Глава LIХ, в которой Ахиллес теряет Брисеиду

Онлайн чтение книги Ньюкомы The Newcomes
Глава LIХ, в которой Ахиллес теряет Брисеиду

Хотя маркиз Фаринтош и был молод годами, он успел приобрести привычку повелевать другими, ибо с младенчества все вокруг повиновались ему. Стоило малышу зареветь, как мать и няньки приходили в такой страх, словно то был рев льва в Ливийской пустыне. Его воля и желание были законом для всей семьи, для всего клана. В период его лондонских и парижских развлечений бедная мать не решалась и словом укорить этого юного вертопраха и закрывала глаза, дабы не видеть его подвигов. Что же касается его приятелей и друзей дома — все больше осанистых джентльменов преклонного возраста, — то любовь их к юному маркизу была так сильна, что из преданности они готовы были сопровождать его куда угодно; его можно было увидеть на балу у Мабиль в компании его многоопытных адъютантов или на пирушке с балеринами в "Trois Freres" [68]"Три монаха" (франц.)., где за распорядителя был какой-нибудь старичок, годившийся ему в отцы. Если его сиятельству графу Альмавиве понадобится пособник, чтобы нести фонарь или держать лестницу, думаете, мало сыщется почтенных светских господ, согласных на роль Фигаро? Когда Фаринтош в расцвете сил и доблестей почел нужным взять себе жену и возвести ее на фамильный трон, никто не решился ему перечить. И когда он повелел матери и сестрам, их приживалкам и приспешникам, а также своим собственным сородичам, адъютантам и блюдолизам преклонить колени и присягнуть на верность избраннице своего сердца, все его трепещущие подданные беспрекословно подчинились. Он был совершенно убежден, что титул маркизы Фаринтош столь значителен перед богом и людьми, что, надели он им простую судомойку, и ей обязан будет поклоняться весь нижестоящий люд.

Словом, досточтимая маменька его светлости, его сестры, адъютанты, партнеры по бильярду и лизоблюды его августейшей особы, — все, как один, выказывали почтение его избраннице и почитали законом волю своего юного вождя. Мы понятия не имеем о том, каковы были истинные суждения его ближайших родственниц, однако вполне естественно предположить, что оруженосцы его светлости — капитан Фрэнк Подпивалл, Джек Лисогон и прочие испытывали серьезные опасения за свою участь в связи с предстоящей переменой в жизни патрона и не без тревоги относились к появлению госпожи, которая, возможно, будет владычествовать над ним и над ними, чего доброго, невзлюбит их и, пользуясь своим влиянием на мужа, постарается изгнать этих честных молодцов с насиженных мест. Ведь пока что кухня милорда, его конюшни, погреба и сигарные ящики были в полном их распоряжении. Будущая маркиза могла оказаться противницей охоты, куренья, веселых пирушек и вообще приживалов; а могла, наоборот, наводнить дом своими собственными клевретами. Право же, любой светский человек, не лишенный отзывчивости, должен отнестись с сочувствием к положению этих преданных, но исполненных грусти и тревоги вассалов, а также понять, с каким очевидным унынием наблюдали они пышные приготовления к близкой свадьбе — доставку роскошной мебели в милордовы особняки и замки, в которые, возможно, беднягам заказано будет входить, и дорогой столовой посуды, с которой им, пожалуй, уже не едать.

Когда утренние газеты разнесли по Лондону весть о "Побеге в великосветском обществе", каковой был описан нами в предыдущей главе, легко себе представить, какое волнение породила эта новость в преданных сердцах великодушного Лисогона и надежного Подпивалла. Маркиз пока не торопился перебираться в свой фамильный особняк. Он по-прежнему жил с друзьями в маленьком домике в Мэйфэре, в этом холостяцком обиталище, где у них было столько приятных обедов и ужинов, столько превосходных развлечений и веселых затей. Я воочию вижу, как спускается к завтраку Подпивалл и разворачивает "Морнинг пост". Вижу, как из спальни, расположенной напротив, появляется Лис; Под протягивает Лису газету, и между этими почтенными господами начинается такой разговор.

"Побег в великосветском обществе. Волнение в Н-ме. Леди К-ра Н-м, дочь покойного и сестра ныне здравствующего графа Пли-рока, бежала с лордом Х-том.

Столкновение между лордом Х-том и сэром Б-сом Н-мом. Невероятные разоблачения". И вот, я представляю себе, как Под и Лис обсуждают эту потрясающую новость.

— Хорошенькая история, а, Лис? — начинает надежный Подпивалл, отрываясь от пирога, которым угощался с большим рвением.

— Я всегда этого ждал, — отвечает его сотрапезник. — Достаточно было видеть их вместе в прошлый сезон, чтобы обо всем догадаться. Сам хозяин говорил мне про это.

— То-то он взбеленится, как прочтет газету. Это в "Морнинг пост", да? Ему ее в спальню понесли. Я слышал, он звонил. Скажи, Баумен, его светлость уже прочел газету?

— Сдается мне, что прочел, — отвечает лакей по имени Баумен. — Они, как газету развернули, спрыгнули с постели и давай ругаться по-черному. Я улучил минутку и сбежал, — заключил Баумен; он запанибрата с этими двумя господами, а точнее сказать, смотрит на них сверху вниз.

— Еще бы ему не ругаться, — говорит Лис Подпиваллу; и оба, встревоженные до глубины души, думают о том, что как раз сейчас их патрон встает с постели, одевается и вот-вот, по зову желудка, спустится вниз и уж тут, наверное, сорвет злость на них.

Когда наконец высокородный Мунго Малькольм Энгус появился в столовой, он был лютее тигра.

— Что здесь, кабак, черт возьми?! — заорал он на "Подпивалла. Испуганный приживал, только что было закуривший (как сто раз делал это прежде в их холостяцком гнездышке), поспешно бросил сигару в камин.

— Ведь до чего дошел, а?! Что ж, пошвыряйте их все в огонь. А потом идите и купите себе новые у Хадсона по пять гиней за фунт! — не унимается молодой пэр.

— Я понимаю, отчего вы не в духе, дружище, — говорит Подпивалл, протягивая ему свою мужественную длань. Слеза сочувствия блеснула на его ресницах и скатилась по рябой щеке. — Что ж, браните старого Фрэнка, Фаринтош, браните друга, преданного вам со дней вашего младенчества. Когда человек сражен внезапным ударом и кипит от возмущения — что естественно и иначе не может быть, ваша светлость! — я не в силах на него сердиться! Так не жалейте же старого Фрэнка Подпивалла, бейте его, мой мальчик! — И Фрэнк принял позу человека, готового вынести кулачную расправу. Он обнажил свою грудь, испещренную шрамами, и сказал: "Разите!" Фрэнк Подпивалл был из числа велеречивых прихлебателей. Мой дядюшка майор Ненденнис часто потешал меня рассказами о напыщенной лести и кипучей преданности этого человека.

— Вы читали эту проклятую статью? — спрашивает маркиз.

— Мы прочли ее и тоже чертовски расстроены из-за вас, мой мальчик.

