Онлайн чтение книги Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии
Тамильская поэзия

Спой нам, вещунья, спой нам, певунья.

Светел твой волос, светлей полнолунья.

Спой нам, вещунья, спой нам, певунья,

Песнь о холме, где живет он. Потом

Спой нам еще о холме том крутом.

Неужто себя не украсит соцветьями нима [269] Ним — маргоза, большое величественное дерево с горькими плодами.,

А только сорвет их — и прочь отшвырнет мой любимый?

Я участью схожа с плодом белогроздой смоковницы:

Упал он — и крабами мигом расщипан, пропащий.

Соседки судачат: «Ушел от своей полюбовницы!»

Мне каждое слово их сплетен — что камень разящий.

Когда я сдалась на его уговоры,

Жениться он мне обещал, дал обет,

Потом улизнул — и не сыщешь проворы.

Что делать — не знаю: свидетелей нет.

Лишь цапля, что рыбу ловила в протоке,

Быть может, слыхала, что молвил жестокий.

Моя семья твоей не знала.

Твоя семья моей — нимало.

Но нам — судьбы иное слово:

Земля и влага дождевая,

Сливаемся мы, отдавая

Друг другу все, что есть благого.

Я счастлива, когда любимый рядом:

Так, отдаваясь праздничным обрядам,

Безмерно рады жители деревни.

Но лишь уйдет — и нет судьбы плачевней:

Подкатывают слезы, в горле — ком.

Я похожу на опустелый дом,

Где ни души и только на заре

Резвится стая белок во дворе.

В ночном лесу, обманывая взгляд,

Все в лепестках опавших, валуны

Почти неотличимы от тигрят…

И ты при свете призрачном луны

Упорно вглядываешься во тьму,

Унять не в силах страха и тоски.

Неужто любо другу твоему

К тебе прокрадываться воровски?

О друг мой, живущий в краю у сапфировых вод

Безбрежного моря, волшбою лучей усыпленного,

Где, благоухая созрелой пыльцою, растет,

С шипами, как беличьи зубы, кустарник пасленовый!

Знай, суженый мой, что не в этом рожденье, так в том,

А все же законной женою войду я в твой дом.

Напрасно меня осуждаешь ты, друг!

Беспомощно смотрит калека без рук,

Который к тому же еще безголос,

Как масло, положенное на утес,

Ползет, разогретое солнцем дневным.

Таков мой недуг. Как мне справиться с ним?

Супруг-воробей без особой натуги

Таскает цветы тростника для подруги.

Хоть стебли и сладки, цветы бездуханны.

В заботе подобной есть привкус обманный.

А друг мой — обманщик отъявленный, ярый.

Хвалить вам его не пристало, панары!

Мысли о нем обжигают огнем.

Нет мне покоя ни ночью, ни днем.

Неба огромней — любовь возросла.

Мудро ли мне причинять столько зла?

Бродила, бродила, все ноги себе оттоптала.

Глядела, глядела, глаза проглядела, устала.

Народу в пути повстречала, что звезд, — без числа.

Однако же ту, что искала, сыскать не смогла.

Под страхом позора — любовь истощается скоро.

Иссякнет она — все равно не минуешь позора.

Надломлена ветвь по случайной причуде слона:

Висит, но не падает, к самой земле склонена.

Ну, как о любимом моем говорить без укора?

«Мужчинам дороже всего их мужские занятья,—

Сказал твой любимый, — а женщинам, всем без изъятья,

Мужчины дороже всего…» Успокойся же! Гложет

Тебя опасенье пустое: отъезд он отложит.

«Любовь! Любовь!» — твердят… Она

Не цепь, не злое божество.

Приходит, лишь себе верна,

Уходит, лишь себе верна.

И кто постигнет, отчего

Всегда такой спокойный слон

Бушует, разум утеряв:

Наелся ль ядовитых трав

Иль просто страстью ослеплен?

Петух прокукарекал за стеной.

Мне снился сон: любимый здесь, со мной.

Пришел рассвет, мой сон, как меч, рассек,—

И не сомкнуть уже дрожащих век.

