, то этим, возможно, все и объясняется, а не полиомиелитом. Я вижу, художник предпочел не изображать его горбатым.

— Да. Придворным живописцам приходилось соблюдать кодекс приличий. Только после Кромвеля позирующие стали просить изобразить их «так, как они есть, со всеми бородавками».

— С Кромвеля, я вам скажу, и начался этот снобизм наоборот, от которого мы до сих пор страдаем, — заметил доктор, исследуя гипсовую повязку на ноге Гранта. — «Дескать, я простой человек, какой с меня спрос». Нет спроса, так нет ни приличных манер, ни доброжелательства, ни душевной широты. — Он ущипнул Гранта за большой палец ноги с интересом, не имеющим отношения к теме разговора. — Это болезнь общая. Извращенные понятия. В Штатах есть места, где для политического деятеля появиться перед избирателями в пиджаке и галстуке равносильно смерти. Сочтут за чванство. Быть своим парнем — вот что требуется! Неплохо, совсем неплохо, — заключил он, имея в виду Грантов палец. — Вот интересно, — продолжал доктор, возвращаясь к портрету, — насчет полиомиелита. Может быть, действительно именно он и был причиной сухорукости. Так или иначе, это любопытно. Портрет убийцы. Нетипичный случай, как вы полагаете?

— Типа убийцы не существует в природе. Человек становится убийцей по разным причинам. Однако я что-то не припомню ни одного дела, где бы у убийцы было такое лицо.

— Разумеется, он был единственным в своем роде. Мне кажется, ему неведомы были угрызения совести.

— Ничуть.

— Я однажды видел Оливье в роли Ричарда Третьего. Что это была за игра! Само олицетворение злодейства. Казалось, вот-вот перейдет грань и впадет в гротеск, но удержался.

— О чем вы подумали в первый момент, еще не зная, кто изображен на портрете, что сразу пришло вам на ум? — спросил Грант. — Злодейство?

— Нет. Я подумал о болезни.

— Странно, не правда ли? Я тоже не подумал о злодействе. А теперь, когда я знаю, кто это, прочитав имя на обороте, я не думаю ни о чем другом, кроме как о злодействе.

— У каждого есть свое представление о злодействе, как и о красоте, — ответил доктор. — Что ж, я загляну теперь к вам в конце недели. На боли не жалуетесь?

И он удалился.

Тут только Грант вспомнил, что портрет был ему дан как иллюстрация для разгадки некой тайны. Какая тайна связана с именем Ричарда III?[1]В расследовании тайны Ричарда III вместе с Грантом читателю не обойтись без генеалогических таблиц, помещенных на с. 19 и 21. Ред.

Наконец он вспомнил. Ричард убил двух своих маленьких племянников при невыясненных обстоятельствах. Они просто-напросто исчезли. Исчезли в тот момент, если память ему не изменяет, когда Ричарда не было в Лондоне. Он поручил это дело кому-то еще. Подлинная судьба двух мальчиков так и осталась неизвестной.

Во времена Карла II нашли два скелета (кажется, где-то под лестницей?). Все были уверены, что это и есть останки двух малолетних принцев, но доказательств никаких не было.

Обидно все-таки, что человек, получивший высшее образование, так мало помнит из истории. У Гранта всего только и осталось в памяти, что Ричард III был братом Эдуарда IV. Эдуард IV был высоченного роста светловолосый красавец и большой любитель женщин. Горбатый Ричард после смерти брата взошел на престол вместо законного претендента — малолетнего сына Эдуарда и, чтобы избавить себя от дальнейших хлопот, организовал убийство этого самого наследника и его маленького братца. Еще он вспомнил, что Ричард погиб в битве при Босворте, что, умирая, требовал подать ему коня[2]«Коня, коня! Венец мой за коня!» (Шекспир В. Ричард III. Акт V. Сцена 4). (Здесь и далее примечания переводчика.) и что он был последним из Йорков по мужской линии. Последним Плантагенетом.

Каждый школьник, закрывая главу, посвященную Ричарду III, облегченно вздыхал, потому что этим заканчивалась война Алой и Белой Розы и можно было наконец перейти к Тюдорам. Тюдоры были, правда, скучноваты, но зато легко запоминались.

Когда Пигалица пришла приготовить Гранта ко сну, он спросил:

— У вас случайно не найдется учебника истории?

— Учебник истории? Зачем он мне? — Это был не вопрос, и Грант не обязан был отвечать. Его молчание смутило Пигалицу, и она поспешно выпалила: — Если вам так нужен этот учебник, спросите у сестры Даррол, когда она принесет ужин. Она не расстается со школьными книжками, они у нее на полке. Может быть, среди них найдется и история.

