Онлайн чтение книги Ньюкомы The Newcomes
Глава LXIX. Выборы

Итак, вызов был брошен, и наш полковник, разведав обстановку и обещав дать врагу бой на предстоящих выборах, распростился с городом Ньюкомом и вернулся в Лондон к своим банкирским обязанностям. Уезжал он с помпой, как видный общественный деятель; весь избирательный комитет почтительно провожал своего кандидата до железнодорожной станции.

— Скорей! — кричал мистер Поттс начальнику станции мистеру Брауну. Скорей, мистер Браун, отдельный вагон для полковника Ньюкома!

С полдюжины шляп взметнулось в воздух, когда полковник поднялся на подножку вагона в сопровождении Фреда Бейхема и своего камердинера, нагруженных портфелями, папками, зонтами и пледами. Клайва в свите отца не было. Вскоре после пересказанного нами разговора молодой человек возвратился к жене и своим житейским обязанностям.

Мистер Пенденнис, как уже сообщалось, находился в то время в провинции, занятый тем же делом, что и полковник Ньюком. Грозивший парламенту роспуск, вопреки ожиданию, покуда еще не состоялся. Кабинет министров продолжал держаться, а следовательно и Барнс Ньюком по-прежнему заседал в палате общин, откуда дядюшке не терпелось его вытеснить. Живя вне столицы и почти не имея времени на частную переписку, я мало что знал о Клайве и его отце, разве что порой обнаруживал в газете "Пэл-Мэл", которую все еще удостаивал своим сотрудничеством Ф. Бейхем, восторженный отчет о каком-нибудь приеме в доме полковника Ньюкома; а однажды в соответствующем отделе этой газеты появилось приятное сообщение о том, что такого-то числа миссис Клайв Ньюком, проживающая в Хайд-парк-гарденз, подарила мужу сына. Клайв и сам уведомил меня об этом событии, не преминув заодно сообщить, хотя и без особой радости, о приезде "полковой дамы", своей тещи, которая вновь водворилась по сему случаю в доме дочери и в ее спальне, проявляя полную готовность позабыть все мелкие обиды, омрачавшие их прежнюю совместную жизнь.

Лора с лукавой улыбкой заметила, что, как ей кажется, Клайву самое время навестить нас, если только он не занят в банке: наш старый друг давно собирался к нам в Фэрокс, и, право же, ему было бы сейчас очень полезно подышать свежим воздухом и побыть немножко в разлуке с миссис Маккензи.

В свою очередь, мистер Пенденнис полагал, что супруга его, приглашая Клайва погостить, очень ловко выбрала момент, когда маленькая Рози не могла отлучиться из дому, поглощенная сладкими заботами материнства. Миссис Лора чистосердечно призналась, что она предпочитает видеть Клайва одного, без жены, и постоянно сожалеет, что хорошенькая Рози не отдала свое сердце капитану Хоби, к чему одно время была весьма расположена. Моя чувствительная подруга без устали обличала браки по расчету. Точно так же она трактовала и женитьбу Клайва: ее устроили старики, а молодой человек только подчинился их воле по своей сердечной доброте и сыновней покорности. Тут она неизменно обращалась к своим малюткам и заверяла этих несмышленышей, что уж они-то во всяком случае вступят в брак только по любви, каковое обещание, впрочем, не вызывало должного отклика ни у качавшегося на деревянной лошадке Артура, ни у малышки Элен, безмятежно лопотавшей на коленях у матери.

И вот Клайв приехал в Фэрокс; он глядел очень озабоченным и усталым, но уверял, что страшно рад возможности хоть немного побыть с друзьями юности. Мы показали ему все наши скромные местные достопримечательности; предоставили ему все развлечения и знакомства, доступные в нашей глуши. Я удил с ним рыбу на реке Говорке, а Лора в своем фаэтончике, запряженном маленькой лошадкой, возила его в Беймут, в Клеверинг-парк и в Чаттерис, с его знаменитым собором, попутно излагая кое-какие случаи из жизни мистера Пенденниса, проведшего свою юность в здешних местах.

Клайв от души смеялся этим рассказам; ему было у нас хорошо. Он играл с нашими детьми, которые очень его полюбили, и со вздохом говорил мне, что давно уже не был так счастлив. Его сердобольная хозяйка, слушая его, тоже вздыхала. Она не сомневалась, что счастье лишь на миг улыбнулось бедняге и что на сердце у него тяжелые заботы.

