Онлайн чтение книги Ньюкомы The Newcomes
Глава XLIV, в которой мистер Чарльз Ханимен предстает перед нами в выгодном свете

Мистер Фредерик Бейхем подождал, когда Клайв кончит беседовать со своими друзьями на Фицрой-сквер, и отправился провожать его домой с намерением по дороге зайти посидеть в трактире. Клайв всегда находил удовольствие в обществе Ф. Б., был ли тот в шутливом настроении или, как сейчас, расположен вести поучительный и серьезный разговор. На протяжении всего вечера Ф. Б. был как-то по-особому величав.

— Полагаю, от вашего внимания не ускользнуло, что я сильно переменился, Клайв, — начал он. — Да, я сильно переменился. С тех самых пор, как этот добрый самарянин, ваш батюшка, возымел сочувствие к бедняге, очутившемуся среди воров, — заметьте, я нисколько не утверждаю, что был много лучше них, сэр, — Ф. Б. в некоторых отношениях исправился. Я вступил на путь трудолюбия, сэр. Способности, от природы, быть может, незаурядные, растрачивались прежде на игру в кости и кутежи. Но теперь я начинаю ощущать свое призвание; и, возможно, мои начальники, те, что, закурив сигары, отправились домой и не подумали сказать: "А не пойти ли нам, старина Ф. Б., в "Пристанище" угоститься холодным омаром с пивом?" Они, впрочем, и не очень считают себя моим начальством, — так вот, этот Политик и этот Литератор, сэр (псевдонимы господ Уорингтона и Пенденниса, были произнесены им с особым сарказмом), обнаружат в один прекрасный день, что их скромный сотрудник пользуется у знатоков большим уважением, чем они сами. Про мистера Уорингтона я ничего не скажу — он человек даровитый, сэр, бесспорно, — но в этом вашем чрезмерно самодовольном друге, мистере Артуре Пенденнисе есть что-то этакое… ну, да время покажет! Вы, верно, не получали… хм… нашей газеты в Риме и в Неаполе?

— Она запрещена инквизицией, — с радостью сообщил ему Клайв, — а в Неаполе она вызвала гнев короля.

— Я ничуть не удивляюсь, что она не нравится в Риме, сэр. Она затрагивает серьезный вопрос, который должен привести в трепет прелатов некоей церкви. Читали вы, к примеру, статью… "Наши церковники"? Это галерея портретов, так сказать, духовных и телесных, ныне здравствующих в Британии отцов церкви, подписано: "Лод Латимер".

— Я не очень этим интересуюсь, — отвечал Клайв.

— Тем хуже для вас, мой юный друг. Я не склонен строго судить ближнего своего — сам ведь грешен — и не стану также утверждать, что "Наши церковники" будут непременно вам полезны. Однако каковы они ни есть, они уже возымели благое действие. Спасибо, Мэри, душечка, ваше боченочное пиво хоть куда — пью за здоровье твоего будущего мужа. А ведь неплохо освежиться стаканчиком доброго крепкого пива после всех этих кларетов, сэр. Итак, возвратимся к "Церковникам", сэр. Да простится мне мое самомнение, если я скажу, что, хотя мистер Пенденнис и смеется над ними, они оказали газете немаловажную услугу. Они придали ей лицо; сплотили вокруг нее уважаемые сословия. Они вызвали обширную переписку. Я получаю множество любопытнейших писем по поводу "Наших церковников", особливо от дам. Одни жалуются, что задеты их любимые проповедники; другие рады, что Ф. Б. поддержал тех, на чьи проповеди они ходят. Ведь "Лод Латимер" это я, сэр, хотя мне приходилось слышать, как авторство этих очерков приписывалось преподобному мистеру Бункеру, а также одному члену парламента, видному деятелю религиозного мира.

— Так вы и есть знаменитый "Лод Латимер"?! — восклицает Клайв, которому действительно попадались в нашей газете очерки, подписанные этим досточтимым именем.

— Слово "знаменитый" здесь не очень подходит. Некий господин, который вышучивает все на свете, — а точнее: мистер Артур Пенденнис, — хотел, чтобы я подписывался просто "Церковный сторож". Он частенько величает меня этим именем, — он ведь, как ни грустно, имеет привычку потешаться над серьезными вещами. Разве вы додумались бы, юный мой друг, что та же рука, которая пишет рецензии на разных художников, а по временам, когда его высочество Пенденнис ленится, набрасывает отзывы о второстепенных театрах, строчит шутливые эпиграммы и составляет хронику текущих событий, что та же рука может по воскресеньям браться за перо, чтобы обсуждать столь важную тему и выступать с оценкой, британских проповедников. Восемнадцать воскресных вечеров подряд, Клайв, я писал своих "Церковников" в парадной гостиной миссис Ридли, где прежде обитала мисс Канн (она теперь устроена лучше), не позволяя себе ни капли горячительного, разве что совсем уж иссякнут силы. Пенденнис смеется над моими очерками. Он говорит, что публике они надоели и пора их прекратить. Я не хочу думать, что мне завидует тот, кто сам устроил меня в "Пэл-Мэл", хотя, возможно, мои таланты тогда еще не выявились.

— Пен считает, что он теперь пишет лучше, чем вначале, — вставил Клайв, — я слышал, как он это говорил.

— Свои литературные труды он ценит очень высоко, независимо от их даты. Я же, сэр, только завоевываю признание. Ф. Б. уже приобрел некоторую известность в церковных кругах нашей столицы, сэр. Я заметил, как в позапрошлое воскресенье смотрел на меня епископ Лондонский, — и уверен, что его капеллан шепнул ему на ухо: "Это мистер Бейхем, ваше преосвященство, племянник достопочтенного собрата вашей милости, лорда епископа Буллоксмитского". А в прошлое воскресенье я был в церкви — у святого великомученика Мунго, где проповедует преподобный С. Льстивер; так вот, в среду я получаю письмо (почерк женский — не иначе миссис Льстивер), в коем содержится жизнеописание этого духовного лица, рассказ о присущих ему с малолетства добродетелях, и рукописный экземпляр его стихотворений, а при сем высказывается намек, что ему самой судьбой предназначено вакантное место настоятеля собора.

— Да, не одному только Ридли я помог на этом свете, — продолжал Ф. Б. Быть может, мне следует за это краснеть, да я и краснею, — но что поделаешь, старая дружба — так вот, признаюсь, я чрезмерно превознес и живописал достоинства вашего дядюшки Чарльза Ханимена. Сделал я это отчасти из-за Ридли — в надежде помочь ему расплатиться с ними, отчасти же в память о прошлом. Известно ли вам, сэр, что обстоятельства Чарльза Ханимена сильно изменились и что бедняк Ф. Б., кажется, помог ему составить состояние?

— Рад это слышать, — отвечал Клайв. — Как же сотворили вы это чудо, Ф. Б.?

— При помощи здравого смысла и предприимчивости, мой мальчик, а также знания света и простой благожелательности. Вы увидите, часовня леди Уиттлси имеет теперь совсем другой вид. Этот мошенник Шеррик признался, что обязан мне произошедшей переменой; он прислал мне несколько дюжин вина и никакого векселя с меня не взял, дескать — в благодарность за услугу. Случилось так, что вскоре после вашего отъезда в Италию, сэр, я явился к Шеррику на дом по поводу расписочки, которую необдуманно подмахнул один мой приятель, и хозяин пригласил меня выпить чаю в кругу его семьи. Я изнывал от жажды — я шел пешком из Хэмстеда, где в "Шалаше Джека" мы съели с бедным Кайтли по отбивной, — и охотно принял его приглашение. Когда мы покончили с домашними булочками, дамы угостили нас музыкой, и тут, еэр, меня осенила идея. Вы знаете, как замечательно поют мисс Шеррик и ее матушка. Они исполняли Моцарта, сэр. "А что, если этим дамам, поющим под фортепьяно Моцарта, петь под орган Генделя?" — спросил я у Шеррика. "Может, вы еще предложите им ходить с шарманкой, черт подери!" — "Шеррик, вы язычник, вы ignoramus [15]Невежда (лат.)., - ответил я. — Я просто хотел сказать, почему бы не исполнять им церковную музыку Генделя и прочие там церковные песни в часовне леди Уиттлси. Петь они будут за ширмой на хорах, что тут худого? Ваши мальчики — певчие сбежали в "Музыкальную пещеру"; распался ваш хор — так почему бы вашим дамам не заняться этим делом". Он ухватился за мою идею. Такого пения вы никогда еще не слышали, и оно было бы еще лучше, если бы прихожане не шумели. Это была прекрасная затея и вполне безобидная, сэр, сказать по-мирскому — отличный номер! И костюмы очень удачные, сэр, — нечто вроде монашеского одеяния; у миссис Шеррик душа артистки, ведь если человек вдохнул когда-то воздух кулис — это у него навсегда, сэр, так и знайте! Дамы репетировали в часовне вечерами, при лунном свете, а потом отправлялись к Ханимену откушать устриц. Спектакль получился, сэр! Народ стал разбирать ложи — я хотел сказать, скамьи, — и Чарльз Ханимен, приободренный щедрой помощью вашего благородного родителя, а возможно, вдохновленный новым успехом, стал проповедовать красноречивее прежнего. Он кое-чему научился у Хаслера из театра Хэймаркет, сэр. Проповеди его, по-моему, все те же, но поданы, так сказать, в новой постановке — с новыми костюмами и прочими эффектами, сэр. Часовня разубрана цветами, сэр, — предполагается, что это дар благочестивых прихожанок, однако, entre nous [16]Между нами (франц.)., Шеррик подрядил на поставку их Натана или кого-то другого с Ковентгарденского рынка. А еще… только, смотрите, никому ни полслова!

— Ну выкладывайте, Ф. Б.! — просит Клайв.

— Я навлек на вашего дядюшку гонения за его близость к папистам; созвал сходку в "Скороходе" на Болинброк-стрит. Биллингс, торговец маслом, токарь Шарвуд, он же специалист по изготовлению ваксы, и достопочтенный Фелим О'Карра, сын лорда Скаллабога, держали речи. Два или три почтенных семейства (в том числе ваша тетушка, миссис Как-ее-Там Ньюком) в возмущении покинули часовню. Я выступил в "Пэл-Мэл" со статьей в жанре моих полемических биографий, ^поднялся спор в газетах — словом, общий интерес, сэр. Часовня стала приносить доход священнику, а заодно и Шеррику. Дела Чарльза идут превосходно, сэр. Особенно помногу он никогда не занимал; и если это грех избавить нашего друга от старых долгов, удовольствовать его кредиторов и дать ему вольно вздохнуть, то, должен признаться со всей откровенностью, что Ф. Б. повинен в сем грехе. И пусть бы на моей совести не было большего греха, Клайв. А Чарльз, право, очень подошел бы для роли мученика, сэр; например, Себастьян, изрешеченный бумажными катышками; или Варфоломей на холодном рашпере. А вот нам и омара принесли! Ей-богу, Мэри, я никогда не видывал лучшего!

Надо думать, что именно этот рассказ о делах и успехах дядюшки Ханимена привел нашего Клайва в часовню леди Уиттлси; и уж, во всяком случае, не слова мисс Этель о том, что они с бабушкой ходят туда, побудили его направить свои стопы в упомянутое место. В следующее же воскресенье он явился в часовню и, проведенный сторожихой к скамье настоятеля, застал там мистера Шеррика, который восседал с превеликой важностью и преогромными золотыми булавками в галстуке и при первых звуках гимна вручил ему толстый молитвенник в золоченом переплете.

Аромат цветочных духов разлился в воздухе, когда Чарльз Ханимен в сопровождении церковного служки прошествовал мимо них из ризницы и занял свое место на кафедре. В прежние времена он носил поверх ниспадавшего складками стихаря еще и широкую епитрахиль; Клайв помнил, что мальчиком, заходя в ризницу, он наблюдал, как дядюшка расправлял на себе епитрахиль, приглаживал рукава облачения и выпускал на лоб кокетливый завиток, дабы на кафедре являть собой достойный образец церковного благолепия. Теперь он носил епитрахиль шириной не более галстука, которая свободно спускалась спереди и сзади; стихарь был прямой и не доставал до полу; правда, из-под узких рукавов, кажется, выглядывала скромная кружевная оторочка, а по подолу шли причудливые узоры из шелковой тесьмы или чего-то в этом роде. Что до завитка на лбу, то от него осталось не больше зримых следов, чем от Майского дерева на Стрэнде или креста на Чаринг-Кросс. Волосы Ханимена были расчесаны на прямой пробор, спереди подстрижены, а на уши и на затылок спускались мягкими волнами. Он читал молитву быстро и слегка гнусавя. Когда зазвучала музыка, он замер, склонив голову набок и держа на молитвеннике два тонких пальца, — точь-в-точь какое-нибудь средневековое изваяние в нише. Право же, стоило послушать, как Шеррик, у которого был звучный голос, подпевал гимну. Тут и там радовали глаз приношения с цветочного рынка; наш импрессарио разыскал у старого Мосса на Уордор-стрит фламандское окно из цветного стекла и пристроил его в своей часовне. Оттого бледно-зеленые и золотистые блики с продолговатыми очертаниями на них готических букв пробегали по хорам и галерее, придавая часовне леди Уиттлси необычайно средневековый вид.

Когда настало время проповеди, Чарльз сбросил стихарь, перестал гнусавить, и священник уступил место оратору. Проповедь его была краткой и касалась событий дня. Как раз в это время некий юный отпрыск королевского дома, надежда нации и законный наследник престала, погиб в результате несчастного случая. Для сравнения Ханимен обратился к Авессалому, Давидову сыну. Он рассказал об обеих этих смертях, о скорбящих венценосцах и о судьбе, которая превыше них. Проповедь и впрямь была очень трогательной и взволновала собравшихся.

— Здорово, а?! — говорил Шеррик, подавая Клайву руку, когда церковная служба закончилась. — Заметили, как он вышел? Я просто не подозревал в нем таких способностей! — Шеррик, очевидно, в последнее время был совершенно упоен талантами Чарльза и говорил о нем, — что за непочтенье! — как режиссер о трагике, имевшем успех" Однако простим это Шеррику, он был человек театральный. — На ирландца совсем не шли, — шепнул он мистеру Ньюкому, — я от него избавился, дай бог памяти, — да, на святого Михаила.

Принимая во внимание молодость Клайва и его природное легкомыслие, мы не будем строго судить его за то, что он не слишком внимательно слушал службу и часто оглядывался по сторонам. Церковь была заполнена представителями высшего света и шляпками по последней парижской моде. Сзади, в темном углу под хорами, сидел целый эскадрон лакеев. Ну конечно же, тот, с пудреной головой, облачен в ливрею леди Кью! Клайв принялся внимательно разглядывать лица под шляпками и тотчас узнал физиономию старой графини, зловещую и желтую, как ее медный дверной молоток, а рядом прелестное личико Этель. Едва прихожане поднялись с мест, он кинулся к выходу.

— Разве вы не останетесь повидать Ханимена? — спросил с удивлением Шеррик.

— Да-да, я сейчас вернусь, — ответил Клайв и исчез. Он сдержал свое слово н тут же вернулся. При леди

Кью были также юный маркиз и какая-то пожилая дама. Клайв прошел под самым носом ее сиятельства, но этот почтенный римский нос не выказал ни малейшего желания хоть чуточку наклониться. Этель приветствовала его кивком и улыбкой. Маркиз нашептывал ей в ушко одну из своих аристократических острот, и она смеялась то ли над этой шуткой, то ли над ее автором. Подножка щегольского украшенного гербом экипажа с шумом опустилась. Желтоперый вспрыгнул на запятки и поместился рядом с другой Канарейкой, столь же гигантского размера; карета леди Кью укатила, уступив место коляске леди Кантертон.

Клайв вернулся в часовню через маленькую дверцу возле ризницы. Все прихожане к этому времени разошлись. Только две дамы стояли возле кафедры, да еще Шеррик прохаживался взад и вперед по боковому приделу, побрякивая монетами в кармане.

— Публика — первый сорт, не так ли, мистер Ньюком? Я насчитал, по крайней мере, четырнадцать титулованных особ. Принцесса де Монконтур с супругом, наверное, — такой бородатый господин, зевал всю проповедь — этак ведь и челюсть недолго вывихнуть! Графиня Кью с дочкой. Графиня Кантертон с высокородной мисс Фетлок, нет — леди Фетлок. Графская дочь, стало быть непременно леди, черт возьми! Леди Гленливат с сыновьями. Светлейший маркиз Фаринтош и лорд Генри Рой — это семь, нет, девять, и еще принц с принцессой. Джулия, милочка, ты была сегодня в ударе, никогда лучше не дела. Это мистер Клайв Ньюком, помнишь его?

Мистер Клайв отвесил поклон дамам, которые приветствовали его грациозным реверансом. Мисс Шеррик не сводила глаз с дверей ризницы.

— Как поживает старый полковник? Отличный малый — простите, что я так говорю, — но он человек простой и притом честнейшей души. Навещал я мистера Бинни, второго моего съемщика. По-моему, он что-то желтоват с лица, наш мистер Бинни. А эта дама, что у него живет, такая гордячка — не подступись! Когда же вы зайдете к нам в Ридженте-парк откушать баранинки, мистер Клайв? И винцо есть неплохое. Наш преподобный друг тоже заходит порой осушить стаканчик, не так ли, сударыня?

— Мы будем очень рады видеть у себя мистера Ньюкома, — говорит красивая лицом и добрая нравом миссис Шеррик. — Правда, Джулия?

— О, разумеется! — отвечает Джулия, чьи мысли, судя по всему, витают в другом месте. И тут как раз в дверях ризницы появился сам преподобный друг. Обе дамы бросаются к нему, спеша пожать ему руку.

— Ах, мистер Ханимен, какая проповедь! Мы с Джулией так плакали там на хорах, боялись, вы нас услышите. Правда, Джулия?

— О, да, — отвечает Джулия, которую пастор держит за руку.

— А когда вы стали описывать того юношу, я сразу вспомнила своего бедного мальчика, правда, Джулия? — восклицает старшая из дам, и по щекам ее текут слезы.

— Мы потеряли его больше десяти лет назад, — грустно шепчет Клайву Шеррик. — И она не перестает о нем думать. Таковы женщины.

Клайв был глубоко растроган таким проявлением неподдельного чувства.

— Его матушка, — продолжает добрая женщина, указывая на мужа, — тоже, знаете ли, происходила из Авессаломов. Очень почтенное семейство, они торговали брильянтами в…

— Хватит, Бетси, и оставь в покое мою бедную старую матушку, — сердито оборвал ее мистер Шеррик.

А Клайв в это время уже находился в нежных объятиях своего дядюшки, который пенял ему, что он еще не наведался на Уолпол-стрит.

— Итак, друзья, когда вы заглянете в мою лавчонку, чтобы по-семейному отобедать? — спрашивает Шеррик.

— Ах, мистер Ньюком, пожалуйста, приходите, — говорит Джулия своим прекрасным грудным голосом, поглядывая на него своими огромными черными очами. Если бы Клайв был тщеславен, подобно многим другим юношам, как знать, возможно, он решил бы, что произвел впечатление на красавицу Джулию.

— В четверг, договорились? Если мистер X. не занят. Пошли, девочки; когда лошадки стоят на месте, их кусают мухи и они могут сбеситься по такой-то жаре. Что вы предпочитаете на обед? Скажем, кусочек свежей семги с огурчиком? Впрочем, в такую погоду лучше есть соленую.

— Вы же знаете, что я признателен за любое угощение, — произносит печально-сладостным голосом Ханимен, обращаясь к обеим дамам, которые стоят рука об руку и не сводят с него глаз.

— А что, если в следующее воскресенье исполнить Мендельсона? Джулия так восхитительно его поет!

— Ну что вы, мама!..

— Да-да, восхитительно, душечка! Она ведь у нас душечка, мистер X, уверяю вас.

— Не называйте его так — "мистер X". Не надо, мамочка, — просит Джулия.

— Зовите меня как хотите! — ответствует Чарльз с душераздирающей простотой, и миссис Шеррик нежно целует любимую дочь.

Тем временем Шеррик взялся показывать Клайву улучшения, сделанные им в часовне, которая теперь и впрямь стала походить на готический зал в Рошервилле, и даже сообщил по секрету, за какую именно сумму удалось ему выманить у старого Мосса окно из цветного стекла.

— Старик как пришел сюда взглянуть — прямо обезумел с досады, сэр, честное слово! И сын вполне ему под стать; говорил, будто знает вас. До того жаден — вот увидите, это его погубит! Нет, такой не помрет богачом! Слыхали вы когда-нибудь, чтобы я скряжничал? Не слыхали. Я трачу свои деньги по-людски. Вы только поглядите, как увлеченно беседуют мои женщины с Ханименом о музыке. Во время вечерни они не ноют, да я ему и не даю служить дважды в день. Так вот, представьте себе, что делает музыка: по вечерам здесь вполовину меньше народу. А служит преподобный Тянилямкинс, человек тихий, оксфордский, нынче он, видать, заболел. Ханимен сидит на своей скамье, где мы с вами сидели, и кашляет. Это я велел ему кашлять. Дамы любят, когда пастор чахоточный, сэр. Ну пошли, девочки!

Клайв отправился на квартиру к дядюшке, где был принят супругами Ридли с величайшим радушием и сердечностью. Эти славные люди явились благодарить Клайва сразу же после его возвращения на родину и теперь не упустили случая еще раз выразить ему свою признательность за доброе отношение к Джону Джеймсу. Им вовек не забыть его великодушия, а также великодушия его батюшки, уж это точно! Не прошло и двадцати минут с прихода Клайва, как в комнате мистера Ханимена появилась целая гора печенья, пирамида из мармелада, пирог, шесть бараньих котлет, шипевших на сковородке, и четыре сорта вина, каковое угощение долженствовало служить знаком особого расположения к гостю.

Клайв не без улыбки заметил на столике у стены номер "Пэл-Мэл", а у каминного зеркала почти столько же карточек, сколько во дни былого процветания Ханимена. Конечно, между дядей и племянником не существовало большой близости, для этого они были слишком различны по натуре; Клайв отличался прямотой, проницательным умом и амбицией, Чарльз же был робок душой, тщеславен и двуличен, сознавал свое притворство и чувствовал, что многие видят его насквозь, а потому сторонился и боялся своего искреннего и прямолинейного племянника и трепетал перед ним сильнее, чем перед многими, людьми гораздо старше него. К тому же между ним и полковником имелись денежные счеты, которые еще удваивали неловкость Ханимена. Словом, они не жаловали друг друга, но поскольку наш священник связан родством с почтенным семейством Ньюкомов, то, бесспорно, заслуживает, чтобы ежу была отведена страница-другая в данном жизнеописании.

Настал четверг, а с ним и обед у мистера Шеррика, на который приглашен был также мистер Бинни с домочадцами, дабы составить компанию сыну полковника Ньюкома. Дядюшка Джеймс и Рози привезли Клайва в своем экипаже, а миссис Маккензи осталась дома, сославшись на головную боль. С домовладельцем она обходилась весьма надменно ж гневалась на брата за то, что он ездит к таким людям в гости.

— Видишь, Клайв, до чего я люблю нашу милую малютку Рози, ради нее я терплю все выходки ее маменьки, — говорит мистер Биннж.

— Ну, дядюшка! — восклицает малютка Рози, но старый джентльмен целует ее и она замолкает.

— Да-да, — настаивает он, — у твоей маменьки ужасный характер, голубушка, и хотя ты никогда не жалуешься, это не причина, чтобы и мне молчать. Ты же не станешь на меня ябедничать (опять: "Ну, дядюшка!"), и Клайв не станет, я знаю. Эта малютка, сэр, — продолжает Джеймс, взяв племянницу за ручку и с нежностью глядя в ее милое личико, — единственное утешенье своего старика дядюшки. Надо было мне выписать ее к себе в Индию, а не возвращаться в вашу огромную мрачную столицу! Это Том Ньюком уговорил меня сюда ехать, а теперь я уже слишком стар, чтобы возвращаться обратно, сэр. Где палка упала, там ей ж лежать. В Индии Рози через месяц увели бы из моего дома. Явился бы какой-нибудь молодец и забрал ее у меня, а теперь она обещала мне, что никогда не покинет своего старого дядю Джеймса, не так ли?

— Да, дядюшка, никогда!.. — ответила Рози.

— Мы ведь не желаем влюбляться, правда, детка? На хотим страдать и терзаться, как иные молодые люди, таскаться по балам из вечера в вечер и гарцевать по Парку, лишь бы только взглянуть на предмет своих воздыханий, правда, Роза?

Рози покраснела. Очевидно, они с дядюшкой Джеймсом были прекрасно осведомлены о любовных делах Клайва. Собственно, покраснели и на переднем и на заднем сиденье одновременно. Уж какие там секреты, если миссис Маккензи и миссис Хобеон тысячу раз обсуждали эту тему.

— Малютка Рози, сэр, пообещала взять на себя заботы обо мне по эту сторону Стикса, — говорил между тем дядя Джеймс, — и кабы ее оставили в покое я дали здесь управляться без мамы, — нет, ничего плохого я больше о ней не скажу, — нам жилось бы ничуть не хуже.

— Я непременно напишу для Рози ваш портрет, дядюшка Джеймс, — весело сказал Клайв.

И Рози ответила: "Благодарю вас, Клайв", — и, протянув ему ручку, взглянула на него так кротко, ласково и безмятежно, что Клайв невольно был очарован таким чистосердечием и невинностью.

— Quasty peecoly fiosiny, — проговорил Джеймс на отличной шотландской разновидности итальянского: — e la piu bella, la plu cara ragazza, ma la mawdry e il diav… [17]Эта маленькая Розина очень красивая, очень милая девица, а мать — черт… (искаж. итал.).

— Ну, дядюшка, — опять вскричала Рози, а Клайв рассмеялся этой неожиданной попытке дяди Джеймса изъясняться на иностранном языке.

— А я думал, Рози, ты ни слова не понимаешь на этом сладкозвучном наречии! Ведь это Lenguy Toscawny in Bocky Romawny [18]Тосканский язык в устах римлян (искаж. итал.). — я прибегнул к нему, дабы порадовать слух этой молодой мартышки, погулявшей по свету. — Тут они как раз въехали на Сент-Джонс-Вуд и остановились перед красивой виллой мистера Шеррика, где узрели преподобного Чарльза Хажимена, вылезавшего из щегольской коляски.

В гостиной висело несколько портретов миссис Шеррик того времени, когда она играла на театре; портрет кисти Сми, на котором Бетси, но словам возмущенного Шеррика, и в половину не была так хороша, как в жизни; гравированное изображение ее в "Артаксерксе" с подписью "Элизабет Фолторп", отнюдь не представлявшей образец каллиграфии; приветственный адрес, поднесенный ей в "Друри-Лейн" в конце триумфального сезона 18.. года благодарным и преданным другом Адольфу сом Смэкером, директором труппы, год спустя, как известно, затеявшим против нее тяжбу, и другие трофеи служения трагедийной музе. Однако Клайв к немалой своей потехе заметил, что столики в гостиной теперь завалены теми же книгами, что у принцессы де Монконтур, и всевозможными предметами церковного обихода французского и немецкого происхождения, уже знакомыми большинству моих читателей. Здесь имелись жития святых Ботибола Излингтонского и Виллибальда Бейракрского с портретами сих исповедников. Еще лежала "Легенда о Марджори Доу, великомученице и девственнице" с двойным благолепным фронтисписом, изображающим: 1) как оная святая особа продает свою перину, дабы помочь беднякам, и 2) как она, иссохшая от болезни, возлежит на соломе. Здесь был "Старый Кровопийца, обративший свои помыслы к богу. Рассказ для детей, сочиненный одной дамой", с предисловием, которое было помечено датой — "Канун, праздника Святого Чада" и снабжено подписью "Ч. Х". "Проповеди, читанные преподобным Чарльзом Ханименом в часовне леди Уиттлси", "Юношеские стихотворения Чарльза Ханимена, магистра искусств", "Житие благочестивой леди Уиттлси" его же пера и тому подобное. Итак, Чарльз Ханимен был представлен здесь своими литературными трудами, а в корзине для рукоделья лежал кусок берлинского шитья с тем же готическим орнаментом, который вышивала принцесса де Монконтур и который мы позднее лицезрели украшающим кафедру в часовне Чарльза. Приветливые хозяйки встретили Рози очень приветливо, и когда джентльмены после обеда остались одни за вином, Клайв увидел, как Рози и Джулия прогуливаются вместе по саду в этот приятный летний вечер и рука мисс Джулии обвивает стан его маленькой приятельницы; и тут он невольно подумал о том, какую прелестную картину они собой представляют.

— Моя дочка ничего, а? Есть на что посмотреть, — с гордостью сказал отец. — Пойдите-ка сыщите еще таких двух красавиц.

Чарльз со вздохом промолвил, что есть такая немецкая гравюра "Две Леоноры", она как раз и припомнилась ему при виде этих двух столь различных типов красоты.

— Хотелоеь бы мне их написать, — сказал Клайв.

— Так за чем же дело стало, сэр? — удивился хозяин. — Разрешите предложить вам первый заказ, мистер Клайв. Напишите мне портрет Джулии, а за ценой я не постою. Я уж не помню, сколько взял этот старый мошенник Сми за портрет Бетси.

Клайв ответил, что он с охотой, только вот хватило бы умения. Мужчины ему удаются, а дамы пока что не очень.

— Ваши портреты, писанные в казармах Олбени-стрит, — великолепны. Я их видел, — сообщил мистер Шеррик; заметив, что его гость несколько удивлен подобным его знакомством, Шеррик добавил: — Вы, наверно, думаете, что тамошние господа слишком уж для меня важные? Но право, я часто там бываю. У меня со многими из них дела; были и с капитаном Белсайзом и с графом Кью этот джентльмен, прирожденный аристократ и всегда расплачивался по-барски. У меня было не одно дело с его сиятельством!

По лицу Ханимена скользнула улыбка; и поскольку на громкие уговоры мистера Шеррика выпить еще никто не откликнулся, гости встали из-за стола, сервированного необычайно роскошно, и перешли в гостиную, послушать музыку.

Музыка была только серьезного и классического характера, до того серьезного, что можно было слышать, как Джеймс Бинни в своем углу аккомпанирует храпом певицам и роялю. Но Рози была в восторге от пения хозяек, и Шеррик сказал Клайву:

— Хорошая она девочка, право! Очень мне нравится. Совсем не завидует Джулии, что та поет лучше, и слушает с удовольствием, как все мы. У ней тоже милый голосок. Мисс Маккензи, если вы надумаете сходить в оперу, пришлите мне записочку в мою Вест-Эндскую контору или в Сити. У меня ложи на каждую неделю, и я буду рад услужить вам, чем могу.

Итак, все согласились, что вечер прошел весьма приятно, и трое обитателей Фицрой-сквер двинулись домой, безмятежно и дружелюбно болтая, по крайней мере, двое из них, ибо дядя Джеймс снова уснул, пристроившись на переднем сиденье, и разговор шел между Клайвом и Рози. Он сказал, что непременно постарается написать портреты молодых барышень.

— Последняя моя работа была неудачной, помните, Рози? — Он чуть было не сказал "милая Рози".

— Да, но мисс Шеррик так красива, ее лицо вам удастся лучше, чем моя круглая физиономия, мистер Ньюком.

— Что? Мистер?! — восклицает Клайв.

— Ну хорошо — просто Клайв, — говорит Рози еле слышно.

Он ощупью отыскал ее маленькую ручку, лежавшую не так уж далеко от него.

— Мы ведь с вами как брат с сестрой, милая Рози. — На этот раз он так и сказал.

— Да, — ответила она и легонько пожала ему руку. Тут пробудился дядя Джеймс; казалось, вся эта поездка длилась меньше минуты, и у порога их дома на Фицрой-сквер они обменялись нежным рукопожатием.

Клайв написал великолепный портрет мисс Шеррик, чем привел в восторг ее родителя, а также и мистера Ханимена, которому случилось разок-другой заглянуть к племяннику, как раз когда ему позировали дамы. Тут-то Клайв и предложил преподобному Чарльзу Ханимену "сделать его голову" и набросал мелом отличный портрет своего дяди, тот самый, с которого напечатана литография, — вы можете в любой день увидеть ее у Хогарта в Хэймаркете среди остальных портретов британского духовенства. Чарльз проникся такой любовью к племяннику, что раза два в неделю уж непременно появлялся на Шар-лотт-стрит.

Приходила и чета Шерриков — поглядеть, как подвигается портрет их дочери, и были им очарованы; когда же стала позировать Рози, они зашли взглянуть и на ее портрет, но он и на этот раз не очень удался художнику. Однажды в понедельник случилось так, что Шеррики и Ханимен заехали в мастерскую Клайва посмотреть портрет Рози — сама она тоже прибыла сюда с дядюшкой, — и собравшиеся с интересом обнаружили в "Пэл-Мэл" заметку, очевидно, принадлежавшую перу Ф. Б. и гласившую:

"Перемена вероисповедания в высшем обществе. Некий вельможный иностранец, женатый на английской леди и с некоторых пор проживающий среди нас, намерен (как мы слышали и склонны отнестись к этому с доверием) принять англиканство. Принц де Мон…тур является постоянным посетителем часовни леди Уиттлси, в которой выступает с красноречивыми проповедями преподобный Ч. Ханимен. Утверждают, что именно сей глубокомысленный и даровитый богослов побудил его высочество усомниться в истинности догматов, воспринятых им с детства. Его предки были протестантами и сражались при Иври на стороне Генриха IV. Во времена Людовика XIV они приняли веру этого гонителя протестантов. Мы искренне надеемся, что нынешний наследник дома Иври почтет нужным вернуться в лоно церкви, от которой его предки столь злосчастно отреклись".

Дамы отнеслись к этому известию с полной серьезностью, а Чарльз лишь смиренно высказал пожелание, чтобы так оно все и было. Покидая мастерскую, Шеррики вновь пригласили в гости Клайва и мистера Бинни с племянницей. Им ведь нравится музыка, так пришли бы опять послушать!

Когда они удалились вместе с мистером Ханименом, Клайв не выдержал и сказал дяде Джеймсу:

— Чего эти люди повадились сюда ходить? Расхваливают меня, приглашают к обеду. Право, я начинаю думать, что они видят во мне подходящую партию для мисс Шеррик.

Бинни разразился хохотом и воскликнул: "О vanitas vanitawtum! [19]О, суета сует! (искаж. лат.)."

Рассмеялась и Рози.

— А по-моему, тут нет ничего смешного, — сказал Клайв.

— Дурачок! — вскричал дядюшка Бинни. — Ты что, не заметил, что барышня влюблена в Чарльза Ханимена? Рози сразу это поняла, едва только мы переступили порог их гостиной три недели тому назад.

— Правда? А как вы догадались? — спросил Клайв.

— Ну… по тем взглядам, какие она на него бросает, — отвечала малютка Рози.