Трехстишия (Хокку)
Перевод Веры Марковой
Басё[1814]Переводы Веры Марковой даны по книгам: Басё. Лирика. М., 1964; «Японские трехстишия». М., 1973.
Поник головой до земли,—
Словно весь мир опрокинут вверх дном,—
Придавленный снегом бамбук.
Облачная гряда
Легла меж друзьями… Простились
Перелетные гуси навек.
«Осень уже пришла!» —
Шепнул мне на ухо ветер,
Подкравшись к подушке моей.
Майских дождей пора.
Будто море светится огоньками —
Фонари ночных сторожей.
Иней его укрыл,
Стелет постель ему ветер…
Брошенное дитя.
В небе такая луна,
Словно дерево спилено под корень;
Белеется свежий срез.
Желтый лист плывет.
У какого берега, цикада,
Вдруг проснешься ты?
Как разлилась река!
Цапля бредет на коротких ножках
По колено в воде.
Тихая лунная ночь…
Слышно, как в глубине каштана
Ядрышко гложет червяк.
На голой ветке
Ворон сидит одиноко.
Осенний вечер.
Во тьме безлунной ночи
Лисица стелется по земле,
Крадется к спелой дыне.
Кишат в морской траве
Прозрачные мальки… Поймаешь —
Растают без следа. [1815] Поймаешь — растают без следа. — Мальки так прозрачны, что кажутся поэту льдинками: вот-вот растают…
Все листья сорвали сборщицы…
Откуда им знать, что для чайных кустов
Они — словно ветер осени!
Печалью свой дух просвети!
Пой тихую песню за чашкой похлебки,
О ты, «печальник луны»!
Как стонет от ветра банан,
Как падают капли в кадку,
Я слышу всю ночь напролет.
Ива склонилась и спит.
И кажется мне, соловей на ветке —
Это ее душа.
Топ-топ — лошадка моя.
Вижу себя на картине —
В просторе летних лугов.
Слушаю, как градины стучат.
Лишь один я здесь не изменился,
Словно этот старый дуб.
Далекий зов кукушки
Напрасно прозвучал. Ведь в наши дни
Перевелись поэты.
Стебли цветущей дыни.
Падают, падают капли со звоном…
Или это — «цветы забвенья»?
Здесь я в море брошу наконец
Бурями истрепанную шляпу,
Рваные сандалии мои.
Послышится вдруг «шорх-шорх».
В душе тоска шевельнется…
Бамбук в морозную ночь.
Тоненький язычок огня,—
Застыло масло в светильнике.
Проснешься… Какая грусть!
Ворон-скиталец, взгляни!
Где гнездо твое старое?
Всюду сливы в цвету.
Бабочки полет
Будит тихую поляну
В солнечном свету.
Встречный житель гор
Рта не разомкнул. До подбородка
Достает ему трава.
На луну загляделись.
Наконец-то мы можем вздохнуть! —
Мимолетная тучка.
Как свищет ветер осенний!
Тогда лишь поймете мои стихи,
Когда заночуете в поле.
И осенью хочется жить
Этой бабочке: пьет торопливо
С хризантемы росу.
Цветы увяли.
Сыплются, падают семена,
Как будто слезы…
Порывистый листобой
Спрятался в рощу бамбука
И понемногу утих.
Внимательно вглядись!
Цветы «пастушьей сумки»
Увидишь под плетнем.
О, проснись, проснись!
Стань товарищем моим,
Спящий мотылек!
На землю летят,
Возвращаются к старым корням…
Разлука цветов!
Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.
Запад, Восток —
Всюду одна и та же беда,
Ветер равно́ холодит.
Праздник осенней луны.
Кругом пруда, и опять кругом,
Ночь напролет кругом!
Вот все, чем богат я!
Легкая, словно жизнь моя,
Тыква-горлянка.
Этой поросшей травою
Хижине верен остался лишь ты,
Разносчик зимней сурепки.
Первый снег под утро.
Он едва-едва пригнул
Листики нарцисса.
Вода так холодна!
Уснуть не может чайка,
Качаясь на волне.
С треском лопнул кувшин;
Ночью вода в нем замерзла,
Я пробудился вдруг.
Луна или утренний снег…
Любуясь прекрасным, я жил, как хотел.
Вот так и кончаю год.
Морская капуста легче…
А носит торговец-старик на плече
Корзины тяжелых устриц.
Облака вишневых цветов!
Звон колокольный доплыл… Из Уэ́но,
Или Аса́куса? [1817] Звон колокольный доплыл… Из Уэно или // Асакуса? — Уэно, Асакуса — разные районы города Эдо (Токио). Цветут вишни, в воздухе стоит дымка, даже звон колокола кажется смутным, приглушенным. Не поймешь, где он прозвучал.
В чашечке цветка
Дремлет шмель. Не тронь его,
Воробей-дружок!
Аиста гнездо на ветру.
А под ним — за пределами бури —
Вишен спокойный цвет.
Долгий день напролет
Поет — и не напоется
Жаворонок весной.
Над простором полей —
Ничем к земле не привязан —
Жаворонок звенит.
Майские льют дожди. [1818] Майские льют дожди. — Месяц май в Японии — время сезонных дождей (самидарэ).
Что это? — лопнул на бочке обод? —
Звук неясный ночной…
Даже белый цветок на плетне
Возле дома, где не стало хозяйки,
Холодом обдал меня.
Нынче выпал ясный день.
Но откуда брызжут капли?
В небе о блака клочок.
Ветку, что ли, обломил
Ветер, пробегая в соснах?
Как прохладен плеск воды!
Чистый родник!
Вверх побежал по моей ноге
Маленький краб.
Рядом с цветущим вьюнком
Отдыхает в жару молотильщик.
Как он печален, наш мир!
Вот здесь в опьяненье
Уснуть бы, на этих речных камнях,
Поросших гвоздикой…
Будто в руки взял
Молнию, когда во мраке
Ты зажег свечу.
Как быстро летит луна!
На неподвижных ветках
Повисли капли дождя.
На ночь, хоть на ночь одну,
О кусты цветущие хаги,
Приютите бродячего пса!
Важно ступает
Цапля по свежему жниву.
Осень в деревне.
Бросил на миг
Обмолачивать рис крестьянин,
Глядит на луну.
Снова встают с земли,
Тускнея во мгле, хризантемы,
Прибитые сильным дождем.
Молись о счастливых днях!
На зимнее дерево сливы
Будь сердцем своим похож.
Хлюпают носами…
Милый сердцу деревенский звук!
Зацветают сливы.
В чарку с вином,
Ласточки, не уроните
Глины комок.
В гостях у вишневых цветов
Я пробыл ни много ни мало —
Двадцать счастливых дней!
Под сенью вишневых цветов
Я, словно старинной драмы герой,
Ночью прилег уснуть.
Еще мелькают в глазах
Горные вишни… И чертят огнем
Вдоль них светлячки над рекой.
Здесь когда-то замок стоял…
Пусть мне первый расскажет о нем
Бьющий в старом колодце родник.
Кажется, что сейчас
Колокол тоже в ответ загудит…
Так цикады звенят.
Как летом густеет трава!
И только у однолиста
Один-единственный лист.
Дом на славу удался!
На задворках воробьи
Просо радостно клюют.
О нет, готовых
Я для тебя сравнений не найду,
Трехдневный месяц!