— Я вспомнил ваши прошлогодние слова, маркиз, — весьма кстати вставляет Лисогон. — Вы изволили предположить, — помнится, в этой самой комнате, за этим самым столом (еще в тот вечер здесь ужинали Корали и испанская балеринка со своей маменькой), — так вот, заговорили о Хайгете, и вы изволили высказать свое предположение о том, чего тут следует ждать. Я тогда с вами не согласился; я частенько обедал у Ньюкомов и наблюдал, как банкирша держится на людях с Хайгетом. И хоть вы еще птенчик, глаз у вас зорче моего, и вы мигом все подметили — мигом, помните? А Коралй сказала, что будет этому рада, потому что сэр Барнс плохо обошелся с ее подругой. Как зовут эту ее подругу, Фрэнк?

— Откуда мне знать, черт возьми! — отвечает Подпивалл. — Меня не занимает частная жизнь сэра Барнса Ньюкома. Он мне не друг. Разве я когда называл, его другом или говорил, будто он мне нравится? Из уважения к нашему патрону я своего мнения о нем не высказывал и впредь не буду. Не отведаете ли пирожка, маркиз? Не хотите? Ах, бедненький! Ну конечно, у вас нет аппетита. Эта новость вас сразила, конечно! Я не стану ничего говорить, не стану навязываться к вам со своими утешениями; но я вам сочувствую, и, поверьте, вы можете положиться на старого Фрэнка Подпивалла, вы ведь знаете это, Малькольм! — И он снова отвернулся, чтобы скрыть свое благородное волнение и трогательную чувствительность.

— Какое мне дело до этой истории?! — восклицает маркиз, приправляя свою речь отборными выраженьями, коими обычно злоупотреблял в минуты гнева. Какое мне дело до Барнса Ньюкома и его семейных неприятностей?! Я знать его не хочу, просто он мой банкир, и я держу у него свои капиталы. Говорю вам, мне нет дела ни до него, ни до всех прочих Ньюкомов. Один из них, например, художник, и, прикажи я ему, будет рисовать моего кобеля Крысолова, мою лошадь или конюха, черт возьми! Думаете, мне нужен хоть кто-нибудь из всей этой шайки? Моя невеста не виновата в том, что ее семья хуже моей. Да и много ли сыщется семей, равных нам по происхождению? Две-три на всю Англию и Шотландию. Вот что я скажу вам, Фрэнк! Ставлю пять против двух, что не пройдет и часа, как сюда явится моя матушка и будет на коленях просить меня расторгнуть эту помолвку.

— И как же вы намерены поступить, Фаринтош? — многозначительным тоном спрашивает Подпивалл. — Вы ее послушаетесь?

— Ни за что! — восклицает маркиз. — Почему я должен рвать с лучшей из девиц Англии, самой смелой, рассудительной и остроумной, самой красивой на свете, черт возьми, и ни в чем передо мной не повинной, только из-за того, что ее невестка сбежала от ее брата, который, я-то знаю, бесчеловечно с ней обращался. Мы уже и раньше толковали об этом в семье. Я не ездил на обеды к этому малому, хотя он вечно приглашал меня, и не встречался с остальной их проклятой родней иначе, как по долгу вежливости. Леди Анна — особое дело. Она настоящая леди. Она добрая женщина, и Кью тоже весьма достойный человек, хоть в пэрах они только со времен Георга ТретьеголВы бы послушали, как он говорит о мисс Ньюком, а ведь она ему отказала. Хотел бы я посмотреть, кто помешает мне жениться на дочери леди Анны Ньюком!

— Вы мужественный юноша, Фаринтош, ей-богу! Вашу руку, дружище! говорит Подпивалл.

— Неужто? Впрочем, вы бы все равно сказали: "Вашу руку, дружище!" какое бы решение я ни принял. Так вот, знайте: пусть я не очень умен и всякое такое, но я хорошо понимаю свою роль и значение в обществе. Если человек с моим титулом дает слово, он не может его нарушить, сэр. И пусть матушка и сестры ползают передо мной на коленях, я не отступлюсь, черт возьми!

Справедливость предположений лорда Фаринтоша была вскоре доказана появлением его маменьки, леди Гленливат; ее приход положил конец беседе, о которой капитан Фрэнсис Подпивалл частенько потом рассказывал. Она так решительно добивалась свидания с сыном, что молодой маркиз не сумел отказать в нем своей родительнице; и, разумеется, между ними произошел длинный и любопытный разговор, во время которого мать страстно умоляла своего любимца расторгнуть намеченный союз, а он решительно отказывался.

Что же руководило молодым маркизом? Чувство чести? Страстное желание обладать этой юной красавицей и называть ее своей или глубокое и непреодолимое отвращение ко всему, что препятствовало исполнению его желания? Правда, он весьма стоически относился к тому, что свадьбу раз за разом откладывали, и, будучи вполне уверен в своей невесте, не торопил ее, а покуда благодушно' смаковал последние дни своего холостячества. Кому не известно, сколь трогательным было прощание Фаринтоша с друзьями и собутыльниками; какие там были речи (на двух языках), подарки, длачи и истерики среди гостей, когда один получал ящик сигар, а другая футляр с бриллиантами, и так далее, и тому подобное. Неужели вы не слышали про это? Если так, то не по вине Подпивалла, который тысячу и один раз повторял историю Фаринтошевой помолвки во всех клубах, где состоял, в домах, куда бывал зван обедать из-за своей близости со знатью, а также среди молодых господ, вхожи? и невхожих в большой свет, коих наставлял в последующие годы этот Ментор-выпивоха и страстный поклонник юношества. Прощальный ужин в Гринвиче вызвал такой взрыв чувств, что все гости повернули коней и покатили в Ричмонд для новых проводов; там тоже лились слезы, впрочем, на сей раз Эвхарида плакала оттого, что прекрасная Калипсо хотела выцарапать ей глаза, и не только Телемах (которому это больше подобало по возрасту), но и его Ментор пили без всякой меры. Вы, конечно, привержены добродетели, мой читатель, однако на свете еще так много пива и пряников! Спросите у Подпивалла. Его в любой день можно встретить в Парке. Он охотно отобедает с вами, если до вечера не получит какого-нибудь более лестного приглашения. Он наскажет вам с три короба про молодого лорда Фаринтоша и его женитьбу и про то, что было до нее и что было после; повздыхает, а в иных местах с трудом удержится от слез — например, повествуя о случившейся позднее ссоре с Фаринтошем и неблагодарности последнего, хотя он ведь, можно сказать, на своих руках вырастил этого юношу. Мой дядюшка и капитан Подпивалл сильно недолюбливали друг друга, как ни прискорбно мне сообщать об этом; но еще прискорбнее было то, что меня очень забавляло, когда каждый из них осуждал другого.

Итак, по словам капитана, леди Гленливат потерпела фиаско во время свидания с сыном: он остался глух к материнским слезам, мольбам и приказам и поклялся, что никакая сила на свете не заставит его отказаться от брака с мисс Ньюком.

— Да разве же этого человека переубедишь?! — восклицал бывший друг маркиза Фаринтоша.

