Онлайн чтение книги Белая тишина
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Наступили сумерки. Из большого дома несся пьяный шум и смех. На берегу молодежь заканчивала состязания. Идари обошла дом и смотрела на берег, искала среди молодых охотников сына. Увидела, улыбнулась.

Молодежь расходилась по домам ужинать. Богдан с Хорхоем подошли к Идари.

— Кто из вас победитель? — спросила Идари. — Кому чашечку водки подать?

«Большой, совсем большой, — думала Идари, разглядывая сына, откинув назад голову. — Высокий, красивый. И совсем как чужой».

Идари с Потой каждый день по многу раз виделись с сыном, но говорили они очень мало, хотелось родителям о многом сказать сыну, но каждый раз они с удивлением сознавались, что говорить им было не о чем, как бывает при встрече с малознакомым человеком.

— Что же делать, он уже взрослый, самостоятельный, — говорил Пота жене. — Все дети такие. Вспомни себя.

Может, и прав Пота, но Идари не хочет этому верить, для нее Богдан всегда останется младенцем, подростком, таким, каким ушел к деду. Сейчас она закидывает назад голову, когда заглядывает в глаза сына, но он все же маленький, совсем еще маленький. Но почему же тогда так трудно с ним разговаривать?

Идари с молодыми людьми обогнула большой дом. Здесь женщины варили, жарили, они целый день не отходили от котлов.

— Выпить не хотите? — спросила Идари.

— Мы не пьем, мама, — ответил Богдан, усаживаясь на циновку.

— Какие вы охотники. Потому и на состязаниях не побеждаете.

Идари принесла столик, наставила на него разную еду и села рядом с сыном.

— В итоа ночью дикого не будет? — спросил Хорхой.

— Если жива была бы бабушка ваша, она должна была переночевать с мугдэ, — ответила Идари.

— А теперь кто?

— Мы с матерью Гудюкэн.

— Нам можно? — спросил Богдан.

— Почему нельзя? Можно. Вы же семь лет рядом с пане спали.

«И последнюю ночь поспим рядом», — подумал Богдан.

Молодые люди насытились, и Хорхой пошел искать сверстников, пообещав вернуться спать в итоа.

— Сколько дней мы рядом находимся, а так мало слов сказали, — начала Идари. — Почему это, сын?

— Не знаю, мама.

— Мы в год раз, два только видимся, а сколько всякого бывает в нашей жизни. Мы не знаем о тебе и ты не знаешь о нас.

— Почему не знаю? Знаю.

— Мне, сын, все время кажется, что ты сторонишься нас.

— Нет, мама, ты не права. Я ухожу потому, что вы молчите и мне нечего говорить. При первой встрече вы рассказали, как дядя Токто с тетей живут, как Гида с женами и детьми, а я все рассказал о себе.

— Не все, сын. Ты уже взрослый, дяди и тети говорят, будто ты самый богатый жених на Амуре. Где твоя невеста?

Богдан покраснел, достал трубку и закурил.

— Нет у меня невесты, — сказал он тихо, оглядываясь вокруг.

— Что, девушек не стало на Амуре?

— Я не хочу жениться.

Он курил и думал, что все его сверстники давно уже женаты, имеют детей. Если бы не Мира, он возможно тоже женился на какой-нибудь девушке и на радость матери имел бы уже ребенка. Но Мира… Об этом разве расскажешь кому? Об этом никто не должен знать. Ни одна душа, кроме него и деда, который послезавтра совсем уйдет в буни и унесет его тайну.

— Идари, ты это с каким молодым человеком здесь уединилась? — спросила Агоака, выходя из-за итоа.

— Нашла, ты вот попробуй найди такого, — засмеялась Идари.

— Такого не найти, он самый богатый жених, он может любую красавицу купить.

Агоака после игрищ еще выпила со старухами в большом доме.

— Он и Хорхой собираются с нами в итоа ночевать, — сказала Идари.

— Это хорошо, деду не будет обидно.

Агоака вошла в итоа, расстелила постель, предназначенную для пане, и уложила мугдэ. Рядом постелила для себя с Идари и для юношей. Когда она ушла в дом, Богдан вошел в итоа и лег. Рядом села Идари и закурила.