Неподвижно висит
Темная туча в полнеба…
Видно, молнию ждет.
О, сколько их на полях!
Но каждый цветет по-своему,—
В этом высший подвиг цветка!
Жизнь свою обвил
Вкруг висячего моста
Этот дикий плющ.
Мне приснилась давняя быль:
Плачет брошенная в горах старуха,
И только месяц ей друг.
Посети меня
В одиночестве моем!
Павлонии лист упал…
Одеяло для одного.
И ледяная, черная
Зимняя ночь… О, печаль!
Дунул свежий ветерок,
С плеском выскочила рыба…
Омовение в реке. [1821] Омовение в реке — Древний обряд очищения от скверны путем омовения совершался в шестом месяце по лунному календарю, то есть в разгар лета.
Зимние дни в одиночестве.
Снова спиной прислонюсь
К столбу посредине хижины.
Всё падают и шипят.
Вот-вот огонь в глубине золы
Погаснет от этих слез.
Срезан для крыши камыш.
На позабытые стебли
Сыплется мелкий снежок.
Вдруг вижу, — от самых плеч
Моего бумажного платья
Паутинки, зыблясь, растут.
Весна уходит.
Плачут птицы. Глаза у рыб
Полны слезами.
Вот он — мой знак путеводный!
Посреди высоких трав луговых
Человек с охапкою сена.
Сад и гора вдали
Дрогнули, движутся, входят
В летний раскрытый дом.
Полоть… Жать…
Только и радости летом —
Кукушки крик.
Погонщик! Веди коня
Вон туда, через поле!
Там кукушка поет.
Ядом дышит скала. [1822] Ядом дышит скала — В префектуре Тотиги есть скала, возле которой из земли выходит ядовитый газ, убивая птиц и насекомых. Согласно легенде, в эту скалу обратилась убитая лисица. Поблизости поставлен камень с высеченным на нем стихотворением; традиция приписывает его Басё: «Облака одни // Могут пролететь в небесной вышине // Над тобой, скала».
Кругом трава покраснела.
Даже роса в огне.
Западный ветер? Восточный?
Нет, раньше послушаю, как шумит
Ветер над рисовым полем.
Вот исток, вот начало
Всего поэтического искусства!
Песня посадки риса.
Майские дожди
Водопад похоронили —
Залили водой.
Островки… Островки…
На сотни осколков дробится
Море летнего дня.
Летние травы
Там, где исчезли герои,
Как сновиденье.
Какое блаженство!
Прохладное поле зеленого риса…
Воды журчанье…
Тишина кругом.
Проникает в сердце скал
Легкий звон цикад.
Там, где родится поток, [1824] Там, где родится поток… — В Японии лед на лето сохраняют в земле; Басё ищет такой ледник у истоков ручья, но внезапно обнаруживает, что ива начала поиски раньше него.
Низко склонилась ива:
Ищет ледник в земле.
«Ворота прилива».
Омывает цаплю по самую грудь
Прохладное море.
Пестик из дерева.
Был ли он сливой когда-то?
Был ли камелией?
Бушует морской простор!
Далеко, до острова Садо,
Стелется Млечный Путь. [1825] До острова Садо стелется Млечный Путь — Остров Садо находится в Японском море. Поэту кажется, что Млечный Путь протянулся к острову, словно мост.
Со мной под одною кровлей
Две девушки… Ветки хаги в цвету
И одинокий месяц.
Как пахнет зреющий рис!
Я шел через поле, и вдруг —
Направо залив Арисо́. [1826] Арисо — старинное название залива в провинции Кага, ныне залив Тояма в одноименной префектуре. Название Аримо встречается в древней японской поэзии и потому богато поэтическими ассоциациями.
Содрогнись, о холм!
Осенний ветер в поле —
Мой одинокий стон.
Красное-красное солнце
В пустынной дали… Но леденит
Безжалостный ветер осенний.
Сыплются ягоды с веток…
Шумно вспорхнула стая скворцов.
Утренний ветер.
Намокший, идет под дождем,
Но песни достоин и этот путник.
Не только хаги в цвету.
О, беспощадный рок!
Под этим славным шлемом
Теперь сверчок звенит.
Отныне иду один.
На шляпе надпись: «Нас двое»…
Я смою ее росой.
Белее белых скал [1829] Белее белых скал… — Старая поэтическая традиция в Японии связывает с осенним ветром представление о белом, мертвенном цвете.
На склонах Каменной горы
Осенний этот вихрь!
Прощальные стихи
На веере хотел я написать,—
В руке сломался он.
Где ты, луна, теперь?
Как затонувший колокол,
Скрылась на дне морском.
Бабочкой никогда
Он уж не станет… Напрасно дрожит
Червяк на осеннем ветру.
Может, некогда служил
Тушечницей этот камень?
Ямка в нем полна росы.
Холодный дождь без конца.
Так смотрит продрогшая обезьянка,
Будто просит соломенный плащ.
До чего же долго
Льется дождь! На голом поле
Жниво почернело.
Зимняя ночь в саду.
Ниткой тонкой — и месяц в небе,
И цикады чуть слышный звон.
Монахини рассказ
О прежней службе при дворе…
Кругом глубокий снег.
Дети, кто скорей?
Мы догоним шарики
Ледяной крупы.
Снежный заяц — как живой!
Но одно осталось, дети:
Смастерим ему усы.
Скажи мне, для чего,
О ворон, в шумный город
Отсюда ты летишь?
Проталина в снегу,
А в ней — светло-лиловый
Спаржи стебелек.
Весенние льют дожди.
Как тянется вверх чернобыльник
На этой заглохшей тропе!
Камелии лепестки…
Может быть, соловей уронил
Шапочку из цветов?
Листья плюща…
Отчего-то их дымный пурпур
О былом говорит.
Все кружится стрекоза…
Никак зацепиться не может
За стебли гибкой травы.
Ты не думай с презреньем:
«Какие мелкие семена!»
Это ведь красный перец.
Сначала покинул траву…
Потом деревья покинул…
Жаворонка полет.
Колокол смолк вдалеке,
Но ароматом вечерних цветов
Отзвук его плывет.
Чуть дрожат паутинки.
Тонкие нити травы сайко
В полумраке трепещут.
Минула весенняя ночь.
Белый рассвет обернулся
Морем вишен в цвету.
Жаворонок поет.
Звонким ударом в чаще
Вторит ему фазан.
Роняя лепестки,
Вдруг пролил горсточку воды
Камелии цветок.
Вот причуда знатока!
На цветок без аромата
Опустился мотылек.
В столице, уже примелькавшейся,
Воскресла прежняя прелесть столицы,
Когда кукушку услышал я.
Майский дождь бесконечный.
Мальвы куда-то тянутся,
Ищут дорогу солнца.
Холодный горный источник.
Горсть воды не успел зачерпнуть,
Как зубы уже заломило.
Падает с листком…
Нет, смотри! На полдороге
Светлячок вспорхнул.
Как ярко горят светлячки,
Отдыхая на ветках деревьев!
Дорожный ночлег цветов!
И кто бы мог сказать,
Что жить им так недолго?
Немолчный звон цикад.
В старом моем домишке
Москиты почти не кусаются.
Вот все угощенье для друга!
Стократ благородней тот,
Кто не скажет при блеске молнии:
«Вот она — наша жизнь!»