Однако назавтра, когда десять тысяч человек обсудили эту новость в клубах и гостиных; когда вечерние газеты повторили и дополнили милые утренние сообщения; когда Калипсо и Эвхарида, уже в мире и согласии катавшиеся по Парку, приветствовали Фаринтоша воздушными поцелуями и любезными словами; когда прошла еще одна ночь, полная естественных тревог, сомнений и приступов гнева (ведь и в клубе, где маркиз обедал, и в театре, куда потом пошел поразвлечься, люди открыто перешептывались при виде него); когда кончился еще один томительный завтрак, во время которого лакей Баумен и капитаны лейб-гвардии Фаринтоша — Лисогон и Подпивалл получили каждый свою долю окриков и пинков, — так вот, после всего этого опять явилась леди Гленливат и на сей раз кинулась в бой с таким подкреплением, что бедняга Фаринтош дрогнул.

Союзницей этой почтенной дамы оказалась сама мисс Ньюком, поутру приславшая матери лорда Фаринтоша письмо, которое та уполномочена была прочитать сыну.

"Досточтимая сударыня! — писала эта молодая леди решительным почерком. — Маменька сейчас в таком _горе и унынии_ из-за _ужасного несчастья и унижения_, выпавшего на долю нашей семьи, что положительно не в силах писать Вам, как ей надлежало бы, а потому я беру на себя эту неприятную миссию. Дорогая леди Гленливат, доброта и доверие, выказанные мне Вами и Вашими близкими, заслуживают с моей стороны благодарного почтения и желания быть с Вами правдивой. После недавнего рокового события я с особой силой ощутила то, о чем думала и раньше, не смея себе полностью в этом признаться, а именно: что должна сейчас _раз и навсегда_ освободить лорда Ф. от обязательства, которое ему _никак невозможно_ выполнить по отношению к семье, _столь несчастной, как наша_. Я от души признательна ему за терпение, с каким он так долго сносил мой характер. Я _знаю_, что порой мучила его, и готова _на коленях_ просить у него прощения. Надеюсь, господь дарует ему счастье, которое он, боюсь, никогда не обрел бы со мной. У него множество добрых и благородных качеств; и, расставаясь с ним, я надеюсь сохранить его дружбу и прошу его верить в благодарность и уважение искренне преданной

Этель Ньюком".

Копию этого прощального письма читала одна особа, которая, волей судеб, оказалась в этот горестный для семьи момент соседкой мисс Ньюком и у которой эта молодая особа искала поддержки и утешения в своей искренней печали и унынии. "Дражайшая миссис Пенденнис, — писала мисс Этель моей жене, — я слышала, что Вы в Розбери. Прошу Вас, навестите любящую Вас Э. Я.". А на следующий день она уже писала: "Дорогая Лора, умоляю Вас, если можно, приезжайте сегодня же утром в Ньюком. Мне необходимо поговорить с Вами о бедных малютках, посоветоваться с Вами об одном очень важном деле". Шарабан мадам де Монконтур без конца разъезжал в эти неспокойные дни между Розбери и Ньюкомом.

Моя супруга, как ей и надлежало, давала мне полный отчет обо всем происходящем в этом опечаленном доме. Леди Анна, ее дочь и еще кое-кто из семьи прибыли в Ньюком-парк в самый день побега. Старшая дочка Барнса, эта покинутая малышка, со слезами и радостными криками выбежала навстречу тете Этель, которую всегда любила больше матери, обхватила ее ручонками и, прильнув к ней, по-своему, по-детски, рассказала ей, что мама ушла и теперь ее мамой должна быть Этель. Глубоко взволнованная несчастьем, а равно привязанностью и ласками осиротевшей малютки, Этель прижала девочку к груди и пообещала быть ей мамой и никогда не оставлять ее; надо ли говорить, что в этом угодном богу решении ее поддержала моя жена, когда явилась в имение по настоятельной просьбе своей молодой подруги.

Катастрофа нарушила всю жизнь Ньюком-парка. Двое из слуг леди Клары, как уже говорилось, ушли вместе с ней. Злосчастный глава дома лежал раненый в городе. Леди Анна, его матушка, была ужасно взволнована внезапно свалившимися на нее известиями о побеге невестки и опасном состоянии сына. Первым ее побуждением было лететь в Ньюком, чтобы ухаживать за ним, но она тут же передумала, опасаясь быть плохо встреченной: ведь сэр Барнс непременно отошлет ее домой, объявив, что она ему мешает. И леди Анна осталась дома. Мысли об обидах, недавно нанесенных ей под этой кровлей, об оскорбительном обращении с ней Барнса в ее прошлый приезд, — он тогда без стеснения объяснил ей, что она загостилась; о счастливых днях ее жизни здесь в качестве хозяйки дома и жены покойного сэра Брайена (портрет этого отлетевшего ангела все еще украшал столовую, а в галерее стояло его кресло на колесах); воспоминания о маленьком Барнсе, который некогда бегал по этой же галерее и на третьем году жизни был спасен нянькой из огня (и какой же был херувимчик и душечка — всякая бы любящая мать порадовалась!), — словом, все эти возникавшие из прошлого образы так взволновали леди Анну Ньюком, что с ней случились, одна за другой, несколько истерик, и она ходила сама не своя; ее вторая дочь рыдала из сочувствия к ней, и мисс Этель Ньюком пришлось взять на себя управление этим сумасшедшим домом: увещевать рыдающих мать и сестру и бунтующую прислугу, а также вопящих покинутых обитателей детской, то есть восстанавливать мир и покой среди старых и малых.

Через день после злосчастного падения с лошади сэр Барнс Ньюком возвратился домой, не слишком пострадавший телом, но жестоко страждущий духом, и принялся изливать свой гнев в крепких выражениях, обычных для него в злую минуту, понося всех вокруг: камердинера, экономку, дворецкого, управляющего имением, стряпчего, врача и даже свою растрепанную маменьку, покинувшую постель и флакончики с нюхательной солью, дабы обвить колени своего драгоценного мальчика. Единственно кого во всем доме баронет не позволял себе клясть и бранить — это свою сестру Этель Ньюком. Он боялся ее обидеть, а быть может, встретить отпор этого решительного характера, и в присутствии сестры все больше угрюмо молчал. Правда, сэр Барнс не преминул отпустить несколько невнятных проклятий, увидев из окна, что к дому подъезжает шарабан моей жены, и спросил: "А эта чего явилась?" Но Этель строго ответила брату, что миссис Пендепнис прибыла по ее настоятельной просьбе, и осведомилась, уж не думает ли он, что сейчас кто-нибудь может приехать в этот дом не из великодушия, а удовольствия ради. В ответ на это сэр Барнс вдруг разразился слезами и стал проклинать своих врагов и собственную участь, приговаривая, что он несчастнейший из смертных. Он не желал видеть своих детей и снова и снова со слезами умолял Этель не покидать их, то и дело спрашивая себя, что будет, когда она выйдет замуж и он останется один-одинешенек в этом окаянном доме.