Вскоре мой школьный товарищ сделал мне кое-какие признания, которые вполне подтвердили верность Лориных догадок. О домашних делах он рассказывал мало; говорил, что мальчонка, по всеобщему признанию, крепыш, но что им всецело завладели дамы. — Сказать по чести, я просто не могу больше выносить миссис Маккензи, — рассказывал Клайв. — Но как было не уступить жене в такое время? Рози уверяла, что умрет, если при ней не будет матери, и мы, конечно, ее пригласили. Сейчас она с отцом прямо слаще сахара. Прошлую ссору свалили на меня, да я и не против — лишь бы старики ладили друг с другом.

Из этих рассказов я понял, что мистер Клайв Ньюком отнюдь не хозяин в прекрасном особняке своего отца, мечтавшего когда-то о том, как славно они заживут там все вместе.

Но больше всего меня встревожили денежные дела Клайва, когда он мне поведал о них. Все состояние полковника, а также и наследство, полученное Рози от ее доброго дядюшки, были вложены в акции Бунделкундского банка.

— А знаешь, старик оказался хорошим дельцом, — замечает Клайв. — Так разбирается в счетах — чудо! Наверно, это у него от отца: тот ведь сам сколотил себе капитал. Все Нъюкомы — отличные финансисты, один я, непутевый, только и умею, что рисовать картинки, да и то не ахти какие! — При этих словах он сбивает тростью головку чертополоха, покусывает русый ус, запускает руки в карманы и опять погружается в свои думы.

— А разве состояние твоей жены не записано за ней? — спрашивает мистер Пенденнис.

— Конечно, записано. Это ее собственность. Но полковник распоряжается всеми деньгами. Он лучше нашего понимает в финансах.

— Значит, деньги твоей жены не в руках ее опекунов?

— Мой отец — один из них. Говорю тебе: он всем и распоряжается. Все его состояние — одновременно и мое, так было и есть; я могу брать, сколько вздумаю, у него ведь в пять раз больше денег, чем у Рози. Все, что его наше, а что наше, — конечно, его; к примеру, акции Ост-Индской компании, завещанные Рози покойным дядей Джеймсом, теперь переведены на имя полковника. Он хочет войти к ним в правление, будет баллотироваться на следующих выборах, а для этого надо, чтобы он был держателем их акций. Понятно?

— Послушай, дружок, ужель у твоей жены нет собственного капитала?

— Да что ты так встревожился, — замечает Клайв. — Есть. Я сделал на ее имя вклад: перевел на нее все мое личное достояние — те три тысячи триста тридцать три фунта, шесть шиллингов и восемь пенсов, которые отец перечислил в дядюшкин банк, когда мальчиком отправили меня в Англию.

Эти сведения просто ошеломили меня, и все, что дальше рассказал мне Клайв, ничуть не способствовало моему успокоению. Наш достойный старик, возомнивший себя умелым дельцом, предпочитал действовать по своему разумению, не считаясь с законами, которых, впрочем, и не знал. Если бы с Бунделкундским банком стряслась беда, то, без сомнения, погиб бы не только весь его капитал до последнего шиллинга, но также и деньги, полученные в наследство Рози Маккензи; уцелела бы лишь его пенсия, к счастью, весьма приличная, да сто фунтов годовых от суммы, положенной Клайвом на имя жены.

И тут Клайв признался мне, что и сам стал порядком сомневаться в процветании Бунделкундского банка и питает по этому поводу некоторые опасения. Ему отчего-то кажется, что там дело не ладно. Те из компаньонов, которые воротились на родину, продали перед тем свои акции и теперь живут припеваючи — почему, спрашивается, они вышли из дела? Полковник сказал, что это лишь доказывает процветание их предприятия, раз столько людей разбогатели на нем.

— А когда я спросил отца, — продолжал Клайв, — почему бы и ему не уйти, старик помрачнел, сказал, что это, мол, все исключительные случаи, а кончил своей обычной фразой: "Ничего ты не смыслишь в делах!" И, конечно, он прав. Я ненавижу этот банк, Пен! Я ненавижу этот пышный особняк, в котором мы живем, и эти дурацкие приемы! Ах, как меня тянет назад, на Фицрой-сквер!.. Но прошлого не воротишь, Артур, не исправишь Совершенных ошибок. Надо пользоваться сегодняшним днем, а завтра — что бог даст! "Бедный малыш! подумал я как-то недавно, держа на руках моего голосившего сына, — что тебя ждет впереди, дружок?!" Тут теща завопила, что я сейчас уроню ребенка, один, мол, только полковник и умеет его держать. Жена лежала в постели и тоже разахалась; подбежала нянька и давай мне выговаривать; и они все вместе выставили меня за дверь. Ей-богу, Пен, мне смешно слушать, когда иные из друзей поздравляют меня с выпавшим на мою долю счастьем! А как поглядеть, так и сын не мой, и жена не моя, и мольберт тоже не мой. Ведь я себе не хозяин; меня кормят, поят, дают мне кров, и дело с концом! И это они называют счастьем? Хорошо счастье! Отчего нет у меня твоей силы воли? Отчего я не отдал свою жизнь тому, что люблю, — искусству?

И бедняга опять принялся сбивать головки чертополоха. Вскоре он покинул Фэрокс, оставив друзей в сильной тревоге за его настоящее и будущее.

Но вот наконец парламент был распущен. Провинциальные газеты переполнились воззваниями к избирателям, и вся страна запестрела двухцветными лентами. Томас Ньюком, верный своему слову, предложил себя в кандидаты от независимых избирателей города Ньюкома, о чем сообщил орган местных либералов; а сэр Барнс Ньюком, баронет, обратился со страниц консервативной газеты к старым и испытанным друзьям, призывая под свои знамена тех, кому дорога конституция. Мистер Фредерик Вейхем, неутомимый адъютант полковника, пересылал нам в Фэрокс все газеты с его речами. За время, истекшее с начала предвыборной агитации до близившихся со дня на день выборов, в семье Томаса Ньюкома произошло несколько весьма важных событий, о которых не ведал тогда его биограф, всецело поглощенный своими собственными делами. Но оставим их в стороне, поскольку мы сейчас ведем речь о городе Ньюкоме и шедшей там междоусобной войне,

В этом избирательном округе были выдвинуты четыре кандидата. Старый и испытанный член парламента мистер Бунс, по общему убеждению, должен был сохранить свое место; у Барнса, как считалось, были тоже бесспорные шансы, поскольку он пользовался влиянием в здешних местах. И все же сторонники полковника надеялись на успех и полагали, что в момент выборов все крайние либералы их округа разделят свои голоса между Томасом Ньюкомом и четвертым кандидатом, коим являлся мистер Баркер, непримиримый радикал,

В положенный срок полковник со своим штабом появился в Ньюкоме, и они возобновили агитацию, начатую несколько месяцев назад. Клайв в этот раз не сопровождал отца; не было также и мистера Уорингтона, занятого где-то в другом месте. Главную силу полковника составляли стряпчий Таккер, редактор "Индепендента" Поттс и Фредерик Бейхем. Штаб-квартирой им служил все тот же столь полюбившийся Бейхему "Королевский Герб", — здесь они останавливались и раньше, и отсюда полковник выходил теперь в сопровождении своего адъютанта, и они отправлялись наносить обещанные визиты всем свободным и независимым избирателям Ньюкома. Барнс, со своей стороны, тоже не сидел сложа руки, старался уважить всех, кого мог, и завербовать себе побольше приверженцев. Обе армии частенько встречались нос к носу на улице, и враги обменивались яростными взглядами. Имея слева от себя рослого издателя "Индепендента", справа — великана Бейхема, а в руках свою верную бамбуковую трость, которой и прежде побаивался Барнс, Томас Ньюком обычно выходил победителем в этих столкновениях: стоило ему хмуро взглянуть на племянника и его свиту, как те уступали им дорогу. У неизбиравшей части горожан полковник пользовался большой популярностью; мальчишки провожали его возгласами "ура!", а вслед бедняге Барнсу свистели и выкрикивали разные иронические замечания, вроде: "А кто бьет жену?! Кто загнал своих деток в работный дом?!" — и прочие нелюбезные слова. Но злейшим врагом баронета был тот фабричный, которого Барнс в дни своей распутной юности так жестоко оскорбил. Он бросал ему при встрече угрозы и проклятья и настраивал против него других фабричных. Несчастный сэр Барнс сокрушенно признавал, что расплачивается за грехи молодости, но враг лишь потешался над его раскаянием; ни горе, ни семейная драма баронета не трогали парня, и он утверждал, что этот развратник только затем казнится и жалится, чтобы вызвать к себе сочувствие. Никто не бичевал себя так истово, как Барнс, не каялся так громко в назидание другим. Он обнажал голову перед каждым священнослужителем, будь то англиканский пастор или сектантский проповедник. Конечно, раскаяние было выгодно Барнсу, но все же, давайте надеяться, что оно было искренним. Ведь порой встречаются такие формы лицемерия, о которых просто тягостно думать, — когда люди подкрепляют свою ложь ссылками на бога и всуе поминают имя его.

Гостиница под вывеской "Косуля" стоит на рыночной площади города Ньюкома, прямо против "Королевского Герба", где, как мы знаем, находилась штаб-квартира полковника Ньюкома, этого поборника широких реформ. Огромные синие с желтым флаги развевались во всех окнах "Королевского Герба" и украшали собой балкон, с которого полковник и его сторонники обычно обращались с речами к толпе. Одетые в синее с желтым музыканты маршировали по городу и оглашали его своими мелодическими упражнениями. Иногда этот оркестр встречал на своем пути другой, украшенный синими кокардами и бантами в цвет ливрей сэра Барнса Ньюкома, и уж тут, разумеется, у них не было ладу. Трубачи тузили друг дружку своими инструментами. Воинственные барабанщики выбивали дробь на голове противника. В схватку ввязывались уличные мальчишки и бродяги и, сражаясь, кто за тех, кто за этих, проявляли при сем редкостный пыл. Так что полковнику среди прочих расходов по выборам пришлось выложить немалую сумму за побитую медь.

Впоследствии Ф. Б. любил рассказывать об этой славной войне, в которой он играл весьма деятельную роль. Так он был убежден, что именно его красноречие привело на сторону полковника многих колеблющихся избирателей и отторгло от Барнса Ньюкома целую толпу его одураченных приверженцев. Голос у Бейхема был действительно громовый, и когда он ораторствовал с балкона "Королевского Герба", то заглушал рев толпы, грохот литавр и пение труб вражеского оркестра. Он мог говорить без устали и смело выступал перед множеством людей. Ф. Б. был популярен, как никто. Когда он прикладывал руку к своей мощной груди, приветно, размахивал снятой с головы шляпой или прижимал к сердцу сине-желтый бант, толпа принималась вопить: "Ура! Слушайте, слушайте! Браво! Да здравствует Бейхем!"

— Они меня просто носили на руках, — рассказывал Ф. Б. — Будь только у меня деньги и положение, я бы в любой день прошел от Ньюкома в парламент.

Боюсь, что в ходе этой предвыборной кампании мистер Бейхем прибегал к средствам, которые его патрон никогда бы не одобрил, и пользовался помощью людей, альянс с которыми никому не делал чести. Чья рука, например, запустила картошкой в нос сэру Барнсу Ньюкому, баронету, когда тот держал речь к избирателям с балкона "Косули"? А как получалось, что всякий раз, едва только сэр Барнс или его сторонники открывали рот, под балконом поднимался такой рев и визг, что ни слова было не разобрать из речей этих менее горластых ораторов. А кто побил все окна на фасаде "Косули"? Томас Ньюком был до глубины души возмущен этими недостойными акциями. Однажды, когда сэр Барнс и его свита с трудом пробирались через рыночную площадь, теснимые нахальной толпой, толкавшей их и улюлюкавшей, полковник собственной персоной предпринял стремительную вылазку из "Королевского Герба" во всеоружии своей бамбуковой трости; он отбил сэра Барнса и его приспешников' у толпы и обратился к ней с благородной речью, воздействуя на дебоширов, помимо бамбуковой трости, еще и словами о чести британцев и позорном для них поведении. Толпа прокричала "ура!" Старине Тому, как его звали в Ньюкоме, и пропустила сэра Барнса, который тут же шмыгнул обратно в свою гостиницу, весь бледный и дрожащий; потом он не раз повторял, что старый солдафон нарочно подстроил ему засаду, а сам притворился спасителем.

— А еще как-то, сэр, — рассказывал Ф. Б., - клевреты сэра Барнса Ньюкома собрали разных отщепенцев — ну сброд да и только! — пошли приступом на "Королевский Герб" и враз выбили там все стекла, этак на сто фунтов стерлингов, не считая еще того, что у золоченого единорога отлетела голова, а у британского льва хвост. Видели бы вы нашего полковника во время этой акции — какое хладнокровие, какая храбрость! Стоял, сэр, без шляпы с гордо поднятой головой и говорил, знаете ли, куда лучше под огнем неприятеля, чем в обычное мирное время. Сказать по чести, старик не больно речист: мекает, запинается, повторяет одно и то же! Нет у него дара красноречия, как у иных! Вы бы послушали, Пенденнис, какую речь я произнес в четверг в ратуше, сэр, вот это была речь! Поттс, он завистник, он всегда искажает мои выступления.

Несмотря на всю почтительность Барнса к священникам, на его даровую похлебку и фланелевые одеяла для неимущих, на его собственные прочувствованные лекции и усердное посещение чужих проповедей, незадачливый баронет утратил поддержку религиозных кругов Ньюкома: посетители молитвенных домов вкупе с их пастырями отвернулись от него. Слишком уж тяжелы были выдвигаемые против него обвинения: его недруг фабричный не унимался и обличал его повсюду на редкость ловко и яростно. Все обитатели Ньюкома, от мала до велика, знали про грех, совершенный баронетом в юности. Прохожие на улицах во все горло распевали непристойные куплеты о проступке сэра Барнса и постигшей его каре. Сектантские проповедники совестились подавать за него голоса; а те немногие, кто, поверив в искренность его раскаяния, пришли голосовать за него, были освистаны толпой и с позором бежали от избирательных урн. Иные из возможных союзников Барнса вынуждены были уступить благопристойности и общественному мнению и поддержали полковника.

Изгнанный из всех публичных мест, где его противники выступали с обращениями к свободным и независимым избирателям Ньюкома, затравленный сэр Барнс пригласил своих друзей и сторонников в лекционный зал Атенеума, где он некогда уже демонстрировал свои ораторские способности. Хотя вход был только по билетам, народ проник и туда, и Немезида в лице неукротимого фабричного предстала глазам испуганного сэра Барнса и его растерянных сподвижников. Этот малый встал с места и пустился разоблачать побледневшего баронета. Он воевал за правду и, сказать по чести, много превосходил красноречием банкира, поскольку неустанно выступал среди своей рабочей братии, обсуждавшей вопросы политики, а также маневры политических деятелей с тем неослабным интересом, пылом и азартом, какого не подметишь в так называемом высшем обществе. Фабричный и те, кто был с ним, мгновенно заставили смолкнуть приверженцев сэра Барнса, поднявших было крик: "Вон его! Вон!" Нет, провозгласил борец за правду — он будет говорить во имя справедливости, и если среди присутствующих есть отцы семейств, любящие мужья и родители, никто не посмеет заткнуть ему рот. Или, может, они недостаточно любят своих жен и детей, что не стыдились посылать от себя в парламент подобного человека? Однако полного триумфа он достиг тогда, когда, прервав свои рассуждения о жестокости Барнса и его родительском бессердечии, вдруг вопросил: "Так где они, дети Барнса?!" — и тут же вытолкнул вперед двух ребятишек, повергнув тем в изумление всех поборников Барнса, а самого преступного баронета — почти в полуобморочное состояние.

— Полюбуйтесь на них! — кричит фабричный. — Они чуть ли не в рубище, терпят нужду и голод. А теперь сравните их с другими его детьми — с теми, разодетыми в шелк и батист, что разъезжают в золоченых каретах, обдавая грязью нас, простых смертных, бредущих по улице. Эти пусть дохнут с голоду и прозябают в невежестве, а у тех есть все, что душе угодно. Да и чего могла ждать простая работница от столь высокородного, безупречного и воспитанного господина, как сэр Барнс Ньюком, баронет? Лишь того, что ее соблазнят, обманут, бросят помирать с голоду! Его милость натешился ею, и теперь ее за ненадобностью вышвырнули на улицу: пусть себе там погибает, а детишки просят подаяния в сточной канаве!

— Это бесстыдный обман!.. — с трудом произносит сэр Барнс. — Это не… не те дети!..

Фабричный разразился горьким смехом.

— Да, — произнес он, — это не его дети, что верно, то верно, уважаемые. Это сын и дочка Тома Мартина — пара хороших бездельников. А поначалу-то он все-таки подумал, что это его дети. Вот как он их знает! Да он и не видел их незнамо сколько лет! Он бы их бросил помирать с голоду вместе с матерью — он так и хотел поступить, да только стыда убоялся. Старик-то, его батюшка, назначил ребятам содержание, ну он и не посмел отнять его у них. Так неужто же, почтенные граждане Ньюкома, вы захотите, чтоб этот человек представлял вас в парламенте?

Тут толпа завопила: "Нет!" — и Барнс со своими посрамленными помощниками поспешили покинуть собрание. Не удивительно, что после этого сектантские проповедники убоялись подавать за него голос.

А какой незабываемый живописный спектакль устроил для прославления полковника Ньюкома его предприимчивый и верный адъютант, Ф. В.! В самый день выборов, когда на рыночную площадь стали съезжаться повозки, переполненные избирателями, глазам прибывших предстало чуть поодаль от палаток с урнами разукрашенное лентами ландо, в котором восседал Фредерик Бейхем, эсквайр, тоже щедро убранный синими и желтыми бантами, а возле него дряхлая старушка со служанкой — обе декорированные тем же манером. То была старенькая миссис Мейсон, восхищенная солнечным днем и поездкой в экипаже, но вряд ли понимавшая, отчего вся эта кутерьма, а рядом с ней Кассия, счастливая тем, что сидит разнаряженная на почетном месте. Тут Ф. Б. поднялся во весь рост, снял шляпу и попросил музыкантов замолкнуть — ведь стоило появиться полковнику или его несравненному адъютанту, мистеру Бейхему, как гремело: "Вот идет герой с победой!.."; итак, усмирив оркестр и всех собравшихся, наш Ф. Б., не выходя из ландо, обратился с пламенной речью к жителям города Ньюкома. Темой ему послужили ничего не подозревавшая миссис Мейсон и добродетели полковника, верного святому долгу благодарности.

— Она была старым другом его отца. Старым другом деда сэра Барнса Ньюкома. Она прожила больше сорока лет в двух шагах от имения сэра Барнса Ньюкома. Спрашивается: часто ли он навещал ее? Может быть, раз в неделю? Нет. Или раз в месяц? Тоже нет. Тогда раз в год? Нет!!! За всю жизнь он ни разу не переступил порога ее дома. (Громкое улюлюканье и крики: "Позор!") Никогда не выказал он ей мало-мальского участия. А полковник, находясь не год и не два в далекой Индии, где он геройски защищал интересы своей родины и отличался в боях- при Ассее, при… при Маллигатане и Серингапатаме, — в пылу сражения и в час смертельной опасности, в страшный миг схватки и в радостный день победы, наш славный, мужественный и добрый полковник Ньюком да зачем полковник! — скажем прямо: Старина Том!.. (Общее одобрение.)…всегда помнил свою милую няню и старого друга. Взгляните на ее шаль, ребятки! Сдается мне, что полковник захватил ее в конном поединке с визирем Тину-Сагиба! (Общее ликование и крики: "Аи да Бейхем!") А эта брошь, что украшает нашу милую старушку!.. (Тут он почтительно приложился к ее руке.) Том Ньюком никогда не хвалится своими ратными подвигами — он так же скромен, как и храбр, — второго такого поискать! А что, если я вам скажу, что он срезал эту брошь с шеи одного индийского раджи? Или, может, у него не хватит храбрости? ("Хватит! "Хватит!" — откликается толпа.) Что я вижу? Вы выпрягаете лошадей? (Его слушатели и впрямь уже выводили из оглобель бессловесных животных.) Что ж, я не стану вам мешать. Я этого ждал от вас. Ждал от моих ньюкомцев — я ведь слишком хорошо вас знаю! Сидите спокойно, сударыня, вам ничто не грозит: они просто хотят отвезти вас на руках в "Королевский Герб", чтобы вас увидел полковник.

Толпа действительно двинулась в сторону "Королевского Герба" — то ли в стихийном порыве, то ли подстрекаемая ловкими подручными Ф. Б., сновавшими по площади, сказать не могу, — и поволокла на себе ландо с тремя его седоками. Под — несмолкающее "ура!" экипаж дотащили до здания "Королевского Герба", с балконов которого уже свешивались плакаты, сообщавшие об успешном ходе выборов. На шум и крики вышел полковник; он сперва с изумлением взирал на приближавшуюся процессию, а потом, узнав Сару Мейсон, покраснел от смущения и поклонился.

