Онлайн чтение книги Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии
Из песен Корё

О государе печалуясь, плачу я.

Кукушка в горах и я — мы сходны тоской.

Ведал ли кто, что я потерплю наговор!

Правда открыта лишь закатной луне да рассветной звезде [1112] Рассветная звезда — Венера.!

С государем душа моя, даже если умру!

Чей же навет столь безжалостен и жесток?

Ни проступка нет, ни малой ошибки за мной!

Возведенную злобно напраслину я терплю!

Ты забыл обо мне, государь?

Жалобу выслушай, снова меня возлюби!

Над этой долиной вороны кружат…

Ты, белая цапля, туда не ходи!

Берегись, узнаешь черную зависть.

Белых перьев твоих воронье не простит.

Так смотри ж, не запачкай липкою грязью

Оперенье, омытое чистой волной.

Я знаю, тело бренное погибнет,

Сто раз излеченное, все ж умрет,

И даже кости станут пыльным прахом.

Останется ль душа? — мне все равно.

Не сгинет никогда частица сердца,

Навеки преданного государю.

Молвят неправо —

Мол, облака непричастны мирской суете.

Своевольно витают-плывут

В вышине голубой

И слепящий солнечный свет

Затмевают собой.

Вода, что под мостом Сонин [1117] Сонин [гё] («Мост небожителей») — название моста в Кэсоне. течет,

Бесследно к Чахадону [1118] Чахадон — селение в окрестности Кэсона. утекает.

Деяния владык за сотни лет —

Лишь шум воды, текущей к Чахадону.

О юноша! Не спрашивай меня,

Как расцвело и как погибло царство. [1119] Как расцвело и как погибло царство.  — Подразумевается государство Корё (начало X в. — 1392 г.).

Эти земли прежде звались округой Янджу [1121] Янджу — название Сеула с 904 по 1067 год.,

Но теперь — столица в этих прекрасных местах!

Превосходномудрый наш государь

даровал нам век золотой!

Надлежащий облик столица приобрела!

Радостно подданным, что государь

проживет десять тысяч лет!

Ах, тарондари! [1122] Ах, тарондари!  — Припев, состоящий из звукоподражания.

Река Ханган [1123] Ханган — река, на которой стоит Сеул. — впереди, гора Самгаксан [1124] Самгаксан («Трехрогая гора») — гора, у подножия которой расположена столица. — позади,

Между горой и рекой, силою полных твоей,

наслаждайся, наш государь!

К развалинам древней столицы [1126] К развалинам древней столицы…  — Речь идет о Сондо, пришедшей в запустение в связи с переносом столицы в Хансон.

Возвращаюсь, коня тороплю.

Горы и реки — как в года старины,

А люди ушли неизвестно куда.

Оджыбо! [1127] Оджыбо!  — Междометие при восклицании. Времена процветанья в пору туманной луны, [1128] Времена процветанья в пору туманной луны…  — В переносном смысле: правление совершенномудрого государя.

Неужто вы снились мне?

Кто сказал, что бамбук [1130] Кто сказал, что бамбук…  — Согласно традиции, идущей от «Бесед и суждений» («Луньюй») Конфуция, «только сосна и туя не вянут, когда год холоден». Сосна и туя — словно верные подданные, сохраняющие неизменность своим убеждениям в любой ситуации. Автор, приверженец династии Корё, не видит преданных государю людей: все «сосны и туи» повывелись, остается уповать на бамбук. Возможно, Вон Чхонсок имеет в виду себя.

Гнется под снегом?

Когда бы коленца гнуться могли,

Разве он зеленел бы зимой?

Верно, в морозы стоек один лишь бамбук,

Непреклонный, духом прямой.

Зима сковала воды озер и рек.

Выпал глубокий снег.

Соломенной шляпой накрылся наискосок,

Облачился в плащ травяной,

Не мерзну, согрет.

Государева милость равно и в этом со мной.

Воет северный ветер в верхушках дерев,

Снег блестит под холодной луной.

У границы за тысячу ли от родных

Стал на стражу я с длинным мечом.

Громок посвист мой… грозен пронзительный крик…

Нет преград для меня на земле.

Пусть крылья ворона в метель

Нам белыми казаться могут.

Но свет сияющей луны

От черной ночи не темнее.

Так сердце чистое мое

Всегда пред государем ясно.

Если спросишь, кем я стану

После смерти, — я отвечу:

Над вершиною Пэнлая [1135] Пэнлай — Здесь имеются в виду горы Кымгансан на востоке страны.

Стану я сосной высокой.

Пусть замрет весь мир под снегом,

Зеленеть один я буду.

Прошедшей ночью ветер дул,

И землю снег покрыл,

И сосен крепкие стволы

Повержены во прах.

Так что ж сказать мне о цветах,

Которым не цвести?

Минувшей ночью шумела на перекатах вода.

Горестно плача, прочь убегала она.

И только утром я вдруг постиг —

То текли государевы слезы.

Когда бы ночная вода вспять повернула и вновь потекла,

С ней я смешал бы мои горькие слезы.

Струится золото плакучих ив,

яшму роняет слива.

Талые воды синеют в пруду,

мхом окаймлен пруд.

Вешние чувства трудно понять —

и радостно и тоскливо.

А ведь ласточек нет еще,

и цветы еще не цветут.

Был человек этот возрастом юн,

ростом всего в три ча [1141] Ча — мера длины, равная 30,3 см. .

Зато он мужеством был богат —

откуда взялось оно?

Всю жизнь он хотел походить на Ван Цзи [1142] Ван Цзи — юноша из древнекитайского царства Лу, павший во время битвы в 484 г. до н. э. с войсками царства Ци; он ворвался на коне на поле боя и ввел в смятение противника. —

кровь его была горяча.

Смыть позор со своей страны

было ему суждено.

Когда меч над горлом его висел,

пощады он не просил.

Когда к сердцу его приближался меч —

не дрожали ноги ничуть.

Он, словно танцуя, удар отражал,

ответный удар наносил,

Будто море полночное мог перейти

или гору перешагнуть.

В низкой комнате, устланной войлоком черным,

так уютно, тепло…

Тень от сливы лежит силуэтом узорным,

ночное светило взошло.

Лампу я поправляю, вьется дым благовонный,

мигом кажется час.

Праздно дни провожу я, — только ночью бессонной

мой огонь не погас.

На казенную службу мне ходить неохота,

кистью работать — невмочь.

Только память со мной; не приходит дремота,

хоть сейчас — глубокая ночь.

У окна, за которым сосна молодая

радует глаз,

Стол да медный кувшин, — и сижу я, слагая

за рассказом рассказ.

1

Есть у меня       длинный стальной меч.

Луч от клинка       звездных миров достиг.

Раз ударю —       скалы могу рассечь.

Два ударю —       львиный раздастся рык.

Когда наступаю —       нет преград впереди.

Когда отступаю —       нет врага позади.

Всех бы неправых       этим мечом достать!

Потом отступить —       и в оборону встать.

2

Есть у меня       острый бинчжоуский меч [1144] Бинчжоуский меч.  — Этот меч будто бы принадлежал китайскому военачальнику Ли Гуан-би (VIII в.). При защите селения Бинчжоу (ныне Чжэндин) от тюркских кочевников он с быстротой молнии поражал их своим мечом, действуя им как «бинчжоускими ножницами», считающимися особенно острыми..

Могу пучину       до самого дна рассечь.

Там, в берлоге,       черный живет дракон —

Перл бесценный       хочу из моря извлечь.

Валы сотрясают       великую пустоту.

Гром грохочет,       огнь сечет темноту.

Схватил за бороду,       пасть драконью раскрыл,

Добыл жемчужину [1145] …пасть драконью раскрыл, // Добыл жемчужину…  — По корейскому преданию, связанному с буддийской легендой, в Алмазных горах у водопада Девяти Драконов (Курёнъён) живет царь драконов, у которого в пасти волшебная жемчужина, добытая им в брюхе огромной рыбы и исполняющая любое желание своего владельца. —       сразу прибыло сил.

«Му-ка, му-ка!» —       о жизни сказать хочу.

Слезы лью,       сказать не могу — мычу.

Тружусь на чужих —       труды моей жизни тяжки.

Годами хожу       в тяжкой упряжке.

Не знаю, душу спасти       может ли бессловесный?

Есть ли для нас       где-нибудь рай небесный?

Никто не может       ответить мне толком.

Морду в кусты уткнул,       слезы лью тихомолком.

Дятел, дятел-ттактагури [1146] Дятел-ттактагури.  — Корейское название, сопровождающее русское, по-видимому, происходит от звукоподражания.,

о чем печалишься? что утратил?

Сухое древо долбишь на дворе —

только и слышно: дя-тел! дя-тел!

От древа к древу перелетаешь

с горестным криком: ишь ты! ишь ты!

Людей боишься — едва завидишь,

в горные чащи летишь ты.

Чаще и громче кричишь ты, дятел,

в чащах лесных под горою.

Много таится вредных личинок

на деревах под корою.

Утробу набьешь до отвала, дятел,

молью и тлей отобедав.

Немало заслуг приобрел ты в жизни,

поедая жуков-короедов.

Чиновная моль, тля и жучки

так же вредят народу.

Их тысячи тысяч — никто одолеть

не в силах эту породу.

Деревья спасая от многих бед,

ты — мастер по этой части.

Так почему же людей не можешь

спасти от поганой напасти?

На горной вершине один я стою

С мечом обнаженным в руке.

Листочек древесный — Корея моя!

Зажат ты меж юэ и хо [1148] Юэ и хо — здесь: южные и северные соседи Кореи — японцы и чжурчжэни, совершавшие на нее набеги. В этом сиджо прославленного полководца, казненного в двадцать восемь лет по навету завистников, отражены его думы о судьбах родины..

Когда, о, когда мы развеем совсем

На юге и севере пыль!

Мечами сточены камни

на горе Пэктусан.

Кони испили до капли

течение Туманган [1150] Туманган (Тумыньцзян) — большая река, по которой проходит граница между Кореей, Китаем и СССР..

Коль скоро, двадцатилетние,

мира в стране не устроим,

Кто же в будущем веке

меня назовет героем?

Ночь на осенней реке.

Волны как лед.