Том Поттс, эсквайр, редактор "Ньюком индепендента", рассказывал потом, что баронет смертельно боялся вновь повстречать лорда Хайгета и во избежание этой опасности поставил одного полисмена у ворот своего парка, другого — на кухне. Однако это утверждение мистера Поттса относится к более позднему времени, когда его партия и газета повели открытую войну с сэром Барнсом Ньюкомом. По истечении недели после встречи соперников на рыночной площади упомянутый друг лорда Хайгета переслал сэру Барнсу письмо, в котором его милость сообщал, что, прождав условленный срок, он покинул Англию и отныне их спор предстоит улаживать адвокатам. Это было, по словам баронета, такое же скотство, как и прочие выходки лорда Хайгета. "Стоило этому мерзавцу узнать, что я в силах держать в руках пистолет, как он тут же сбежал за границу", — говорил Барнс, давая тем самым понять, что он жаждет смерти врага, а вовсе не компенсации за убытки.

После того, как моя жена еще раз повидалась с Этель и та ознакомила ее с содержанием своего прощального письма лорду Фаринтошу, Лора воротилась в Розбери веселая и сияющая. Она с таким пылом сжала руку принцессы де Монконтур, так разрумянилась и похорошела, так превесело пела и болтала, что наш хозяин был совершенно очарован ею и наговорил ее мужу столько комплиментов относительно ее красоты, любезности и прочих достоинств, что пересказывать их все здесь было бы неуместно. Возможно, за это восхищение моей супругой мне и был так по сердцу Поль де Флорак, при всех его очевидных недостатках. Лоре не терпелось в тот вечер поговорить со мной, и она пожаловала в бильярдную, помешав Полю как следует насладиться игрой и курением; и когда мы с ней устроились в нашей гардеробной перед уютно пылавшим камином, она поведала мне о событиях дня. Но почему моя супруга так радовалась разрыву Этель с Фаринтошем?

— Ах! — восклицает миссис Пенденнис. — У нее благородное сердце, которое не успела испортить вся эта светская жизнь. Она ведь не задумывалась над многими вещами, я бы даже назвала их проблемами, требующими решения, только ты, Пен, не любишь, когда мы, бедные женщины, употребляем такие ученые слова. И вот сама жизнь подсказывает ей нормы поведения, которые другим внушают родители или наставники, а ее ведь никогда никто не воспитывал. Ей никто не объяснял, Артур, что грешно выходить замуж без любви и всуе произносить у алтаря великие клятвы перед богом. Наверно, она и раньше догадывалась, что ведет пустую жизнь, но лишь недавно поняла, что жить надо иначе и еще не поздно все исправить. Я читала не только в твоем любимом стихотворении Гете, но еще и в разных путешествиях по Индии про баядерок, этих танцовщиц, которых сотнями воспитывают при храмах и все призвание которых — плясать, носить драгоценности и блистать красотой; их, наверное, вполне уважают там… в стране пагод. Они танцуют в храмах перед священниками и становятся женами принцев и браминов. Вправе ли мы осуждать этих бедняжек или обычаи их родины? Воспитание наших светских барышень, по-моему, мало чем отличается от тамошнего. Они вряд ли понимают, что живут неправильно. Их готовят для светской жизни и учат одному — производить впечатление; а потом матери отдают их тем, у кого больше денег, — ведь так же выдавали и их самих. Разве эти, девушки, Артур, способны думать по-настоящему о спасении души, о соблазнах, стерегущих слабовольного, молиться богу и всечасно помнить о грядущей жизни, когда все их помыслы и раздумья — лишь о суетном и земном? Знаешь, Артур, порой я бываю не в силах сдержать улыбку, слушая, с какой многозначительностью пересказывает мне Этель свои простодушные открытия. Мне вспоминается пастушонок, который изготовил себе самодельные часы, принес их в город, а там их сколько угодно, да получше, чем у него. Но, так или иначе, бедняжке приходится самой все постигать; и сейчас она как раз этим и занята. Она откровенно рассказала мне свою нехитрую историю, Артур. Ее простодушный рассказ глубоко растрогал меня, и я возблагодарила господа за то, что у меня была с малых лет такая замечательная наставница, как наша матушка.

Как тебе известно, мой друг, в их семье было решено выдать Этель за ее кузена, лорда Кью. К этой мысли ее приучали с детства, о котором она вспоминает так же, как все мы. По ее словам, оно протекало больше в классной и в детской. Мать свою она обычно видела лишь в гардеробной, и только зимой, в Ньюкоме, они чаще бывали вместе. Этель говорит о ней как о добрейшем созданьи, но, по-моему, девочка должна была рано почувствовать свое превосходство над матерью, хоть она и молчит об этом. Поглядел бы ты на Этель сейчас в этом доме, где поселилась беда! Мне кажется, она одна там и сохранила рассудок.

Не щадя своего самолюбия, она призналась мне, что это лорд Кью расстался с ней, а не она отказала ему, как обычно рассказывают Ньюкомы. Так говорил этот ваш сэр Барнс, я сама слышала.

Этель со смирением объяснила мне, что кузен Кью во сто раз лучше нее. "Да и все остальные тоже", — добавила эта бедняжка.

— Ах эти бедные "остальные"! — отозвался мистер Пенденнис. — И ты ничего не спросила о нем, Лора?

— Нет. Я не решилась. Она поглядела на меня открытым взглядом и принялась дальше рассказывать свою незамысловатую историю: "Я была почти девочкой, — продолжала она, — и хотя очень любила Кью-да и кто бы не полюбил такого достойного и великодушного человека! — все же как-то чувствовала, что я выше кузена и не должна выходить за него замуж, если не хочу сделать его несчастным. Когда, бывало, наш бедный папочка начинал что-нибудь говорить, мы, дети, замечали, что мама едва слушает его, и потому не испытывали к нему должного уважения, а Барнс даже позволял себе насмехаться над ним и дерзить ему. Еще мальчишкой он частенько высмеивал его перед нами, младшими. А вот Генриетта с восторгом ловит каждое слово мужа, и оттого она счастлива с ним". И тут Этель добавила: "Надеюсь, вы уважаете своего мужа, Лора? Поверьте, от этого зависит ваше счастье!" Неплохое открытие, правда, Пен?

"Страх Клары перед Барнсом просто ужасал меня, когда я гостила у них в доме, — рассказывала Этель. — Я уверена, что не стала бы трепетать ни перед одним мужчиной на свете. Я давно заметила, что она обманывает его и лжет ему, Лора. Не только словами, но взглядами, поступками. Когда она убежала от него, я ничуть не удивилась. Он просто невыносим: жесток, эгоистичен, холоден. Женитьба на нелюбимой женщине сделала его еще бессердечней — да и она не стала лучше в этом несчастном браке. А ведь он мог жениться на какой-нибудь умной женщине, которая обуздывала бы его, была бы ему приятна и восхищала бы его и его друзей, а вместо этого он взял за себя бедняжку Клару, от которой в доме одна тоска и сама она замирает как заяц, едва только он переступит порог. Она ведь тоже могла выйти за того несчастного, который раньше покорил ее сердце. Право, Лора, мне становится страшно, когда я думаю, до чего неудачным оказался этот светский брак!

Моя покойная бабушка, едва я заговаривала об этом, обычно разражалась потоком насмешек и приводила в пример тех из наших знакомых, что женились по любви, а потом так враждовали, словно никогда в жизни не любили друг друга. Помните этот ужасный случай во Франции с герцогом П., убившим жену? А ведь то был брак по любви. Я как сейчас помню, каким зловещим тоном леди Кью рассказывала про них и еще про тот дневник, куда бедная герцогиня записывала все провинности мужа".