Пьет свой утренний чай
Настоятель в спокойствии важном.
Хризантемы в саду.
Белый волос упал.
Под моим изголовьем
Не смолкает сверчок.
Больной опустился гусь
На поле холодной ночью.
Сон одинокий в пути.
Прозрачна осенняя ночь.
Далеко, до Семизвездия,
Разносится стук вальков.
«Сперва обезьяны халат!» —
Просит прачек выбить вальком
Продрогнувший поводырь.
Даже дикого кабана
Закружи́т, унесет с собою
Этот зимний вихрь полевой!
Уж осени конец,
Но верит в будущие дни
Зеленый мандарин.
Повернись ко мне!
Я тоскую тоже
Осенью глухой.
Переносный очаг.
Так, сердце странствий, и для тебя
Нет покоя нигде.
Холод пробрал в пути.
У птичьего пугала, что ли,
В долг попросить рукава?
Сушеная эта макрель
И нищий монах изможденный
На холоде в зимний день.
Стебли морской капусты.
Песок заскрипел на зубах… [1831] Песок заскрипел на зубах… — Это неприятное чувство вызывает у поэта еще более неприятные ассоциации.
И вспомнил я, что старею.
Откуда вдруг такая лень?
Едва меня сегодня добудились…
Шумит весенний дождь.
Откуда кукушки крик?
Сквозь чащу густого бамбука
Сочится лунная ночь.
Печального, меня
Сильнее грустью напои,
Кукушки дальний зов!
В ладоши звонко хлопнул я.
А там, где эхо прозвучало,
Бледнеет летняя луна.
Друг мне в подарок прислал
Рису, а я его пригласил
В гости к самой луне.
Легкий речной ветерок.
Чай хорош! И вино хорошо!
И лунная ночь хороша!
Глубокою стариной
Повеяло… Сад возле храма
Засыпан палым листом.
Так легко-легко
Выплыла — и в облаке
Задумалась луна.
Отоприте дверь!
Лунный свет впустите
В храм Укимидо! [1832] Храм Укимидо («Плавучий храм») — выстроен на берегу озера Бива таким образом, что кажется, будто он плывет по воде.
Кричат перепела.
Должно быть, вечереет.
Глаз ястреба померк.
Белый грибок в лесу.
Какой-то лист незнакомый
К шляпке его прилип.
Какая грусть!
В маленькой клетке подвешен
Пленный сверчок. [1833] В маленькой клетке подвешен пленный сверчок — В Японии и Китае стрекочущих насекомых (сверчков, цикад) держат в доме в маленьких клетках, как певчих птиц.
Верно, эта цикада
Пеньем вся изошла? —
Одна скорлупка осталась.
Опала листва.
Весь мир одноцветен.
Лишь ветер гудит.
Посадили деревья в саду.
Тихо, тихо, чтоб их ободрить,
Шепчет осенний дождь.
Друг на друга нарцисс
И белая ширма бросают
Отблески белизны.
Скоро ли свежий снег?
У всех ожиданье на лицах…
Вдруг зимней молнии блеск!
Скалы среди криптомерий!
Как заострил их зубцы
Зимний холодный ветер!
Сокол рванулся ввысь.
Но крепко охотник держит его,—
Сечет ледяная крупа.
…Но, на худой конец, хоть вы
Еще под снегом уцелели,
Сухие стебли камыша.
Соленые морские окуни
Висят, ощеривая зубы,—
Как в этой рыбной лавке холодно!
Есть особая прелесть
В этих бурей измятых,
Сломанных хризантемах.
Уродливый ворон —
И он прекрасен на первом снегу
В зимнее утро!
Словно копоть сметает,
Криптомерий вершины треплет
Налетевшая буря.
Рыбам и птицам
Не завидую больше… Забуду
Все горести года.
Влюбленные коты
Умолкли. Смотрит в спальню
Туманная луна.
Всюду поют соловьи.
Там — за бамбуковой рощей,
Тут — перед ивой речной.
Покорна зову сердца
Земля Кисо. Пронзили старый снег
Весенние побеги.
С ветки на ветку
Тихо сбегают капли…
Дождик весенний.
Через изгородь
Сколько раз перепорхнули
Крылья бабочки!
Не успеет отнять руки,
Как уже ветерок весенний
Поселился в зеленом ростке.
Все волнения, всю печаль
Твоего смятенного сердца
Гибкой иве отдай.
Как завидна их судьба!
К северу от суетного мира [1835] К северу от суетного мира… — Отшельники в Японии обычно селились в северных горах.
Вишни зацвели в горах.
Плотно закрыла рот
Раковина морская.
Невыносимый зной!
Листья бананов
Луна развесила на столбах
В хижине новой.
В лунном сиянье
Движется к самым воротам
Гребень прилива.
Слово скажу —
Леденеют губы.
Осенний вихрь!
Ладят зимний очаг.
Как постарел знакомый печник!
Побелели пряди волос.
Год за годом все то же:
Обезьяна толпу потешает [1836] Обезьяна толпу потешает… — В Японии существовал обычай во время новогоднего праздника водить по городу обезьяну. Для потехи на нее надевали обезьянью маску. Люди смеялись, не замечая, что и они, нарядившись к празднику, тоже, в сущности, ничуть не изменились.
В маске обезьяны.
Дождь набегает за дождем,
И сердце больше не тревожат
Ростки на рисовых полях.
Кукушка вдаль летит,
А голос долго стелется
За нею по воде.
Погостила и ушла
Светлая луна… Остался
Стол о четырех углах.
Первый грибок!
Еще, осенние росы,
Он вас не считал.
Примостился мальчик
На седле, а лошадь ждет.
Собирают редьку.
Еще живым
За ночь в один комок
Смерзся трепанг.
Утка прижалась к земле.
Платьем из крыльев прикрыла
Голые ноги свои…
Едкая редька…
И суровый, мужской
Разговор с самураем.
Обметают копоть.
Для себя на этот раз
Плотник полку ладит.
О, весенний дождь!
С кровли ручейки бегут
Вдоль осиных гнезд.
Под раскрытым зонтом
Пробираюсь сквозь ветви.
Ивы в первом пуху.
С неба своих вершин
Одни лишь речные ивы
Еще проливают дождь.
Зеленая ива роняет
В мутную тину концы ветвей.
Час вечерний отлива.
Хотел бы создать я стихи,
С лицом моим старым несхожие,
О, первая вишня в цвету!
Передо мною стоят
Четыре простые чашки. [1838] Четыре простые чашки — Имеется в виду набор чашек типа пиал для различных кушаний; таким набором пользуется и один человек.
Смотрю на цветы один.
Пригорок у самой дороги.
На смену погасшей радуге —
Азалии в свете заката.
По озеру волны бегут.
Одни о жаре сожалеют
Закатные облака.
Голос пролетной кукушки,
Отдыхая в тени листвы,
Слушают сборщицы чая.
Уходит земля из-под ног.
За легкий колос хватаюсь…
Разлуки миг наступил.
Голос летнего соловья!..
В роще молодого бамбука
Он о старости плачет своей.
Весь мой век в пути!
Словно вскапывая маленькое поле,
Взад-вперед брожу.
Не слишком мне подражайте!
Взгляните, что толку в сходстве таком? —
Две половинки дыни.
Какою свежестью веет
От этой дыни в каплях росы,
С налипшей влажной землею!