О господин! Бывало, горький плод

Тебе преподносила госпожа,—

Ты ел, хвалил… Теперь, наоборот,

Из горного ручья, чиста, свежа,

Вода — в прохладный этот месяц тай [280] Тай — месяц тамильского календаря (январь — февраль). Считается благоприятным для свадеб. —

Не нравится тебе, бурчишь: «Горька».

Кривишься, как тебе ни угождай…

Любовь твоя, как видно, коротка!

Возлюбленный, этот обманщик завзятый,

«Вернусь, — обещал, — до начала дождей».

И что же? В горах громовые раскаты

Веселой игрой услаждают людей,

Порывистый ветер шумит, пробегая,

Рокочет, с уступа свергаясь, вода.

Пускай он меня позабыл, дорогая,—

Смогу ли его позабыть? Никогда.

Быть может, он спутал и время и место свиданья?

Однако вчера, искупая свои опозданья,

Он здесь проезжал на большой колеснице, поводья

Сжимая в руках, — и колес золотые ободья

Срезали цветы с остротою отточенной стали

И весь этот луг лепестками большими устлали.

Взгляни, колесничий! На этой поляне лесной

Цветы пидаву́ [283] Пидаву — рандия (Randia Malabaruca). ослепляют своей белизной.

Немного поодаль — могучий олень косорогий

Стоит, как охотник с рогатиной, возле дороги.

Он лань охраняет и резвых своих оленят.

Проказники мать обступили, сосцы теребят.

Она же срывает метелки травы краснобыльной,

Жует не спеша их. Насытясь едой изобильной,

Ложится она у ручья, под покровом ветвей.

Олень — все на страже… О бедной подруге своей,

Покинутой, думаю я, опечаленно сникший.

Привал наш окончен. Гони лошадей, колесничий!

Там, дома, в родном городке, за стеной крепостной,

Лебедка и лебедь живут неразлучной четой.

Их пух нежно-белый сравним лишь с водою крахмальной,

Под пальцами прачки текущей на камень стиральный.

А я — вдалеке от любимой. Быть может, как раз,

Тоскуя, она обо мне вспоминает сейчас,

Любимца держа на руке своего — попугая,

Зеленого, с ниткой кораллов на шее… Лаская

Его, повторяет она, озираясь вокруг

С улыбкой смущенной: «Сегодня приедет мой друг!»

И вторит гортанное ей тараторенье птичье…

Как счастлива будет она!.. Поспешай, колесничий!

Зачем, о подруга, ведешь ты печальные речи?

Твердишь, что твой лоб побледнел, а округлые плечи

Совсем исхудали и, мол, от жестоких страданий

Колеблешься ты между жизнью и смертью — на грани.

Зачем укоряешь ты друга в изменчивом нраве?

По совести, ты на него обижаться не вправе.

С началом дождей обещал он вернуться, а эта

Пора лишь пришла, — подтверждает любая примета.

В горах Венгада, во владеньях царя Тирейана [285] Тирейан — правитель, столица которого находилась в городе Паватири.,

Родился слоненок. О нем и о матери рьяно

Заботясь, приносит им слон, исполин мощногрудый,

Нежнейших побегов бамбуковых целые груды.

Зацвел крылоплод. На вершине его, приосанясь,

Павлин проплясал свой истомой проникнутый танец. [286] Павлин проплясал свой истомой проникнутый танец. — Танец павлинов считается предвестником наступления сезона дождей.

Затем, не спеша перебравшись на дикий лимонник,

Он паву свою призывает — прекрасный поклонник.

Для всех, кто в разлуке, кончается время печали.

Уж дождь собирается. Первые капли упали…

«Добро есть, по сути, двоякое братство:

Духовное благо оно — и богатство,

Не выклянченное, трудом нажитое»,—

Погладив мне волосы, смоль — чернотою,

Так молвил любимый в преддверье разлуки.

Пускай ожиданья и тягостны муки,

Ему я желаю успеха в дороге.

Сегодня он, верно, минует отроги

Паннадской горы, где — какая досада! —

Иссохли все лунки, поилки для стада.