Как это похоже на Амазонку — держать при себе учебники! Она так скучала по своей школе в Глостершире, особенно в пору цветения желтых нарциссов. Когда она ввалилась в палату, неся на подносе творожный пудинг с подливкой из тушеного ревеня, лицо Гранта изображало терпеливое спокойствие и даже благосклонность. Амазонка перестала быть просто крупной особой женского пола, испускающей звуки водяного насоса, и превратилась в добрую фею, раздающую милости.

Ну конечно, у нее есть учебник истории. Даже два, кажется. Она хранит их в память о любимой школе. У Гранта чуть было не сорвался с языка вопрос, хранит ли она еще и свои куклы, но вовремя сдержался.

— Я так любила историю, — воскликнула Амазонка. — Это был мой любимый предмет! Моим героем был Ричард Львиное Сердце.

— Прохвост, каких мало, — проронил Грант.

— Неправда! — вскричала она обиженным тоном.

— У таких обычно бывает увеличена щитовидная железа, — безжалостно продолжал Грант. — Носился по всей планете, как безумный.[3]Ричард I Львиное Сердце (1157–1199) — английский король из династии Плантагенетов. Большую часть жизни провел вне Англии. Вы уже кончили дежурство?

— Мне надо еще собрать посуду.

— Не могли бы вы дать мне почитать ваш учебник на ночь?

— Ночью вам полагается спать, а не корпеть над учебниками.

— Не все ли равно, читать или глазеть в потолок? Больше мне ничего не остается. Так принесете?

— Тащиться в сестринский корпус и обратно ради кого-то, кто так непочтительно отзывается о Ричарде Львиное Сердце?

— Ну ладно, — сказал Грант, — не гожусь я в мученики. Я лично считаю, что Львиное Сердце — образец доблести, рыцарь без страха и упрека, полководец, не ведавший поражений, трижды кавалер Ордена за Безупречную Службу. Так принесете книжку?

— Вам действительно нужно поучиться! — промолвила Амазонка, любовно поправляя накрахмаленный чепец своей большой рукой. — Ладно, принесу, когда пойду назад. Все равно мне сегодня идти в кино.

Почти через час она явилась снова, одетая в необычайно просторное пальто из верблюжьей шерсти. Верхний свет в палате был потушен, и она возникла в круге света от его настольной лампы, как добрый гений.

— Я все надеялась, что вы заснете. Стоит ли начинать так поздно?

— Только одна вещь усыпит меня — это учебник по истории Англии. Так что можете держаться с кем-то там за руки со спокойной совестью.

— Я иду с сестрой Бэрроуз.

— Все равно, держитесь с ней за руки со спокойной совестью.

— Вот вы всегда скажете такое, — проворчала она миролюбиво и растворилась в темноте.

Книг было две. Первая — скорее учебное пособие — называлась «Книга для чтения по истории». Она имела к истории примерно такое же отношение, как библейские рассказы — к Священному писанию: король Канут учинил разнос своим придворным, король Альфред сжег хлебные лепешки, Рейли расстелил свой плащ перед королевой Елизаветой, Нельсон удалился в свою каюту на «Виктории». Отпечатано ясным, крупным шрифтом по одной фразе в абзац. Каждому эпизоду сопутствовала иллюстрация на целую страницу.

Было что-то невыразимо трогательное в том, что Амазонка хранила свои детские книжки. Он полюбопытствовал, не подписана ли книга ее именем. На форзаце красовалось:

Надпись была увенчана великолепной коллекцией переводных картинок. «Неужели, — подумал он, — все дети так одинаковы: расписывают учебники, занимаются на уроках переводными картинками». Разумеется, он и сам проделывал все то же самое. При виде этих грубо раскрашенных рисунков воспоминания детства нахлынули на него. Он совсем забыл, какую радость приносили переводные картинки, то блаженство, которое испытываешь, когда сдирается верхний слой и отчетливо проступают живые краски рисунка. Взрослым редко перепадает такое счастье. Ну, может быть, еще чвакнувший звук клюшки, пославшей мяч точно в лунку, или, скажем, момент, когда леска натягивается, давая знать, что наконец клюнуло.

Книжка так понравилась Гранту, что он не торопясь прочел все до единой ее наивные повести. В конце концов, это и была та самая история, которую запоминают взрослые, после того как из головы выскакивают все эти многочисленные налоги, литургии Лауда, заговоры Ржаного Дома, бесконечные расколы и раздоры, мирные договоры и измены.

История царствования Ричарда III была озаглавлена «Юные принцы — пленники Тауэра». Дойдя до нее, Грант обнаружил доказательство тому, что даже тогда маленькая Элла Даррол считала, что юные принцы в подметки не годятся Львиному Сердцу: все «о» в тексте были тщательно заштрихованы карандашом, двум золотоволосым мальчуганам, играющим в луче солнца, проникшем сквозь оконную решетку, были, как водится, пририсованы очки, а на обороте иллюстрации кто-то сыграл в крестики-нолики. Элла, по-видимому, поставила крест на этой истории.

Однако ж рассказик был занятным. И достаточно страшным, чтобы распалить детское воображение: невинные малютки, злой дядюшка. Классический сюжет, воплощенный с классической простотой. В общем, превосходная назидательная история.

Простенько и со вкусом. В репортажном духе. Грант взялся за вторую книжку. На этот раз учебник был настоящим. Для удобства пользования тысячелетняя история Англии была поделена на главы, посвященные периодам царствования такого-то короля или такой-то королевы. Неудивительно, что люди обычно связывают имена исторических личностей со временем какого-нибудь короля или королевы, не думая о том, что эти личности могли жить и при их преемниках. Их автоматически рассовывают по своим полочкам: Пипс — при Чарльзе II, Шекспир — при Елизавете, герцог Мальборо — при королеве Анне. И никому не приходит в голову, что те, кто жил при королеве Елизавете, могли также видеть и Георга I. Люди приучены с детства мыслить категориями царствований.

Правда, такой подход к истории может быть удобен инспектору полиции, неподвижно лежащему со сломанной ногой и поврежденным позвоночником, который, чтобы не свихнуться, копается в книгах в поисках сведений о давным-давно сгинувших царственных особах.

Грант был удивлен, обнаружив, что Ричард III так недолго продержался на троне. Он был воистину выдающимся человеком, если стал одним из самых известных королей английской истории, пробыв на троне всего два года. Если Ричард не мог уживаться с людьми, то влиять на них он, вне всякого сомнения, умел.

Учебник подтверждал мысль о том, что Ричард был незаурядной личностью.

Бог его знает, что это были за грабительские поборы? И как англичане могли терпеть, что короли смещали друг друга с помощью французских войск? Конечно, во времена войны Алой и Белой Розы Франция еще не полностью оторвалась от Англии. Она тогда считалась более родственной, чем, скажем, Ирландия. В XV веке для англичанина поездка во Францию была делом обыкновенным, в Ирландию же уезжали только в знак протеста.

Грант лежал и размышлял о том, какой была в те времена Англия. Куда ни глянь, кругом океан зелени и ни единой фабричной трубы от Кемберленда до Корнуолла. Англия, еще не знавшая изгородей. Англия лесов, полных дикого зверья, и болот, живых от множества водяной птицы. Каждые несколько миль повторяются в различных вариациях крохотные селения: замок, церковь, сельские домики; монастырь, церковь, сельские домики. Полоски обработанной земли вокруг жилищ, а за ними бесконечная зеленая страна. Ничем не нарушаемый зеленый простор. Дороги от селения к селению с глубокими колеями, обсаженные деревьями и кустарником, алеющим то цветками дикой розы, то ягодами боярышника — в зависимости от времени года. Непроходимые зимой и белые от пыли летом.

Целых тридцать лет на этой зеленой, просторной земле бушевала война Алой и Белой Розы. Это была даже не война, а скорее кровная междоусобица, вражда Монтекки и Капулетти, которым нет дела до простых людей. Никто, конечно, не врывался в дома жителей, чтобы узнать, кто за Йорков, а кто за Ланкастеров, не тащил никого по этапу, если ответ оказывался неугодным. Это была малая, локальная война, похожая на ссору двух соседей. Вдруг на чьем-нибудь лугу, за огородами закипал бой, а кухня превращалась в лазарет, затем воюющие перемещались куда-нибудь еще, и там тоже разгоралась битва. Через несколько недель хозяева, узнав о развитии событий, затевали яростный спор, так как хозяйка держала сторону Ланкастеров, а хозяин был сторонником Йорков. Совсем как споры между футбольными болельщиками. Никто не преследовал ни Йорков, ни Ланкастеров, как в наше время не было гонений на болельщиков «Арсенала» или клуба Челси.

Долго еще размышлял Грант о прошлом зеленой-зеленой страны Англии и вдруг незаметно для себя заснул. Его знаний о судьбе маленьких принцев не прибавилось ни на грош.