— Взгляните на него, ребятки! — кричал в восторге Ф. Б., указывая на своего патрона. — Взгляните на него, на нашего молодчагу! Ведь какой удалец, а?! Так кого вы пошлете в парламент — Барнса Ньюкома или Старину Тома?

Толпа, как и следовало ожидать, дружно крикнула: "Старину Тома!"; и под эти вопли полковник, продолжая краснеть и кланяться, удалился назад в помещение, где заседал его избирательный комитет; музыканты громче обычного заиграли "Вот идет герой с победой…"; бедняга Басне, выйдя на балкон стоявшей напротив "Косули", дабы, как того требовал ритуал, показаться избирателям, был встречен улюлюканьем, не менее громким, чем "ура!" в честь его дядюшки; старенькая Мейсон осведомилась, отчего такой шум; а Барнс после нескольких тщетных попыток объясниться с толпой знаками, так и скрылся в недрах "Косули" — со злым лицом, желтым, как репа, которой запустили ему в голову; в ландо снова впрягли лошадей, миссис Мейсон была благополучно доставлена домой, и день выборов пришел к концу.

Как уже говорилось, его высочество принц де Монконтур, побуждаемый к тому личной признательностью, постарался держаться в стороне от всей этой семейной распри. Однако его родственники из дома Хиггов, к превеликому удовольствию Флорака, отдали свой второй голос за полковника Ньюкома, обеспечив ему тем самым поддержку очень многих избирателей; как известно, бессменными депутатами города Ньюкома в парламенте продолжают оставаться господа Хигг и Бунс. Некогда Хигги вели денежные дела с сэром Барнсом Ньюкомом и принимали деятельное участие в его железнодорожной спекуляции, но теперь они сыскали повод порвать с ним; они до сих пор обвиняют баронета в мошенничестве л рассказывают нескончаемые истории, — впрочем, мало до нас касающиеся, — о том, какой сэр Барнс хапуга, вымогатель и плут. И вот Хигги и все их присные отступились от сэра Барнса, коего поддерживали на предыдущих выборах, и проголосовали за полковника, хотя, возможно, многие высказывания этого джентльмена казались слишком радикальными столь трезвым дельцам.

Не имея точного представления о политических взглядах полковника Ньюкома в начале кампании, я не берусь судить о том, какие обязательства пришлось ему взять на себя к концу выборов. Достойного джентльмена порядком тяготила необходимость что-то обещать и от чего-то отнекиваться, отвечать на разные вопросы, сносить чужую фамильярность и обмениваться рукопожатиями с теми, кому, по чести говоря, он вообще бы не подал руки. Он был не лишен аристократических привычек и прошел армейскую школу; и хотя он был добрейшим и простодушнейшим из смертных, недолюбливал фамильярность и ждал от простолюдинов такой же почтительности, какую выказывали ему солдаты. Вся эта борьба огорчала и расстраивала его; он чувствовал, что ведет не вполне благовидную игру во имя довольно сомнительной цели, — наверное, именно это нашептывала ему совесть; что он поступается честью, применяясь к чьим-то политическим взглядам, снося панибратское обращение и дозволяя своим агентам заманивать избирателей из низших слоев посулами реформ и сокращения налогов.

— Я понимал, что совершаю ошибку, — говорил он мне позднее, — только я был тогда слишком горд, чтобы признаваться в этом, а вы, ваша милочка жена и мой сын были правы, что осуждали мою безумную затею.

И в самом деле, еще не зная, какие это повлечет за собой последствия, мы с Лорой не обрадовались, узнав, что на выборах в родном городе полковник Томас Ньюком обошел сэра Барнса Ньюкома.

Этель с племянниками находилась тогда в Брайтоне. Она была довольна, как она писала нам, что не жила дома, пока шли выборы. В Брайтоне пребывали также мистер и миссис Клайв Ньюком. Раз или два Этель видела миссис Клайв и ее малютку. Очень славный карапуз. "Барнс навестил нас, когда все кончилось, — писала она в своем письме. — Он на чем свет стоит клянет принца де Монконтур, который, по его словам, подговорил вигов голосовать против него и тем решил исход выборов".