Со свистом протяжным их племя пастушье

Водой из бадей наполняет, но, сушью

Палимая, вмиг испаряется влага,

И тщетно ее, как великого блага,

Слон ищет среди углублений и впадин.

Его шаг за шагом, могуч и громаден,

Преследует тигр… Как следы их похожи

На оттиски пальцев, хранимые кожей,

Натянутой на барабан, под который

И песни поют, и танцуют танцоры.

Подруга твоя в ожиданье совсем извелась.

И вот наконец прикатил, но, едва насладясь

Любовью ее — на прогалине, под красолистом,

Поспешно назад собираешься. В сумраке мглистом

Возничий готовит уже колесницу твою:

Осматривает ее, поправляет шлею.

Тревожно и больно подруге твоей смуглолицей,

Подобной своей красотой Паватири, столице

Царя Тирейана, в цветочном убранстве сплошном.

Ведь путь твой опасен и труден. Во мраке ночном

Лиманы тебе проезжать, где в часы многоводья

Шныряют акулы — зубастые смерти отродья.

Останься у нас — вот тебе мой совет. Приглядись.

Отборный — на свежую рыбу променянный — рис

Тебе поднесем, угождая в усердном старанье.

Сандалом, на жернове, что привезли северяне,

Измолотым, с нужной добавкой, тебя умастим.

Останься у нас в деревушке, где, ветром морским

Колышемые, на деревьях развешаны сети,

В прорехах от бурь и акульих прокусах… На свете

Едва ли отыщется место приятней, милей.

Останься — тебе пожалеть не придется, ей-ей.

И Смерть, бывает, медлит в ожиданье.

Но ты, о царь, не ждешь: могучей дланью

Ты поражаешь в час, тебе угодный,

Вождей отрядов копьеносных, сходный

С могущественным грозным божеством.

Как предостереженье о твоем

Нашествии — свергаются кометы;

Пылают солнца в огненном величье;

Кричат не умолкая стаи птичьи;

Безлиственные горбятся деревья;

Крошатся зубы; волосы лоснятся;

Блуждают вепри по дорогам; сами

Внезапно ниспадают одеянья;

И стойки с ярко блещущим оружьем

Обрушиваются! Все девять знаков [290] Все девять знаков — Перечислены девять недобрых предзнаменований.

Являются, как бы в бреду кошмарном,

И второпях целуют горожане

Своих детей, что жизни им желанней,

И всей семьей — в окрестные леса.

А ты идешь, о Валаван [291] Валаван (букв.: «Царь плодородной страны») — имя царей из династии Чола., как буря,

Взметающая пламя к небесам,

И горе тем, кто возбудил твой гнев!

Нам каждый — брат, и каждый закуток —

Нам дом родной. Добра и зла исток —

В душе у нас, а не вовне. Недуг

Приходит сам — и сам уходит вдруг.

Смерть не нова для нас. Мы от всего

Отрешены. Не в радость радость нам,

И горе нам не в горе… Наша жизнь —

Лишь утлый плот, при вспышках грозовых,

Несущийся по прихоти волны

Вниз по реке. Удар о валуны —

И плот в щепу!.. Мы, мудрецы, себя

Не унижаем ни превозношеньем

Властителей, ни слабых поношеньем.

Просить: «Подайте!» — осквернять уста.

Отказывать в даянье — гнусота.

Кто подает — благословен, но пуще

Благословен даянье не берущий.

До дна прозрачна глубь морская в тишь,

Но жажды из нее не утолишь,

И жаждущий натоптанной тропой

Спускается к ручью, где водопой

Для стад овечьих и коровьих. Пусть

Вода мутна, она не солона,

И жажду утоляет он сполна…

К тебе я обращаю голос, Ори [294] Ори (Вальвильори, Аттанори) — властитель того времени, правил на холме Колли, Малабарское побережье.,

Владыка, обитающий на взгорье!

Ты привечаешь всех, равно любя.

Просители, встречая твой отказ,

Хулят свою судьбу, а не тебя.