Жаркого лета разгар!
Как облака клубятся
На Грозовой горе!
Образ самой прохлады
Кистью рисует бамбук
В рощах селенья Са́га. [1839] Сага — пригород Киото, известный своими бамбуковыми рощами. Басё остановился в Сага у своего ученика Ямэя и сочинил это хокку в честь гостеприимного хозяина.
«Прозрачный водопад»…
Упала в светлую волну
Сосновая игла.
Сквозь прорези в маске
Глаза актера смотрят туда,
Где лотос благоухает.
Что за славный холодок!
Пятками уперся в стену
И дремлю в разгаре дня.
Молнии блеск!
Как будто вдруг на его лице
Колыхнулся ковыль.
Луна над горой.
Туман у подножья.
Дымятся поля.
Повисло на солнце
Облако… Вкось по нему —
Перелетные птицы.
Не поспела гречиха,
Но потчуют полем в цветах
Гостя в горной деревне.
Чем же там люди кормятся?
Домик прижался к земле
Под осенними ивами.
Конец осенним дням.
Уже разводит руки
Каштана скорлупа.
Аромат хризантем…
В капищах древней Нары [1841] В капищах древней Нары… — Город Нара славится своими древними храмами.
Темные статуи будд.
Осеннюю мглу
Разбила и гонит прочь
Беседа друзей.
О, этот долгий путь!
Сгущается сумрак осенний,
И — ни души кругом.
Отчего я так сильно
Этой осенью старость почуял?
Облака и птицы.
Нет! Не увидишь здесь
Ни единой пылинки
На белизне хризантем.
Осени поздней пора.
Я в одиночестве думаю:
«А как живет мой сосед?»
В пути я занемог.
И все бежит, кружит мой сон
По выжженным полям.
Пейзаж. Огата Корин (1658–1716).
Стихи из путевого дневника «Кости, белеющие в поле»
Может быть, кости мои
Выбелит ветер… Он в сердце
Холодом мне дохнул.
Туман и осенний дождь.
Но пусть невидима Фудзи,
Как радует сердце она!
Грустите вы, слушая крик обезьян!
А знаете ли, как плачет ребенок,
Покинутый на осеннем ветру?
Я заснул на коне.
Сквозь дремоту вижу далекий месяц.
Где-то ранний дымок.
Безлунная ночь. Темнота.
С криптомерией тысячелетней
Схватился в обнимку вихрь.
Девушки моют батат в ручье.
Будь это Сайгё вместо меня,
Песню сложили б ему в ответ.
Листья плюща трепещут.
В маленькой роще бамбука
Ропщет первая буря.
Если в руки ее возьму,
Растает, — так слезы мои горячи! —
Осенний иней волос.
Ты стоишь нерушимо, сосна!
А сколько монахов отжило здесь,
Сколько вьюнков отцвело…
О, дай мне еще послушать,
Как грустно валёк стучит в темноте, [1843] …грустно валек стучит в темноте. — В поэзии Китая и Японии стук валька по мокрому белью — традиционный мотив осенней печали.
Жена настоятеля храма!
Роняет росинки — ток-ток —
Источник, как в прежние годы…
Смыть бы мирскую грязь!
На забытом могильном холме
«Печаль-трава» разрослась… О чем
Печалишься ты, трава?
Ты так же печален,
Как сердце погибшего здесь Ёсито́мо, [1845] Ты так же печален, как сердце погибшего здесь Ёситомо. — Миномото-но Ёситомо (1123–1160) — крупный военачальник своего времени. Потерпев поражение во время так называемого мятежа годов Хэйдзи, скрылся в провинции Овари, где и был убит собственным вассалом.
О ветер осенний!
Мертвы на осеннем ветру
Поля и рощи. Исчезла
И ты, застава Фува́! [1846] Застава Фува на стыке провинций Оми и Мино многократно воспета поэтами древности.
Нет, нет, я не погиб в пути!
Конец ночлегам на большой дороге
Под небом осени глухой.
На утренней бледной заре
Мальки — не длиннее вершка —
Белеют на берегу.
Даше «печаль-трава»
Здесь увяла. Зайти в харчевню?
Лепешку, что ли, купить?
Подушка из травы.
И мокнет пес какой-то под дождем…
Ночные голоса.
Эй, послушай, купец!
Хочешь, продам тебе шляпу,
Эту шляпу в снегу?
Даже на лошадь всадника
Засмотришься — так дорога пустынна,
А утро такое снежное!
Сумрак над морем.
Лишь крики диких уток вдали
Смутно белеют.
Вот и старый кончается год,
А на мне дорожная шляпа
И сандалии на ногах.
Весеннее утро.
Над каждым холмом безымянным
Прозрачная дымка.
В храме молюсь всю ночь.
Стук башмаков… Это мимо
Идет ледяной монах.
О, как эти сливы белы!
Но где же твои журавли, чародей?
Их, верно, украли вчера?
Стоит величаво,
Не замечая вишневых цветов,
Дуб одинокий.
Пусть намокло платье мое,
О цветущие персики Фусими [1847] Фусими — во времена Басё южное предместье города Киото. В стихотворении иносказательно выражено приветствие другу, увидев которого поэт пролил слезы радости.,
Сыпьте, сыпьте капли дождя!
По горной тропинке иду.
Вдруг стало мне отчего-то легко.
Фиалки в густой траве.
Смутно клубятся во тьме
Лиственниц ветви, туманней
Вишен в полном цвету.
Такой у воробышка вид,
Будто и он любуется
Полем сурепки в цвету.
Ну же, идем! Мы с тобой
Будем колосья есть по пути,
Спать на зеленой траве.
О, где ты, сливовый цвет?
Гляжу на цветы сурепки —
И слезы бегут, бегут.
Из сердцевины пиона
Медленно выползает пчела…
О, с какой неохотой!
Молодой конек
Щиплет весело колосья.
Отдых на пути.
Стихи из путевого дневника «Письма странствующего поэта»[1848] «Стихи из путевого дневника «Письма странствующего поэта» — В оригинале этот дневник носит название «Он-но кобуми», то есть письма из ои — небольшой сумы, которую буддийские монахи носили на шее. В ней хранились священные изображения и дорожные принадлежности.
Странник! — Это слово
Станет именем моим.
Долгий дождь осенний…
До столицы — там, вдали —
Остается половина неба…
Снеговые облака.
Солнце зимнего дня.
Тень моя леденеет
У коня на спине.
Сколько выпало снега!
А ведь где-то люди идут
Через горы Хако́нэ. [1849] …люди идут // Через горы Хаконэ. — Хаконэ — цепь высоких гор в центре главного острова Японии — Хонсю; к этой цепи принадлежит и знаменитая гора Фудзи. Перевал через горы Хаконэ зимою считался одним из самых трудных мест Токайдоского тракта, соединявшего города Киото и Эдо.
Все морщинки на нем разглажу!
Я в гости иду — любоваться на снег —
В этом старом платье бумажном.
А ну, скорее, друзья!
Пойдем по первому снегу бродить,
Пока не свалимся с ног.
Только сливы аромат
Приманил меня к застрехе
Этой новой кладовой.
Пришел на ночлег, гляжу —
Зачем-то народ суетится…
Обметают копоть в домах.
Ей только девять дней,
Но знают и поля и горы:
Весна опять пришла.