— Предпоследнюю ночь мы с ним, — сказала она.

Богдан смотрел в щель между циновками, видел большой отрезок черного неба со звездами, но звезды «колеса неба» не было среди них. Она была где-то в стороне. Богдан вспомнил ночевку с дедом под открытым небом, как он воткнул в его изголовье маховик, на острие которого светилась звезда «колесо неба».

— Проводим деда, — продолжала Идари. — И ты мог бы вернуться к нам, с нами жить.

— Не знаю, мама, надо подумать.

И Богдан думал, думал не первый день о возвращении в родную семью. Он не против вернуться к матери и отцу, хотя и самостоятельный он человек. Но возвращаться на Харпи ему не хотелось. Он привык к Нярги, и ему трудно было покинуть это стойбище, трудно было расстаться с новыми друзьями в Нярги, Мэнгэне, с русскими в Малмыже. А самое главное, в Нярги он узнавал все события, которые происходили где-то на стороне и приходили на Амур. Нет, Богдан не мог покинуть Амур. С этими мыслями Богдан незаметно уснул.

Утром его разбудил поцелуй матери. У него сладко защемило сердце: давно мать так не будила его.

Богдан вышел из итоа, и тут показался шаман во всем одеянии с шапкой с рогами на голове. Богдан выхватил головешку из-под котла и бросил ему под ноги. Шаман переступил головешку, вошел в итоа и несколько раз сильно ударил в бубен. Агоака подняла мугдэ, посадила и подперла подушками. Подошли старушки.

Шаман запел песню и, окончив ее, ушел в дом. Гара с Хорхоем, сонные, невыспавшиеся, следовали за ним.

Женщины начали готовить угощение. В самом большом котле варили фасоль, в другом сою, в третьем мясо, в четвертом кашу из риса, в пятом кашу из пшенки. Задымили костры возле итоа. Молодежь собралась на берегу реки, начались игры, состязания. Состязания начали бегуны по кругу. Пять юношей встали в ряд, по сигналу, вдохнув в легкие воздух, с криком бросились бежать. Первые сошли с круга, пробежав саженей двадцать-тридцать. Другие обогнали их на саженей восемь-десять и тоже сошли. Только победитель пробежал весь круг. После первой пятерки бежала вторая, третья. Богдан с Хорхоем, которого до полудня освободил шаман, бежали в одной пятерке. Хорхой сошел раньше Богдана и оправдывался:

— Разве это бег? Ну сколько у человека хватит воздуха в легких? Нет, это не бег.

В конце состязания бежали только победители предыдущих забегов. Среди них был Гара, он и одержал победу, пробежав полтора круга.

— А легкие у нынешних людей сузились, — говорили старики.

— Да, меньше стали. В наше время по три круга бегали.

Старики с утра уже были навеселе.

Ойта подбирал в свою команду дюжих молодых охотников, он решил сегодня взять верх над Хэлгой Оненко на перетягивании веревки. Хэлгэ тоже собирал своих верховских юношей, и вскоре обе команды стояли друг против друга. Холгитон стоял между ними и держался за слегка натянутую веревку.

— Напрягитесь! — скомандовал он. — Ловчее возьмитесь. Тяните!

Холгитон опустил веревку. Но обе команды как бы застыли, ни одна не могла перетянуть другую. Зрители кричали, надрывали глотни.

— Ойта! Эй, Ойта, не срами сегодня нас!

— Хэлгэ! Хэлгэ! Где твоя сила? Где твои ноги и спина, которые поднимали якорь железной лодки? Напрягайся!

А молодые охотники по-прежнему ни с места! Уперлись в родную землю, распластались над ней.

— Ойта! Ойта!

— Хэлгэ! Хэлгэ!

Вот нагнул еще ниже свои могучие плечи Хэлгэ, осторожно поднял правую ногу, чтобы ловчее упереться, и в это время команда Ойты сдвинулась с места, на шаг прошла вперед, на второй. Какую неосторожность допустил Хэлгэ! Теперь попробуй упрись половчее, когда тебя волокут. Уже на три шага отступила команда Хэлгэ. На четыре. Хэлгэ ищет под ногами спасительную лунку, за которую можно было бы зацепиться. Но нет лунки. Весь песок, глубиной до колен, пропахали ноги ребят его команды.