— Тише, Лора! Ты забыла, где мы находимся. Ведь начни принцесса заносить в тетрадь все проступки Флорака, получился бы объемистый том наподобие "Златоуста", какой был у доктора Портмена!

Но это было сказано так, между прочим, и, посмеявшись немного над подобной мыслью, молодая женщина продолжала историю своей подруги.

"Я тогда охотно слушала бабушку: все мы рады найти оправдание нашим прихотям, — говорила Этель. — Я желала поклонения, титулов, богатства, Лора! И лорд Фаринтош предложил мне все это. Мне хотелось быть первой среди сверстниц, а ведь все они так охотились за ним! Вы и понятия не имеете, Лора, до какого бесстыдства доходят светские женщины — матери, да и дочки тоже, — в погоне за титулованным женихом. Вот хоть эти девицы Бурр — вы бы поглядели, как они охотились за ним в тех поместьях, куда мы ездили с бабушкой погостить, — как подстерегали его в каждой аллее; как притворялись, будто обожают запах табачного дыма, хотя я знаю, что их от него мутит; как под любым предлогом старались оказаться где-нибудь поблизости от 'него! Нет, просто смотреть было противно!"

Хоть мне и самому жаль прерывать это повествование, однако я вынужден сообщить, что в этом месте исповеди мисс Ньюком (чью манеру рассказывать очень точно копировала моя супруга) оба мы так громко расхохотались, что маленькая принцесса де Монконтур просунула голову в дверь нашей комнаты и осведомилась, чему мы так весело смеемся. Но мы не стали объяснять хозяйке дома, что бедная Этель вместе со своей бабушкой была повинна в тех же самых грехах, за которые теперь осуждала девиц Бурр. Очевидно, мисс Ньюком полагала, что уж ее-то никак нельзя обвинить в подобных хитростях, иначе она бы не стала так негодовать на других.

"Куда бы мы ни приезжали, — продолжала исповедываться Этель перед моей супругой, — нетрудно было заметить (надеюсь, я могу сказать это без тщеславия), кто был предметом внимания лорда Фаринтоша. Он следовал за нами повсюду; и не было случая, чтобы, приехав в гости в какой-нибудь дом в Англии или в Шотландии, мы не повстречали его там. Бабушка всем сердцем желала этого брака, не стану скрывать, что и я, когда он сделал мне предложение, была очень довольна и горда.

За последние месяцы я узнала о нем многое и лучше поняла как его, так и себя, Лора. Один человек, которого я всегда буду любить как брата… вы знаете его, когда-то обвинял меня в суетности, да и вы порой упрекали меня в этом. Но какая же это суетность, пожертвовать собою ради семьи! Каждый из нас по рождению принадлежит определенному кругу, что же плохого или странного в том, чтобы искать себе мужа среди равных? Правда, лорд Фаринтош не считает меня себе ровней, как, впрочем, и всех остальных своих знакомых. — Тут Этель рассмеялась. — Ведь он султан, а все мы, светские барышни, его покорные рабыни. Признаться, мне не очень нравились взгляды его величества на сей предмет. Мне просто непонятна подобная гордыня!

Не скрою от вас, милая Лора, что, когда я обручилась с Фаринтошем и лучше узнала его нрав (я ведь теперь что ни день видела его, разговаривала с ним, слышала отзывы о нем людей), меня все чаще стали обуревать тревожные мысли относительно той поры, когда мне придется стать его супругой. Он не внушал мне уважения, хоть я и ближе узнала его за те месяцы, когда в наших семьях был траур. Я не буду рассказывать вам о маркизе. Вправе ли я сообщать друзьям то, что слыхала от него в минуты откровенности? Он утверждал, что я нравлюсь ему тем, что не льщу ему. Бедный Малькольм, ему все льстят! Но чем же, как не лестью, было мое согласие на брак с ним? Да, Лора, то была лесть, преклонение перед титулом, жажда обладать им. Разве я вышла бы замуж просто за Малькольма Роя? Я отказала лучшему искателю, Лора.

Все эти думы мучили меня несколько месяцев. Наверное, мое общество не доставляло ему большой радости, и все же он сносил мои капризы значительно терпеливее, чем я могла ожидать. Когда же, четыре дня назад, мы прибыли в этот печальный дом (куда должен был вскоре пожаловать также и Фаринтош) и застали здесь лишь горе и уныние и этих бедных детей, брошенных матерью, — я жалею ее, да поможет ей бог, она была очень несчастлива, и несчастна сейчас, и несчастной умрет, — я лежала и бессонными ночами думала о собственном моем будущем и о том, что, подобно Кларе, тоже выхожу замуж ради богатства и положения в обществе; а ведь я сама себе хозяйка, не раба чужой воли, и от природы не такая покорная, как она, — так зачем же я это делаю, спрашивала я себя. Раз уж Клара покинула нашу семью, где была так несчастна и теперь все равно что умерла для нас, я должна заменить мать ее сиротам. Я люблю ее маленькую дочурку, и она тоже всегда любила меня; в день нашего приезда она прибежала ко мне вся в слезах и, обвив ручонками мою шею, проговорила своим детским голоском: "Вы же не бросите нас, правда, тетя Этель?" Я не покину ее и буду учиться, чтобы учить ее, и сама постараюсь стать лучше, чем была прежде. Ведь молитва поможет мне, правда, Лора? Я уверена, что поступила правильно и что мой долг — остаться здесь".

Пересказывая мне эти признания Этель, Лора казалась глубоко растроганной, и когда назавтра в церкви священник прочел первые слова богослужения, мне почудилось, что ее светлое личико озарилось каким-то особым сиянием.

Некоторые из последующих событий в истории этой ветви семейства Ньюкомов я могу изложить лишь со слов той же рассказчицы. Мисс Этель и моя супруга теперь виделись каждый божий день и звали друг друга не иначе, как "моя душечка", с той необузданной горячностью, которую нам, сдержанным светским мужчинам, скупым на чрезмерное проявление чувств, да и вообще старающимся их не испытывать, непременно надобно чтить в представительницах слабого пола, чья любовь разгорается особенно жарко в темный час невзгоды; они целуются, обнимаются, утешают друг дружку, называют уменьшительными именами в том прекрасном и сладостном единении, что спокон веков на земле связывает Страдание и Сочувствие. В мире, поверьте, мисс Найтингейл встречаются на каждом шагу, и мы, больные и раненые каждый в своем Скутари, не испытываем недостатка в сестрах милосердия. Я не был свидетелем того, как моя жена врачевала душевные раны обитателей Ньюком-парка; однако я легко могу представить себе ее среди всех этих женщин и детей — как она дарит им разумный совет, оказывает тысячу милых услуг; вовремя пожалеет, а глядишь и развеселит, и лицо ее при этом дышит искренностью и любовью, которые вдохновляют каждое ее слово, каждое движение, каждый поступок.

Что же касается супруга миссис Пенденнис, то он, со своей стороны, не пытался утешить баронета сэра Барнса Ньюкома. Я не чувствовал к этому джентльмену ни малейшей жалости и не скрывал этого. Флорак, обязанный Барнсу своим титулом и всем своим нынешним благополучием, попробовал было выказать ему соболезнование, однако был встречен с таким нескрываемым раздражением, что предпочел не утруждать себя повторным визитом и предоставил баронету срывать свой гнев на людях, непосредственно ему подвластных. Всякий раз, как Лора возвращалась в Розбери из своих благотворительных поездок в Ньюком-парк, мы справлялись у нее о злополучном хозяине дома. Но миссис Пенденнис неохотно и скупо говорила о том, что видела сама или слышала о нем от других и, как это ни прискорбно, начинала вдруг улыбаться: бедняжка не в силах была подавить в себе чувство юмора; и мы тоже подчас, не выдержав, принимались открыто хохотать при мысли об этом побитом негодяе, этом обиженном обидчике, за что миссис Лора обычно упрекала нас в черствости и бездушии. Когда мы приехали как-то в Ньюком, хозяин "Королевского Герба" посмотрел на нас лукаво и понимающе, а Том Поттс ухмыльнулся и стал потирать руки.

— Это дело оказалось для газеты неизмеримо полезнее всех статей мистера Уорингтона, — сообщил мне мистер Поттс. — "Индепендент" шел нарасхват. И если бы мы могли провести баллотировку, ручаюсь вам, что из каждых шести избирателей пятеро высказались бы в том духе, что сэр Хрюком из Хрюкома получил по заслугам. Кстати, что там за история с маркизом Фаринтошем, мистер Пепденнис? Он явился в "Герб" вчера вечером, нынче утром отправился в Парк, а с дневным поездом укатил обратно в Лондон.

О том, что произошло между маркизом Фаринтошем и мисс Ньюком, мне было известно от наперсницы этой девицы. Приведенное нами прощальное письмо, очевидно, сильно взволновало его светлость, ибо он в тот же вечер с почтовым поездом покинул столицу и наутро, отдохнув немного в гостинице, появился у ворот Ньюком-парка, требуя свидания с баронетом.

Случилось так, что в то утро сэр Барнс выехал куда-то из дому со своим поверенным, мистером Спирсом; тогда маркиз пожелал видеть мисс Ньюком, и привратник, разумеется, не посмел не впустить столь влиятельную особу. Маркиз подкатил к крыльцу, и о нем было доложено мисс Этель. Услыхав о прибытии гостя, девушка побелела как полотно, и моя жена сразу догадалась, кто именно пожаловал. Леди Анна все еще не покидала своей комнаты. Лора Пенденнис осталась командовать оравой детей, в окружении которых как раз и сидели обе наши дамы, когда доложили о прибытии лорда Фаринтоша. Маленькая Клара непременно хотела следовать за теткой, чуть та встала с места: девочку с трудом уговорили ненадолго расстаться с ней.

По истечении часа экипаж укатил, и Этель вернулась такая же бледная, с покрасневшими глазами. Тем временем мисс Кларе подали баранью котлетку, и она уже не так цеплялась за свою покровительницу. Тетя Этель мелко нарезала баранью котлетку и, удостоверившись, что девочка принялась за еду, вышла вместе с подругой в соседнюю комнату — под тем предлогом, разумеется, чтобы показать ей какую-то картину, или чашку, или обновку для малышки, или невесть что еще. (Все это лицемерие имеет целью ввести в заблуждение простодушных служанок, а те притворяются, будто ничего не поняли.) В другой комнате, прежде чем Этель начала свой рассказ, душечка Лора, уж конечно, обняла душечку Этель, а та, в свою очередь, ее.

— Вот он и уехал, — говорит наконец душечка Этель.

— Навсегда? Бедняга! — произносит со вздохом душечка Лора. — Он был очень опечален, Этель?

— Скорее разозлен, — отвечает девушка. — Он, конечно, вправе чувствовать себя обиженным, однако не должен был так разговаривать со мной. Под конец он совсем вышел из себя и принялся осыпать меня гневными упреками. Он держался со мной недостойно и даже забыл все приличия. Вы подумайте, он позволил себе употребить те слова, которые иногда отпускаете наш Барнс, когда разъярится. И это со мной-то! Пока не дошло до брани я полна была жалости к нему и очень ему сочувствовала. А сейчас я больше чем когда-либо уверена, что поступила правильно.

Тогда душечка Лора потребовала, чтобы ей в подробностях изложили все, как было; рассказ Этель вкратце сводился к следующему. Глубоко взволнованный решительным письмом мисс Ньюком, лорд Фаринтош поначалу говорил так, что растрогал невесту. Он объявил, что в сложившихся обстоятельствах она, по его мнению, поступила правильно, написав его матери это письмо, и поблагодарил ее за великодушное предложение освободить его от всех обязательств. Однако в этом деле… в этой печальной истории с Хайгетом и во всем прочем, что случилось в семье, Этель нисколько не виновата, и маркиз далек от мысли возлагать на нее ответственность. Друзья и родные давно убеждали его жениться, именно по желанию его матери была заключена эта помолвка, и он не намерен от нее отказываться. За годы светской жизни (порядком его утомившей) он не встретил ни одной женщины — настоящей леди, — которая бы, понимаете, Этель, так бы ему нравилась и казалась вполне достойной называться его супругой.

— Вы ссылались на те раздоры, что меж нами бывали, — продолжал он. Да, такое случалось, но, признаться почти всегда по моей вине. Я воспитывался иначе, чем большинство юношей. Я ли в ответе за то, что испытывал множество соблазнов, неизвестных другим мужчинам. Судьба даровала мне высокое место в жизни. Я уверен, что, приняв мой титул, вы украсите его собой — вы ведь во всем его достойны — и поможете мне стать лучше, чем я был прежде. Если бы вы знали, какую ужасную ночь я провел после того, как маменька прочитала мне это письмо, вы б, наверное, пожалели меня, Этель ей-богу! Одна мысль потерять вас сводит меня с ума. Маменька страшно перепугалась, увидев мое состояние, да и доктор тоже поверьте. Я не ведал покоя и терзался душой, покуда не решил приехать сюда и сказать вам, что я обожаю вас, вас одну, и останусь верен нашему сговору, что бы там ни случилось. Я докажу вам, что на свете нет человека, который… который любил бы вас искренней, чем я. — Тут молодой маркиз смолк, охваченный глубоким волнением, за что, разумеется, его не осудит ни один мужчина, побывавший в подобной переделке.

Мисс Ньюком тоже была глубоко тронута таким непосредственным излиянием чувств, и, наверное, в эту минуту глаза ее впервые приняли тот болезненный вид, который они сохранили еще час спустя.

— Вы так великодушны и добры ко мне, лорд Фаринтош, — сказала она. Ваша верность делает мне честь и лишь доказывает благородство и преданность вашей души. И все же, — только не осуждайте меня за эти слова, — чем больше я думаю о том, что здесь случилось, о злосчастных последствиях браков по расчету, о союзе навеки, который день ото дня становится все невыносимее и кончается разрывом, как у бедной Клары, тем сильнее крепнет мое решение не совершать рокового шага и не вступать в брак без… без того чувства, которое должны испытывать друг к другу люди, приносящие брачный обет.