Снасти смотал,

Ждал, ждал — не клюет.

Возвращаюсь в пустом челноке

С грузом лунного света, чуждым страстей и забот.

Склонившись, смотришь — бездна вод синеет;

Оглянешься назад — там зелень гор,

И ржавый прах, прах суетного мира,

Блаженных этих не коснется мест.

Луна ясна над водяным простором,

И оттого беспечнее душа.

Несется туча над вершиной горной,

И чайка над морской резвится гладью.

О, эти двое!

Как они свободны!

Подобно им, забыв о всех тревогах,

Я буду в мире беззаботно жить!

Взглянул назад, где пышная столица,

Где царственный красуется чертог.

О нем я помню каждое мгновенье,

В рыбачьей лодке лежа на спине.

А это вовсе не моя забота —

Пусть без меня мудрец спасает мир.

Воистину так: старейший в Силла

этот пустынный храм.

Тысяча будд — их привезли

из Индии дальней к нам.

Древле подвижники здесь стяжали

на небо путь благой.

И ныне это святое место

подобно Небесным вратам.

Тучи набрякли вешним дождем,

птичий в кустах пересвист.

Старые сосны бесстрастны и немы —

лишь ветру присущ непокой.

От тысячи тысяч событий земных

здесь пребываешь чист.

Там, за горами, вздымается в небо

пыль суеты мирской.

Бурлит-бурлит день и ночь       под высокой скалой родник.

То слышен ропот, то тихий плач,       то яростной битвы крик.

Сколько же в суетном мире дел,       рождающих в сердце гнев!

Взываю к синему небу, печалясь,       что спокойствия не достиг.

Погоняю хромого осла.

Солнце почти зашло.

Дорога в горах опасна.

Не шумит ли в ущелье река?

Слышу, собачий лай ветром сюда донесло.

Кажется, я уже дома.

Горы каждой весною цветут, [1158] «Горы каждой весною цветут…» — В этом сиджо развивается мысль Чжу Си о законе естественности, предопределенном Небом и присущем природе и человеку. Понятие естественности восходит к даосскому учению о «недеянии».

Ночи осени в лунном сиянье,

Ход времен, неизменный всегда,

Человеку таинственно сроден.

Рыба плещется, ястреб парит…

Как поверить, что это случайно?

Я на время верный путь оставил, [1159] «Я на время верный путь оставил…» — Здесь выражена решимость поэта следовать учению Чжу Си.

На который некогда вступил.

Проблуждал я где-то эти годы,

А теперь опять пришел сюда.

Но о том, что возвратился поздно

К правде, — бесполезно сожалеть.

Древние люди меня не встречали,

Их я не мог лицезреть.

Хоть и не видел я ликов их светлых,

Путь их всегда предо мной.

Если навеки их путь предо мною,

Как по нему не идти?

Пусть гром разрушит скал гряду, [1160] «Пусть гром разрушит скал гряду…» . — Здесь воплощена центральная идея всего цикла: хотя очевидна бесполезность борьбы придворных группировок, но ничего не предпринимается для ее устранения.

Глухим рожденный не услышит.

Пусть солнце блещет в небесах,

Слепорожденный не увидит.

Да, зрячи мы, наш чуток слух,

И все же мы слепоглухие.

Орхидеи в долине цветут,

Их вдыхать — мне одно наслажденье;

Облака на вершинах лежат,

Видеть их — мне одно наслажденье.

И средь этой земной красоты

Позабуду ли я государя?

О яшме сказали: камень!

Это печально!

Но человек ученый

Истину знает.

Знать-то знает, да делает вид, что не знает.

Это всего печальней!

Гора всегда одна и та же,

Река изменчива всегда;

Она струится неустанно,

И ей не обратиться вспять.

И человек реке подобен —

Уйдет и не вернется вновь.

О, синий мой ручей в горах зеленых! [1163] «О синий мой ручей в горах зеленых!..» — С этим сиджо связано следующее предание. Один отпрыск царствующего дома, по прозванию Пёкке, «Синий ручей», хвастался тем, что ему не страшны женские чары. Тогда Хван Джини, известная под литературным именем Мён-воль («Ясная луна»), решила искусить его. Через друзей она посоветовала ему поехать в Кэсон полюбоваться лунным пейзажем. Сама же отправилась вослед. И когда он стоял, зачарованный луной, на террасе Манвольдэ, вдруг до него донеслись слова и мелодия сиджо. Вскоре перед ним предстала Хван Джини. Неожиданное появление красавицы тронуло его сердце. Сиджо построено на игре имен «Синий ручей» и «Ясная луна».

Ты не гордись, что так легко течешь,

Знай, выбраться обратно невозможно

Тому, кто в ширь морскую попадет.

Все горы залиты луною ясной,

Не хочешь ли утешиться, ручей?

Жернов — гора — перемалывает поток.

Пыль водяная, мга.

Драконье бучило в сто киль [1165] Киль — мера длины, равная среднему росту человека. глубиной

кипит и бьется о берега.

Струя ниспадает, а кажется — вспять

востекает Небесной Рекой [1166] Небесная Река — Млечный Путь..

Ярясь, извергается в пропасть вода —

радуги белой дуга.

Рокотом града земле водопад

о себе подает весть.

Возносятся россыпи брызг в пустоту —

зерна: яшма и жемчуга.

Странник! Зачем же горе Лушань [1167] Лушань — гора в провинции Цзянси (Китай), в окрестностях которой низвергается необыкновенной красоты водопад.

одной воздается честь?

В Стране к востоку от моря гора

Жернов Небесный [1168] Жернов Небесный (Чхонмасан) — название горы возле Кэсона. есть.

Не смейся ты, огромный гриф,

Над тем, что воробей тщедушен!

Ведь ты и он, ведь оба вы

Летаете в бескрайнем небе.

Летающие птицы вы,—

Не вижу разницы меж вами.

«В дом на восточной стороне холма

За богача ты можешь замуж выйти,

И в дом на склоне западном холма

За бедняка ты можешь замуж выйти.

Как жалок первый! Как хорош второй!..

С которым же из двух ты обручишься?»

«Нельзя ли стать женою бедняка,

А к богачу тому ходить обедать?»

Говорят, что Тайшань высока,

Но ведь небо-то все-таки выше!

И, решив до вершины дойти,

Ты бесстрашно туда и взберешься.

Так и люди: боясь высоты,

Неприступными горы считают.

Слышу слова — забываю вмиг.

Деянья вижу — как не видал.

Такова мирская тщета,

Что о правде и кривде презираю людскую молву,—

Верно одно — моя десница крепка

И держит чарку. Так живу.

На отмель опустился дикий гусь.

За нашей деревушкой солнце село.

Уже вернулись с лова рыбаки,

И чайки белые угомонились…

Я задремал, но звук свирели дальний

Вдруг долетел — и мой нарушил сон.

Зеленые горы глядятся в синий ручей.

За ручьем — деревушка в тумане.

Думы отшельника в бедной лачужке

Знаешь, верно, лишь ты, белая чайка.

Ночью прозрачной, когда луна светит в окошко,

Слышится звук каягыма [1174] Каягым — корейский двенадцатиструнный щипковый инструмент..

Едва стемнеет,

Опять отдаюсь безделью.

Затворяю калитку из сосновых ветвей

И лежу под луной.

И ни единая мысль о мирской суете

Не приходит ко мне.

Ветер природно чист.

Луна природно ясна.

Во дворе, где растет за сосновой оградой бамбук,

Ни единой пылинки мирской тщеты.

Комунго [1175] Комунго — популярный корейский шестиструнный инструмент, считающийся «королем ста музыкальных инструментов». и великое множество книг

Еще более чисты.

Безглагольны зеленые горы.

Многолики текучие воды.

Чистый ветер не продается.

Луна никому не подвластна.

И я среди них, не знающий хворей,

Беззаботно состарюсь.

¹ О девяти излучинах Косана

Хочу я людям ныне рассказать,

Камыш я срезал, дом себе построил,

Живу здесь, и ко мне друзья пришли.

Так я живу, и об Уи [1179] Уи — название горы в провинции Фуцзянь (Китай), родине знаменитого мыслителя Чжу Си (1130–1200), который создал стихи «Девять излучин Уи». мечтаю,

И собираюсь изучать Чжу Си.

² Излучину, что у Кванак [1180] Кванак («Венценосный пик») — место первой излучины., я славлю!

Хорош Кванак под солнцем золотым,

Тогда туман над травами редеет

И возникают очертанья гор.

Поставь средь сосен жбан вина зеленый

И жди друзей — вот счастье на земле.

⁷ Излучину, что у Чодэ [1181] Чодэ («Площадка для ужения рыбы») — место шестой излучины., я славлю!

Здесь, у Чодэ, раздолье рыбакам!

Здесь я блажен, и веселятся рыбы,

И кто счастливей, отвечайте мне,

Когда я, удочки смотав неспешно,

Иду домой, луною озарен?!

⁸ Излучину, что у Пхунам [1182] Пхунам («Кленовый утес») — место седьмой излучины., я славлю!

Здесь осенью бывает хорошо:

Под инеем сияет клен багряный,

А скалы все красуются в парче.

Тогда один сижу я на обрыве,

Забыв, что возвращенья минул час.

Двух жен-красавиц покинул       император-супруг [1185] Император-супруг (Шунь) умер у горы Цанъушанъ , а похоронен будто бы в храме Цзюимяо, недалеко от реки Сяншуй ..

Они утонули в Сяншуе,       поспешая на юг.

Феи-вдовы       немало пролили слез,—

Слезами крапленный,       возрос над рекой бамбук.

Храм Цзюимяо —       темные тучи вокруг.

Солнце зашло —       гора Цанъушань в тени.

Печали мои       все утопить бы вдруг —

Вода унесет,       и не вернутся они.

Обещал прийти —       до вечера я ждала.

Вижу, в саду       слива почти отцвела.

Слышу, сорока-вещунья       в кустах трещит.

Зря перед зеркалом       брови я подвела.

Пусть обопрется старец на тебя,

Ты поддержи его двумя руками.

Пусть выйдет старец из дому с тобой,

Дай посох старцу, будь ему опорой,

А после пира старца проводи

Внимательно и бережно до дома.