— Ойта! Ойта! Жми! Ваша победа! Низовские побеждают!

— Хэлгэ! Хэлгэ! Что с тобой случилось?! Да упрись ты получше!

Низовские охотники еще поднажали и поволокли упиравшихся верховских юношей по мягкому песку, только глубокий след на мокром песке остается за ними.

— Хватит, Ойта! Хватит! — кричит Холгитон. — Ты победил.

Ойта доволен, низовские оказались сильнее на перетягивании веревки.

Наступил полдень. Все зрители и участники состязания пошли к итоа. Здесь уже потухли костры, воздух будто напоен запахами вкусной еды. В итоа готовят эту еду. Готовят много-много разных кушаний: на касане угощение должно быть самым разнообразным, из тридцати-сорока блюд. А из чего приготовишь эти тридцать-сорок блюд? Приходится женщинам самим придумывать разные кушанья из той еды, что сварена в пяти котлах. Фасоль с жиром, фасоль с сахаром, фасоль с мясом, фасоль без жира и без сахара, фасоль с рисом, фасоль с пшенкой, фасоль… Теперь можно взять рис. Рис с жиром, рис без жира, рис… Надо только побольше выдумки, и из содержимого этих пяти котлов можно изготовить сто блюд.

Народ стекается к итоа, а из итоа выходят женщины одна за другой с мисками и ложками в руках. И чего только нет в этих мисках! Народ смотрит на женщин — сколько их! И у каждой разная еда. Сколько всякой еды! Попробуешь по одной ложке с каждой миски и будешь сыт. Вот это угощение!

Женщины обходят толпу, одна за другой, другая за третьей. Первая подносит первую ложку самому старому охотнику, за ней вторая подает свою ложку этому же старику, за ней третья, четвертая… А первая уже идет впереди и подает по ложке каждому, кто у нее на пути.

В это время шаман при помощи жены — Гары одевается, готовится к выходу. А Агоака с Идари складывают в берестяной короб небольшие блюдечки с различной едой.

— Правда, он отгадает? Правда? — спрашивает Идари.

— Обязан. Если не отгадает, то какой же он великий шаман? — отвечает Агоака. — Обожди, у меня где-то есть туесок голубицы, давай смешаем так, голубицу и мясо.

— Такой еды нет.

— Хорошо, что нет, труднее ему отгадать.

— Я согласна. Давай еще так, есть прокисший вчерашний суп, насыплем в него голубицу.

— Это нехорошо.

— Чего нехорошо? Он великий шаман, пусть отгадывает. Какой же он великий шаман, если не отгадает.

Агоака улыбается.

— Тебе только скажи, ты начнешь выдумывать.

Женщины одна за другой приходили с пустыми мисками, наполняли их и уходили угощать народ. Пришла Хэсиктэкэ и среди десятков котлов, кастрюль не могла разыскать свое блюдо — рис с пшенкой, а Далда бренчала крышками, искала пшенку с сахаром.

Все пробовали угощение, все насытились, вкусная была еда. Вышел из дома шаман, пошел в итоа, перешагнул через головешки. Сел в итоа возле мугдэ. Хорхой подогрел бубен, подал ему. Шаман спел первую песню. Отдохнул. Покурил. Запел вторую песню. Все слушатели столпились вокруг итоа, всем хочется увидеть, как шаман отгадывает женскую хитрость. Чтобы видно было всем, с итоа сняли циновки. Шаман сидел возле мугдэ и пел, изредка ударяя в бубен. Возле него находились Полокто, Пиапон, Дяпа, Калпе. Они все время находились возле шамана. Агоака внесла в итоа берестяной короб и поставила перед Богдано. Шаман даже не взглянул на короб и продолжал петь.

— Отгадывай, что в коробе! — крикнул кто-то из нетерпеливых.

Богдано три раза сильно ударил в бубен и продолжал:

— Шаман, хотя он и шаман, он человек. Он тоже может иногда ошибиться.

— Э, запасную тропу прокладывает, — сказал кто-то в толпе.

— Но мне, шаману, у которого шапка с рогами, нельзя ошибаться в малом деле. Меня ждут впереди большие дела, — пел шаман. — Вы сами знаете, как хитры бывают женщины, потому вы предложили им испытать меня. Женщины бывают подлы.

Слушатели замерли. На касане не сердятся, не ругаются, а тут сам шаман говорит такое. Это похоже на ругательство.

— Но эти женщины, которым вы доверили испытать меня, честны, они хотели меня обмануть, думали, не отгадаю я их хитрость, — шаман пел не повышая голоса, тихо бил по бубну. — Положили они в берестяной короб фасоль с кашей рисовой без жира. Так?

— Так! — ответила Агоака.

— Положили они кашу рисовую с мясом.

— Так!

— Положили они кашу рисовую без жира.

— Так!

— Положили они кашу рисовую с сахаром.

— Так!

— Не пойму этих женщин то ли они так любят рис, то ли рисом хотели меня обкормить, почему-то, кроме рисовой каши, нет другой. Положили они еще одну кашу рисовую с мясом.

— Так, — негромко ответила Агоака и, смутившись, опустила голову.

— Хорошо, шаман! — выкрикнули слушатели.

— Рис еще ничего, это не испытание для меня. Но зачем они мне подсунули мясо, смешанное с голубицей, этого не могу понять?

— Есть мясо с голубицей! — выкрикнула Идари из-за итоа.

Все засмеялись, одни хвалили женщин за находчивость, другие шамана, что так ловко распутывает хитрость женщин.

— Это еще ничего, я могу есть мясо с голубицей, хотя никогда раньше не пробовал, — продолжал шаман, — но никогда мне не приходилось пробовать прокисший суп с голубицой. Что это за еда? Может, эти женщины своих мужей всегда кормят прокисшим супом с голубицой?

Слушатели застыли в изумлении, тишина разлилась над толпой. Потом кто-то, сдерживая себя, засмеялся, и тут будто гром ударил с неба, — так грянул смех.

— Ай да женщины! Ну и женщины!

— Вот придумали! Ха-ха-ха! Прокисший суп!

— Да еще с голубицой! Хи-хи-хи!

— Попробуй посостязайся с ними в хитрости!

Шаман даже не улыбнулся, напротив, он казался недовольным, сердитым. Полокто смотрел ему в лицо и пытался узнать — сердится великий шаман или ему тоже смешно. Но лицо Богдано оставалось непроницаемым, и Полокто не знал — сердиться ему на сестер или смеяться со всеми вместе.

Когда немного стих хохот, шаман трижды ударил по бубну и продолжал петь:

— Мне еще ничего не ответили, может быть, я ошибся…

— Нет, не ошибся! — выкрикнула Идари. — Есть такой суп!

Опять засмеялись охотники, их жены, дети.

— Что же поделаешь, я завишу от женщин, которые кормят меня, — продолжал шаман. — Но суп сам не стану есть, накормлю своих собак ездовых. Сам я выпью ту водку, которую они положили в берестяной короб.

Шаман закончил песню под шумные выкрики слушателей:

— Это шаман! Все узнал, все распутал!

— Не зря носит шапку с рогами!

— Надо проверить короб, может, он что перепутал.

Любопытные прильнули к итоа. Агоака, красная от смущения, открыла короб и все, кто стоял ближе, увидели в мисках перечисленные шаманом блюда.

— Где там прокисший суп?! Где? — спрашивали задние.

Агоака, совсем смутившись, схватила миску с несчастным супом и хотела выбежать через западный проход, проход Мертвых, но шаман схватил ее за подол халата и молча показал на восточный проход. Агоака, под смех окружавших, отбежала подальше от итоа и выплеснула суп.

— Это все из-за тебя, — сказала она сестре. — Такой стыд.

— Ничего стыдного, всегда так делают, — сказала старуха Гоана.

Шаман, сняв рогатую шапку, отдыхал. Выпил несколько чашечек водки, которые подносили ему братья. Потом он стал молиться. В это время через восточный вход просунулась рука, и кто-то передал берестяной короб. Когда Богдано кончил молиться, опять сняли циновки с итоа, и все застыли в ожидании.

Полото передал шаману короб. Шаман взял короб, повертел перед собой и поставил рядом. Опять наступила тишина, все смотрели на великого шамана.

Наступил момент, который так нравился Богдано, — на него с любопытством, смешанным со страхом, смотрели молодые и старые охотники. Как приятно чувствовать себя могущественным!

Богдано уже отгадал, чей это подарок, но ему нужно растянуть время, придать таинственность этому разгадыванию. Он закурил и опустил голову. Пусть ждут. Пусть томятся. Какая тишина! Даже не подумаешь, что вокруг стоят сотни людей. Правильно, великий шаман отгадывает, он думает, потому должна быть такая тишина. Богдано поднял голову, помолчал и сказал:

— На этот раз — это мужская рука испытывает меня. Молодая рука. Голова умная. Это сын одной той женщины, которая испытывала меня раньше.

— Богдан?! — спросили из толпы.

— Да, его зовут Богдан, он сын Поты и Идари, внук человека, которого мы провожаем.

— Что он положил в короб?

— Здесь хороший соболь лежит. Белок двадцать пять штук.

— Это тебе на шапку, — подсказали из толпы.

— Богдан! Богдан! Верно он отгадал?

— Верно, верно, — ответил Пиапон, предложивший Богдану сделать обрядовый подарок шаману.

— А кто тебе подал короб? — спросили шамана.

— Один из тех, кто обязан мне подогревать и подавать бубен, — отвечал шаман. — Но на этот раз он ошибся и вместо бубна подал берестяной короб с подарком.

— Хорошо, шаман, ты отгадал все наши хитрости, — сказал Полокто. — Ты не потерял своего могущества, ты можешь проводить нашего отца в самый дальний путь.

Он налил шаману чашечку водки. Народ стал расходиться, сегодня больше шаман ничего не покажет, не будет больше камлать, он уйдет на отдых. Сегодня продолжатся состязания молодых Мэргэнов-Баторов.

Широким ручьем хлынул народ на берег реки, на мягкий песок. Состязания начали бегуны. Холгитон и на этот раз был судьей. По его команде вихрем сорвались тонконогие, легкие юноши и устремились по прибрежному мокрому песку вверх по реке, обогнули один за другим забитый кол и возвращались обратно. Впереди бежали Хорхой и юноша из верховского стойбища Толгон.

— Хорхой! Хорхой! Нажимай, вниз по течению бежишь?

— Канчу! Канчу! Не уступай низовским, все силы выкладывай!

— Хорхой! Канчу! Хорхой! Канчу!

Юноши ветром пробежали мимо болельщиков. Тут опять заспорили старики.

— Они ноздря в ноздрю бегут, — сказал один.

— Они ухо в ухо идут, — сказал второй.

— Нет, на пол-уха впереди Хорхой, — возразил третий.

— Какой там на пол-уха, на целое ухо впереди! — воскликнул четвертый.

И заспорили старики, и загалдели они. Пожилые охотники, стоявшие рядом, подливали масла в огонь, то поддакивали первым, то возражали вторым.

Хорхой первым пробежал мимо Холгитона и стал победителем. Его обнимали, хвалили. Богдан полой своего халата вытирал его потное лицо, шею.

— Ты быстрее, чем настоящий хорхой летел, — хвалил он.

Поздно закончились состязания борцов. Большинство зрителей раньше времени присудили победу Хэлгэ. Но в последней схватке Хэлгу неожиданно победил юноша из Болони. Он начал легко швырять тяжелого Хэлгу через себя. Силач Хэлгэ ничего не мог поделать с ловким юношей. Это было забавное зрелище, народ кричал, топал ногами. Победил юноша из Болони. Но поражение Хэлги не уронило его в глазах зрителей.

— Ты, конечно, сильнее его, но он ловкий. Ох и ловкий! — говорили старики, окружив своего любимца.

Начались соревнования прыгунов через веревку. И в это время раздался крик:

— Смотрите! Смотрите! Люди в лодках спускаются!

Вниз по Амуру спускались три больших неводника, каждый был переполнен людьми.

— Это русские! — закричал кто-то тревожно.

Неводники поравнялись со стойбищем. На середине первой лодки стоял человек и пристально глядел на берег. Проезжавшие на лодках молчали. Молча наблюдали за ними и с берега. Богдан всматривался на стоявшего в середине первой лодки человека и ему он показался знакомым. Человек взмахнул рукой, гребцы опустили весла в воду, и лодка поплыла дальше.

«Я знаю этого человека, — думал Богдан. — Я его где-то видел».

В большом доме опять пили, шумели, смеялись. Поужинав, Богдан лег в итоа, рядом с мугдэ. Напротив легла мать.

— Сегодня последняя ночь, завтра мы навсегда расстанемся с ним. А через два дня мы уедем к себе в Джуен. Ты поедешь?

— Не знаю, мама.

Утром опять шаман разбудил стойбище громом бубна, потам отдыхал до полдня. А няргинцы и гости опять собрались на берегу, где продолжались состязания и игры молодежи.

В полдень отдохнувший шаман стал одеваться. Впервые ему надели медные бляхи — толи, на спину — две дирен тола, на груди — четыре нера толи. Когда он запел в итоа, у восточного входа зажгли огонь Живых, у западного — огонь Мертвых.

Шаман пел песню за песней с небольшими перерывами, потом он достал глиняного сазана и вдребезги разбил о камень. Молодежь бросилась подбирать осколки сазана. Подобрали до последнего осколка, подсчитали кто больше всех подобрал и опять в победители вышел ловкий юноша из Болони, лучший борец касана.

— Он будет первым рыбаком на Амуре. Он больше всех поймает сазанов! — сказали старики.

Шаман Богдано вышел из итоа, он держал в правой руке копье с красным платком. Начался захватывающий танец шамана с копьем. За ним гнались двое юношей, шаман нападал на них, юноши убегали, юноши наступали на шамана, шаман увертывался от юношей. Старый Богдано был резв, как восемнадцатилетний, ловок и быстр, как молодой охотник во время борьбы с медведем. Богдан смотрел, как он бегал вокруг итоа за молодыми, как увертывался от их ударов, как прыгал, и удивлялся — откуда берется у старца столько сил! Юноши дышали тяжело, отбежав в сторону, старались отдышаться, а шаман один продолжал танец с копьем.

В это время Полокто с Пиапоном подвинули мугду прямо к западному выходу, прикрепили к нему мочало, натянули. Подошел к ним сын Калпе Кирка, ударил палкой по мочалу, порвал его и убежал, не оглядываясь, в дом.

Так мугду, душу Баосы, отделили от живых.

Шаман воткнул копье в песок, красный платок затрепетал на легком ветру. Копье останется тут до завтра, и платок с него Полокто снимет только завтра.

— Очищай дорогу в буни, — сказали старики Ойте, стоявшему с луком и стрелами, на концах которых тлели головешки. Ойта натянул лук и выпустил на запад стрелу. Яркой звездой пролетела стрела с разгоревшейся головешкой. За первой полетели вторая, третья стрелы. Дорога душе Баосы была «освобождена» от других душ покойников.

Шаман отдыхал в итоа после юношеского танца с копьем. А сыновья Баосы нагружали в небольшую берестяную оморочку с полозьями муку, крупу, берестяные короба с вещами, с материями для одежды, сверху положили игрушечную нарту, оморочку, топор, котелок, миски, ложки — все, что необходимо человеку на охоте и рыбной ловле. Все вещи завернули в сеть и сверху посадили мугду. Душа Баосы была готова отправиться в свою последнюю дорогу. Женщины и старухи заплакали, наливали в чашечки водку, выливали на мугду. Охотники прощались с Баосой.

— Скоро встретимся, Баосангаса, — говорили старики. — Жди нас, скоро встретимся в буни.

Охотники отпивали глоток с чашечки, а оставшуюся водку брызгали на мугду. Богдан вылил всю чашечку на мугду и почувствовал, как запершило в горле, как слезы закипели в глазах. Он всхлипнул, вытер ладонью слезы и отошел в сторону.

Шаман сел в оморочку с полозьями лицом к мугдэ, запел последнюю песню, потом пересел спиной к мугдэ, лицом к западу, к миру Мертвых. Шаман отвозил душу Баосы в буни. Он продолжал петь прощальную песню. Еще не закончил шаман прощальную песню, подбежали охотники к оморочке, развалили ее. Шаман упал на землю. Его подняли двое молодых охотников, сделали шаг в сторону итоа и в это время затрещали выстрелы вдали, потом затарахтел, захлебываясь, пулемет. Охотники, женщины и дети замерли. Шаман Богдано выпрямился.

— Это в Малмыже, — прошептал он.

— Это те, которые вчера проехали мимо нас, — сказали в толпе.

— Дождались. Война пришла в наши края!

— Война! Война! Пришла!

У шамана ослабли ноги, он на самом деле стал опускаться на землю.

Молодые охотники помогли шаману войти в дом, добраться до нар. Так закончился касан.

Молодежь собралась на берегу, но состязались без прежнего задора, старики не спорили между собой.

Люди были встревожены. С наступлением вечера все разошлись по домам и хомаранам. Когда совсем стемнело, собрались вокруг жертвенного огня.

На берегу озерка, где Баоса просиживал во время обучения внуков метанию остроги, разожгли большой костер. Няргинцы и гости собрались вокруг костра, бросали в огонь муку, крупу, связки юколы, табак, куски сети, немного пороху, дроби. Калпе тут же рвал новые ткани полоской с ладонь и раздавал девушкам и молодым женщинам. Полокто, Пиапон, Дяпа поили охотников водкой. Люди разговаривали шепотом, женщины и старухи на сей раз не плакали. Касан закончился, душа Баосы находится на пути в буни, а эти необходимые человеку вещи и еда посылаются ему вслед.

Идари стояла рядом с сыном, глаза ее опухли от слез, она брала горстями из мешочка фасоль и бросала в огонь. Богдан тоже бросил горсть фасоли.

— Вот и нет с нами его, — сказала Идари. — Слово, которое ты дал ему, теперь можешь забрать.

— Разве это можно? — спросил Богдан.

— Его же нет.

— Мама, я думаю так, что хвалить человека в лицо и ругать его же, когда он отвернется, — это очень плохо.

Идари замолчала, она не могла уловить связи между своим предложением и ответом сына. Пока она раздумывала, сын отошел от костра.

— Где Пиапон? — спрашивали сзади. — Его какие-то русские ищут.

— Какие русские? — встревожились люди. — Зачем ищут?

Пиапон передал свой хо с водкой Богдану и пошел к дому. Навстречу ему вышел человек его роста, перепоясанный ремнями, с маузером на боку.

— Пиапон, здравствуй, — сказал человек очень знакомым голосом.

Пиапон пригляделся, лицо было знакомое, глаза, нос, но вот борода.

— Не узнаешь? — по-нанайски спросил человек.

— Кунгас! Павел! — воскликнул Пиапон и обнял старого приятеля.

— Я, Пиапон, я. Вот и встретились, — говорил Глотов, хлопая Пиапона по спине.

— Ты не уехал к себе, туда, где солнце запаздывает на целый день?

— Не уехал, не уехал.

— Как же ты тогда убежал? Не поймали тебя?

— Это долго, Пиапон, рассказывать. А теперь просто некогда. Мы вчера проезжали в Малмыж мимо вас, я хотел пристать, да смотрю у вас что-то такое…

— Касан был.

— Так я и думал. Мы сегодня баржу с мукой отбили у белых, надо эту муку подальше где-нибудь спрятать, чтобы белые не нашли. Ты можешь указать такое место?

— Место найти можно… Только твоя баржа не пройдет, мелко.

— Баржу мы не сможем потащить, пароход убежал.

— Чего тогда будешь прятать?

— Муку. Если охотники нам помогут. Мы каждому за это дадим по пудовому мешку.

— Помогут. Наши всем помогают, кто в беде.

— Вот и хорошо.

— Тогда скажи охотникам, пусть сейчас же выезжают в Малмыж и начинают вывозить муку.

— Ты, Павел, партизан? — спросил Пиапон.

— Да, Пиапон, я помощник командира партизанского отряда, а командиром у нас Даниил Мизин.

Костер на берегу озерка потухал, люди подходили к большому дому. Пиапон собрал всех присутствующих и передал просьбу Павла Глотова.