Зато один лишь милостивый твой

Кивок — и, как из тучи громовой,

На всех, кто припадет

К твоим стопам, — прольется дождь щедрот.

Уже ночные звезды отцвели

И падают, поблекшие… Велли́ [296] Велли (букв.: «Серебряная») — Венера.

Одна сияет в серебристом блеске.

Распелись птицы в ближнем перелеске.

В пруду раскрыли лотосы глаза.

И вдруг, как будто грянула гроза,

Забили барабаны, возвещая

О том, что утро ниспровергло ночь.

Остаткам темноты уже невмочь

Сражаться со сверкающим оружьем.

В становье, расположенном окружьем,—

Негромкий шум, предвестник пробужденья.

Проснись и ты, о царь, в своем шатре,

И повели на утренней заре

Подать нам рис, и острую подливку,

И пальмового сока — на запивку —

В кувшинах драгоценных. Подари

Нам одеянье, все в узорах дивных,

Наряднее змеиной чешуи.

Утишь своею щедростью мои

Страданья, что лучей полдневных жгучей.

Будь милостив, о властелин могучий

Державы, где шести своим занятьям

Спокойно предаются анданары , [297] Державы, где шести своим занятьям // Спокойно предаются анданары…  — Анданары — брахманы. Шесть их занятий : изучать веды и учить других, совершать обряды и управлять обрядами, совершаемыми другими людьми, давать и принимать приношения.

Свое чело цветами увенчав.

О Валаван! Наш покровитель славный!

С тобой любая тягость нипочем.

Скажи — мы океан пересечем.

Взойдет на юге солнце? Ну и что ж?

Ты нас от верной гибели спасешь.

Порукой в том — бестрепетность твоя

И смертоносность твоего копья!

Ты в дальний поход снаряжаешься, о господин?

Какая-то, видно, в душе у тебя червоточина.

В пустыню твой путь, где, виденьем воды обмороченный,

Я слышала, слон потерялся уже не один.

Весь в мысли свои погруженный, рукою могучею

Ты лук напрягаешь — и звонко поет тетива.

С лицом опечаленным, словно подернутым тучею,

Следит за тобой госпожа — ни жива, ни мертва.

Примерив свои рукавицы и наручи прочные,

Подушечкой пальца ты пробуешь стрел острия.

Глаза у подруги твоей — как две чаши цветочные,

Вечерней росою наполненные по края.

В мечтах о добыче все радостней и дерзновеннее,

От ржавчины ты отчищаешь метательный круг.

Но, как лепестки, — лишь пахнет холодов дуновение,—

Браслеты спадают, смотри, у жены твоей вдруг. [299] Браслеты спадают, смотри, у жены твоей вдруг…  — Спадание браслетов из-за худобы — традиционный образ, описывающий жену, которая исхудала в разлуке с мужем.

Скажи,

Зачем ты ее оставляешь? Тревогой волнуема,

То плачет она, то безмолвствует, горе тая.

В разлуке с тобою погибнет она неминуемо.

Тогда воскресит ли ее вся добыча твоя?

Сущее пекло — пустыня. Деревья там редки.

Скупы на тень, как сквалыги на траты, их ветки.

Никнут они, увядают, как молодость нищих:

Тленье и гниль поселяются в их корневищах,—

И погибают — безвинные люди на плахе.

Стонет страна в безграничном отчаянье, страхе,

Если бесчинствует царь, покрывая позором

Царское имя свое, — и нет меры поборам

Алчных советников. Всюду — одно запустенье.

Не такова ли пустыня, лишенная тени?

Путь твой — туда. Но об этом решенье суровом

Ты, господин, не обмолвился дома ни словом.

Знай госпожа — и, подобно горюющим вдовам,

Плакать ей долгие ночи на ложе пуховом.

Знай госпожа — и во тьме беспросветной, кромешной,

Бедной вздыхать, предаваясь тоске безутешной.

Чуть отодвинешься ты — утешать безуспешно!

Как оправдаешься ты перед нею, безгрешной?

Знай госпожа — и конец красоте и здоровью;

Горькое горе приникнет к ее изголовью.

Сердце ее, господин, обливается кровью,

Если твой взгляд — хоть на миг — не пылает любовью.

Супруг мой любимый — добра неустанный ревнитель.

Отказа ни в чем у него не встречает проситель.

Враги же трепещут: он их беспощадный губитель.

В поход за добычей отправился мой повелитель.

Свой взор на прощанье моей красотою насытил —

И молвил: «В пустыне — песок горячее огня.

Наступишь босой — и ожог, распухает ступня.

Там, близ водопоя, весь день суетня, толкотня,

И слон пропускает подругу, ей сердцем родня».

Потом он примолвил: «Там солнце палит — не скупится.

Ни облака там, над песчаной страной, не клубится.

И голубь, прохладу даруя своей голубице,

Бьет крыльями, — сладостно ей хоть чуть-чуть позабыться!»

И так он домолвил: «В горах, что высокой грядой

Вдаль тянутся, сохнет и гибнет бамбук золотой.

И тенью своей укрывает олень молодой

Красавицу-лань, беззащитную перед бедой».

Я знаю:

Твой верный супруг — в нем любви не ослабнет горенье —

К тебе возвратится — и скоро. Умерь нетерпенье!

Чу! Ящерка мне выражает свое одобренье, [300] Чу! Ящерка мне выражает свое одобренье…  — Цоканье ящерицы считается доброй приметой.

И веко дрожит, предвещая его возвращенье.

О лотосоглазая! Выслушай тайну девичью:

Какой-то воитель за мной, как охотник за дичью,

Все ходит и ходит. Оглянешься — здесь неразлучник.

Цветами украшенный, как он пригож, этот лучник!

Недуга любви на лице у него отпечатки.

Ни слова не скажет. Как будто играет он в прятки.

Сочувствием полная к горю его, я бессонно

Томилась, крушилась. Молчал незнакомец влюбленный.

Молчала и я — заговаривать первой негоже.

Лишь думала: «Как исстрадался несчастный, о боже!»

Тебе лишь одной я откроюсь: красивый обличьем,

Понудил меня он пойти вперекор всем приличьям.

Близ поля, что мы охраняем от шумной оравы

Прожор-попугаев, ты знаешь, для нашей забавы

Качели повешены, — там я качалась легонько.

Смотрю: припожаловал. Смирный — смирнее теленка.

«Айя! [301] Айя — господин. Раскачайте!» — его попросила несмело.

Качнул он — да так, что я чуть не до неба взлетела.

Я сделала вид, что рука соскользнула с веревки

И словно я падаю. Он же, проворный и ловкий,

Меня подхватил. Я в объятьях его оказалась.

Я не вырывалась, а если бы и попыталась,

Взмолился бы он: «Ах, останься со мной хоть с минутку!»

Отказ бы мой, верно, его огорчил не на шутку.

Лучистое солнце вечерней порою

Скрывается — день унося — за горою,

И сумрак нисходит, смуглей Немийана [302] Немийан (букв.: «Обладатель боевого диска») — одно из имен бога Вишну, который изображается темно-смуглого, до синевы, цвета..

Земля придремнула, луной осиянна.

Смыкаются лотосы — веки красавиц.

Кусты-белоцветы смеются, забавясь.

Деревья склонились, подобно ученым

Под градом похвал — пристыженным, смущенным.

Как пенье бамбуковой флейты пастушьей,

Жужжанье пчелиное радует ду́ши,

И слышно в селенье, покоем объятом:

Коровы бегут, возвращаясь к телятам.

Слетаются в гнезда пернатые пары.

Свершают вечерний обряд анданары.

В домах очаги разжигают, светильни

И ужин готовят… С улыбкой умильной

Глупцы восхищаются: «Вечер прекрасен!»

Неведомо им, что восторг их напрасен.

Для всех разлученных он — меч зачерненный,

Судьбою над их головой занесенный.

Напились тучи океанской влаги

И вознеслись — так Тирумаль всеблагий

Восстал для измеренья трех миров; [304] …Тирумаль всеблагий // Восстал для измеренья трех миров…  — Тирумаль — тамильское имя бога Вишну. По преданию, бог Вишну превратился в карлика, чтобы сокрушить власть демона (дайтья) Бали, угрожавшего богам. Он попросил у Бали столько пространства, сколько сможет захватить в три шага. Получив согласие, он в два шага измерил землю и небо и лишь по просьбе Бали оставил ему подземный мир.

На склонах гор, у самых берегов,

Весь день они пропочивали в неге,

И снова — в путь в стремительном побеге,

Чтоб ввечеру, как слон, разящий бивнем,

Обрушиться неудержимым ливнем.

В тот час вечерний хоженой тропой

Дворцовые прислужницы толпой

К окраине далекой поспешили.

В руках у них для приношенья были

Горшки с вареным рисом и жасмины.

Жужжали пчелы, сладостнее ви́ны [305] Вина — индийский музыкальный инструмент.,

Когда они рассы́пали дары

И стали ждать среди ночной поры,

Какой им будет знак, прильнув друг к дружке.

Внезапно голос молодой пастушки

Послышался. Привязанных телят

Ей было жаль, и, в ночь вперяя взгляд,

Она сказала: «Не горюйте! Скоро

Вернутся ваши матери!» Без спора

Решив, что это бог им возгласил,

Прислужницы — бежать что было сил

И молвили тоскующей царице:

«Недолго ждать осталось: возвратится

Твой повелитель, царь с осанкой бычьей,

Увенчанный победой — и с добычей!»

Владычица, прослушав их рассказ,

Жемчужины смахнула с черных глаз.

И вдруг — виденье! На лесной поляне,

Очищенной от трав, где поселяне —

Охотники воздвигли бастион

(Отныне он с лица земли сметен),

Огромное военное становье

Предстало ей, исполненной любовью.

Там на скрещенье троп, гора на вид,

Свирепый слон сторожевой стоит.

Ему подносят тростника вязанки —

Он гордо отвергает все приманки.

Напрасно с перекошенным лицом

Его погонщик бьет своим бодцом.

Воители, являя верх сноровки,

Вбивают в землю колья — и веревки

Натягивают; миг — и пестрый кров

Колышется над остовом шатров;

Потом бойцы, — их ждет покой желанный,—

Составив луки, вешают колчаны,

Как вешает отшельник на треногу

Свою одежду, охряную тогу;

И наконец они лихим броском

Вонзают в землю копья — лепестком

Отточенным… Без лишней суеты

Над копьями укреплены щиты,—

И вот уже — на ночь одну — готово

Убежище для воина простого.

Стихают шум и говор до утра,

И только возле царского шатра

Мелькают длиннокосые смуглянки

С кинжалами на поясах. В горлянке

Горючее для плошек у любой.

Они следят, когда пробьют отбой,

Чтоб ни одна светильня не погасла,

И если надо — подливают масла

И от нагара чистят фитили.

Уж за полночь. Давно умолк вдали

Походный колокол длинноязыкий.

Стоят, качаясь, стражники владыки:

По сонным векам пробегает дрожь,

Как по лианам в ветер или дождь.

Отсчетчики часов, сложив ладони,

Кричат: «О восседающий на троне,

Непобедимый царь, гроза врагов,

Узнай: по времемеру [306] Времемер — древние водяные часы. Небольшой сосуд с дырочкой помещался в больший сосуд, и время исчислялось по количеству воды, которая наливалась в меньший сосуд. Древнетамильский час — нажихай — составлял двадцать четыре минуты. — час таков!»

У царского шатра — отряд яванов [307] Яваны — греки или римляне..

В их боевой отваге нет изъянов.

У каждого явана — меч и щит,

И под полой одежды кнут торчит.

Они могучи и широкоплечи.

В самом шатре — прислуживают млеччи [308] Млеччи — немые чужеземцы, служившие телохранителями.

Бессонницей томимому царю.

Уж утреннюю видит он зарю

А с нею — неминуемую сечу

И мыслями стремится ей навстречу,

И, щеку подпирая кулаком,

Он вспоминает, легким холодком

Овеянный, — свои былые схватки.

Бегут враги, смешавшись, в беспорядке.

Их тысячи, отставших, полегли.

Как змеи, извиваются в пыли

Отсеченные хоботы слоновьи.

Под градом стрел, все залитые кровью,

Ржут, прядая ушами, жеребцы.

Победу одержавшие бойцы

Приветствуют его, безмерно рады,

И раздает он щедрые награды.

При свете плошек, спрятанных в литых

Ладонях изваяний золотых,

Царица возлежит в покое спальном

Дворца семиэтажного, в печальном

Раздумье о властителе своем,

И свой браслет с причудливым витьем,

Тоскуя, поправляет поминутно.

Вконец истомлена тревогой смутной,

Она трепещет в лихорадке злой,

Подобно паве, раненной стрелой.

А за окном, не убавляя мощи,

Бушует ливень в придворцовой роще,

И, вслушиваясь в грохот водопадный,

Царица напрягает слух свой жадный.

Все мнится ей шагов далекий гром,

Все видятся ей в сумраке сыром

Победою расцвеченные стяги.

Идут войска, нет меры их отваге,

Идут тропой песчаной, прямиком.

Олень и лань на поле просяном

Резвятся. Синий пламень высекая,

Цветет кустарник низкорослый — кайя [309] Кайя — карликовое дерево (Memecylon tinctorium).,

Дождь золотой [310] Дождь золотой — дерево «индийский золотой дождь» (кондрей). — как утренняя даль,

Ладони все свои раскрыл кандаль [311] Кандаль (кодаль) — белая малабарская лилия.

И тондри [312] Тондри — красная малабарская лилия. — сгустки темно-алой крови.

Идут, всегда к сраженью наготове,

Идут войска, с отмашкой мерной рук.

А впереди — их вождь, ее супруг

В своей большой военной колеснице.

Иль, может быть, все это только снится?

Полумесяцем украшен, [318]«Полумесяцем украшен…» — Это стихотворение, по легенде, написано Самбандаром трех лет от роду на берегу пруда. Посвящено оно богу Шиве, волосы которого увенчаны полумесяцем. Шива обитает на площадке для сожжения покойников, поэтому он «белым пеплом обметен». Восседает бог на быке Нанди.

белым пеплом обметен,

Сердца моего похитчик,

гордо восседает он

На быке. Его сияньем

сам Создатель посрамлен. [319] Его сияньем // сам Создатель посрамлен. — Однажды боги Брахма (Создатель) и Вишну увидели огромный огненный столб. Брахма стал лебедем и тщетно попытался достичь вершины этого огненного столба. Не удалось и Вишну (по-тамильски Каннан), ставшему вепрем, докопаться до его основания. В конце концов Брахма и Вишну вынуждены были признать свое поражение, и только тогда Шива явил им свой истинный лик.

В многославном Брахмапуре [320] Брахмапур (Шийали) — город в Танджурском округе.

он воздвиг свой дивный трон.

Ужели ты обитель Шивы,

Арурский [321] Арур (Тируваллур) — город в Танджурском округе. храм, не посетил еще?

С цветами, сердцем просветленный,

спеши к Отцу, в его святилище.

Неси весь пыл своих хвалений

ему, Истоку Добродетели.

Избавиться от возрождений —

есть благо высшее на свете ли?

Едва в ярчайших переливах

сверкнет Арурская Жемчужина,

Тебе овеет душу радость,

и будет боль обезоружена.

Как я спасу свой бренный остов?

Мне ярость раздирает грудь.

Смогу ли я, черпак дырявый,

хоть каплю блага зачерпнуть?

Лягушка я в змеиной пасти.

Закрыт к освобожденью путь.

О повелитель Оттрийура [323] Оттрийур (Тирувоттрийур) — город, находившийся прежде недалеко от Мадраса, теперь его окраина.!

Моей опорой верной будь!

Душа моя — груженный гневом

до полузатопленья плот.

Весло — рассудок. Вожделенье —

скала среди бурлящих вод.

Кто, средоточье милосердья,

меня от гибели спасет?

О повелитель Оттрийура!

Ты мой единственный оплот!

Отрадно ви́ны чистое звучанье,

отраден свет луны,

И южный ветерок, и ожиданье

расцвета в дни весны,

И над прудом пчелиное жужжанье,

и сладостные сны,—

Отрадней тень от ног Отца — да будем

мы ей осенены!

* * *

Напрасно в священном потоке свершать омовенье,

На мыс Кумари́ [324] Мыс Кумари (Коморин) — южная оконечность Индостанского полуострова, место паломничества. отправляться — излишнее рвенье.

Лишь тот обретет от страданий земных избавленье,

Кто славит Всевышнего — имя его и веленье.

Пустое занятие — веды бубнить тихогласно

И слушать, как шастры читают, — поверьте, напрасно.

Лишь тот обретет избавленье, чье сердце согласно

С Всевышним, — о нем помышляет вседневно, всечасно.

Напрасно подвижничество и обитель лесная,

Напрасно глазенье на небо, еда немясная.

Спасется лишь тот, кто не знает покоя, взывая

К Всемудрому, только его одного признавая.

Жизнь — майя [326] Майя — призрачная сила, якобы управляющая миром. Здесь поэт говорит о призрачности, иллюзорности земного бытия.. Все мы станем прахом —

таков закон судьбы великий.

При виде моря возрождений

мы все трепещем, горемыки.

Возвысим же хвалебный голос

в честь Кетарамского [327] Кетарам — место в Гималайских горах. владыки,

Пред чьим могуществом склонились

Каннан [328] Каннан — Вишну. и сам Четырехликий [329] Четырехликий — Брахма..

Он — веда, Он — и приношенье.

Победа Он и пораженье.

Он — истина и ложь, всё Он:

И свет и тьма, и явь и сон.

Он — счастье, Он же — и несчастье.

Он — целое, и Он — двучастье.

Он — избавитель от земных

Мучений и повинник их.

Мы для него, светлеют думы,

Готовим порошок куркумы. [331]Золотистый порошок из корней куркумы употребляется для ритуального омовения статуи божества.

Натянут лук, трепещет тетива. [332] «Натянут лук, трепещет тетива…» — Стихотворение основано на южноиндийском варианте известного мифа (см. прим. Амару, 2): три асура (противника богов) за их подвижничество были награждены Шивой тремя крепостями — золотой, серебряной и железной. Эти крепости переносились по воздуху и, опускаясь на землю, губили множество людей. В своей надменности асуры стали оспаривать власть самого Шивы. Тогда Шива сел на колесницу, колесами которой были солнце и луна, а сиденьем земля. Его колесничим был Брахма, четыре веды — конями, гора Меру — его луком, змей Ади Шеша — тетивой и Вишну — стрелой. Видя его приготовления, асуры подумали, что Шиве не справиться с ними, но он одной своей улыбкой испепелил три их крепости.

Три крепости побеждены, едва

Начался бой, — и торжествует Шива.

Лети, унди! [333] Унди — Некоторые комментаторы предполагают, что это мяч для игры, но такое толкование представляется сомнительным.

Не две, не три — всего одна стрела,

И спалены три крепости дотла.

Нам бог явил пылающее диво.

Лети, унди!

Он сделал шаг — и под его пятой

Обломки колесницы боевой.

Покаран враг, глумившийся спесиво!

Лети, унди!

Без страха малейшего вижу

змеи ядовитой извивы,

Без страха малейшего вижу

людей, что коварны и лживы,

И только слепцы-инобожцы,

не чтущие грозного Шивы,

Владыки Тиллейского [334] Тиллей (Чидамбарам) — место в Южноаркотском округе, где находится один из наиболее почитаемых шиваитских храмов. храма

внушают мне страх справедливый.

Без страха малейшего вижу

на солнце меча переливы,

И робостью душу не полнит

красавицы взор горделивый,

Но те, кто взирают бесстрастно

на танец косматого Шивы,

Владыки Тиллейского храма,

внушают мне страх справедливый.