Когда болеет дерево, никто

Под ним не отдыхает у дороги,

А под здоровым деревом всегда

Прохожий ищет тени и приюта.

Но вот оно без веток, без листвы,

И на него теперь не сядет птица.

Кто проводил и отбыл кто,

Друг друга не жалейте.

Кто захмелел, кто трезвым стал,

Не смейтесь друг над другом!

Пусть зной палит, а я в плаще,

Кому какое дело?

Два каменных будды, [1187] «Два каменных будды…» — В период господства буддизма в Корее (VI–XIX вв.) во многих местах были поставлены каменные изваяния Будды и буддийских святых.

Нагие, стоят у дороги;

Их ветр овевает

И хлещут дожди и метели.

Завидуй! Не знают

Они человечьей разлуки.

На яркой пестроте цветов

Две бабочки всегда вдвоем;

Средь зелени плакучих ив

Две иволги всегда вдвоем.

Живое все всегда вдвоем,

Лишь я на свете одинок.

Ох, рубят, безжалостно рубят [1188] «Ох, рубят, безжалостно рубят…» — Здесь поэт под «высокими соснами», пригодными на стропила, подразумевает опору государства («тронный покой») — способных чиновников, подвергшихся гонениям в 1545 году.

Высокие, гордые сосны!

Коль дать подрасти им немного,

Какие бы вышли стропила!

Вдруг тронный покой покосится…

Ну, чем подпирать его будем?

Журавль всегда парил под облаками, [1189] «Журавль всегда парил под облаками…» — Журавль — священная птица, на которой возносятся на небо небожители; символ уединения и долголетия. В образе одинокого журавля поэт изображает себя, а под земным миром подразумевает мир, из которого был изгнан, то есть жизнь корейского двора, раздираемого междоусобной борьбой феодальных группировок.

Но как-то с высоты спустился вниз.

Наверно, посмотреть он захотел,

Как на земле у нас живется людям.

Они его исправно ощипали —

И к небесам он больше не взлетел!

Зачем, старик, несешь ты эту ношу?

Давай-ка лучше я ее возьму!

Я молод и силен и груз тяжелый,

Взвалив на плечи, донесу легко.

А ты с собой повсюду старость тащишь,

Она ведь и сама — тяжелый груз!

Над тихою водою тень скользнула —

По мостику идет старик монах.

Скажи мне, все дороги исходивший,

Куда теперь ты направляешь путь?

Не замедляя шаг, он поднял посох

И молча мне на небо указал. [1190] И молча мне на небо указал.  — Речь идет о даосском отшельнике, цель жизни которого достигнуть на земле бессмертия и вознестись на небо.

Всего одной струны на комунго́

Я палочкой бамбуковой коснулся:

И звук поплыл, как вешняя вода,

Что подо льдом журчит на перекате,

И стало слышно: вторя комунго,

По лотосовым листьям дождь закапал.

Любуюсь яшмовым старинным кубком, [1191] «Любуюсь яшмовым старинным кубком…» — Поэт, возвратившись в столицу в разгар борьбы различных придворных группировок, вспоминает, как десять лет назад, в 1567 году, государь преподнес ему кубок с вином во время избрания в члены придворной академии Октан («Яшмовый зал»).

Как любовался десять лет назад.

За эти годы не переменился

Его прозрачно-белый нежный цвет.

Так почему же сердце человека

День ото дня становится другим?

К пятидесяти жизнь моя подходит,

Но мне вино, как прежде, подают.

Я улыбаюсь, былое время,

Хоть для улыбки этой нет причин:

Ведь все, что радовало нас когда-то,

В конце концов нам суждено забыть.

Пить будем кислое вино с тобой,

Покамест кислое душа приемлет.

Есть будем травы горькие с тобой,

Покамест в них еще находим сладость.

Потом пойдем на улицу — гулять,

Покамест гвозди держатся в подметках!

Приятель Ко [1192] Приятель Ко.  — Имеется в виду Ко Гёнмён (Чебон; 1533–1592), корейский ученый и поэт, друживший с Чон Чхолем. свой камышовый домик

Соорудил у Южного холма.

У Южного холма [1193] Южный холм (Намсан) — название горы недалеко от Кёнджу. — цветы и месяц,

И сосны, и утесы, и ручьи…

Наверно, и вино там есть — иначе

Меня не зазывал бы он к себе!

Журавль уже куда-то улетел, [1194] Журавль уже куда-то улетел…  — Эта строка навеяна стихотворением Ли Бо «Поднимаюсь на террасу Фениксов в Цзиньлине». Чон Чхоль с грустью покидает место ссылки — Чханпхён, будучи вызван ко двору.

Терраса над водою опустела.

А если вслед за ним и я уйду,

Смогу ль когда-нибудь сюда вернуться?..

Уйду ли я навек, вернусь ли я —

Давай-ка мы, дружище, сдвинем чаши!

¹ На свет я родилась лишь потому,

Что мне предназначалось быть с тобою. [1196] На свет я родилась лишь потому, // Что мне предназначалось быть с тобою.  — По представлениям средневековых корейцев, выбор супругов предопределен волей Неба с момента их рождения. (По мнению ряда комментаторов, истинный смысл этих строк — вера поэта в свое высокое призвание быть рядом с государем, и теперешняя разлука — преходяща).

И разве в Небесах о том не знали,

Что путь земной нам проходить вдвоем?

Лишь для тебя была я молодой,

Одну меня любил ты в целом мире.

Такой любви, как эта, не бывало,

И для нее сравненья не найти.

С тобой в покои Лунного дворца [1197] Лунный дворец — в китайской мифологии Просторный студеный дворец на луне, обитель феи Чан-э; здесь: мир грез.

Еще недавно мы входили вместе.

Так почему же старость я встречаю

Совсем одна, от милого вдали?

За что меня услали в мир людей

И всех небесных радостей лишили?

С тех пор уже три года миновало, [1198] …три года миновало — В старой Корее траур по родителям соблюдался в течение трех лет. С ним Чон Чхоль сравнивает свою тоску о разлуке с государем во время ссылки.

Как не причесывала я волос,

Румян не доставала и белил;

К чему мне украшенья и наряды,

Когда, как снежные сугробы в поле,

Лежит в душе глубокая печаль?..

Что бы ни делала — вздыхаю я,

Куда бы ни пошла — роняю слезы

И думаю: предел положен жизни,

А горю моему предела нет!

Минует время, как бежит вода,

И в свой черед приходят зной и стужа.

Зима идет за летом — и окрестность

Свой облик изменяет на глазах.

⁴ Осенний иней выпал на поля,

С прощальным криком гуси улетели. [1199] С прощальным криком гуси улетели.  — Здесь разумеются последние гонцы, переносчики вестей в китайской, корейской и японской поэзии.

Поднявшись на последний ярус башни,

Через хрустальное окно смотрю.

Над темною горой взошла луна. [1200] Поднявшись на последний ярус башни… взошла луна.  — Ср. близкие строки в стихотворении Ли Бо «Тоска у Яшмовых ступеней».

Полярная звезда стоит на небе, [1201] Полярная звезда стоит на небе…  — Постоянное положение этой звезды на небосводе создало традицию обозначать ею государев трон.

Всегда прекрасная, как мой любимый,—

И слезы набегают на глаза!

Собрав в охапку свет луны и звезд,

Я к башне Феникса [1202] Башня Феникса — дворец, построенный вблизи Нанкина при династии Хань; свое название получил от установленных на его крыше резных изображений Фениксов; здесь упоминается как дворец государя, местопребывание любимого. Башня Феникса стала олицетворением тоски в разлуке. его отправлю.

Пусть яркими лучами воссияет

Над городом, где милый мой живет,

Чтоб все четыре стороны земли

Прозрачным этим светом озарились,

Чтоб на горах и в глубине ущелий,

Как в летний полдень, стало вдруг светло!

⁵ Зима и на земле и в небесах,

И снег уже окрасил белым светом

Окрестные холмы, поля и рощи,

И реку Сяосян [1203] Река Сяосян — то есть река Сян и ее приток Сяо, сливающиеся в провинции Хунань (Китай) и через озеро Дунтинху впадающие в реку Янцзы (см. сноску 881). Традиционный символ разлуки влюбленных. С красотой этой местности поэт сравнивает Чхан-пхён, где жил в опале. сковало льдом;

Не слышно голосов людских нигде,

Не видно птиц, летавших здесь недавно.

А если и у нас похолодало,—

Как холодно в Нефритовом дворце! [1204] Нефритовый дворец — в китайской и корейской мифологии небесные чертоги Верховного владыки с двенадцатью башнями и пятью оградами; здесь: королевские покои.

Он мрачен и высок, в нем солнца нет —

Над ним оно, наверно, и не всходит…

К тебе сама широким опахалом

Я погнала бы вешнее тепло!

⁶ Малиновую юбку подоткнув

И аккуратно засучив до локтя

У темно-синей блузки рукава,

По рощице бамбуковой брожу.

Понять стараюсь, в чем моя вина?

День на исходе. Долго ночь продлится.

В дом воротясь, сижу я неподвижно,

О локоть подбородком опершись.

Придвинувшись поближе к фонарю,

Прикрытому светло-зеленым шелком,

Беру я в руки арфу, на которой

Из перламутра выложен узор…

Ложусь под одеяло, а на нем

Красуются две уточки, как прежде.

И ночь все не кончается, все длится.

И зябко мне, и не приходит сон…

Всего двенадцать месяцев в году,

Но в каждом тридцать дней таких, как этот,

Где каждый час и каждое мгновенье

Исполнены печалью о тебе.

Она таится в сердце у меня,

Подобная неведомой болезни:

С ней совладать не мог бы и Бянь-цяо [1205] Бянь Цяо (V в. до н. э.) — знаменитый китайский лекарь из царства Юэ.,

И от нее лекарства не найти!

О, если б мне скорее умереть

И вновь родиться бабочкою пестрой: [1206] …умереть // И вновь родиться бабочкою пестрой… — По буддийским понятиям, все живые существа подвергаются перерождениям. Поэт желает претворить свою мечту хотя бы в одном из предстоящих перерождений.

Порхала бы я солнечной порой

С цветка и на цветок в траве зеленой;

И над плащом пурпуровым твоим

Я вечно крылышками трепетала б,

Тебя овеивая ароматом…

А ты бы и не знал, что это я!

Осень в ущербе; опять над рекой

горестный крик гусей.

Тоскую по дому; гляжу из беседки —

даль, что ни день, грустней.

В десятой луне безрадостен вид

хризантем на горе Хамсан [1207] Хамсан — гора в Хамхыне на северо-востоке Кореи..

В день девятый девятой луны

они восхищали гостей.

Стоит ли сюда нести циновку?

Можно и на листьях посидеть.

И светильник зажигать не надо,—

Как вчера, посветит нам луна.

Дешево вино, и дики травы.

Не беда! Все подавай скорей.

Над озером пролился дождь;

На ветках ивы блещут капли.

Куда-то лодочник ушел,

На привязи — пустая лодка.

Заходит солнце, вечер тих,

А чайки в воздухе резвятся.

В ночь лунную на острове Хансан [1211] Остров Хансан [до] — остров в Корейском проливе, где располагались основные силы корейского флота, которым искусно командовал Ли Сунсин во время Имджинской войны. Звук камышовой дудки доносится с японских судов.

Гляжу на море я с дозорной башни;

Мой верный меч, мой длинный меч при мне,

А на сердце — тяжелое раздумье.

Вдруг камышовой дудки слышу свист,

Протяжный свист — он душу мне встревожил.

Водное царство темнеет;       осенний закат.

В небе высоко       гуси летят на юг.

Ночь напролет       хожу, тревогой объят.

На заходе луна       меч озаряет и лук.

Ветвями-нитями зеленой ивы

Кто может вешний ветер привязать?

Что толку в грусти бабочек и пчелок,

Когда цветы роняют лепестки?

Как ни сильна, ни горяча любовь.

Что сделаешь, когда уходит милый?!

Двадцать лет проспал я в багряной пыли мирской

И вот очнулся — давнее словно вчера.

Стал я пасущимся вольно конем,

Средь зеленых ив душистую щиплю траву,

Голову подымаю порой

И тоскливым ржаньем хозяина тщетно зову.

Там, где густая трава зелена, [1214] «Там, где густая трава зелена…» — Это сиджо Лим Дже написал на смерть поэтессы Хван Джини.

Ты отдохнуть прилегла или объята сном?

Твоя красота — где нынче она?

Ужель здесь зарыты лишь белые кости твои?

Нет более той, кто мне чару вина поднесет.

Потому и грущу.

Гуляет девушка вешним днем

по откосам Пхэган-реки.

Свисают нити плакучих ив —

сердце рвется с тоски.

Из этих нитей, из дымки зеленой

если б холста наткать!

Сшила бы милому новый халат —

пошел бы в нем щеголять.

Подросток-девочка,       что курочка юэская [1216] Юэская курочка.  — Образ заимствован из «Чжуанцзы», где говорится, что красивой маленькой «юэской курице» не высидеть гусиного яйца., мила.

Крадется со свидания,       людей обходит стороной.

Домой пришла,       тяжелую калитку заперла.

Стоит и плачет,       глядя на грушу под луной.

Огромный кит [1218] Огромный кит.  — Подразумевается Япония, устремившая свои интересы к Корее в конце XVI в.       в море Восточном [1219] Восточное море — Японское море. не спит.

У Закатных ворот [1220] Закатные ворота — заставы на северо-западе Кореи.       дикий кабан [1221] Дикий кабан.  — Имеются в виду воинственные племена чжурчжэней, совершавшие набеги на северо-запад страны. ревет.

На дамбе речной       раненый воин лежит,—

Нет у стражи морской       ни высоких валов, ни ворот.

Двор государев       ничего не берет в расчет.

Как же солдат       в битве жизнь сохранит?

Прозорливец Хань-фэн [1222] Хань-фэн («Холодный ветер») — кличка знаменитого знатока лошадей (Китай), умевшего определять их свойства по зубам.       среди нас не живет:

Уши мои обвиснут,       согнусь до земли —

Кто тогда поймет,       что травой препоясан тот [1223] …травой препоясан тот…  — То есть отшельник; так именует себя поэт.,

Чье смелое сердце в день пробегает       тысячу ли?! [1224] …в день пробегает // тысячу ли.  — Сравнение с мифическим скакуном, пробегающим в день тысячу верст.

Я старалась заглушить разлуку,

Струны звучные перебирая.

Только все мелодии забыла —

Не несет мне цитра утешенья.

Летним вечером сижу в беседке,

И со мною дождь холодный.

Падают прозрачные слезинки

На мою узорчатую юбку.

Приготовь мне, мальчик, плащ в дорогу

И соломенную шляпу дай.

Леску я к удилищу приладил,

Без крючка рыбачить ухожу.

Рыбы, вы меня теперь не бойтесь!

Просто я развлечься захотел.

И времена разэтакие,

И людские дела растакие.

А если дела растакие,

Значит, станут они разэтакими!

Все твердят: времена растакие! люди разэтакие!

Я же только вздыхаю.

На перевале Чхоллён облака       ночуют — и дальше летят.

Летят и летят —       будто их ждут там.

Здесь, одинокий, отстраненный чиновник,       плачу, жизни своей не рад,—

Пусть слезы мои с облаками сойдут       в межгорье Пэгак и Чоннам [1229] Пэгак — гора возле Сеула. Чоннам — гора в провинции Южная Кёнсандо.

И яшму перил на Нефритовой башне [1230] Нефритовая башня — здесь: дворец государя в столице.       обильным дождем оросят.

Старухе-вдове давно       за семьдесят лет.

Покои одна сторожит,       дом ее пуст.

Выйти замуж когда-то ей       давали совет

За парня, что обликом был       как розовый куст.

Но строго блюдет она       добродетель жены,

Ей об этом сестра и свекровь       твердили всегда.

Чем одежду вдовью носить,       дожив До седины,

Не жалеть бы румян и белил       в молодые года!

Тунговый цвет [1235] Тунговый цвет — масличные деревья из семейства дриандр. редеет —

предрассветный туман.

Пальмы «хэсу» [1236] Хэсу — род пальмы, полой изнутри. прозрачны —

вешние облака.

Выпили на прощанье;

горько пахнет бурьян.

Выпили и за встречу

в стольном граде Лоян.

Восточное озеро; весла сушу;

лодка сама плывет.

Ивы, осины стоят недвижимы

по-над закраем вод.

Челн одинокий, кормщик усталый;

светла над водой луна:

В саду задичавшем по листьям опавшим

старый монах бредет.

Травы пахнут — тоска по дому

и сердце, как ночь, темна.

Дом       за горами, далекие горы

дальняя застит волна.

Слежу, одинокий, течение облак,

плывущих в заморский край,

Силы нет под закатным солнцем

слушать вороний грай.

Вот ранняя хурма на блюде [1239] «Вот ранняя хурма на блюде…» — Сиджо написано Пак Инно в 1601 году в связи с кончиной отца. Он посетил дом своего друга поэта Ли Докхёна, где получил в подарок красную хурму.

Алеет, радуя глаза.

Пусть не чета она цитрону,

Унес бы я ее домой,

Но больше некого повеселить гостинцем,

И оттого так грустно на душе!

Вот если бы насадить на веревку

Десять тысяч острых крючков

И солнце поймать на небесной дороге

Длиной в девять на десять тысяч ли,

Чтоб медленнее в своих покоях

Седые родители старели!

Туда, где фениксы стаей слетелись, [1240] «Туда, где фениксы стаей слетелись…» — Сиджо написано примерно в 1611 году, когда поэт, оставив службу, уезжает к себе на родину, в Ёнчхон. И только Ли Докхён продолжал хлопотать о его возвращении ко двору, но безуспешно.

Один затесался черный ворон.

Но пусть ты словно невзрачный камень

В россыпях драгоценной яшмы,

Останься! Как фениксы, ты крылат,

Отчего тебе с ними не полететь?

Пусть будут любовь и дружба крепки!

Сто лет не расстанемся мы,

Будем поровну делить меж собой

Одежду и каждый кусок.

Так, старея вместе из года в год,

Не заметим, кто первый из нас поседел.

Безмолвствуя, высится утес, [1241]Цикл из двух сиджо об утесе посвящен герою Имджинской войны, военачальнику Чану.

Но мнится, он полон жизни.

Пусть люди безмерно богаче душой,

Не выстоять им без опоры,

А он не сгибается… Время само

Бессильно лик его изменить.

Высится в устье реки утес.

Взглядом смерь — вознесется выше.

Невзгодам не покорить его,

Бей, дроби — он под молотом крепче.

Будь во всем подобен этой скале:

Великаном станешь и ты, человек.

К отвесной горной скале

Хижинку я прилепил.

Два цвета — сосна и бамбук —

Привычны больным очам.

Так живу я — и даже не замечаю,

Как весна уходит, как близится осень.

Потоки спокойно струятся

С пологого ската Хамнюдэ [1242] Хамнюдэ («Слияние потоков»). — Название не идентифицировано..

Сливаются дружно, не споря,

И слева и справа вбирают ручьи.

Им невдомек, что в долине

Станут они широкой рекой.

Как высок хребет Кёкчиллён! [1243] Хребет Кёкчиллён («Отделенный от мира»). — Название не идентифицировано.

Как далек, как невидим мир суеты.

К тому же глохнут уши мои,—

Хочу прочистить, но только теряю слух.

Вот и не вижу, вот и не слышу

Ни лжи, ни правды: они за горами царят.

На горе Куинсан [1244] Гора Куинсан («Девять наполнений»). — Название горы символизирует заслуги человека, которые растут благодаря его непрестанному труду. я срубил сосну

И ладью спасения создал,

Чтобы всех заблудших в пути людей

Отвезти на желанный берег;

Но покинул ладью равнодушный кормчий

Где-то в устье реки, на закате солнца.

Выше горы Куинбон [1245] Гора Куинбон — другое название Куинсан. ничего не найти.

Вершина ее над всеми горами царит.

Но хорошие стихи написать

Не легче, чем вырасти вровень с этой горой,

Ведь все стихи, что ты создал с упорным трудом,

Разом рухнут в провал — из-за одной неудачи.

Слово лживое — любовь!

Лжешь ты, говоря, что любишь!

Говоришь, что снилась мне?!

Это значит — лжешь ты вдвое.

Не могу сомкнуть очей…

Как же ты могла явиться?

Куст орхидей под окном взрос.

Зелени запах нежен, густ.

Западный ветер, первый мороз,—

Грустя, увял под инеем куст.

Пожухлые листья вихрь унес.

Но чудится — пахнет еще листва.

Гляну в окно — сердце болит.

Плачу — намокли одежд рукава.

В прошлом году       любимую Дочь схоронила.

В этом году       сына взяла могила.

Плачу и плачу, —       рядышком два холма,—

Обе могилы       слезами я оросила.

Ветер в деревьях;       блуждают вокруг огни. [1248] …блуждают вокруг огни.  — То есть светлячки; согласно китайским и корейским поверьям, это души усопших бродят в ночи.

Бумажные деньги       жгу на осеннем ветру.

Чистым вином [1249] Бумажные деньги, чистое вино.  — Сжигание жертвенных бумажных денег, возлияние вина на могилу делалось с целью облегчить участь духа умершего, помочь ему. (Бумажные деньги сжег также Вольмён перед тем, как пропеть хянга «Молитва о покойной сестре».) кроплю       в вечерней тени.

Быть может, встретил       братец свою сестру —

Не бродят ли ночью       друг за другом они?

Покуда во чреве —       живо еще дитя.

Быть может, умрет       год или два спустя.

Кровавые слезы лью,       прерывается голос,

Напеваю «Хуантайцы», [1250] «Хуантайцы».  — Песня о печальной участи тыквы, росшей возле Желтой башни. В «Истории династии Тан» говорится о создании этой песни следующее: вдовствующая императрица Тянь-хоу (684–704), стараясь подольше удержаться на троне, казнила старшего сына и наследником престола назначила младшего — Чжан Хуая, который и сочинил эту песню, чтобы вызвать у матери чувство сожаления. Но Тянь-хоу приказала отправить Чжан Хуая в ссылку, где он и умер.       безысходно грустя.

Красные шторки издалека видны —

светильня красная на окне.

Ночью проснулась — под шелковым одеялом

рядом место пустует.

На яшмовый ларчик иней пал,

попугай прокричал в тишине.

Крыльцо утонуло в листьях платана —

ветер западный дует.

Осеннее озеро — яшмовой зеленью

тихо струится вода.

Заросли лотоса — в лодке узорчатой

сплавала я туда.

Вернулась на берег — в милого бросила

пригоршню лотосовых семян.

Знак любовный люди заметили —

полдня горю со стыда.

¹ Тысяча рук       тысячей бьет вальков.

Гул по земле идет —       гром в небесах таков.

Из сил последних       крепость возводим.

Стена высока —       едва не касается облаков.

² Стену возводим —       все выше, выше она.

От орд разбойных [1252] От орд разбойных…  — То есть от набегов чжурчжэней.       нас охранить должна.

Боюсь, коль скоро       разбойников будет много,

От них не спасет       даже эта стена.

…Зажигаю во мгле свечу.

Комунго беру и играю.

И струна комунго звучит

В лад печали моей глубокой.

Так в дождливую ночь бамбук

У реки шелестит одиноко.

Так кричит под луной журавль

У могилы тысячелетней.

Я играю — и жду, когда

Голос твой у дверей раздастся.

Но за пологом — никого,

И никто меня не услышит!

Изболелось сердце в тоске,

Разорваться оно готово…

О, когда б я могла уснуть,

Чтоб во сне с тобой повстречаться!

Но шуршит на ветру листва,

И кричат непрестанно птицы —

Как враги, ни ночью, ни днем

Ни на миг не дадут забыться!

Волопаса Ткачиха [1254] Волопас и Ткачиха — персонажи популярной на Дальнем Востоке легенды, а также названия звезд в созвездии Водолея и Лиры. Небесная фея Ткачиха без согласия Небесного владыки вышла замуж за Волопаса. Небесный владыка в наказание разлучил супругов, расселив их по разным сторонам Серебряной Реки (Млечного Пути) и разрешив им встречаться только раз в году, в седьмую ночь седьмой луны, на мосту, который создают сороки, ухватив друг дружку клювом за хвост (более поздний вариант легенды, ср. сноска 851). ждет

За Серебряною Рекою.

В день седьмой, в седьмую луну

Суждена ей с любимым встреча.

Ты же, верно, у той реки,

Что в далеком краю бессмертных,—

Потому ли весть не подашь?

Никогда уже не вернешься?..

На дорогу молча смотрю,

По которой милый уехал.

На траву упала роса,

И вечерние тучки скрылись.

Средь бамбука в роще густой

Закричала тоскливо птица.

Говорят, на земле у нас

Хватит горестей и печалей.

Только той, что мучит меня,

Не встречали люди ни разу…

И сама не могу понять —

Умерла я или жива я!

В селенье горном снег на землю пал,

И замело в горах крутые тропы.

Пусть будет заперта сегодня дверь

Плетеная [1256] Плетеная дверь — признак убогого жилища.,— кто может быть за нею?

В ночной тиши лишь светлый серп луны,

Единый друг гостит в моем жилище.

Слава — это башмаки худые

На дырявых нищенских чулках…

Я давно ушел в поля и рощи

И теперь с оленями дружу.

Так согласен жить я бесконечно,

А тебе спасибо, добрый ван [1257] Ван — титул правителя государства..

Пусть из неравных бревен крыша сбита,

Погнулся столб один, другой упал;

И хижина так велика, что можно

В ней две циновки рядом расстелить;

Но каждый листик повилики горной

В лучах луны мне самый верный друг.

Слышал — ночью сильный ливень шумел.

Вышел — все цветы граната раскрылись.

Блистает завеса из капель хрустальных

На ветках над лотосовым прудом.

И следа не осталось от мыслей печальных.

Отпустила тоска, на душе светло.

Толкуют: сосна, сосна!

О какой же это сосне?

О гордой, над обрывом,—

Не иначе, как обо мне.

Эй, внизу, мальчишки с серпами,

Не добраться вам до меня!

Трудные нынче       для нашей земли времена.

Ни сановников, ни воевод       не имеет в достатке страна.

В Ённаме [1260] Ённам («К югу от хребта») — название двух современных провинций Северной и Южной Кёнсандо в Южной Корее. Поэт пишет о сражениях с японскими захватчиками в конце Имджинской войны., на юге,       никак не кончается бой.

В Кванбуке [1261] Кванбук («К северу от заставы») — название современных провинций Северной и Южной Хамгёндо на севере Кореи. Не успела кончиться Имджинская война, а рубежам Кореи угрожали воинственные чжурчжэни., на севере,       горе в деревне любой.

Печалюсь о том,       что стало жить тяжело,

Что бремя войны       нынче на нас легло.

На одежду слезу       роняю, тоски не стерпев.

Военный доклад,       как стихи, твержу нараспев.

Всегда по весне забытый погост

обряжается в новый наряд.

Цветы на деревьях — шитье на халате,

зеленые травы — шелка.

Не счесть лепестков опавших цветов —

душистой дымкой летят.

Падают вниз — похоже на дождь,

возносятся вверх — облака.

Летают между зеленых ив

иволги в парке дворцовом.

Вешнее солнце, город в цвету,

как в одеянье новом.

И во дворце, и в бедных домах

спокойствию рады все.

Кто же смеет народ бунтовать

опасно правдивым словом?

О гора Самгаксан! Уезжаю!

Расстаюсь с вами, воды Хангана!

Покидаю, увы! — с неохотой

Дорогие мне горы и реки,

Да и время настало такое,

Что не знаю, увижу ль их снова.

Нежданно-негаданно осень встречаю,

заброшен в чужие края.

Год промелькнул для меня быстрее,

чем талые воды ручья.

Что ни день — доносится с западным ветром

увядающих трав аромат.

Холодны облака над бескрайней пустыней,

печален тусклый закат.

Су У [1265] Су У — См. сноску 590. возвращенья на родину ждал

столько лет напролет!

Когда, в каком краю Чжун-сюань [1266] Чжун-сюань (псевдоним; настоящее имя — Ван Цань). — См. сноску 497. Долгие годы жил вдали от родины, о чувствах разлуки с которой писал в своих стихах «Взошел на башню» и др.

снова на башню взойдет?

Поэты, отчизны ревнители, нынче

в подземелья заточены,

Ненавидя, мучаются, седеют

вдалеке от родной страны.

В день разлуки моей с государем

Плакал, а сколько — не помню.

Поблекли от слез кровавых

Амноккана [1268] Амноккан (Ялуцзян) — река на границе с Китаем. синие воды.

И старый лодочник покачал белою головой:

«Впервые такое вижу!»

Забыл я почести и славу,

Богатство, знатный род забыл;

Забыты горести навеки,

Тревоги, жизни суета;

Я даже сам забыт собою,

Не надо ж вспоминать меня.

Одинокая белая цапля, стоишь

Ты на белом прибрежном песке.

Знаю я: только ты бы могла разделить

Сокровенные думы мои.

Вихрь над прахом земным я с тобою презрел,

И меж нами различия нет.

Вдруг ветер восточный подул,

Слежавшийся снег растаял.

Древние горы в зеленом уборе

Взору предстали.

Но иней, что на висках за годы скопился,—

Кто знает, растает ли он?

Пока по стрехе луч солнца скользит,

Лень да и, право, нечем заняться.

На камышовой циновке прилег,

Пробудился лишь на закате.

Негромко покашливают за воротами —

Пора, сосед на рыбалку зовет!

Горы и реки — великий покой.

Неужто стану с кем-то делиться?

Каждой горою и каждой рекой

Владею — кто мне возразит?

Хозяин здесь я, пусть сочтут скупердяем, —

И крохи не уступлю!

С плачем держу вас за край рукава —

Погодите, не уходите!

За длинной плотиной, поросшей травой,

Солнце село, стемнело.

Вспомните слезы мои, в лампе огонь подправляя,

Коротая ночь на постоялом дворе.

Ушла Звезда Зари, ввысь жаворонок взмыл,

С мотыгой выхожу за калитку.

Холодна роса в зарослях густых,

Холщовые штаны вымокли до нитки.

Эх, был бы тучен год да ясен небосвод,

А мокрые штаны — эка важность!

Зеленые горы живут согласно природе.

Синие реки живут согласно природе.

И реки и горы живут согласно природе —

И я среди них живу согласно природе.

Я, среди гор, среди рек возросший согласно природе,

Буду тихо стареть согласно природе.

Садится солнце, и вокруг стемнело,

И это значит: наступает ночь.

Но снова посветлели небеса —

И новый день опять ко мне приходит.

О время! Ты — как быстрая река!

И грустно сознавать, что я старею…

Не смейтесь! Кривую сосну

Ветры сгибали, старили зимы.

Недолговечна цветов красота,

Ветры холодные неумолимы.

Не раз вам придется в лютую стужу

Завидовать мне, кривой сосне!

Когда родилась луна?

Кто сотворил вино?

С тех пор как умер Лю Лин,

И покинул землю Ли Бо,

Видимо, негде узнать об этом.

Приходится пить в одиночестве.

Светло ли в восточном окне?

Жаворонки поют вовсю!

Как там волы? Пастушата

Не забыли их накормить?

За холмом ждут хозяина длинные борозды.

Однако поздно встал я пахать.

Орел, схвативший в когти мышь,

Не похваляйся тем, что сыт!

Пускай журавль приречный тощ —

Он не завидует тебе.

И я худым согласен быть,

Чтоб жить вдали от суеты.

Обломок яшмы землей зарос —

Лежит на дороге.

Все проходят, все видят —

Все говорят: земля и земля.

Но сколько бы вы ни твердили: земля, земля, —

Яшма останется яшмой.

Высоко небо, люди говорят,

Но во весь рост смотри не подымайся!

Земля прочна, все люди говорят,

Но я по ней с опаскою ступаю.

Высоко небо, и земля прочна…

Так говорят. Я ж осторожен буду.

На Тайшань я поднялся, сижу и смотрю

На четыре стороны света.

Мне отсюда четыре моря видны,

Нет границ у Земли и Неба!

Понял я, как безбрежно широк душой

Должен быть мудрец просветленный.

Пусть люди высоко ценят чины,

А для меня они — прах и тлен.

Спешу, погоняя хромого осла,

В родные горы вернуться вновь.

Вдруг полил дождь… Омыты одежды мои.

Мирская пыль их больше не затемнит.

Ты облако лазурное лелеешь;

Мне белоснежное [1289] Лазурное облако — путь почестей; белоснежное — жизнь вне мира суеты. — милей всего.

Твоя отрада — знатность и богатство;

Мне по сердцу и бедность и покой.

И сколько б ни смеялись надо мною,

Я буду твердо на своем стоять.

Старые, больные чувства

Тешит запах хризантем;

А печали без названья

Тешит черный виноград;

Но когда виски седеют,

Утешает только песнь.

Вы, искатели чинов и должностей,

Размыслите, что ждет вас по дороге?

Так глупые дети, играя нагишом,

Думают: весь мир на солнечном припеке.

Но солнце на западе погаснет за горой,

Что вы делать станете тогда, честолюбцы?

Видят белое, скажут: черно!

Видят черное: слишком бело!

Будь хоть черным, хоть снежно-белым,

Справедливого слова не жди.

Ах, замкнуть бы уши, закрыть глаза,

Ничего не видеть, ничего не слышать!

Опали цветы, весна на исходе,

Вина больше нет, а ко мне пришло вдохновенье.

Бренный мир — лишь приют для приезжих.

От дорожных забот мы рано седеем.

А ведь сколько безумцев нам говорят:

Наслаждаться нельзя ни вином, ни весной.

Утром замолчал весенний дождь.

Я проснулся, встал и огляделся.

Почки приоткрытые цветов

Стали, соревнуясь, распускаться,

И, весенним ликованием полны,

Птицы всюду пляшут и поют.

На́ ухо злое слово шепнешь,

А Небо услышит.

Злое дело свершишь в темноте,

А демон увидит.

Небо, демон, — не все ли равно?

Мудрый на свете с оглядкой живет.

Ушел из мира Ли Бо,

Сиротеют горы и реки.

Лишь в пустыне синих небес

Одиноко висит светлый месяц.

Эй, луна! Ты слышишь, не стало Ли Бо,

Приходи же со мной пировать вдвоем.

Солнце клонится к западным горам, [1291] «Солнце клонится к западным горам…» — Ср. со стихотворением на ханмуне Юн Они (см. сноску 1069).

Но взойдет над Восточным морем.

Осенью увядает трава,

Но весною зазеленеет.

Драгоценней всего — жизнь человека.

Что ж, уходит она и никогда не вернется?

Груш лепестки оборвал [1292] «Груш лепестки оборвал…» — Ср. со стихотворением на ханмуне Ким Гу (см. сноску 1099).

С налету бешеный ветер.

Разлетятся и вновь прилетят,

Но на ветку им не вернуться.

Вот лепесток повис, на паутинке дрожит.

Чудится пауку, что подловил мотылька.

В остролистах цикада твердит: о́стро!

В горечавках цикада твердит: горько!

Съедобные горные травы разве остры?

Вино, водой разведенное, разве горько?

Я от тех и от этих схоронился в диких долинах —

Знать не знаю, что горько, что остро!

Голые ребятишки [1294] «Голые ребятишки…» — одна из форм чансиджо. «Голые ребятишки» — традиционный образ людей, безрассудно занятых карьерными помыслами. Дети играют на солнышке и не думают о том, что будет, когда оно сядет и станет холодно и страшно. В данном случае образ разработан: ловля стрекозы голым несмышленышем — образ «сдвоенной бессмыслицы». Судьба стрекозы в руках младенца, но сам-то он глуп и незащищен. Автор никогда не служил из принципиальных соображений. Эти стихи — своего рода программа поэта.

С паутиновыми сачками

Бегают вдоль канавы.

«Стрекоза! Стрекоза!

Там — пропадешь!

Тут — к нам попадешь!»

Ох, и галдят голышки!

В этом мире, видать, таковы

Все делишки!

На Сонджин [1296] Сонджин — бухта на восточном побережье Кореи. опускается глубокая ночь.

На безбрежном море холодные волны встают.

Одинок мой светильник на постоялом дворе.

Далека моя родина — за тысячу ли.

Через горный хребет Мачхоллён [1297] Мачхоллён — См. сноску 1228. нынче я перешел.

Стоит только припомнить — от страха сердце замрет.

Пролетел одинокий гусь.

Выпал иней — в который раз.

Как печальны путника думы!

Ночь осенняя — как глубока!

Лишь в минуты, когда постоялый двор

Озарен луной, я на родине снова…

Жизнь людей на сон похожа;

Что мне слава и почет?!

Мудрость, глупость, знатность, деньги…

Перед смертью все равны.

И на этом свете радость,

Я уверен, лишь в вине.

Красный клен так нежно красен;

Хризантемы запах душен;

Водка рисовая — чудо,

И вкусна сырая рыба.

Комунго скорей мне дайте;

Сам налью, сам петь я стану!

Пробудившись — снова пью,

Охмелев — ложусь я снова.

Потому не знаю я,

Что почет — а что бесчестье.

Трезвого не помня дня,

Пьяным жить я буду в мире.

Не беги, говоря: спешу!

Не ложись, говоря: я устал!

Береги размеренный шаг.

Дорожи каждым мгновеньем.

Если ты остановишься хоть на миг,

Берегись, вдруг не сможешь дальше идти.

Минуют дни — и месяца тонкий серп

Сияющим кругом станет.

Итак, разгораться и гаснуть, терять и найти —

Закон, заповеданный Небом.

Ничто не вернется, если сперва не уйдет,

Вся мудрость в одном: учиться ждать терпеливо.

Белым облаком, туманом темным

Окутаны ущелья.

Ветер осени багря́нит листья кленов

Цветов весенних ярче.

Теперь я понял: небо для меня

Старалось разукрасить эти горы.

Средь воронья узнай-ка,

Где там самец, где самка?

Узнай, прольется ль дождик

Из тучи проходящей!

Вот так и наши души

И все, что здесь творится!

Поле вспахал, выполол все сорняки,

В трубочке мелким дымлю табаком,

Мурлычу в усы,

Топочу, руками вприпляс развожу.

Детишки в лад кричат «чиоджа»! [1301] Чиоджа — восклицания, сопровождающие танцевальную мелодию.

Так мы веселимся, смеясь.

«Челнок на осенней реке,

Куда плывешь?

Груженный светлой, снежной луной,

Далекий ли, близкий ли держишь путь?»

«Правит мной наитье одно.

Далекий ли, близкий — мне все равно».

Белые волосы растрепал ветерок.

Зеленый посох дягилевый в руке.

Раскраснелось лицо от вина,

Прилег в холодке, меж изумрудных теней.

Посетил во сне родные места, но виденье

Желтые иволги криком спугнули.

На южном склоне цветы посадил.

Всю жизнь глядел бы на их лепестки.

Но подморозило, выпал иней —

И поникли все до единого.

Вот беда! Пропали куда-то и мотыльки,

Порхавшие над цветами.

Кричат погонщики вдалеке.

Облачная вышина.

Отвесны скалы, тропинки узки,

Горная цепь зелена.

Зачем Пастуху каждый год нужна

В переправе помощь сорок?

На берегу Небесной Реки

Месяц, будто челнок.

Цапля ступает       между прибрежных ив.

Цапля стоит       там, где потока извив.

Зелень темна в глубинах гор,       небо еще темней.

Белые цапли во множестве здесь —       стоят у речных камней.

Мальчик забрался верхом на быка —       под копытами влага бурлит.

За потоком, высоко вознесена,       радуга в небе висит.

Старший брат с покойным отцом

был схож чертами лица.

Всякий раз, глядя на брата,

я вспоминал отца.

Ныне, вспомнив старшего брата,

где увижу его?

В его халате брожу над ручьем,

гляжусь в тенистые омутца.

¹ Если ночь еда простоит —

выбросить можно ее.

Одежду проносишь год —

она превратится в тряпье.

То, что книги стареют,—

тоже обычное дело.

С ханьских и танских времен

много ль их уцелело?

² Петух прическу носит,

высок его гребешок.

У коровы — отвисший подгрудок,

грузный, словно мешок.

Коль петух и корова — твои,

ты не сочтешь их за чудо,

Зато подивишься всегда

горбу чужого верблюда.

Грозную крепость Син Гак [1309] Син Гак — военачальник XVI в. Незадолго до Имджинской войны получил послание от Чо Хона, хорошо осведомленного о захватнических планах Японии. В нем говорилось: «Похоже, что скоро будет война. Поэтому покрепче воздвигайте крепость», — и Син Гак выполнил это указание. воздвиг,

ожидая скорой войны.

Здесь Ли Вольчхон [1310] Ли Вольчхон (псевдоним; настоящее имя — Ли Джонам; 1541–1600) — герой Имджинской войны, отстоявший Ёнан от японских полчищ, за что и получил титул Вольчхон-гуна («Князя Лунной реки»)., разгромив врагов,

заслужил великий почет.

Ставшие перстью, останки врагов

в руинах погребены.

Надпись на камне, воздвигнутом здесь,

о победе потомкам речет.

…А нынче власти берут налог

за лотосы на пруду. [1311] …налог // за лотосы, на пруду.  — Поборы властей после войны настолько возросли, что крестьян заставляли даже выращивать цветы лотоса на пруду, чтобы собирать и с них налог.

Крестьянин на рынке продать спешит

дикого журавля. [1312] …продать спешит // дикого журавля.  — В окрестностях Ёнана водилось много журавлей, и крестьяне, чтобы как-то прокормиться, вылавливали этих птиц на продажу.

Должен бы крупный рис тут расти,

да рассады нет, на беду.

Только чумизу и просо родит

в голодную осень земля.

Хижина есть у восточной вершины,

полынь да бурьян вокруг.

Ожидает она, что по древней тропе

однажды явится друг.

Листопадной порой тебе рыжий бык

завидится вдалеке:

Знай, это я, и никто другой,

еду на рыжем быке!

Довольно ли сил сей брег созерцать

у человечьих очес?

Ветер и дождь за тысячи лет

содеяли столько чудес!

Даже и в летописях — об айнах

речей вразумительных нет.

Чьи слова на тайну пути Сюй Ши [1316] Сюй Ши (III в. до н. э.) — маг, которому китайский император Цинь Ши-хуан приказал отправиться на корабле вместе с несколькими стами юношей и девушек к священному горе-острову Пэнлай на поиски травы бессмертия. Они уехали и исчезли бесследно.

пролить бы сумели свет?

С обрыва на солнечный восход

я долго смотреть готов.

Досадно только — не вижу в волнах

резвящихся китов.

Вспоминаю древних великих мужей,

что пустились в море вдвоем. [1317] Вспоминаю древних великих мужей, // что пустились в море вдвоем.  — В «Исторических записях о Трех государствах» приводится предание о том, как двое из Силла — Тэсе и Кучхиль — задумали отправиться в дальние края, но средств у них не было. Они соорудили из древесных листьев лодку, спустили ее на пруд возле монастыря Намсанса, сели в нее и поплыли в южные моря. Здесь речь идет о страстном желании отправиться в дальние края.

Вот бы сейчас в челне из листвы

с ними плыть под дождем!

Совсем еще теплое тело твое

обратится скоро во прах.

В каких же будет твой дух витать

водах и облаках?

Беру комунго, — цветут цветы,

шелестит молодой бамбук.

Ныне безмерна моя печаль:

мною потерян друг.

Поднимаю кусок целины у ограды,

нынче не в тягость труды.

Подножью горы Чжуннань [1319] Гора Чжуннань — гора в провинции Шэньси (Китай), где при династии Тап жило много удалившихся от мира ученых. подобна

здешняя местность на вид.

Опираясь на посох, у поля внимаю

журчанью тихой воды.

Иногда по дорожкам вдоль нивы брожу,

где цветущий рис духовит.

По вечерам слежу под дождем

огоньки рыбачьих судов.

Осенью крабов хожу собирать,

забрезжит рассвет едва.

Да, я вкусил в деревне родной

аромат осенних садов.

Всю жизнь хотел бы здесь разводить

шелковичные дерева.

¹ Растрескались губы,       стало сухо во рту.

Горло осипло,       совсем закоснел язык.

Не с кем поговорить       мне нынче начистоту.

День, словно конь,       к ночи бежит напрямик.

² Выпил вина,       взошел на северный склон.

Своду лазурному       стоны шлю во хмелю.

Язык за зубами       я навеки держать обречен,—

Считают, что беден,       оттого и скорблю.

³ Волки и тигры       пожирают овец и коз.

Даже кровь с губ       не оближут в алчном пылу.

Величье волков и тигров —       решенный вопрос.

Лисы и зайцы поют       их доброте хвалу.

¹ Моря взыскует       душа родниковых вод.

Клыкастые скалы       держат ее в плену.

Пласты земные       пробуравит вода, прорвет —

И явится небу,       покинув подземный грот.

² Тих поначалу,       под спудом поток не скор.

Здесь, на порогах,       мчится во весь опор.

Ревет водопад —       горы ему в ответ.

Вода и камень       ведут беспобедный спор.

³ Чистой душой       у истоков ручей блистал.

В дальней дороге       чище кристалла не стал.

Песчаное русло,       багрец осенней листвы —

На желтой глазури       дробится багряный кристалл.

⁴ Листва завалила ущелье —       ручью не прорвать.

Вода захлебнулась,       урчит, повернула вспять.

Кто же, как встарь Хань Синь [1321] Хань Синь (ум. 196 г. до н. э.) — знаменитый военачальник, сподвижник ханьского государя Гао-цзу (см. прим. к с. 238). Накануне сражения с чускими войсками он приказал ночью соорудить запруду из мешков с песком на реке Вэйшуй. Наутро он заманил чуские войска с противоположного берега на свой и приказал открыть запруду. Хлынувшая вода не дала возможности войскам противника переправиться обратно. Воины Хань Синя разгромили чускую армию.,       откроет запруду,

Чтобы вода затопила       осеннюю падь?

⁵ Сине-зеленый       с утеса повис ноток.

Влагу несет       в сырой каменистый лог.

Корень тучи —       гора в тысячу киль [1322] Киль — мера длины, равная среднему росту человека..

Никак не сыскать       настоящий ручья исток!

Переделать бы на метлы

Поскорее все мечи,

Чтобы вымести отсюда

И южан и северян, [1323] Чтобы вымести отсюда // и южан и северян.  — Имеются в виду северные и южные племена, нападавшие на Корею.

А из метел плуги сделать

И всю землю распахать.

О ветер, дуй! Нещадно дуй!

И тучи нагоняй.

Ты, дождик, капать перестань

И в ливень превратись.

Тебе ж, дорога, — морем стать,

Чтоб милый не ушел.

Луну, что видела тебя,

Я повидать хочу.

Окно открыла на восток

И стала ждать ее.

Но слезы хлынули из глаз —

И в дымке та луна.

О сновиденье, злое сновиденье!

Ты отпустило друга моего,

Он навестил меня сегодня ночью,

А ты забыло разбудить меня.

Теперь, когда он явится, ты сразу

Буди меня и удержи его.

Не знаю, кто в окне прорвал бумагу,

И луч луны попал в кувшин с вином.

Вино бы это проглотить скорее!

Хочу с вином я выпить этот луч.

Воистину, как просветлело б сердце,

Когда бы можно было пить луну.

О ветер! Я молю тебя, не дуй

Сквозь лунный свет в мой двор, покрытый снегом.

Мне кажется, твой шум похож на звук

Шагов того, кто больше не приходит,

Хоть знаю я, что это только бред,

В беспамятстве его шаги я слышу.

Слово напишу я — и заплачу,

Напишу другое — и вздохну,

Словно не письмо пишу — рисую

И слезами разбавляю тушь.

Милая, прости мне мой рисунок,

С горем в сердце я тебе писал.

Вскарабкавшись на горную вершину,

Не смейся ты над маленьким холмом!

Гром может грянуть, разразится буря,—

Оступишься и в бездну полетишь.

Когда же мы стоим на ровном месте,

Не существует страшного для нас.

С тобой, чей голос был подобен грому,

Свиданье первое блестит зарницей,

А наши встречи были словно ливень,

Но все рассеялось, как в небе тучи.

Вздохнула я, и был мой вздох, как буря,

Горячий вздох на землю пал туманом.

Конем владел я, и вином, и златом —

И для чужих я словно братом был.

Издох мой конь, нет ни вина, ни злата —

И я бродяга даже для родни.

О, как превратен мир, как подлы люди,

И как о том теперь печалюсь я!

Чудесный сон издалека

Ко мне любимую привел;

Я от восторга задрожал;

Умчался сон, и нет ее.

Ужель ты скрылась оттого,

Что рано я проснуться смел?!

В окне мелькнула тень,

Я вышла друга встретить,

Нет, то не гость: в окне

Лишь облачко проплыло,

Когда б то было днем —

Смеялись бы соседи.

Встречаться с ним и после охладеть?

Или расстаться и забыть навеки?

Что лучше: чтобы не рождался он

Иль чтобы я его совсем не знала?

Чего хочу я более всего?

О, только смерти, — пусть и он страдает!

Что лучше — забыть после смерти

Иль жить и сгорать от любви?

Бессмертное тяжко забвенье!

Ужасно при жизни гореть!

Одно только слово промолви,

Чтоб знал я: мне жить или нет.

Пока луна, что встала над сосной,

Не спустится до камышей у речки,

На камне у воды сидеть я буду,

Держа в руках безмолвный каягым…

А дикий гусь, отставший от своих,

Летит куда-то и кричит в тревоге!

Дымка в ивах на обрывах —

Иволги пора.

Дождь на нивах сиротливых —

Время цапли седой.

Но чайка, потерявшая пару,

Вечно будет кружить над водой.

Позволь обратиться к тебе, луна!

С чарой вина отворяю окно.

Ты ясна, ты кругла,

Как в древние времена.

Прости, ведь беседы с тобою вести

После Ли Бо никому не дано!

Все как встарь — лунный свет на снегу,

Колокола глухой, одинокий удар.

В башне южной сижу, размышляя

О государях древних династий.

Сумерки над развалинами стены городской»

Сладить с тоской не могу.

Рядом живем — словно за много ли,

А ты еще едешь в чужие края.

Горы так высоки, реки так глубоки —

Только во сне можно их одолеть.

Будь воля моя — луною стала бы я,

Чтобы светить тебе и на краю земли!

Отсветы зимней луны в окне.

Голос ветра в чужой стороне.

Безмолвствую в одиночестве

Пред одинокой свечою.

Тревожат мысли о пустяках.

Нет, не уснуть сегодня.

Кузнечик, о кузнечик!

Ты милый мой кузнечик!

Скажи, зачем, кузнечик,

Когда луна заходит

И ночь уже бледнеет,

Свою заводишь песню

Протяжным голоском,

Как будто горько плачешь

И брошенную будишь.

Хотя ты мал и жалок,

Но в этой спальне женской,

Где сплю я одиноко,

Один ты только знаешь,

Что в сердце у меня.

Как за косу таскал монашку бонза! [1324] «Как за косу таскал монашку бонза!..» — В этом сиджо (в корейском это — чансиджо) неизвестный автор осуждает свары среди придворных группировок.

Да и она его за чуб драла.

И оба оглушительно орали:

«Я прав!» — «Нет, я права!» — «Не ты!» — «Не ты!»

Толпа слепых меж тем на них глазела,

Шел спор о них среди глухонемых.

Туго я любовь перевязал

И взвалил ее себе на плечи.

А теперь бреду я чуть живой

Через кручи горные Тхэсана [1325] Тхэсан — Здесь, видимо, идет речь о знаменитой в дальневосточной поэзии горе Тайшань..

А друзья, не зная, что за груз

Я несу, кричат: «Бросай скорее!»

Нет, пускай измучусь я совсем,

Пусть умру под тяжестью недоброй,—

Я ее не брошу никогда.

Средь тварей всех и на земле и в небе,

Что страх внушает, что вселяет ужас?

Тигр белолобый, волк или гиена,

Удав, гадюка, скорпион, стоножка,

Лесная нежить, упыри и злыдни,

Мондаль [1326] Мондаль — блуждающая душа умершего (умершей) неженатым (незамужней). и челядь властелина Ада,

Посланцы всех владык из Царства мертвых…

Ты, эту нечисть всю перевидавший,

Когда с любимой тщетно ищешь встречи,

В груди твоей пылает пламень жгучий,

И ты горишь уж не живой, а мертвый,

И вот ты с нею встретился, и что же?

Дрожишь, объят неодолимым страхом,

И руки, ноги у тебя чужие,

И перед ней не можешь слова молвить…

Воистину, она всего страшнее.

Как женщины между собой не схожи!

Напоминает сокола одна;

Другая ласточкой сидит на кровле;

Одна — журавль среди цветов и трав;

Другая — утка на волне лазурной;

Одна — орлица, что с небес летит;

Другая как сова на пне трухлявом.

И все ж у каждой есть любимый свой,

И каждая прекрасна для кого-то.

Я всех извел бы петухов и псов,—

Вредней их нет среди живущих тварей.

Вдруг ночью под окном крикун-петух

Неистово захлопает крылами

И, гордо шею вытянув свою,

Закукарекает и, подымая

Уснувшую в объятиях моих,

Меня с моей любовью разлучает.

А пес у бедной хижины моей

Залает вдруг и ну кусать подругу,

В полночный час идущую ко мне,

Свирепый пес ее обратно гонит.

Пусть только подойдут к моим дверям

Торговец птицею или собачник,

Я крепко вас свяжу, петух и пес,

Чтоб им отдать, отдать без сожаленья!

«Смотри скажу, смотри скажу!

Теперь скрывать не стану.

Сказала, за водой идешь —

И обманула мужа.

Сняла ведерко с головы,

К колодцу прислонила,

Потом подушечку свою

Приладила к ведерку,

К соседу-богачу пошла,

С ним обменялась взглядом

И, взявши за руку его,

О чем-то с ним шепталась,

И вы пошли за коноплю,

Что было там — смекаю:

Потоньше стебли полегли,

А толстые остались,

Качаясь, как под ветерком…

Все мужу расскажу я».

«Из молодых, да ранний ты!

И, видно, врать приучен.

А я — крестьянская жена,

Весь день трудилась в поле».

Все, что было в юную пору,

Помню ясно, как день вчерашний.

Прыгал, бегал, ставил подножки,

В мяч играл, по горам бродил,

Состязался в борьбе и шашках,

Запускал бумажных змеев,

Шатался по теремам зеленым,

Дрался и пил.

Хорошо, коли глупости сходят с рук,

Далеко ль до беды в передрягах таких?

«Когда за рекою на Лунной скале

Ночью сова закричит,

Это примета верная:

Скоро умрет наложница —

Дура, змея ехидная,

Молодая, да ранняя».

«Что это вы, госпожа,

Несусветное говорите?

Я-то знаю, тогда умрет

Первая жена — старая хрычовка,

Поделом! Не следит за хозяином,

Лишь завидует юной наложнице».

И сегодня стемнеет,

А стемнеет — к утру рассветет,

А рассветет — любимый уйдет,

А уйдет — и не воротится,

А не воротится — загорюю,

А загорюю, — поди, захвораю,

А захвораю — уж, видно, не встану.

А если загодя знаешь, что так и будет.

Не лучше ли спать пойти?

Стареющая красавица! Вон за рекой

Сохнет ива плакучая.

Ствол обглодан, прогнил насквозь,

Рухнет вот-вот.

А все — помолодеть бы, помолодеть бы,

Помолодеть бы лет до пятнадцати!

До десяти! Даше нет — до пяти!

Вот как помолодеть.

Вот незадача! Кисть из шерсти барсука,

Которого ловят варвары севера,

Я обмакивала с упоеньем

В самую лучшую тушь —

«Горы Шоуян» [1327] Горы Шоуян — горы в Китае, где скрывались сыновья правителя царства Гучжу — Бо-и и Шу-ци (XII в. до н. э.), отказавшиеся служить У-вану., «Луна и слива»,

Да на окно положила.

Покатилась она, закрутилась,

И — шлеп! — на землю упала.

Может быть, и отыщу ее,

Коли из дому выйду,

Но зато любого теперь раскушу —

Лишь на кисть посмотрю да на почерк его.

В день восьмой луны четвертой [1328] «В день восьмой луны четвертой…» — Здесь описание архаического обряда зажигания огней во время захода солнца и восхода луны, исполнявшегося в полнолуние первого лунного месяца и впоследствии также приуроченного к восьмому дню четвертой луны — дню рождения Будды.

Подняться на открытую террасу,

Встретить в день рожденья Будды

Праздник Любованья фонарями.

Медленно садится солнце.

Все прекрасно видно.

Фонари развешаны повсюду:

Рыба и Дракон, Журавль и Феникс,

Вновь Журавль, Черепаха, Колокол,

Рядом с ним — фонарь Бессмертных,

Барабан, Арбуз, фонарь Чеснок.

А поодаль, на других подмостках,

Скрылись девочки в бутонах лотоса. [1329] …девочки в бутонах лотоса — элемент театрального, действа «Танец журавлей», имеющего ритуальный характер: бутоны раскрываются, девочки выходят оттуда и прогоняют белого и черного журавлей, клюющих стебли лотосов. Журавли здесь символизируют смерть, цветок лотоса — жизнь.

И на птице сказочной луань

Приготовилась Небесная ткачиха

Улететь в неведомые дали,

Там висят, качаясь, Лодки,

Фонари Дома и фонари Подмостки,

Узорчатые фонари, Маленькие фонари,

Фонари Кувшины и Стенные шкафчики,

Фонари Котлы и фонари Ограды.

Куклы притаились на другом помосте —

Лев и Варвар, оседлавший тигра.

В небесах — Семерка фонарей Ковша.

Из-за гор восточных появляется луна —

И мгновенно зажигаются огни,

Разноцветное сиянье льется отовсюду.

Там — луна сияет, здесь — сияют фонари,

Светятся согласно и земля и небо,

Словно всюду светит солнце.

Эй, красотка бритоголовая!

Послушай-ка речь мою!

Что ты видишь в сумерках храма,

День и ночь поклоняясь Будде?

А ну как помрешь за молитвой?

Подопрут тебе челюсть вальком,

Запихнут в большую корзину с крышкой

И сожгут — радости мало.

Как бы пепел холодный твой

Не превратился в нечисть,

Что бормочет в горах пустынных

При дожде обложном!

Брось ерундой заниматься,

Выходи за меня —

Заведем и детей и внуков,

Будем жить душа в душу,

Окружены почетом,

В счастии и довольстве.

Белая чайка, останься!

Я не из тех, кто ловит птиц.

Государь удалил меня,

И вслед за тобой иду я.

Что ж, в путь! На белом коне

С поводьями золотыми —

Туда, где меня заждались

Пять ив [1331] Пять ив — образ, восходящий к автобиографическому сочинению Тао Юань-мина «Жизнеописание господина под сенью пяти ив». Связан с представлением о жизни поэта вне мирной суеты. в уборе весеннем.

Белые облака,

Синие родники,

Пурпур персиковых цветов

И зелень ив.

Десятки тысяч ущелий,

Тысячи вершин,

Играющие потоки.

Здесь обитель бессмертных,

Мир красоты!

На нефритовом гребне горы

Изумрудные копья бамбука

Рвутся ввысь, состязаясь

С зеленоиглыми соснами.

И на чистом белом песке

Только дикий розовый куст

Рдеет ярко.

Отворятся алые лепестки

И сами собой осыпаются.

Развернутся вешние листья,

И вот уже сорваны ветром,

Падают — сплошь, сплошь.

Летят, кружась и порхая.

Это ли не достойно кисти?

Белка вскарабкалась по скале.

Золотая черепаха

Карабкается по песку.

В таволге дрозд насвистывает.

Над пионом жужжит пчела.

Тонкие лапки, тугое брюшко,—

С ветерком весенним

Никак совладать не может,—

Завалится влево, вправо,

Словно танцует в воздухе.

Это ли не достойно кисти?

Иволга златокрылая

От ивы к иве порхает.

Белые бабочки над цветами,

Как хлопья снега, легки.

Крылышками трепеща,

Взмывают — вверх, вверх,

Все дальше, все выше —

До звезд, до ясной луны.

Летят, крушась и порхая.

Это ли не достойно кисти?