Клочья трав прошлогодних…
Короткие, не длиннее вершка,
Первые паутинки.
Паутинки в вышине.
Снова образ Будды вижу
На подножии пустом.
Сколько воспоминаний
Вы разбудили в душе моей,
О вишни старого сада!
Где, на каком они дереве,
Эти цветы — не знаю,
Но ароматом повеяло…
И я бы остался нагим…
Да снова пришлось бы одеться —
Дует холодный вихрь.
…Но прежде всего спрошу:
Как зовут на здешнем наречье
Этот тростник молодой?
От единого корня растут
И старая и молодая слива.
Обе льют аромат.
Во дворе посажен батат.
Заглушили его, разрослись у ворот
Молодые побеги травы.
Деревце сливы в цвету
Позади обители юных жриц.
Сколько прелести в нем!
В путь! Покажу я тебе,
Как в далеком Ёсино вишни цветут,
Старая шляпа моя.
Едва-едва я добрел,
Измученный, до ночлега…
И вдруг — глициний цветы!
Парящих жаворонков выше
Я в небе отдохнуть присел,—
На самом гребне перевала.
С шелестом облетели
Горных роз лепестки…
Дальний шум водопада.
Охочусь на вишни в цвету.
В день прохожу я — славный ходок!
Пять ри, а порой — и шесть.
Погасли лучи на цветах.
Из сумрака темною тенью встал
Мой завтрашний день — кипарис.
Словно вешний дождь
Бежит под навесом ветвей…
Тихо шепчет родник.
Вновь оживает в сердце
Тоска о матери, об отце.
Крик одинокий фазана! [1852] Крик одинокий фазана! — В японской народной поэзии фазан — символ родительской любви, потому что не покидает своих птенцов, когда поле выжигают огнем.
Ушедшую весну [1853] Ушедшую весну… — Гавань Вака находится в провинции Кии (ныне префектура Вакаяма). Басё смотрел перед этим на вишни в горах Ёсино, но печальные мысли мешали поэту радоваться весне. И только здесь, на берегу воспетой поэтами гавани Вака, он впервые почувствовал радость весны.
В далекой гавани Вака
Я наконец догнал.
В день рождения Будды
Он родился на свет,
Маленький олененок.
Молодые листья…
Если б мог я капли отереть
С глаз твоих незрячих!
Как ветки оленьего рога
Расходятся из единого комля,
Так с тобою мы расстаемся.
В саду, где раскрылись ирисы,
Беседовать с старым другом своим,—
Какая награда путнику!
Светит луна, но не та.
Словно я не застал хозяина…
Лето на берегу Сума.
Увидел я раньше всего
В лучах рассвета лицо рыбака,
А после — цветущий мак.
Рыбаки пугают ворон.
Под нацеленным острием стрелы
Кукушки тревожный крик.
Там, куда улетает
Крик предрассветный кукушки,
Что там? — далекий остров.
Храм Сумадэ́ра. [1855] Храм Сумадэра находится в городе Кобэ.
Слышу, флейта играет сама собой
В темной гуще деревьев.
Улитка, улитка!
Покажи нам рожки,
Где Сума, где Акаси!
В ловушке осьминог.
Он видит сон — такой короткий! —
Под летнею луной.
Ранран[1856] Ранран Мацукура (1647–1693) — ближайший друг Басё, самурай по происхождению; оставив службу, он поселился в Эдо и стал изучать поэзию под руководством Басё.
Осенний дождь во мгле!
Нет, не ко мне, к соседу
Зонт прошелестел.
Сампу[1857] Сампу Сугияма (1647–1732) — ученик Басё; житель Эдо, придворный поставщик рыбы, один из наиболее способных учеников Басё.
Майские дожди!
Заплыла лягушка
В дом через порог.
Кёрай[1858] Кёрай Мукаи (1651–1704) — ученик Басё; сын ученого конфуцианца, профессиональный учитель поэзии.
Как же это, друзья?
Человек глядит на вишни в цвету,
А на поясе длинный меч!
Иссё[1859] Иссё Косуги (1653–1688) — поэт школы Басё; торговец чаем в городе Канадзава.
Видели всё на свете
Мои глаза — и вернулись
К вам, белые хризантемы.
Рансэцу[1860] Рансэцу Хаттори (1654–1707) — ученик Басё; самурай низшего ранга, впоследствии монах, житель Эдо.
Осенняя луна
Сосну рисует тушью
На синих небесах.
Первый день в году.
Воробьи ведут на солнце
Длинный разговор.
Цветок… И еще цветок…
Так распускается слива,
Так пробивается тепло.
Набежавшая волна
Моет уходящую…
Как прохладно на реке!
Кикаку[1861] Кикаку Такараи (1661–1707) — ученик Басё; сын врача, профессиональный учитель поэзии.
Яркий лунный свет!
На циновку тень свою
Бросила сосна.
Мошек легкий рой
Вверх летит — плавучий мост
Для моей мечты.
Нищий на пути!
Летом вся его одежда —
Небо и земля.
Ко мне на заре в сновиденье
Пришла моя мать… Не гони ее
Криком своим, кукушка!
Качается, качается
На листе банана
Лягушонок маленький.
Устали стрекозы
Носиться в безумной пляске…
Ущербный месяц.
Туманится диск луны…
Два круга мерцают в тени ветвей:
Филин в мутных очках.
Как рыбки красивы твои!
Но если бы только, старый рыбак,
Ты мог их попробовать сам.
Какая долгая жалоба!
О том, что кошка поймала сверчка,
Подруга его печалится.
Холодная зима.
В пустынном поле пу́гала —
Насесты для ворон.
Заплатила дань
Земному и затихла,
Как море в летний день.
Свет зари вечерней!
На затихшей улице
Бабочки порхают.
Давайте сад поливать,
Пока насквозь не промокнут
Цикады и воробьи.
Спрячься, как в гнездышке,
Здесь, у меня под зонтом,
Мокрая ласточка!
Прошло уж десять лет,
А кажется, вчера его не стало…
Плакучей ивы тень!
Утренняя звезда!
Нет среди вишен покоя
Облачку на горе.
Уплыли далеко ввысь
От криптомерий нагорных
Осенние небеса.
Оницура[1862] Оницура Камидзима (1661–1738) — выдающийся поэт-новатор; в своих теоретических работах заложил новые основы поэтики хокку, требуя от него прежде всего жизненной правды. «Вне правды нет хокку», — утверждал Оницура.
Некуда воду из ванны
Выплеснуть мне теперь…
Всюду поют цикады!
Скелеты свои
Люди в шелка завернули.
Глядят на цветы.
Паутина на ветке!
Вновь пахнуло жарой на меня
В этой летней роще.
Дзёсо[1863] Дзёсо Найто (1662–1704) — ученик Басё; самурай, впоследствии монах.
На зубец горы
С шумом стая опустилась
Перелетных птиц.
И поля и горы —
Снег тихонько все украл…
Сразу стало пусто!
Снега холодней,
Серебрит мои седины
Зимняя луна.
С неба льется лунный свет!
Спряталась в тени кумирни
Ослепленная сова. [1864] Спряталась в тени кумирни // Ослепленная сова. — В старину на дорогах Японии устраивались небольшие кумирни, под навесом ставилось изображение буддийского божества.
Бонтё[1865] Бонтё Нодзава (?—1714) — талантливый ученик Басё; по профессии врач. Быстро прославился как поэт, но попал в тюрьму, и дальнейшая судьба его неизвестна.
Молодая павлония!
Три листка облетят —
Донага разденется.
Месяц на небе,
Один ты на свете товарищ
Бушующей буре.
Плывет гряда облаков…
Как бережно светлую луну
Она несет на себе!
Гуси пролетные!
И вы обратились в сумрак
Весеннего вечера.
Прохладой дышу в пути.
Нет ни изнанки, ни верха
У летней одежды моей.
Какэй
Молнии беглый свет!
Будды лицо озарилось
В темной дали полей.
Кружит осенний вихрь.
Как дрожит, как трепещет
Каждый листок на плюще!
Сико[1866] Сико Кагами (1665–1731) — ученик Басё; буддийский священник, впоследствии врач.
О кленовые листья!
Крылья вы обжигаете
Пролетающим птицам.
Как я завидую тебе!
Ты высшей красоты достигнешь
И упадешь, кленовый лист!
Тиё[1867] Тиё из Кага (1703–1775) — родилась в провинции Кага, была женой бедняка. Рано овдовев и потеряв маленького сына, она постриглась в монахини и посвятила себя поэзии, которой занималась под руководством поэта Сико, последователя Басё.
За ночь вьюнок обвился
Вкруг бадьи моего колодца…
У соседа воды возьму!
Удочка в руке.
Чуть коснулась лески
Летняя луна.
Над волной ручья
Ловит, ловит стрекоза
Собственную тень.
О мой ловец стрекоз!
Куда в неведомой стране
Ты нынче забежал?
Полнолуния ночь!
Даже птицы не заперли
Двери в гнездах своих.
Роса на цветах шафрана!
Прольется на землю она
И станет простой водою…
Пока повторяла я:
«О кукушка, кукушка!» —
Рассвет уже наступил.
О светлая луна!
Я шла и шла к тебе,
А ты все далеко.
Только их крики слышны…
Белые цапли невидимы
Утром на свежем снегу.
Спящий мотылек!
Что увидел он во сне?
Крыльями взмахнул.
Я и забыла,
Что накрашены губы мои…
Чистый источник!
Сливы весенний цвет
Дарит свой аромат человеку,
Тому, кто ветку сломал.
Рёта[1869] Рёта Осима (1707–1787) — родился в городе Осима провинции Синано, житель Эдо. Был очень популярен в свою эпоху, превосходя известностью Бусона, имел множество учеников и издал более двухсот сборников своих произведений.
Осенняя луна.
О, если б вновь родиться
Сосною на горе!
Бусон[1870] Бусон Ёса — См. вступ. статью. Родился в деревне Кэма провинции Сэттю. Подлинное его имя неизвестно. Есть основания предполагать, что он был сыном деревенского старосты. Рано осиротев, уехал в Эдо, где изучал поэзию и живопись. В 1751 году переселился в Киото. Много путешествовал по Японии, прожил три года в живописной местности Ёса, в провинции Танго. Название этой местности стало его прозвищем. Бусон — его поэтический псевдоним; как художник он был известен под именем Тёсо. Бусон создал новую оригинальную школу в поэзии, имел множество учеников. Оставил большое поэтическое наследие.
Печальный аромат!
Цветущей сливы ветка
В морщинистой руке.
Луна сквозь дымку…
Лягушки пруд замутили,
Где вода? Где небо?
К западу лунный свет
Движется. Тени цветов
Идут на восток.
Звонко лает пес
На захожего торговца.
Персики в цвету!
Вот из ящика вышли… [1871] Вот из ящика вышли… — В Японии 3 марта для девочек устраивается Праздник кукол (Хина-мацури). В этот день детям показывают особые куклы: одеты они в старинные придворные костюмы, изображают микадо с супругой и его двор. Стихотворение изображает чувства девочки. Раз в год вынимают из ящика пару кукол. Но разве можно их забыть?
Разве ваши лица могла я забыть?
Пара праздничных кукол.
Грузный колокол.
А на самом его краю
Дремлет бабочка.
Летняя ночь коротка!
Засверкали на гусенице
Капли рассветной росы.
Цветы сурепки вокруг.
На западе гаснет солнце.
Луна на востоке встает.
Набежавшие волны
Моют голени синей цапли.
Ветерок вечерний.
Я поднялся на холм,
Полон грусти, — и что же:
Там шиповник в цвету!
Лишь вершину Фудзи
Под собой не погребли
Молодые листья,
Каменщик стучит,
Огненные искры
По ручью плывут.
Два или три лепестка
Друг на друга упали…
Облетает пион.
Коротка ты, летняя ночь!
Проплывают меж тростников
Пены легкие пузырьки.
Уходят сразиться друг с другом
Двое монахов-разбойников,
В летней траве исчезая…
«Форель в подарок вам!» —
Стучит глухою ночью
В ворота рыболов.
Так ярко алеет рот
У князя Эмма́ [1872] Князь Эмма (санскр. Яма) — божество индийского происхождения, верховный судья в царстве мертвых; изображается краснолицым демоном с торчащими изо рта клыками., как будто
Он выплюнуть хочет пион.
Прохладой веет ночь!
По тени собственной ступаю
На отмели речной.
Прохладный ветерок.
Колокола покинув,
Плывет вечерний звон.
Старый колодец в селе.
Рыба метнулась за мошкой…
Темный всплеск в глубине.
Ливень грозовой!
За траву чуть держится
Стайка воробьев.
Возле самой дороги
Расцвели под ночным дождем
Брошенные кувшинки.
Ладанка льет аромат.
Сколько неявного очарованья
В девушке глухонемой.
Луна так ярко светит!
Столкнулся вдруг со мной
Слепец — и засмеялся…
Разбойничий атаман
И тот, наверно, песню сложил
В такую ночь о луне!
Лампу зажгли в потемках…
Вдруг потеряли свой цвет
Желтые хризантемы.
Любитель цветов!
Ты стал неприметно
Рабом хризантем.
Выпала роса,
И на всех колючках терна
Капельки висят.
С запада ветер летит,
Кружит, гонит к востоку
Ворох опавшей листвы.
Едва в долину сошел.
На брови осенним холодом
Вершина горы легла.
Любовь старика.
Только он думал: «Забуду»,—
Осенний дождь.
«Буря началась!» —
Грабитель на дороге
Предостерег меня.
На две деревушки
Одна лавчонка ростовщика.
Зимняя роща.
Осенний ветер
Мелкие камни бросает
В колокол храма.
Горный ручей
Бежал все тише, все тише…
Ледок на дне.
Холод до сердца проник:
На гребень жены покойной
В спальне я наступил.
Скрежет пилы —
О, бедность, бедность! —
В полночь зимой.
На старом пруду
Две уточки… Зорко глядит
Хорек в камышах.
Ударил я топором
И замер… Каким ароматом
Повеяло в зимнем лесу!
Марево белых цветов…
Только так — приходит теперь
Каждый рассвет ко мне.
Гёдай[1873] Гёдай Като (1732–1792) — известный поэт, приверженец старого стиля тэймон в поэзии; житель Нагоя.
Лист летит на лист,
Все осыпались, и дождь
Хлещет по дождю.
Кито[1874] Кито Такай (1741–1789) — поэт школы Бусона; житель Киото.
Ливень грозовой!
Замертво упавший,
Оживает конь.
Исса[1875] Исса Кобаяси — См. вступ. статью. Родился в горной деревне Касивабара, уезда Ками-Миноти, провинции Синано в семье крестьянина. Мать умерла, когда Исса был ребенком, а мачеха обращалась с ним так жестоко, что четырнадцати лет от роду ему пришлось идти «в люди». Он отправился в Эдо и долгие годы боролся там с нуждой. Только на склоне лет Исса смог получить свою долю наследства и жить в достатке. В Эдо Исса изучал хокку под руководством поэтов школы Капусика, основатель которой, Ямагути Содо, был последователем Басё. Исса много странствовал, он оставил богатое поэтическое наследие: более шести тысяч хокку, дневники, шуточные стихи.
Воробышек-дружок!
Прочь с дороги! Прочь с дороги!
Видишь, конь идет.
Так кричит фазан,
Будто это он открыл
Первую звезду.
Стаял зимний снег.
Озарились радостью
Даже лица звезд.
Чужих меж нами нет!
Мы все друг другу братья
Под вишнями в цвету.
Смотри-ка, соловей
Поет все ту же песню
И пред лицом господ!
Как вишни расцвели!
Они с коня согнали
И князя-гордеца.
Пролетный дикий гусь!
Скажи мне, странствия свои
С каких ты начал лет?
Вновь прилети весной!
Дом родной не забудь,
Ласточка, в дальнем пути!
Нынче — как вчера…
Над убогой хижиной
Стелется туман.
О цикада, не плачь!
Нет любви без разлуки
Даже для звезд в небесах.
Стаяли снега,—
И полна вдруг вся деревня
Шумной детворой!
Укрывшись под мостом,
Спит зимней снежной ночью
Бездомное дитя.
Ах, не топчи траву!
Там светлячки сияли
Вчера ночной порой.
Вот выплыла луна,
И самый мелкий кустик
На праздник приглашен.
Верно, в прежней жизни
Ты сестрой моей была,
Грустная кукушка…
Дерево — на сруб…
А птицы беззаботно
Гнездышко там вьют!
Я прилег в тени.
За меня толчет мой рис
Горный ручеек. [1876] За меня толчет мой рис // Горный ручеек. — Картина крестьянского труда: вода горного ручейка приводит в движение небольшую мельницу.
По дороге не ссорьтесь,
Помогайте друг другу, как братья,
Перелетные птицы!
Наша жизнь — росинка.
Пусть лишь капелька росы
Наша жизнь — и все же…
О, если б осенний вихрь
Столько опавших листьев принес,
Чтобы согреть очаг!
Красная луна!
Кто владеет ею, дети,
Дайте мне ответ!
Тихо, тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи
Вверх, до самых высот!
В зарослях сорной травы,
Смотрите, какие прекрасные
Бабочки родились!
Я наказал ребенка,
Но привязал его к дереву там,
Где дует прохладный ветер.
Будда в вышине!
Вылетела ласточка
Из его ноздри.
Не знаю, что за люди здесь,
Но птичьи пугала в полях —
Кривые, все до одного!
Эй, не уступай,
Тощая лягушка!
Исса за тебя.
Печальный мир!
Даже когда расцветают вишни…
Даже тогда…
Так я и знал наперед,
Что они красивы, эти грибы,
Убивающие людей!
Знайте, отныне
Вы — дикие гуси Японии…
Спите спокойно!
Вишен цветы
Будто с небес упали —
Так хороши!
О да, я знаю, это по мне
Колокол вечерний звонит,
Но в тишине прохладной дышу.
Ой, не бейте муху!
Руки у нее дрожат…
Ноги у нее дрожат…
Олень лениво стряхнул
Бабочку со своей спины
И задремал опять.
Не гоните прочь
Овода, — он прилетел
Навестить цветы.
Муравьиная тропа!
Ты откуда к нам идешь?
Из-за облачной гряды?
Всем сердцем я чту,
Отдыхая в полдневный жар,
Людей на полях.
О, до чего мне стыдно
Слушать, лежа в тени,
Песню посадки риса!
Пятистишия
Перевод А. Долина
Камо Мабути[1879] Камо Мабути (1697–1769) — выдающийся ученый и поэт. Мабути большую часть жизни посвятил исследованию и реконструкции памятников классической японской литературы, прежде всего — «Манъёсю». Его танка, сознательно ориентированные на подражание древности, оказали большое влияние на творчество последователей и учеников Мабути: Таясу Мунэтакэ, Мотоори Норинага и др.
Только одно
И не под силу молве
Словом украсить —
Краше стократно на вид
Вишни в горах Ёсино.
В пору цветенья
Вишни сродни облакам —
Не потому ли
Стала просторной душа,
Словно весеннее небо…
Вечерняя хижина
Пропитана благоуханьем
Цветов померанца.
В два голоса перекликаясь,
Пролетают кукушки.
Дождь без конца.
Опавшие листья бамбука
Укрыли от глаз
Замшелую горную тропку —
Никто ко мне в гости не ходит.
Радость какая!
Запел долгожданный сверчок.
Ах, если б вечно
Длилась прозрачная ночь,
Не заходила луна…
Таясу Мунэтакэ[1880] Таясу Мунэтакэ (1714–1771). — Второй сын сёгуна Токугава Ёсимунэ, Мунэтакэ с детства проявлял незаурядные способности к музыке и литературе. Его стихи и труды по изящной словесности снискали единодушное признание современников.
Свирепая буря
С деревьев срывает листву —
Сегодня впервые
Я вспомнил с тоской запоздалой
О красках осеннего сада.
Им бы сейчас,
Попивая сакэ, любоваться
Дивной картиной,—
Нет, бродит зачем-то народ,
Топчет на улицах снег!
Только заслышу
Сосен разбуженных шум —
Вспомню Сусаки…
Там я, тоску позабыв,
Странствовал месяц назад…
Не плачет навзрыд,
Но, пламени молча отдавшись,
Горит светлячок,—
Наверное, так же, как я,
Любовным недугом объят…
Великую милость
Приявший в рожденье своем
От неба с землею,—
По жизни пройдет человек
Покорен веленьям небес.
Незамутненной
Гладью без признака волн
Эта протока
Приворожила, должно быть,
Неискушенное сердце…
Одзава Роан[1881] Одзава Роан (1725–1803). — Самурай по рождению. Роан пренебрег карьерой, отказался от выгодной должности при дворе своего господина и полностью посвятил себя литературному труду. Он зарабатывал на жизнь лекциями по классической филологии и писал превосходные стихи. Роан славился также мастерством фехтовальщика и незаурядным музыкальным дарованием.
В лунное небо
Дружно летят завыванья
Псов деревенских.
Мирно уснули люди
В тени у подножья Удзи.
Хотя в этот вечер
Я в гости не жду никого,
Но дрогнуло сердце,
Когда всколыхнулась под ветром
Бамбуковая занавеска.
В далеком краю,
Где в чистые воды глядятся
Высокие горы,
Исчезнет, я знаю, бесследно
Вся скверна, осевшая в сердце.
Над горной вершиной
Тяжелые тучи клубятся.
Оконце прикрою —
И жду в одиночестве утра,
Унылому ливню внимая.
Все тяготы мира
На деле несут человеку
Великое благо,—
Но как бы узнал я об этом,
Когда бы на свете не пожил?
Вол на пахоте
Плуг безрадостно влачит,
Свой нелегкий плуг…
Ну, а мы с тобой, скажи,
Разве в плуг не впряжены?
Станет с годами
Галька речная утесом,
Не прерывая
Вечную цепь превращений
В нашем изменчивом мире…
Голосом сердца
Служат простые слова
Песен Ямато,—
Что, кроме них, передаст
Дум сокровенную суть?
В прежние года
Не стеснялись этих слов
В песнях и стихах:
Редька, баклажан, имбирь,
Вяленая дыня, лук.
Рёкан[1882] Рёкан (1757–1831). — Священник Рёкан известен как самый талантливый из поэтов века позднего средневековья. Получив прекрасное образование и располагая немалыми средствами, Рёкан обрек себя на добровольно-отшельничество и безвыездно прожил более сорока лет в небольшом горном храме в провинции Этиго.
Вот и навестил
Свой приют былой…
Домик обветшал,
Палисадник и плетень
Сплошь усыпаны листвой.
Приятно порой,
На солнце весеннем пригревшись,
Собраться в кружок
И мирно под старою ивой
С друзьями вести беседу…
О ветры с гор!
Не дуйте нынче ночью,—
Тревожным сном
В пути забылся странник
На жестком изголовье.
Как незаметно
День этот долгий прошел!
Вешняя дымка…
Я с детворой деревенской
В мяч не могу наиграться.
Высо́ко в горах,
За кручами снежных вершин
Нашел я приют,—
Зимою не видно следов,
Ведущих к лачуге моей…
Поведай, откуда
Пришел ты сегодня ко мне
Тропой сновидений,
Хотя на тропинке в горах
Сугробами путь прегражден?..
Раньше, бывало,
Видел я снег поутру
Только зимою,
Да, верно, время пришло —
Снег у меня в волосах…
Хочешь проведать,
Что называлось душой
Этого старца? —
Ветер ответит тебе,
Мчащий в просторах небес.
Как сердце щемит!
Сегодня на горной лужайке
В сгустившейся мгле
Ведут свою песню лягушки
Почти что у самого дома…
Вот и затишье.
Из дому я выхожу
Полюбоваться —
Как засияла вдали
Зелень омытых вершин.
Как хорошо,
Загодя дров нарубив,
Ночь напролет
Праздно лежать у костра
С чаркой простого сакэ!
Непостоянство —
Нашего мира удел.
Не потому ли
Грустью исполнены песни
Бренного рода людского?
Хотел обогреть
Озябшие ноги жаровней,
Но только прилег —
И словно мороз этой ночи
Внутри, по желудку разлился.
После себя
Что я оставлю на свете?
Цветы — весной,
Летом — кукушки напевы,
Осенью — красные клены…
Кагава Кагэки[1883] Кагава Кагэки (1768–1843). — Семнадцатилетним юношей приехав из провинции в Киото, к тридцати Кагэки уже был арбитром поэзии, автором нескольких сборников стихов. Его школа быстро привлекала новых последователей. К концу жизни Кагэки считался непререкаемым авторитетом в вопросах стихосложения, его творчество было принято за образец в кругах столичных поэтов.
Должно быть, друзья
Боятся, что снег не растаял,
Зайти не спешат,
А слива у хижины горной
Белеет не снегом — цветами.
Ночью весенней
В тусклом сиянье луны
Я просыпаюсь,—
Как тяжело на душе!
Крик перелетных гусей…
Летняя ночь.
Густо листвою укрыты
Горные склоны —
Даже сиянье луны
Меркнет под сенью дерев.
Будто под ветром
Зыбью подернулся лик
Ряски болотной —
Носится рой светлячков
Над бочагами в горах.
Да это ведь дождь
Начался там, вдалеке!
А я-то думал,
Просто туман спустился
С гребня горы Судзука́…
Мне показалось,
Будто один я на свете
Луной любуюсь…
Но кто этим дивным сияньем
Пренебрежет без причины?
Все сосны в горах
Уже обрели очертанья,
И ветви видны
До самой последней иголки, —
Луна осенней ночи…
Чудится, словно
С неба на землю летят
Лунные блестки,—
Ночью ложится снег
Путнику на рукава.
В струях душистых
К самому небу несутся
Чаянья наши,
Чтобы исчезнуть бесследно…
Дым над вершиною Фудзи.
Пусть я не постиг
Сокровенной глубины
Старого пруда,
Но и нынче различаю
Всплеск в тишине…
Лунным сияньем
Залита вишня в горах.
Вижу, под ветром
Дрожь по деревьям прошла,—
Значит, цветы опадут?!
Окума Котомити[1885] Окума Котомити (1798–1868). — По примеру многих литераторов того времени, Котомити, сын купца из Фукуока, передал право наследия младшему брату и отправился в Осака изучать изящную словесность. Позже он вернулся на родину, где занялся преподаванием поэтического искусства. Несмотря на то, что стихи его пользовались популярностью, Котомити жил в нищете.
Дремоту прогнав,
На небо ночное гляжу —
Взошла ли луна?
У самой подушки моей
О чем-то сверчок верещит.
«Вот он, смотрите!» —
Мне ребятишки кричат,
Да только где там!
Не углядеть старику
Этой букашки в траве.
Старец столетний,
От молодых услыхав
Про то, что в мире
Снова стряслось что-нибудь,
Только смеется в ответ.
Вот и сегодня
До дому еле дополз,—
Скоро уж, видно,
Выйду из этих ворот,
Чтобы назад не прийти.
В мире у меня
Ничего нет своего —
Только, может быть,
Эти горы и моря,
Что в картину перенес…
Мне не нужны
Ни чины, ни высокие званья.
Здесь, на земле,
Я б возродиться хотел
Тем же, кем был до сих пор.
Много лет я жил
В этом доме бедняком…
Никаких хлопот,—
Садик, прибранный уже,
Подметаю вновь.
Татибана Акэми[1886] Татибана Акэми (1811–1868). — Уроженец отдаленной провинции Этидзэн, Акэми в течение нескольких лет изучал классическую японскую литературу в Эдо под руководством выдающегося ученого Мотоори Норинага. Любимой его книгой была «Кокинсю», которой впоследствии Акэми посвятил фундаментальный филологический труд. Поэтическое наследие Акэми весьма обширно, но особый интерес представляет лирический цикл «Радости одиночества».
Песнь дровосека.
Птичий нестройный щебет.
Ручья журчанье.
Росой омытые травы.
Сосны до самого неба…
Право, приятно,
Когда приготовишь, бывает,
Тушь да бумагу,—
И будто бы сами собой
Под кистью ложатся слова.
Как хорошо,
Когда, отдыхая душою,
О преходящем
Поразмышляешь лениво
В клубах табачного дыма.
Очень приятно,
Когда у торговца возьмешь
Рыбы получше,
И ноздри щекочет слегка
Жареного аромат.
Право, приятно,
Когда развернешь наугад
Древнюю книгу
И в сочетаниях слов
Душу родную найдешь.
Право, приятно,
Когда просидишь целый день
Дома за книгой,
Вдруг у ворот услыхать
Близких друзей голоса.
Слышу за окном
Завыванья демонов —
Ночью нынешней
Им от счастья слезы лить,
Слушая мои стихи.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления