Онлайн чтение книги Ньюкомы The Newcomes
Глава III. Шкатулка со старыми письмами

"С превеликой радостью, дражайший мой майор, беру я в руки перо, чтоб уведомить Вас о благополучном прибытии "Рам Чандра", доставившего к нам самого, по-моему, _милого и красивого_ мальчика изо всех, когда-либо приезжавших из Индии. Маленький Клайв чувствует себя _прекрасно. Удивления_ достойно, до чего хорошо он говорит по-английски! Расставаясь с мистером Снидом, суперкарго, который любезно привез его к нам из Саутгемптона в почтовой карете, он горько расплакался, но ведь слезы в этом возрасте _быстро высыхают_. Мистер Снид говорит, что путешествие протекало вполне благополучно и продлилось всего четыре месяца и одиннадцать дней. А какой тяжелый и опасный путь проделала когда-то моя бедная сестрица Эмма! Восемь месяцев, непрестанно мучимая морской болезнью, плыла она в Бенгалию, дабы стать там женой лучшего из мужей и матерью прелестнейшего из малюток, однако недолго было суждено ей наслаждаться этим несравненным счастьем! Она покинула наш безрадостный и грешный мир ради иного мира, где несть печалей. Я знаю, дорогой майор, что Ваша нежная любовь сторицей вознаградила ее за те лишения и обиды, которые она вынесла со своим первым мужем, этим ужасным капитаном Кейси. Последние четыре года своей жизни бедняжка, без сомнения, имела _все самое красивое и модное_, что только может пожелать женщина, — самые роскошные туалеты, какие есть в Лондоне и даже в Париже, драгоценные уборы и тонкие кружева. Но к чему нам все это, когда приходит к концу суетная комедия нашей жизни?

Мистер Снид рассказывал, что путешествие протекало вполне благополучно. Неделю они простояли у мыса Доброй Надежды и еще три дня возле острова Святой Елены, где посетили могилу Бонапарта (разве его пример не подтверждает лишний раз суетность и тщету всего земного?), а у острова Вознесения изловили вкусную черепаху, каковая скрасила им остаток пути.

Будьте уверены, что _та более чем достаточная сумма_, которую Вы перевели на мое имя господам Хобсон и компания, будет полностью потрачена на моего милого маленького питомца. Миссис Ньюком по-настоящему ему не бабушка; и навряд ли ее методистской милости захочется увидеть мальчика, чья мать и тетка — дочери англиканского священника. Когда мой братец Чарльз ездил прошлый раз в банк, чтобы получить деньги по Вашему _более чем щедрому_ переводу, он позволил себе засвидетельствовать ей свое почтение. Она приняла его _более чем нелюбезно_ и заметила, что "у дураков деньги не держатся". Когда же Чарльз сказал ей: "Сударыня, я брат покойной супруги майора Ньюкома", она ответила: "Сударь, я никого не сужу, но ваша сестра — женщина пустая, нерадивая, легкомысленная и расточительная, — так все говорят. А Томас Ньюком в своих семейных делах проявил столь же мало ума, сколь и в денежных". Словом, пока миссис Ньюком самолично не напишет, что приглашает нашего мальчика в Клепем, я ни за что его туда не пущу.

У нас сейчас стоит очень жаркая погода, и я не могу носить ту прекрасную шаль, что Вы мне прислали. Я пересыплю ее лавандой и спрячу до зимы. Мой брат благодарит Вас за Вашу неизменную щедрость; он напишет Вам через месяц и сообщит об успехах своего дорогого ученика. Клайв припишет здесь от себя несколько слов. Итак, дорогой майор, остаюсь с превеликой благодарностью к Вам за все Ваши благодеяния, преданная и любящая

Марта Ханимен".

"Дорогой Папочка я жив и здоров и надеюсь что Вы тоже Живы и Здоровы. Мистер Снид привез меня сюда в почтовой карете мне нравится мистер Снид. Мне нравятся тетя Марта и Ханна. Здесь нет ни одного корабля Ваш любящий сын _Клайв Ньюком_".

"Улица Сен-Доминик,

Сен-Жерменское предместье,

Париж.

Ноября 15-го 1820 года

Давно покинув страну, где протекала моя юность, я увезла с собой нежные воспоминания и всегда думаю об Англии с живейшей благодарностью. Небо ниспослало мне жизнь совсем отличную от той, какую я вела, когда мы с Вами встретились. Я мать семейства. Мужу моему вернули часть земель, отобранных у нас революцией. Франция обрела своего законного монарха, и вместе с ним возвратилась и знать, последовавшая за августейшим домом в изгнание. Нам, однако, повезло больше, чем многим другим, ибо мы вернулись даже раньше Его Величества. Решив, что дальнейшее сопротивление бесполезно, а быть может, ослепленный величием гения, который восстановил порядок, завоевал Европу и стал повелителем Франции, мосье де Флорак в первые же дни примирился с победителем Маренго и Аустерлица и получил должность при Императорском дворе. Сия покорность, сначала истолкованная как измена, была впоследствии прощена моему мужу. Все, что он вытерпел во время Ста дней, помогло ему получить прощение за временную службу Императору. Сейчас муж мой совсем стар. Он участвовал в злополучном походе на Москву в качестве одного из камергеров Наполеона. Удалившись от дел, он заполняет ныне свой досуг заботами о здоровье, о семье, а также молитвами.

Я по сей день помню все пережитое мной до того, как я, согласно обещанию, данному моим отцом, стала супругой мосье де Флорака. По временам до меня доходили слухи о Ваших успехах. Один из моих родственников — мосье де Ф., - служивший в Британской Индии, писал мне о Вас. Он сообщил мне, как, еще юношей, Вы завоевали лавры в сражениях при Аргаоне и Бхартпуре и как чуть не погибли при Ласвари. Я даже отыскала эти места на карте, сэр. Вместе с Вами радовалась Вашим победам и Вашей славе. Я не так холодна душой, чтобы думать спокойно об опасностях, которые Вам угрожали, и не так стара, чтобы позабыть юношу, черпавшего свои первые сведения в военном искусстве у выученика Фридриха Великого. Вы всегда обладали благородством, прямодушием и мужеством; этим качествам Вас не надо было учить — сам господь бог вложил их в Вашу душу. Мой добрый батюшка уже много лет как скончался. Ему тоже позволено было перед смертью вернуться на родину.

Из английских газет я узнала, что Вы женились, и еще, что у Вас родился сын. Позвольте мне послать Вашей супруге и Вашему малышу маленькие подарки, на что дает мне право наша долголетняя дружба. Читала я также, что миссис Ньюком овдовела, и нисколько ее не жалею. Надеюсь, мой друг, что между Вами и Вашей подругой нет той разницы в годах, какую я наблюдала в иных браках. Да ниспошлет всевышний благословение Вашему союзу. Я всегда помню о Вас. Когда я пишу эти строки, прошлое встает передо мной, и я вижу кареглазого юношу с нежным голосом, берега Темзы и веселые луга Блэкхита. Снова я шепчу молитвы у дверей своей спаленки, прислушиваясь к тому, что говорит Вам мой батюшка в своем маленьком кабинете. Я гляжу в окно и вижу, как Вы уходите.

У меня уже взрослые сыновья; один избрал стезю ратных подвигов, второй посвятил себя богу, а дочь моя — уже мать семейства. Но я не забыла, что сегодня день Вашего рождения, и устроила себе маленький праздник, обратившись к Вам с этим письмом после стольких лет разлуки и молчания!

Графиня де Флорак

(урожденная Л. де Блуа)".

"Любезный Томас!

Вчера мистер Снид, суперкарго с корабля Ост-Индской компании "Рам Чандра", вручил нам твое письмо, а сегодня я приобрел от имени нашей фирмы ("Хобсон и Брайен Ньюкомы") для твоего сына на три тысячи триста двадцать три фунта шесть шиллингов и восемь пенсов трехпроцентных консолей. Мистер Снид с большой похвалой отзывался о мальчике, коего он два дня тому назад оставил вполне здоровым в доме его тетки, мисс Ханимен, на чье имя мы положили двести фунтов, согласно выраженному тобой желанию.

Леди Анна очарована твоим подарком; эта белая шаль, по ее словам, — просто прелесть. Матушке присланная ей шаль тоже очень понравилась; сегодня она отправила твоему сыну в Брайтон с почтовой каретой пачку душеспасительных брошюр и других книг, подходящих для его нежного возраста. Ей рассказывал о тебе достопочтенный Т. Свитенхэм, недавно вернувшийся из Индии. Он сообщил ей, как ты был добр к нему и сколь радушно принял его в своем доме; он даже с благодарностью помянул тебя во время вечернего молебствия. Матушка, я полагаю, пригласит твоего сынишку в "Обитель", а когда у нас с Анной будет свой дом, мы, конечно, всегда будем рады видеть мальчика у себя.

Искренне твой

Брайен Ньюком.

Майору Ньюкому".

"Дорогой полковник!

Не знай я Вашей природной щедрости и тех возможностей, кои небо даровало Вам, дабы Вы могли свободно ей предаваться, и не будь я к тому же уверен, что та малая сумма, в каковой я нуждаюсь, навсегда избавит меня от житейских забот и, конечно, будет возвращена по прошествии полугода, я, поверьте, никогда бы не решился на смелый шаг, на который наша дружба (хоть и заочная), наше родство и Ваше благорасположение подвигли меня.

Как раз сейчас на Денмарк-стрит в Мэйфэре продается прелестная просторная часовня леди Уиттлси, и я подумал рискнуть всем своим достоянием, дабы приобрести ее и тем самым заложить основу благополучия моего и моей добрейшей сестры. Домик в Брайтоне — ненадежный источник дохода. Домовладелец в нашем городе всецело зависит от случайных приезжих, и надежды его на доход так же зыбки, как у рыбака, что ждет благоприятного ветра у брайтонских скал, не ведая, пригонят ли морские волны рыбу в прилежно расставленные им сети, — а сестра моя выросла в изобилии и достатке. Правда, порой улов бывает хорош, но, кто знает, когда он повторится? Много месяцев подряд, до прибытия Вашего дражайшего сына, моего племянника и ученика, комнаты бельэтажа у моей сестры пустовали. Клайв, спешу заметить, обладает всеми качествами, каких только может пожелать ему взыскательный отец, дядюшка (любящий его не меньше отца), духовный пастырь и наставник. Он не из тех скороспелых талантов, чьи хваленые детские дарования исчезают с годами. Должен признаться, что иные дети, моложе его годами, больше преуспели в классических языках и математике, но что касается телесного здоровья, то здесь у него с детства заложена крепкая основа. Он в избытке наделен честностью и добродушием, а эти качества принесут ему в жизни не меньше пользы, чем знание латинских спряжений и "Pons Asinorm [9]Буквально: "Мост ослов" — школьное название 5-го постулата Евклида (лат.).".

Но, рассуждая о достоинствах моего маленького друга и ученика, я позабыл, что предметом сего письма является приобретение упомянутой выше часовни, а также связанные для нас с этим надежды, — нет, даже уверенность в благополучии, если только в этой жизни можно на что-то твердо рассчитывать. Ведь быть священником — значит голодать. Мы осуждаем средневековых отшельников за жизнь, растраченную в бесплодной пустыне, но что сказать об иных протестантских пустынниках, кои прозябают в наш, так называемый просвещенный век в глуши Йоркшира или зарывают свои, быть может, великие таланты в Ланкаширских болотах. Есть ли во мне искра божия? Наделил ли меня господь даром красноречия, дабы я мог волновать и целить сердца, подгонять нерадивых, вселять страх божий в грешников, ободрять и обнадеживать робких, указывать путь бродящим в потемках и повергать в прах дерзких скептиков? Сердце мое (как и сотни свидетельств от прихожан самых людных храмов, а также почтенных прелатов и видного духовенства) подсказывает мне, что я обладаю такими талантами. Какой-то голос неустанно зовет меня: "Вперед, Чарльз Ханимен! Не отступи в сей славной битве! Осушай слезы раскаявшихся, даруй надежду осужденным, укрепляй мужество павших духом на смертном одре. Рази безбожников копьем доказательств, защищаясь щитом истины!" Что же касается финансовой стороны дела, то, получив в свое ведение часовню леди Уиттлси, я надеюсь иметь не менее тысячи фунтов per annm [10]Ежегодно (лат.)., что могу подтвердить подробными расчетами, неоспоримыми, как алгебраическое уравнение. Подобная сумма при надлежащей экономии (а без нее не хватит никаких денег) обеспечит мне безбедное существование, даст возможность очиститься от всех долгов перед Вами, сестрой и другими кредиторами, не столь терпеливыми, как Вы, и позволит мне подыскать для мисс Ханимен дом, более подходящий, нежели тот, в котором она нынче обитает, готовая освободить его по первому знаку любого постояльца.

Сестра ничего не имеет против моего плана в целом, о деталях же я ей пока не сообщал, желая сперва заручиться Вашим одобрением. Из дохода от часовни Уиттлси я намерен выделить мисс Ханимен годовой доход в двести фунтов, каковую сумму она будет получать по частям ежеквартально. Деньги эти в добавление к ее доле наследства, которой она распорядилась разумней и бережливей, чем ее несчастный, доверчивый брат (ибо всякая гинея в моих руках превращалась в полсоверена, стоило мне услышать о чужих страданиях), позволят ей вести жизнь, приличествующую дочери моего отца.

Когда моя сестра будет таким образом обеспечена, я хотел бы взять нашего милого мальчика из ее женских рук и поручить заботам его горячо любящего дяди и наставника. Того, что он получает на стол, квартиру и учителей, ему вполне хватит и у меня, и я сумею оказывать духовное и отеческое влияние на его занятия, поведение и благолепие его души, тогда как в Брайтоне это мне не всегда удается, поскольку я только нахлебник мисс Ханимен и зачастую вынужден уступать в тех случаях, когда вижу, что мои, а отнюдь не сестрины наставления были бы благотворны для дражайшего нашего Клайва.

Моему другу, преподобному Маркусу Флэзеру, я выдал доверенность на двести пятьдесят фунтов стерлингов, выписанную Вашему агенту в Калькутте. Эта сумма пойдет в погашение издержек, связанных с первым годом пребывания у меня Клайва, или же, в чем заверяю Вас словом джентльмена и священнослужителя, будет выплачена Вам в трехмесячный срок по предъявлении, если вы решите взыскать с меня эту сумму. Молю Вас, дорогой полковник, уплатить по моему векселю, ибо я непременно возвращу Вам деньги, даже если бы мне пришлось распроститься с последним пенни. Мой кредит (а в нашем городе кредит — это все), мое будущее, о котором я прежде недостаточно думал и которое ныне внушает мне столько тревог, мои обязательства перед мистером Флэзером, мои виды на будущее и спокойная старость моей дорогой сестры — все зависит от этого смелого и ответственного шага. Жизнь и смерть моя всецело в Ваших руках. Могу ли я сомневаться в том, что Ваше доброе сердце подскажет Вам прийти на выручку своему любящему шурину

Чарльзу Ханимену.

Наш маленький Клайв ездил в Лондон к дяде, а также в клепемскую "Обитель" с визитом к своей богатой бабушке, миссис Ньюком. Не буду пересказывать Вам ее обидных слов обо мне, которые ребенок в простоте души немедленно передал мне по приезде. К нему бабушка была очень добра и подарила ему пятифунтовый билет, томик стихов Кирка Уайта, а также книжку об Индии под названием "Маленький Генри и его носильщик" и роскошно изданный катехизис нашей церкви. У Клайва большое чувство юмора. Посылаю вам его рисунки, на одном из коих изображена "Клепемская настоятельница", как ее величают, на другом — сделанная несколькими штрихами забавная фигура еще какого-то смешного человечка.

Подполковнику Ньюкому, etc.".

"Дорогой полковник!

Я только что получила взволновавшее и смутившее меня письмо от преподобного Маркуса Флэзера, в котором он сообщает, что мой брат Чарльз выдал ему на Ваше имя доверенность на двести пятьдесят фунтов, тогда как, бог свидетель, если кто кому должен, так это мы Вам, и притом не одну сотню. Чарльз сказал мне, что выписал этот вексель с Вашего согласия, — дескать, Вы писали, что рады оказать ему услугу, — и что деньги эти помогут ему разбогатеть. Право, не знаю как! Бедняжка Чарльз всю жизнь собирается разбогатеть, да только все попусту. Из школы, которую он в свое время открыл на наши с Вами деньги, толку не вышло. К концу первого полугодия в ней только и остались два кудлатых мулатика, чей отец сидел в тюрьме в Сен-Киттсе; они жили у меня наверху, пока Чарльз был во Франции и стряпчие занимались его делами и пока не приехал к нам наш милый мальчик.

Клайв был тогда еще слишком мал, чтобы отправлять его в школу, и я решила, что самое лучшее для мальчика — остаться у своей старой тетки и обучаться у дядюшки Чарльза, ведь лучшего учителя и не сыщешь. Послушали бы Вы его проповеди! Ни один из наших нынешних проповедников не сравнится с ним, до того он хорошо говорит. Его проповедями, на которые Вы подписались, а равно и книжкой изящных стихов все очень довольны.

Когда он вернулся из Кале и эти мерзкие законники оставили его в покое, он был до того измучен и слаб душой, что не мог взять на себя заботы о приходе, и я решила, что самое лучшее для него заняться воспитанием Клайва, и пообещала платить ему сто фунтов в год из тех двухсот пятидесяти, которые Вы так щедро выделили на содержание мальчика. Таким образом, если принять во внимание расходы на питание обоих и одежду Клайва, то Вы сами видите, как мало остается на долю мисс Марты Ханимен.

И вот теперь Чарльз толкует про какую-то часовню в Лондоне и про большое содержание, которое он мне назначит. Бедняжка всегда был любящим братом и вечно строил воздушные замки, а что до того, чтобы Клайв перебрался в Лондон, _так тому не бывать, и я слышать о том не хочу!_ Чарльз слишком мягок для учителя, и племянник подсмеивается над ним. Вот хотя бы недавно, после возвращения мальчика от бабушки, о чем я писала в письме, посланном с кораблем "Брамапутра" двадцать третьего минувшего месяца, я нашла у него рисунки, на которых были изображены миссис Ньюком и Чарльз, оба в очках и удивительно похожие. Я припрятала их, но, как видно, их стащил у меня какой-то мошенник. Клайв рисовал также меня и Ханну. Мистер Спек, художник, очень смеялся над этими рисунками и забрал их домой, сказав, что у мальчика большие способности к рисованию.

В будущем месяце Чарльз собирается уехать в Лондон, но, вместо того чтобы отпустить с ним Клайва, я лучше отдам его в школу доктора Тимпани, о которой я слышала лучшие отзывы. Впрочем, надеюсь, скоро Вы поместите его в закрытую школу. Мой отец всегда говорил, что это — лучшее место для мальчиков, и мой братец, боюсь, оттого и вырос таким избалованным, что покойная матушка жалела на него розог.

До гроба преданная вам, дорогой полковник,

Марта Ханимен.

Подполковнику Ньюкому, кавалеру ордена Бани третьей степени".

"Любезный брат!

Спешу уведомить тебя о несчастье, каковое, хоть и было предопределено природой, поразило глубокой скорбью не только наше семейство, но и весь город. Нынче утром, в половине пятого, скончалась, восьмидесяти трех лет от роду, наша всеми любимая и уважаемая престарелая матушка — София Алетея Ньюком. В ночь со вторника двенадцатого на среду тринадцатого миссис Ньюком допоздна читала и писала у себя в библиотеке, отослав всех. слуг, — она никогда не позволяла им дожидаться себя, равно как и моему брату и его супруге, которые рано ложатся спать, — а потом потушила лампы, взяла свечу, готовясь удалиться на покой, и когда поднималась к себе наверх, то, как видно, упала и разбила голову о каменную ступеньку лестницы, там ее и нашли наутро служанки; она сидела, прислонив голову к балюстраде, и пыталась остановить кровь, обильно струившуюся из раны на лбу.

Когда ее обнаружили, она была уже безгласна, но все еще в сознании; ее тут же уложили в постель и послали за доктором. Мистер Ньюком и леди Анна прибежали в ее спальню, она узнала их, взяла обоих за руки, но сказать ничего не могла — от ушиба при падении ее, наверно, разбил паралич. Слова благословения, которые она произнесла, прощаясь с ними накануне, были последними ее словами; больше мы не слышали ее голоса, не считая невнятных стонов. Так ушла от нас эта добрейшая и превосходнейшая женщина, истинная христианка, милосердная защитница всех нищих и страждущих, глава славного торгового дома, лучшая и преданнейшая из всех матерей.

Воля покойной была нам давно известна, так как завещание ее было составлено месяц спустя после кончины нашего горячо оплакиваемого батюшки. Состояние мистера Томаса Ньюкома делится поровну между тремя его сыновьями, а все имущество его второй жены переходит, что вполне понятно, ее прямым наследникам, то есть моему брату Брайену и мне. Большие суммы отказаны слугам, а также благотворительным и религиозным учреждениям, щедрой покровительницей коих она была при жизни. Я глубоко сожалею, дорогой брат, что матушка не оставила тебе чего-нибудь, ибо в последнее время она не раз тепло вспоминала о тебе, а в библиотеке на ее столе мы нашли неоконченное письмо к твоему сыну, которое она как раз начала в последний день своей жизни. Брат говорил, что в тот самый день за завтраком она указала им на книгу Орма "Индостан", заметив, что именно это сочинение побудило нашего бедного Тома возмечтать об Индии. Я знаю, что тебе будет приятно услышать об этих знаках возродившейся приязни и благожелательства со стороны нашей матушки. В последнее время она часто рассказывала, как некогда пеклась о тебе. На сем кончаю — слишком много забот повлекло за собой это несчастье, и мне остается только заверить тебя, дорогой брат, в искреннем расположении к тебе

X. Ньюкома. Подполковнику Ньюкому, etc.".