— Без того чувства?! Неужели вы сомневаетесь?! — восклицает почитатель юной красавицы. — Боже правый, я же вас обожаю! Разве мой приезд сюда не является тому доказательством?

— Ну а я? — сказала девушка. — Я не впервые задаюсь этим вопросом. Если он придет, несмотря ни на что, спрашивала я себя, если чувство его не ослабнет из-за, постигшего нас позора (так оно и вышло, и нам всем надлежит быть признательными вам за это), не обязана ли я из одной благодарности за такое проявление честности и доброты посвятить свою жизнь тому, кто принес мне подобные жертвы? Но ведь первый мой долг перед вами — говорить правду, лорд Фаринтош. Так вот: никогда бы я не сделала вас счастливым, я знаю, я не могла бы вам подчиняться, как вы к тому привыкли, не подарила бы вам той преданности, какой вы вправе ждать от жены. Раньше мне все это казалось возможным. Теперь — нет! Я знаю, что согласилась быть вашей женой из-за вашего богатства и громкого титула, а совсем не потому, что вы любите меня и честны душой, как сейчас это доказали. Я прошу вас простить мой обман. Вспомните про бедную Клару и ее несчастную участь! Я, конечно, слишком горда, чтобы пасть так низко, как она, и все же я чувствую себя униженной при мысли, что позволила уговорить себя сделать первый шаг на этом страшном пути.

— На каком пути, господи помилуй?! — восклицает ее изумленный искатель. — "Униженной", говорите? Кто же хочет вас унизить, Этель? По-моему, ни одна женщина в Англии не почтет себя униженной браком со мной! Покажите мне такую невесту, к которой бы я не мог посвататься, — даже из королевского рода; мы и тут не уступим происхождением. Так вы унижены? Вот новость! Ха-ха-ха! Уж не думаете ли вы, что родословная ваша (я отлично ее знаю), и вообще все семейство Ньюкомов с этим их брадобреем Эдуарда Исповедника, может потягаться…

— С вашим? Нет, не думаю. Я с какого-то времени перестала верить этой басне. Возможно, ее выдумал мой покойный папенька, ведь наши предки были бедняками.

— Для меня это не секрет, — заметил лорд Фаринтош. — Или вы полагаете, не нашлось охотниц сообщить мне об этом?

— Но я стыжусь не того, что мы из бедных, — продолжала Этель. — В этом мы не виноваты, хотя кое-кто из семьи, очевидно, другого мнения, иначе зачем же они так старались скрыть правду? Один из моих дядей не раз говорил мне, что прадед наш был простым ткачом в Ньюкоме, только я была тогда еще ребенком и мне больше нравилось верить красивым сказкам.

— Будто это важно! — восклицает лорд Фаринтош.

— Не важно для вашей супруги, n'est-ce pas? Я тоже никогда не считала это важным. Я бы и так рассказала вам все, ведь мой долг — ничего не таить от вас. Вы же избрали себе в жены меня, а не моих предков, и жена ваша должна перед богом клясться в любви к вам — к вам самому!

— Ну конечно же, ко мне!.. — отвечает молодой человек, не совсем понимая ход мыслей своей собеседницы. — Я ведь от всего отказался, да-да, отстал от старых привычек и… всего прочего и, знаете, намерен жить правильной жизнью: не буду больше ходить к Тэттерсолу и шиллинга не поставлю на пари, брошу курить, если вам нравится… то есть, если вам не нравится. Ведь я так люблю вас, Этель, да-да, люблю всей душой, поймите!

— Вы очень добры и великодушны, лорд Фаринтош, — сказала Этель. — Я сомневаюсь не в вас, а в себе. Ах, до чего же унизительно признаваться в этом!

— Но чем вы унижены, скажите? — Маркиз попытался взять Этель за руку, но та ее отдернула.

— Разве, поняв, что не вы, — продолжала она, — а ваш титул, богатство, знатность прельщали меня и чуть было не стали моей добычей, могу я не чувствовать унижения, могу не просить бога и вас простить меня? Вспомните, какие ложные клятвы принуждена была давать бедная Клара и что из этого вышло. А мы все стояли рядом и слушали ее без содрогания. И даже хвалили ее. Какому позору и несчастью мы обрекли ее! И как могли мои и ее родители послать ее на эту Голгофу! Если бы не все мы, ее жизнь была бы счастливой и безупречной. Пример этой бедняжки перед моими глазами: не бегство ее, нет, такого бы со мной не случилось, я знаю, — но ее вечное одиночество, в печали растраченная молодость, и тяжкая судьба моего брата, и все его дурные свойства, в сто крат усугубленные этой злосчастной женитьбой, — нет, надо остановиться, пока не поздно, и взять назад обещание, которое доставило бы вам только горе, если бы я выполнила его. Я прошу у вас прощения, что обманула вас, лорд Фаринтош, и стыжусь, что позволила склонить себя на этот шаг.

— Как! — вскричал молодой маркиз. — Вы хотите сказать, что бросаете меня? И это после всех моих жертв и доказательств любви, помешавшей мне расстаться с вами, несмотря… несмотря на этот позор в вашем семействе; после того, как моя маменька на коленях упрашивала меня расторгнуть эту помолвку, но я — я не согласился; после того, как вся кофейня Уайта шутила и смеялась надо мной, а друзья — мои и моей семьи, — готовые за меня в огонь и воду, увещевали меня и говорили: "Не будь глупцом, Фаринтош, порви эту помолвку!"; и все же я не отступил, потому что, видит бог, я люблю вас, и еще потому, что давши слово, я держу его, как положено мужчине и джентльмену. И теперь вы — вы меня бросаете! Это же позор! Это бесчестье! И в глазах Фаринтоша снова заблестели слезы — слезы гнева и возмущения.

— Позорно то, как я вела себя раньше, милорд, — смиренно отвечала Этель, — и я еще раз прошу у вас за это прощения. А сегодня я лишь сказала вам правду и терзаюсь душой за ту ложь, вероломную ложь, которую открыла вам, так жестоко ранив тем ваше благородное сердце.

— Да, это настоящее вероломство!.. — завопил бедный юноша. — Вы преследуете человека, дурачите его, влюбляете его в себя до безумия, а потом бросаете! Да как вы можете еще смотреть мне в глаза после этакой дьявольской измены? Впрочем, вы ведь обошлись точно так же с двумя десятками мужчин, я знаю. Мне все это говорили, предупреждали меня. Вы завлекаете человека, влюбляете его в себя, а потом бросаете. Как же я теперь возвращусь в Лондон? Я же стану посмешищем всей столицы, это я-то — лучший жених Европы и цвет британской аристократии!

— Клянусь вам, если только вы мне поверите, будучи раз мной обмануты, прервала его Этель тем же смиренным тоном, — я никому никогда не скажу, что это я оставила вас, а не вы отказались от меня. Все произошедшее между нами сегодня дает вам на это полное право. Пусть решение о нашем разрыве принадлежит вам, милорд. Поверьте, я сделаю все возможное, чтобы избавить вас от лишних терзаний. Я уже достаточно причинила вам зла, лорд Фаринтош.

И тут маркиз разразился слезами, воплями, проклятьями, выражавшими гнев, любовь и досаду, и притом столь бессвязными и неистовыми, что особа, к которой они относились, не посмела повторить их своей наперснице. Она только великодушно просила Лору запомнить: если когда-нибудь эта история будет при ней обсуждаться в обществе, говорить, что помолвку расторгла семья Фаринтоша, сам же маркиз выказал при этом редкую доброту и благородство.

Он вернулся в Лондон таким взбешенным и так яростно клял своим знакомым всех Ньюкомов, что многие мужчины догадались об истинной тому причине. Дамы же в один голос объявили, что эта искусная интриганка, Этель Ньюком, достойная ученица своей ведьмы-бабки, получила хороший щелчок; чего она только не делала, чтобы поймать столь завидного жениха — лорда Фаринтоша, но тем временем она ему надоела, и он порвал с нею, не желая вступать в подобное родство. Теперь она удалилась от света и живет в Ньюкоме, под предлогом, будто ей надобно заботиться о детях несчастной леди Клары, а сама просто сохнет от любви к Фаринтошу, который, как всем известно, полгода спустя женился на другой.


Читать далее

Глава I. Увертюра, после которой открывается занавес и поют застольную песню 22.02.16
Глава II. Бурная юность полковника Ньюкома 22.02.16
Глава III. Шкатулка со старыми письмами 22.02.16
Глава IV, в которой автор возобновляет знакомство со своим героем 22.02.16
Глава V. Дядюшки Клайва 22.02.16
Глава VI. Братья Ньюком 22.02.16
Глава VII, в которой мистер Клайв покидает школу 22.02.16
Глава VIII. Миссис Ньюком у себя дома. (маленькая вечеринка) 22.02.16
Глава IX. У мисс Ханимен 22.02.16
Глава X. Этель и ее родня 22.02.16
Глава XI. У миссис Ридди 22.02.16
Глава XII, в которой всех приглашают к обеду 22.02.16
Глава XIII, в которой Томас Ньюком поет последний раз в жизни 22.02.16
Глава XIV. Парк-Лейн 22.02.16
Глава XV. Наши старушки 22.02.16
Глава XVI, в которой мистер Шеррик сдает дом на Фицрой-сквер 22.02.16
Глава XVII. Школа живописи 22.02.16
Глава XVIII. Новые знакомцы 22.02.16
Глава XIX. Полковник у себя дома 22.02.16
Глава XX, содержащая еще некоторые подробности о полковнике и его братьях 22.02.16
Глава XXI. Чувствительная, но короткая 22.02.16
Глава XXII, описывающая поездку в Париж, а также события в Лондоне, счастливые и несчастные 22.02.16
Глава XXIII, в которой мы слушаем сопрано и контральто 22.02.16
Глава XXIV, в которой братья Ньюком снова сходятся в добром согласии 22.02.16
Глава XXV, которую читателю предстоит провести в трактире 22.02.16
Глава XXVI, в которой полковник Ньюком продает своих лошадей 22.02.16
Глава XXVII. Юность и сияние солнца 22.02.16
Глава XXVIII, в которой Клайв начинает знакомиться с жизнью большого света 22.02.16
Глава XXIX, в которой Барнс предстает в роли жениха 22.02.16
Глава XXX. Отступление 22.02.16
Глава XXXI. Ее светлость 22.02.16
Глава XXXII. Сватовство Барнса 22.02.16
Глава XXXIII. Леди Кью на конгрессе 22.02.16
Глава XXXIV. Завершение Баденского конгресса 22.02.16
Глава XXXV. Через Альпы 22.02.16
Глава XXXVI, в которой мосье де Флорак получает новый титул 22.02.16
Глава XXXVII, в которой мы возвращаемся к лорду Кью 22.02.16
Глава XXXVIII, в которой леди Кью оставляет своего внука почти в полном здравии 22.02.16
Комментарии
Анатомия буржуазной респектабельности 22.02.16
Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром. Книга вторая
Глава XXXIX. Среди художников 22.02.16
Глава XL, в которой мы возвращаемся на Рима на Пэл-Мэл 22.02.16
Глава XLI. Старая песня 22.02.16
Глава XLII. Оскорбленная невинность 22.02.16
Глава XLIII, в которой мы возвращаемся к некоторым нашим старым друзьям 22.02.16
Глава XLIV, в которой мистер Чарльз Ханимен предстает перед нами в выгодном свете 22.02.16
Глава XLV. Охота на крупного зверя 22.02.16
Глава XLVI. Hotel de Florac 22.02.16
Глава XLVII, содержащая несколько сцен из маленькой комедии 22.02.16
Глава XLVIII, в которой Бенедикт предстает перед нами женатым человеком 22.02.16
Глава XXIX, содержащая еще, по крайней мере, шесть блюд и два десерта 22.02.16
Глава L. Клайв в новом обиталище 22.02.16
Глава LI. Старый друг 22.02.16
Глава LII. Фамильные тайны 22.02.16
Глава LIII, в которой между родственниками происходит ссора 22.02.16
Глава LIV. с трагическим концом 22.02.16
Глава LV. Какой скелет скрывался в чулане у Барнса Ньюкома 22.02.16
Глава LVI. Rosa quo locorum sera moratur 22.02.16
Глава LVII. Розбери и Ньюком 22.02.16
Глава LVIII. Еще одна несчастная 22.02.16
Глава LIХ, в которой Ахиллес теряет Брисеиду 22.02.16
Глава LX, в которой мы пишем письмо полковнику 22.02.16
Глава LXI, в которой мы знакомимся с новым членом семейства Ньюком 22.02.16
Глава LXII. Мистер и миссис Клайв Ньюком 22.02.16
Глава LXIII. Миссис Клайв у себя дома 22.02.16
Глава LXIV. Absit omen 22.02.16
Глава LXV, в которой миссис Клайв получает наследство 22.02.16
Глава LXVI, в которой полковнику читают нотацию, а ньюкомской публике — лекцию 22.02.16
Глава LXVII. Ньюком воюет за свободу 22.02.16
Глава LXVIII. Письмо и примирение 22.02.16
Глава LXIX. Выборы 22.02.16
Глава LXX. Отказ от депутатства 22.02.16
Глава LXXI, в которой миссис Клайв Ньюком подают экипаж 22.02.16
Глава LXXII. Велизарий 22.02.16
Глава LXXIII, в которой Велизарий возвращается из изгнания 22.02.16
Глава LXXIV, в которой Клайв начинает новую жизнь 22.02.16
Глава LXXV. Торжество в школе Серых Монахов 22.02.16
Глава LXXVI. Рождество в Розбери 22.02.16
Глава LXXVII, самая короткая и благополучная 22.02.16
Глава LXXVIII, в которой на долю автора выпадает приятное поручение 22.02.16
Глава LXXIX, в которой встречаются старые друзья 22.02.16
Глава LXXX, в которой полковник слышит зов и откликается "Adsum" 22.02.16
Комментарии 22.02.16
Глава LIХ, в которой Ахиллес теряет Брисеиду

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть