Онлайн чтение книги Ньюкомы The Newcomes
Глава VI. Братья Ньюком

Помимо собственного горячо любимого сына, у нашего добряка полковника оказалось еще по меньшей мере два десятка подопечных, на которых распространялась его родительская забота. Он разъезжал в почтовой карете из одной школы в другую, — то к мальчикам кавалериста Джека Брауна, то к девочкам миссис Смит, чей муж был гражданским чиновником, то к сиротке бедного Тома Хикса: с тех пор как холера унесла Тома и его жену, малыш остался совсем один на свете. На корабле, везшем Ньюкома из Калькутты в Англию, вместе с ним плыло с десяток девочек и мальчиков, и, хотя сердце его рвалось в школу Серых Монахов, он, прежде чем встретиться с сыном, развез кое-кого из них родным и близким. А тех, кто находился в школах, он навестил и щедро наделил деньгами. Огромные карманы его широких белых брюк всегда были набиты золотом и серебром, и он, если только не теребил усы, то и дело запускал туда руку и позвякивал монетками. Глядя, как он одаривает детишек, трудно было не пожалеть, что ты уже вышел из детского возраста. Посетив заведение мисс Пинкертон в Чизике или расположенную по соседству школу доктора Рэмшорна, повидав там маленького Тома Девиса или маленькую Фанни Холмс, добряк ехал домой и незамедлительно садился писать подробные письма в Дндию к их родителям, которые радовались этим посланиям не меньше, чем их дети его ласке и подаркам. Каждая торговка яблоками и апельсинами (в особенности, если при ней, помимо товара, был еще и младенец), каждый юный метельщик на пути от гостиницы "Нирот" до Восточного клуба знали его и черпали от его щедрот. Его братья с Треднидл-стрит только глаза раскрывали при виде чеков, которые он подписывал.

Одна из маленьких подопечных добряка Ньюкома, к счастью, жила близ Портсмута, и когда честный полковник доставил мисс Фиппс в Саутгемптон, к ее бабушке, жене адмирала Фиппса, девочка с громкими рыданьями вцепилась в своего провожатого, так что ее с трудом от него оттащили. Она утешилась в своей потере лишь после того, как незамужние тетки угостили ее земляникой, которую маленькая индианка пробовала впервые в жизни. Юный Кокс, сын Тома Кокса из пехоты, среди ночи был увезен из гостиницы в почтовой карете. Он проснулся, ничего не понимая, когда лошади мчали их по живописным зеленым дорогам Бромли. Наш добряк доставил мальчика к его дяде, доктору Коксу на Блумсбери-сквер, и лишь после этого сам устроился на жительство, а потом поспешил туда, куда так властно звало его сердце.

Из Портсмута он дал знать о своем приезде братьям и в двух словах уведомил о том же сына. Письмо было вручено Клайву вместе с чашкой чая и булочкой — одной из восьмидесяти чашек чая и булочек, поданных в этот день питомцам Серых Монахов. Как, наверно, просияло лицо мальчика, как заблестели его глаза, когда он узнал, что за новость содержится в письме! Когда преподобный мистер Попкинсон, директор, вошел в столовую и с добродушным видом сказал: "Ньюком, вас просят", — он уже знал, кто пришел. Он ничего не ответил этому дылде Ходжу, известному забияке, который заорал: "Черт тебя побери, Ньюком! Ты чего пролил мне чай на новые брюки? Ты у меня получишь!" — и опрометью кинулся в комнату, где ждал его посетитель. И тут мы, с вашего позволения, закроем дверь за полковником и его сыном.

Даже не будь Клайв таким красивым и изящным, что ни с кем не сравнить ни в школе, ни в целой Англии, любящий отец и тогда был бы доволен им и наделил бы его множеством воображаемых достоинств. Но Клайв действительно обликом и манерами оправдывал лучшие надежды Ньюкома, и я хочу верить, что художник, которому предстоит иллюстрировать этот роман, сумеет нарисовать его должным образом. Да и сам мистер Клайв — пусть это помнит художник — будет не слишком доволен, если не уделят должного внимания его лицу и фигуре. У Клайва нет еще тех пышных усов и баков, с которыми он сам позднее изображал себя на портрете, однако весь он — воплощенное здоровье, сила, живость и доброта. У него высокий лоб, затененный копной русых кудрей; его цвету лица позавидовала бы любая красавица; рот его, кажется, создан для смеха, а голубые глаза так и светятся умом, чистосердечием и добродушием. Удивительно ли, что довольный отец не может глаз от него отвести. Словом, он как раз такой юноша, каким полагается быть герою романа.

Звонит колокол; сейчас опять начнутся уроки, и мистер Попкинсон в мантии и корпорантской шапочке входит в комнату, чтобы пожать руку полковнику Ньюкому и сообщить ему, что на сегодня освобождает мальчика от занятий. Он ни словом не обмолвился о вчерашней проделке Клайва и о недавнем скандале в дортуаре, когда его застали пирующим с тремя однокашниками: они лакомились свиным паштетом, запивая его двумя бутылками доброго портвейна из таверны "Красная Корова", что в переулке Серых Монахов. Колокол отзвонил, и трудолюбивые пчелы слетелись к своим сотам. Все вокруг затихло. Полковник с сыном идут на площадку для игр, которую здесь называют лужайкой, хотя она вся усыпана гравием и на ней не больше травы, чем в аравийской пустыне. Они погуляли по лужайке, а потом прошлись по галереям, и Клайв показал отцу его имя, высеченное сорок лет назад на одной из арок. Они беседуют, и Клайв нет-нет да и глянет на своего нового знакомца, подивится его широким брюкам, длинным усам и желтому лицу. Он очень странный, думает Клайв, очень чудной и добрый, и во всем джентльмен, с головы до пят, не то что папаша Мартина, который недавно приезжал к сыну в шнурованных ботинках и этой ужасной шляпе и вздумал бросать мальчикам горсти медяков. Клайв так и прыскает со смеху при одной мысли о том, что такому, как он, светскому джентльмену предлагали хватать медяки.

И вот, наказав сыну быть готовым к его приезду (Клайв, конечно, все глаза проглядел, дожидаясь его), полковник сел в экипаж и укатил в Сити, чтоб пожать руку братьям, которых когда-то оставил благовоспитанными малолетками в синих курточках под надзором строгого наставника.

Он быстрыми шагами прошел через контору и ворвался в приемную к властителям здешних мест, совершенно поразив этих двух джентльменов, таких приглаженных и уравновешенных, жаром своих приветствий, силой рукопожатий и громким высоким голосом, слышным за стеклянной перегородкой, где в большом зале трудились клерки. Он сразу догадался, кто из них Брайен, кто Хобсон: ведь на носу сэра Брайена Ньюкома, старшего из близнецов, с тех самых пор, как он вывалился из колясочки, осталась отметина. Сэр Брайен был светловолосый, с огромной плешью и маленькими коротко подстриженными бакенбардами. Жилет на нем был палевый, сапоги начищены до блеска, руки отмыты до белизны. Он был точь-в-точь как "Портрет джентльмена" на выставке Королевской Академии. Осанистый, с пустым взглядом и покровительственной улыбкой, сидит он за письменным столом и распечатывает письма; перед ним папка с бумагами и серебряная чернильница; позади колонна и красное драпри, а вдали парк и небо в грозовых тучах. Как раз такой портрет и по сей день висит у Ньюкомов над большим буфетом, увенчанным тремя огромными серебряными подносами — подарком от благодарных чиновников трех компаний своему уважаемому директору и президенту.

Хобсон Ньюком, эсквайр, лицом напоминал брата, но был дороднее. Он не препятствовал своим рыжим волосам на щеках и подбородке расти там, где им предписала природа. Он носил грубые башмаки, подбитые гвоздями, a G панталонами на штрипках — удобные тупоносые ботинки. Он старался походить на деревенского сквайра. Выбирал себе шляпы с большими полями, и в огромных карманах его короткополого сюртука всегда было что-нибудь относящееся к сельскому хозяйству — горсть пшеничных зерен или фасоли, которые он имел обыкновение жевать даже на бирже, ремешок от хлыстика, лошадиные пилюли; словом это был настоящий помещик старого образца. Если на Треднидл-стрит стояла хорошая погода, он говорил, что нынче — самое время для сенокоса, а если случалось быть дождю, то замечал, что земле нужен дождик; ударит мороз, и непременно от него слышишь: "Денек не для охоты, друг Томкинс". И все в этом роде. А когда он ехал верхом с Брайенстоун-сквер в Сити, вы приняли бы его (чем очень бы ему польстили) за веселого деревенского сквайра. Он лучше разбирался в делах, чем его степенный и важный брат, над которым он добродушно подсмеивался, и вполне справедливо говорил о себе, что не родился еще человек, способный провести его.

Когда полковник ворвался в святилище этих достойных джентльменов, каждый из них принял его по-своему. Сэр Брайен выразил сожаление, что леди Анны нет в городе: у детей корь, и они все в Брайтоне. А Хобсон сказал:

— У Марии ты, правда, не найдешь такого хорошего общества, как у леди Анны, однако выбери денек и приезжай к нам обедать. Постой, что у нас нынче, — среда? Завтра у нас званый обед. Только на завтра мы заняты. — Хобсон хотел этим сказать, что все места за столом уже заняты и не стоит тесниться, но полковнику эти обстоятельства были неведомы. — В пятницу мы обедаем у судьи Плута, — странное имя для судьи, не правда ли? В субботу я еду в Марблхед, взглянуть, как там идет сенокос. Вот что: приходи-ка ты в понедельник. Я тебя тогда и хозяйке представлю, и молодняк свой покажу.

— Я привезу с собой Клайва, — говорит полковник Ньюком, несколько обескураженный таким приемом. — Невестка была так добра к нему после болезни…

— Нет, слушай, давай без мальчишек! Мальчишки мешают. При них ведь не поболтаешь как следует после обеда, а отошлешь к дамам в гостиную — те тоже недовольны. Присылай его, коли хочешь, в воскресенье — у нас по воскресеньям детские обеды, — а сам давай со мной в Марблхед! Такое тебе сено покажу, рот разинешь. Ты любишь с землицей повозиться?

— Я много лет не видел сына, — отвечает полковник, — и мне субботу и воскресенье хотелось бы побыть с ним, а в Марблхед к тебе мы съездим как-нибудь в другой раз.

— Что ж, наше дело предложить. А по мне, лучше нет, как вырваться из этого проклятого Сити, подышать деревенским воздухом, полюбоваться на всходы и провести воскресенье в тишине и покое.

Этот честный джентльмен питал такое пристрастие к сельской жизни, что даже представить себе не мог, чтобы у кого-то были иные вкусы.

— Зимой мы надеемся видеть тебя в Ньюкоме, — говорит старший брат, любезно улыбаясь. — Не могу обещать тебе там охоты на тигров, но фазанами наши джунгли богаты.

И он добродушно рассмеялся своей нехитрой шутке.

— Но я рассчитываю попасть туда значительно раньше, — возразил озадаченный полковник. — Бог даст, я буду там через несколько дней.

— В самом деле?! — удивился баронет. — Значит, ты намерен посетить колыбель наших предков? Ньюкомы, я полагаю, жили там еще до Завоевателя. Во времена нашего деда это была деревушка, а сейчас — большой процветающий город, и я надеюсь, да нет, твердо рассчитываю получить для него королевскую хартию.

— Вот как? — говорит полковник. — А я еду туда повидаться с родней.

— С родней? С какой родней?! Разве у нас есть там родственники?! — восклицает баронет. — Только мои дети — все, кроме Барнса… Барнс, это твой дядя, полковник Томас Ньюком. Рад представить тебе, брат, моего старшего сына.

В эту минуту в дверях как раз появился светловолосый молодой человек, бледный, томный и одетый по последней моде, и ответил любезной улыбкой на приветствие полковника.

— Весьма рад познакомиться, — произнес молодой человек. — Лондон, наверно, очень переменился с ваших времен. Вы очень удачно приехали — в самый разгар сезона.

Бедный Томас Ньюком был совершенно ошарашен таким странным приемом. Он примчался сюда, пылая родственными чувствами, и вдруг один брат приглашает его на обед в будущий понедельник, другой — зовет пострелять фазанов на Рождество. А тут еще безусый юнец с эдаким покровительственным видом снисходительно справляется у него, очень ли переменился Лондон.

— Не берусь об этом судить, — ответил полковник, кусая ногти. — Во всяком случае, я встретил не то, что думал.

— Вам не кажется, что сегодня у нас очень тепло. Прямо как в Индии! — замечает юный Барнс Ньюком.

— Тепло? — усмехаясь, отвечает его дядюшка. — По мне, так здесь просто холодно.

— Вот то же самое говорил сэр Томас де Бутс, когда мы были у леди Фезерстоун, помните, сэр? — произносит Барнс, обращаясь к отцу. — Он тогда только что вернулся из Бомбея. Вечер был такой жаркий, деться некуда, а он, помню, жаловался, что ему холодно. Вы с ним встречались в Индии, полковник? Его любят в генеральном штабе и терпеть не могут в полку.

В ответ полковник Ньюком пробурчал такие напутствия сэру Томасу де Бутсу и с такой точностью указал, куда следует отправиться этому заслуженному кавалерийскому офицеру, что нас крайне огорчило бы, если б пожелания полковника когда-нибудь сбылись.

— А ты знаешь, Барнс, — вмешивается баронет, который хочет сделать разговор интересным для полковника, не успевшего еще обжиться в Лондоне, — брат собирается на той неделе в Ньюком. Он как раз говорил нам об этом, когда ты вошел, и я полюбопытствовал, что его туда тянет.

— Слышали вы когда-нибудь о Саре Мейсон? — спрашивает полковник.

— Никогда, — отвечает баронет.

— Сара Мейсон? Право же, я впервые слышу это имя, — добавляет молодой человек.

— Что ж, очень жаль, — усмехается полковник. — Она ведь родня вам, хоть и не кровная. Она не то моя тетка, не то двоюродная сестра, — я-то ее называю тетей, — и она вместе с моими родителями работала на фабрике в Ньюкоме.

— А, боже ты мой, ну конечно. Теперь я припомнил! — восклицает баронет. — Мы же отчисляем ей с твоего счета сорок фунтов в год. А ты, брат, разве не помнишь? Тогда погляди счет полковника Ньюкома. Я прекрасно помню имя. Только я думал, что это твоя старая няня и что она состояла в услужении у отца.

— Она действительно была моей няней и состояла в услужении у отца, — ответил полковник. — Но она еще родственница моей матери, — той, надо сказать, очень повезло со служанкой. Да и слава богу, что у нее вообще была служанка. Лучшей и более преданной женщины не сыщешь в целом свете.

Хобсон наслаждался замешательством брата. Ему доставляло удовольствие видеть, как тот, занесясь чересчур высоко, вдруг оказывался на земле.

— Весьма похвально, — выдавил из себя благовоспитанный глава фирмы, — что ты помнишь даже самых скромных друзей и родственников отца.

— И тебе, брат, тоже не грех бы ее помнить, — взорвался полковник; лицо его пылало. Его глубоко задела и рассердила такая бесчувственность сэра Брайена.

— Прости, но я не вижу почему, — возразил ему сэр Брайен. — Я не состою в родстве с миссис Мейсон и даже не помню, чтоб когда-нибудь с нею встречался. Однако не могу ли я что-нибудь для тебя сделать, брат? Быть тебе чем-нибудь полезным? Мы с Барнсом в полном твоем распоряжении, и Барнс по окончании дня в Сити рад будет тебе помочь. Сам-то я все утро прикован к конторке, а вечером заседаю в палате общин. Одну минуту, мистер Квилтер, я к вам сейчас выйду. До свидания, милейший! А тебе Индия пошла на пользу — ты так молодо выглядишь! Видно, горячие ветры Азии не так вредоносны, как те, что дуют у нас в парламенте. Хобсон (уже вполголоса), проследи, чтобы этот ходатай, и этот, и этот зашли сюда часиков в двенадцать поговорить насчет того самого… Не взыщи, но я должен проститься. Жаль, что так мало виделись после стольких-то лет!

— Еще бы! — откликается полковник.

— Так если что понадобится, я к твоим услугам.

— Конечно, конечно, — отвечает ему старший брат, а сам думает: не скоро это будет!..

— Леди Анна очень обрадуется, когда узнает, что ты приехал. Кланяйся от меня Клайву. Славный мальчик! До свидания. — И баронет ушел. И вот уже его лысина рядом с почтенными сединами мистера Квилтера склонилась над огромным гроссбухом.

Мистер Хобсон проводил полковника до самого выхода и, прежде чем тот сел в коляску, сердечно пожал ему руку. Когда же кучер спросил полковника: "Куда прикажете?" — бедняга Ньюком, уже плохо понимавший, где он и куда ему ехать, только и мог ответить: "Хоть к черту — лишь бы отсюда?" — так что кучер, скорей всего, принял его за какого-нибудь банкрота, который тщетно пытался продлить срок векселя. А полковнику и в самом деле только что перечеркнули вексель — он оказался не обеспечен вкладом братской привязанности, которую надеялась встретить эта простая душа.

Когда он ушел, сэр Брайен вернулся в свою приемную, где сидел юный Барнс, уткнувшись в газету.

— А мой почтенный дядюшка прихватил с собой из Индии немалую толику красного перцу, — сказал он отцу.

— Он производит впечатление человека очень доброго и простого, — ответил ему баронет. — Немного чудаковат, конечно, но он больше тридцати лет не был на родине. Завтра утром непременно нанеси ему визит. Постарайся его как-нибудь уважить. Кого бы вместе с ним позвать, чтобы он не скучал? Пожалуй, кого-нибудь из правления. Пригласи его, Барнс, на следующую пятницу или субботу. Нет, суббота отпадает — я обедаю со спикером. Словом, будь к нему как можно внимательней.

— Уж не собирается ли он привезти в город нашу родственницу, как по-вашему, сэр? Я горю желанием познакомиться с миссис Мейсон! Это, наверно, какая-нибудь почтенная прачка, а может быть, кабатчица, — хихикнул юный Барнс.

— Замолчи, Барнс. Вы, нынешняя молодежь, готовы над всем смеяться. Привязанность полковника Ньюкома к его старой няне делает ему величайшую честь, — объяснил баронет. Он и в самом деле так думал.

— Надеюсь, матушка пригласит ее погостить у нас в Ньюкоме. Я уверен: она прачка и нещадно драила моего дядюшку в детстве. Его костюм поверг меня в почтительное изумление. Он презирает штрипки и, по-видимому, незнаком с употреблением перчаток. А интересно, если б он умер в Индии, моя покойная тетушка кончила бы жизнь на погребальном костре?

Но тут мистер Квилтер, появившись в дверях с кипой счетов, прервал сей поток сарказмов, и юный Барнс, весь уйдя в дело (в коем, надо сказать, знал толк), совершенно позабыл о полковнике и не вспомнил о нем до конца занятий, зато потом в клубе Бэя изрядно потешил нескольких молодых джентльменов рассказом о своем новоприбывшем родственнике.

Каждое утро, без исключения, даже если накануне была попойка или бал, юный Барнс Ньюком шагал в Сити решительным и быстрым шагом, помахивая аккуратно свернутым зонтиком. И каждый вечер, направляясь из Сити в Вест-Энд, он переходил Чаринг-Кросс, лениво семеня ногами, волоча по земле зонт и томно свесив голову, каковая опускалась еще ниже, когда он снимал шляпу и с кислой улыбкой на лице приветствовал проезжающий экипаж. Казалось, у него и занятий других не было, кроме как фланировать по Пэл-Мэл.

Хевисайд, рослый молодой офицер из королевской гвардии, старый сэр Томас де Бутс и Хорэс Фоги — кто же его не знает! — сидят у окна в клубе Бэя и зевают во весь рот. Кучера в красных куртках проводят по Сент-Джеймс-стрит оседланных лошадей. Кебмены на стоянке угощаются пивом. Джентльмены, в сопровождении грумов, едут кататься в Хайд-парк. А вот проехала вся изукрашенная коронами коляска некоей Высокопоставленной Вдовствующей Особы, с кучерами в пудреных париках. Любопытные провинциалы глазеют на окна клубов. Иностранцы болтают о чем-то, скалят зубы, поглядывают на женщин в проезжающих экипажах, курят и сплевывают после каждой затяжки. Полисмен Икс тяжелой походкой прохаживается по панели. Сейчас пять часов вечера, а на Пэл-Мэл день в самом разгаре.

— Младший Ньюком идет, — объявляет приятелям мистер Хорэс Фоги. — Они всегда вместе появляются: булочник на углу и он.

— Нахал желторотый, так его растак, — говорит сэр Томас де Бутс. — И зачем только его сюда приняли, так его растак! Если б я не был тогда в Индии, его б забаллотировали как миленького, так его растак. (Оговоримся, что в действительности сэр Томас употреблял куда худшие слова. Этот почтенный кавалерийский офицер был ужасный сквернослов.)

— А меня он смешит, анафема! — говорит добродушный Чарли Хевисайд.

— Чтобы вас насмешить, немного надо, — роняет в ответ Фоги.

— А вот вы не можете, — ответствует Чарли. — Мне все ваши анекдоты приелись, они стары как мир. (Входит Барнс.) Ну, как дела, Барни? Как идут трехпроцентные, дружок? Послушайте, достали бы мне малость хрустящих?! Скажите папаше, если он даст мне неограниченный кредит, буду голосовать в парламенте заодно с ним, ей-богу!

Барнс заказывает полынной водки с водой и понемножку потягивает из стакана, а Хевисайд продолжает упражняться в своем тонком остроумии.

— Послушайте, Барни, вас ведь зовут Барни, и вы банкир. Значит, вы еврей, да? Так и сколько вы дадите под мою расписочку?

— Паясничали бы в парламенте, Хевисайд, — отвечает со скучающим видом молодой Ньюком. — Выбрали вас туда, значит, там вам и место. (Достопочтенный капитан Чарльз Хевисайд является членом нашего высшего законодательного органа, где прославился своим умением передразнивать депутатов оппозиции — к их смущению и к восторгу единомышленников.) А здесь не стройте из себя осла. Делом стоит заниматься только в урочное время.

— Чтоб этому щенку это самое! — рычит сэр Томас, выпячивая брюхо.

— Что говорят в Сити о русских? — интересуется Хорэс Фоги, некогда подвизавшийся на дипломатическом поприще. — Флот уже вышел из Кронштадта?

— Откуда мне знать? — отвечает Барнс. — Разве об этом нет в вечерних газетах?

— Очень неприятные вести из Индии, генерал, — продолжает Фоги. — А, вот экипаж леди Доддингтон! Какая она сегодня хорошенькая!.. Ранджит-Синг двинулся на Пешавар, опять же эта флотилия на Иравади. Все это, скажу я вам, весьма подозрительно, и в такое трудное время Индии нужен не Пингвин, а другой генерал-губернатор.

— Разве Хаслер годится в главнокомандующие? Такого дурака, так его растак, еще свет не видел. Богомольный слюнтяй — ему бы только псалмы распевать! — говорит сэр Томас, мечтавший сам стать командующим.

— А вы, кажется, любитель другого пения, сэр Томас, — говорит мистер Барнс. Дело в том, что в молодости сэр Томас де Бутс частенько певал в веселой компании герцога Йоркского и даже состязался с капитаном Костиганом, однако не смог превзойти этого артиста: капитан и перепел и перепил его.

У сэра Томаса такой вид, словно он собирается спросить, какого черта этот щенок лезет не в свое дело, но он хочет вернуться в Индию и знает, как сильны Ньюкомы на Леденхолл-стрит, а потому решает быть вежливым с этим молокососом и проглатывает свои гневные речи.

— А к нам, знаете ли, дядюшка из Индии приехал. Оттого я так и замучился. Мне надо купить ему пару перчаток, четырнадцатый номер, и еще сыскать ему портного, ну, конечно, не самого модного. Ваш бы, Фоги, пожалуй, подошел. Я бы свез его к отцовскому, но ведь папаша у меня общественный деятель и все заказывает в провинции — в своем избирательном округе.

— Так полковник Ньюком из Бенгальской кавалерии — ваш дядя? — осведомляется сэр Томас де Бутс.

— Разумеется. Не пожалуете ли в среду к нам на обед — будет случай с ним повидаться. И вы, Фоги, тоже приходите. Вы же любите хорошо пообедать. А не знаете ли вы чего-нибудь предосудительного про моего дядюшку, сэр Томас? Нет ли у меня какого-нибудь кузена брамина? Как по-вашему, нам не следует его стыдиться?

— Вот что" я вам скажу, молодой человек: вам бы не повредило хоть немного на него походить. Он, конечно, чудак. В Индии его даже звали Дон Кихотом. Вы читали "Дон Кихота"?

— Первый раз слышу. Но зачем мне все-таки походить на дядюшку? Мне, знаете, что-то не хочется.

— А затем, что это один из храбрейших офицеров, каких видел свет! — заорал вдруг старый служака. — И затем, что он добрейшей души человек и не корчит из себя невесть что, хоть ему-то есть чем гордиться! Вот так-то, мистер Ньюком!

— Что, получили, дружок? — бросает Чарльз Хевисайд, когда генерал, весь красный от ярости, не переставая чертыхаться себе под нос, направляется к выходу. Барни преспокойно допивает свой стакан.

— Не пойму, что этому старому болвану от меня нужно, — с невинным видом замечает он, прикончив свое горькое пойло. — Вечно он на меня наскакивает, старый петух. Спорит со мной за вистом, а сам играет не лучше младенца. Лезет с советами за бильярдом, а я могу дать ему двадцать очков вперед и обыграть вчистую. И зачем только сюда таких пускают? Может, сыграем до обеда в пикет, Хевисайд? Э, да вон и мой дядюшка шествует со своим отпрыском. Тот, высокий, усатый, в коротких брюках. Сейчас, верно, отобедают в Ковент-Гардене и пойдут в театр. Мое почтение дяде!

И достойная парочка отправилась играть в карты, чем и занималась до тех пор, пока не зашло солнце и не настал час обеда.